Пиздец быстрого приготовления

Из них обеих ни одна русский рэп не слушает, но Саша не признать не может: Ярочка в ее жизнь входит тем самым хрестоматийным пиздецом. В этом щуплом теле энергии столько, что в голову бьет, то ли праздником, то ли винтовкой. Тонкие пальцы сухо отщелкивают, ритм намечая, а кажется, будто приказ вспыхнуть порохом отдают. Потому что если кто-то пылает вот так, невозможно следом не загореться, будь ты хоть изо льда, хоть из железа. А Саша-то обычная вполне, из плоти и крови. Со всеми своими футболками анимешными, кожаной курткой, что на каждой второй по сезону можно увидеть, с «да не особенная я, просто повезло». С болтовней в чат очередного стрима, когда отчаянно не спится, и темнота в углах квартиры не страшная, но серая-серая, тоской расползающаяся за кругом света от монитора. Мечущаяся чуть ли не всю жизнь между «кто девчонку в игрожуры пустил», «ничего в голове, кроме своих порномультиков», «Честером Беннингом в юбке себя вообразила», широкими улыбками от всей ненависти защищаясь. Потому что и хорошего вдоволь всегда было, чего уж. В детстве — подарки под «волшебной» елкой, беготня по двору с мальчишками и первые попытки песне из Мортал Комбата подпевать. Потом — музыка, статейки о пройденных играх, в сеть заливаемые, поступление, которое все вокруг блажью считали, да и не верили особенно, что Саша пройдет, и еще больше музыки. Было сейчас — с настоящими выступлениями в клубах, правом писать для одного из самых крупных игровых изданий, с правом делать вид, что вроде и взрослая совсем, а вроде и понарошку, и карманы толстовки все еще набиты стикерами из жвачки, а с утра тамагочи из-под подушки запищит вместо будильника. Была просто жизнь, худо-бедно последовательная, из пункта «а» в пункт «б», даже если по пути поплутать приходилось иногда. Сашу все в общем-то устраивает. Саша уж точно никакую девицу с очумелым взглядом не ждет с самого детства. Но Ярочка плевать хочет, ждут ее или нет. Она просто появляется, с разбегу залетает в дверь, будто на последний поезд в мире опаздывая. Растрепанная, то ли намеренно, то ли по задумке и воле пары литров лака сверхсильной фиксации, то ли все вместе. В нелепом наряде (самом обычном по ее меркам, как потом Саша узнает), который на ней нелепым не выглядит каким-то чудом, осыпающая всех блестками с ресниц, кусающая губы и ленточку на шее теребящая каждые секунд тридцать. — Александра, — она в лицо заглядывает робко, трогательно как-то, — так здорово с вами поработать. Я, можно сказать, ваша фанатка. Саша улыбается неловко и натянуто, вместо нормальных мыслей только шум в голове, будто микрофон фонит. Выдавленное через силу «спасибо» во влажно блестящих глазах отражаются каким-то необъяснимым /космическим/ разочарованием. Себя саму одернуть приходится, «чего ты, Казьмина, загоняешься опять?». Правила вежливости и приличия не нарушены, девочка сама границы соблюдает, даже «тыкать» не начинает, потому что «ой, Сань, а помнишь вчера на стриме ты мне ответила?». Образцовая поклонница, ага, разве что шоколадку с цветами всунуть не пытается. Саша саму себя готова послушаться, не загоняться и дальше свое отстраненное /профессиональное/ дружелюбие демонстрировать. Она ведь хорошо играет, старательно, даже если геймпад в руках правилами не предусмотрен. У новенькой что фамилия, что имя — язык сломаешь, а само на ум приходящее, просящееся в ее адрес «Ярочка» подавить приходится. Эй, Казьмина, соблюдай свои же собственные правила хотя бы. Не хочется человека обижать, в ударении запутавшись, и Саша проблему решает самым простым (по ее мнению) способом — и вовсе всякого обращения избегая. — Удачи, — она острого плеча, цепочками увешенного, касается аккуратно, как будто ошибешься — сигнализация сработает, и менты выедут за тобой тут же, чтоб ребенка не лапала. Простая вежливость, они же не в сериале попсовом, чтобы к сцене ревновать и подлянки друг дружке строить. Но у Ярочки лицо светится, словно от Сашиного прикосновения какие-то /нужные/ контакты внутри замыкает. И все бы ничего, но Баярунас (ведущий смекалкой казьминской не отличился, с ударением накосячил, а поправлять никто не стал, конечно) петь начинает, и приходит очередь Саши каратить. С трудом в глотку поглубже то ли совсем ей не свойственный мат, то ли нервный смех запихнуть удается. Потому что стеснительная «здравствуйте, я ваша фанатка» за микрофон хватается и преображается совершенно, чертова фея, сейлор мун, у которой за спиной радуга сейчас должна вспыхивать-переливаться. Потому что за такой голос должны в колдовстве вне Хогвартса обвинить, скрутить тут же и всем присутствующим память стереть. Саша каждым позвонком, в котором музыка из колонок отдается дрожью, ощущает: в ее жизни сейчас самое большое наебалово случается. И подобрать эвфемизм, который внутренняя цензура не забанит тут же, у нее не получается совсем. *** Ярочкин пиджак нос щекочет перьями черно-синими, искусственно-неправдоподобно мягкими. «Эх ты, птица счастья», — думает Саша, за фырканьем улыбку /не искусственную/ пряча. Они обе пытаются в кадр вебки уместиться, что не так уж сложно, для чего, по правде-то говоря, не обязательно так жаться друг к другу. Но обязательная программа сегодня, похоже, перевыполнена будет. Спонтанное «Баярунас, го со мной финалку стримить» вместе с «у меня поезд через пять часов… давай!» в итоге надежду на ночной сон поджигают пламенем таким же голубым, как накануне цвет сменившие волосы Ярочки. Она вообще перекрашивается чуть ли не пару раз в месяц, на вопросы «какой у тебя цвет свой-то, чудо?» только плечами пожимая. Вечно в поиске не пойми чего, вечно на эмоциональных качелях солнышко накручивает, руками размахивает при разговоре, смайликами в сообщениях сыпет разной степени уместности. Для нее все в мире делится либо на смертельно серьезное, либо несерьезное вовсе. А Саше мучительно не хочется чем-то смертельным быть. Топанье рокерских ботинок чуть ли не с улицы слышно, а то, как Ярочка топчется по лестничной клетке, не решаясь на звонок нажать — слышно тем более. И пока она позвонить не может, Саша не может сама дверь отпереть, только чувствует эту танцующую походку не под дверью, а на собственном солнечном сплетении не лунной совсем тяжестью. Но Ярочка все же кнопку вжимает, немелодичную трель выдавливая, а груз с груди исчезает, как не было. Только во рту сухо и колко, словно полной грудью баяруносовских извечных блесток вдохнула. Где-то под ними погребенные «здравствуй» и «проходи» с таким трудом откапываются, что Саша себя хреновым археологом чувствует. Ярочка улыбается нарисовано, остатками почти съеденной с губ помады, но в ее зрачках с десяток таких как Саша с концами похоронить можно. Девочка-бездна. Девочка, вся будто бы из запрещенных веществ сделанная. Вот только сказочно прет ее от чего угодно, от музыки, театра, жизни вообще. И от Казьминой, наверное, самую малость тоже. Саша в играх хороша, лучше многих, она из своих хобби работу сделала /играючи, ха/, но Ярочка под боком все карты путает, происходящее в нерешаемый квест превращает. Саша в кнопках путается, в мыслях, и отражение монитора множит число присутствующих, обрамляя издевательски строчками бегущего чата. Из них Ярочка, то смущаясь /почти правдоподобно/, то откровенно над Казьминой издеваясь, самые бесстыдно-шипперские комментарии вылавливает. — Баярунас, кончай уже рекламировать фанфики и облизывать микрофон. — А ты что, ему завидуешь? — фыркает она, и Саша понятия не имеет, отчего давится воздухом сейчас — от провокационной фразы или тычка острым локтем под бок. Если смотреть краем глаза, выражение лица Ярочки кажется настолько невинным, насколько это возможно в принципе. После того, как она с таким же невинным лицом пробегает уровень, на котором Саша позорно застревает минут двадцать, становится ясно: в играх тут хороша не только Казьмина. Сейчас бы весь свой тщательно накопленный опыт призвать на помощь, большую часть жизни училась ведь мягкое с теплым не путать, не забывать, что любая близость между артистами имеет свойство заканчиваться, как только камеры выключаются. Не клубок змей, что вы, нет /откуда тогда это чувство, что ты отравлена смертельно, Сашенька, а? /, просто каждый себе на уме, как правило. Просто сцена и чуть ли не круглосуточный онлайн прекрасно имитируют не_одиночество. В поле зрения вебки Ярочка вертится ужом, смеется, краснеет, как по волшебству живой кажется, хрупко-настоящей. Саша не опасается — боится неподдельным стопроцентным страхом, что любая магия имеет свойство бессовестно заканчиваться в самый неподходящий момент. Вот-вот отвернутся сотни глаз онлайна от них, и Ярочка отвердеет, в сталь и свинец превратится. И в висках заранее горячо, будто затылок уже ударом раскроило, и кровь сейчас, такая же, металлом отдающая, все заливает стремительно. Потому что тут тебе не драматичный кинжал между рёбер, а расколоченный сувенирной кружкой череп. У Саши пальцы беспомощно дергаются, как будто это битое месиво еще спасти можно. — Мне на вокзал пора, Саш, — у Ярочки улыбка сладко-виновато-печальная, ряд смайликов, по смыслу друг с другом спорящих, на лице написанный. В Ярочке, как всегда, одно с другим не сочетается, второе с третьим. Но тут, в ореоле синевато-холодного света она на своем месте выглядит. Зафиксированной в зоне чужого комфорта ключевым элементом. — Еще увидимся? — Саша язык резко прикусывает со всей дури. Конечно, блин, увидятся, совместные проекты никто не отменял и не отменит. Ни дурацкую вопросительную интонацию не отгрызть уже, ни добавить /кому оно надо, Казьмина, скажи мне/, что не проекты-концерты-фесты в виду имела. — Увидимся, — обещает Ярочка серьезно и на цыпочках к Саше тянется, балерина из музыкальной шкатулки. Липкая-липкая, как ягодный джем, помада щеку мажет, в миллиметре от краешка губ проходится /как пуля, Саш, радуйся, ты — счастливица/. Где-то в комнате все еще работает в холостую вебка, пустоту транслируя чужим людям. Саша бездумно пальцами красное по лицу развозит и знает — уже не отмоется. *** Ярочка стопроцентно то ли фея, то ли инопланетянка, по ошибке /коварному замыслу по захвату тебя родимой, Казьмина/в человеческом теле обитающая. Анимешно-тонкая с неправдоподобным голосом, видимо, из того самого ее космоса транслирующимся. Не то чтобы Саша завидует, ей своего куска славы и работы хватает, чтобы загнаться и охрипнуть после пары концертов подряд. Просто рядом с Баярунас сама себе кажется приземленной и тяжелой какой-то. Закономерно ко дну идущей, пока Ярочка невесомо рядом парит. Что ей вообще сказать, в чем обвинить? Мол, ты со своими экспериментами завяжешь, на родную планету вернешься, где у всех глаза такие огромные, а от пения цветы распускаются, как в мультике каком-то — а мне-то, мне-то жить как-то с последствиями этих хирургических вмешательств придется. Саше остается привычно-широко улыбаться, вот только брови все равно жалобно /жалко, Сашенька, не подменяй понятий/ изгибает против воли. Посмотри, тут кое-кто искренним быть вот-вот разучится. Не смотри, зрелище такое себе, пойдем лучше в кино сходим, в экран с очередной игрой уткнемся вместе, песенку дуэтом споем, перед камерами хоть нормальными людьми будем выглядеть. А потом Ярочка на два месяца пропадает, из их пересеченной настолько, что почти /местность военного полигона/ совместной жизни выскальзывает, как из Сашиной великоватой толстовки, под которой свои рваные футболки, корсетные топы прячет, чтобы вечерами спокойно гулялось. Малодушное облегчение внутри разрастается грибницей, в темноте и сырости. Кажется, все, думает Саша /не притворяйся, что сама этого не хотела, Казьмина/, от очередного простудного обострения задыхаясь по ночам. За первый месяц она успевает: пройти сюжетку нового файтинга под лейтмотив дурацких понадерганных мыслей на подобие «мы ведь могли бы вдвоем сейчас играть, но ты не хочешь быть счастливой. как и я, кажется»; окончательно выздороветь и начать более-менее спокойно спать (глупые сны, серые, как тени, липкие, как помада ярочкина — не в счет); на концерте их общего приятеля выступить, до последней минуты дергаясь, когда выход нового гостя на сцену объявляли. За второй месяц она отучается к кнопке бана тянуться, когда очередной умник на стриме спамить начинает вопросами «а где Баярунас забыла?». Научается отшучиваться настолько естественно, насколько вообще способна, подавив в себе желание огрызнуться, мол, не забыла, черт возьми. Черт. Ярочка возвращается, как будто за хлебушком выходила, а случайно улетела в соседнюю галактику, где время идет по-другому. Извини, конечно, но дело-то житейское, что у тебя со взглядом, Саш, улыбнись, Саш. У нее волосы в очередной раз цвет сменить успели, став сиреневыми, как… сирень, наверное /браво, Казьмина, десять метафор из десяти/? И вот пойми, та же эта, кто методично по жизни Саши протопталась берцами или какой-то ее клон, сестра из того же измерения анимешных девочек — Тебе не нравится? — Ярочка себя за цветную прядь дергает, нос морща, но в ответ только невнятное пожимание плечами получает. Как будто, правда, только о прическе говорит. Как будто у лабораторной мыши спрашивают про ее предпочтения, очередную иглу в позвоночник загоняя. — Ну Саш, — Ярочка ей в плечо утыкается, носом шмыгнув выразительно настолько, что хочется самой себе подзатыльник отвесить за то, что ребенка надумала обидеть. — Это же не навсегда. — Не навсегда, — повторяет механически Саша, яркие /потому что ярочкины/ волосы сквозь пальцы пропуская. «Не навсегда» — говорят они друг другу, каждая что-то свое обещая.