Everything Still Turns To Gold

Когда он принимает финальную позу, Юдзуру знает, что сделал достаточно. Рука вскинута вверх, к россыпи огней арены, которые ещё больше разжигают бушующее внутри него пламя, адреналин бежит по венам и впитывается в каждую клеточку его тела. Всё хорошо. Этого, возможно, не достаточно для победы, но достаточно для того, чтобы как минимум попасть на подиум. Юдзуру не может сдержать самодовольную ухмылку, рёв толпы пробуждает в нём что-то дикое и немного злое. Независимо от того, какие он получит баллы, он знает, что ясно дал понять: чего бы о нём ни думали и ни говорили, Юдзуру ещё не закончил. Он ощущает лёгкую пульсирующую боль в лодыжке, боль, заглушаемую десятками таблеток, за которые Юдзуру держится как за единственное спасение, боль, которую он игнорирует ради полного погружения в это мгновение. Его место в турнирной таблице будет определено катающимися после него фигуристами, но с учётом того, что ему удалось сейчас сделать, это едва ли кажется важным. Юдзуру приехал на этот турнир обеспокоенным, иррациональный страх разрывал его на части и нашептывал ему на ухо, что, если он здесь упадёт, то, возможно, никогда больше не сможет подняться. Первое правило фигурного катания гласит, что если ты упал на лёд, у тебя нет другого выбора, как подняться и продолжать кататься. Но с недавних пор подниматься после каждого падения, ощущая обжигающий холод льда под своими ладонями, когда мир снова становился вертикальным, становится всё труднее и труднее. Паузы между падениями становятся длиннее, его дыхание короче, и появляется ощущение, будто в один из таких дней Юдзуру закроет глаза и поймёт, что у него больше нет сил снова подняться на ноги. Его сердце ровно бьётся в груди, лёд под ним твёрдый, а текущая внутри него кровь похожа на жидкий огонь. Он отбрасывает в сторону сомнения, этот миг принадлежит ему и только ему. КиК кажется таким родным и домашним, когда он усаживается там на скамейку, это место, где нет никаких ожиданий, хоть ставки и особенно высоки. Ему нужно 186 баллов или около того, чтобы вырваться вперёд, и он знает, что получит их. Воздух арены пропитывается чувством облегчения, и ощущение, словно весь зрительный зал ждёт чего-то неминуемого. Юдзуру смотрел прокаты фигуристов, выступавших до него, знал, что ему нужно сделать, чтобы показать, на что он способен, а затем вышел на лёд и сделал именно это. Выдохнув, Юдзуру успокаивается. Теперь остаётся только ждать. На мгновение в его мыслях всплывает лицо Шомы, он чувствует укол чего-то, похожего на вину. Юдзуру отвернулся от экрана после проката Шомы, заметив побежденное, опустошенное выражение его лица, и почувствовал, как сжалось его сердце. (Ему хотелось сжать в своих руках его маленькое тело и сказать Шоме, что всё будет хорошо, ему хотелось спрятать Шому от суровой, жестокой реальности в каком-нибудь безопасном месте, где баллы были бы не важны. Ему хотелось убрать отросшую чёлку с глаз Шомы и целовать его до тех пор, пока голоса в голове Шомы не замолкнут. Но даже если симпатия Юдзуру по отношению к Шоме давно преодолела отметку платонической, он понимал, что не имеет на это право. Шома заслуживал большего, нежели его жалость.) На табло высвечиваются оценки Юдзуру, и он заставляет себя прогнать из головы образ Шомы. 206.10, лучший его прокат в сезоне. Даже он не может сдержать удивленного, однако довольного подскакивания на месте, когда на экране зажигается цифра 300. Арена взрывается криками тысяч голосов, и Юдзуру упивается этим мгновением. Он сделал достаточно. *** У второго места должен быть более горько-сладкий вкус, чем он ощущает сейчас. Пожалуй, надломленная и смиренная печаль, промелькнувшая на лице Шомы, когда он встаёт, чтобы уйти, причиняет ему больше боли. Юдзуру никогда не испытывал особой симпатии к маленькой зелёной комнате, куда сажают на данный момент лидирующих фигуристов, она сама по себе похожа на самодельную тюрьму. Но он смотрит, как спина Шомы исчезает из виду ещё до финальных аккордов программы Нейтана, и ему хочется крушить стены и кричать от несправедливости этого мира. *** Ему немножко неловко - отъезжать в сторону и ждать, пока Винсент и Нейтан позируют с флагом для фотографов. Обычно рядом с ним завернутый в японский флаг Шома, хихикающий над его шутками и позволяющий себя дразнить. Юдзуру хочет вновь увидеть знакомый румянец, разливающийся на щеках Шомы и окрашивающий его линию подбородка в ярко красный, хочет быть его причиной. Боже, как же ему не хватает Шомы. Он бросает взгляд на центр всеобщего внимания, смотрит на золотую медаль, висящую не шее Нейтана. Обидно, что он проиграл, но с двумя чистыми прокатами Нейтана даже ему приходится признать своё поражение. Нейтан хороший парень, а у него будет ещё следующий раз. Если есть что-то, в чём Юдзуру уверен, так это в том, что будет ещё следующий раз. Дело не в Нейтане, а в другом американском фигуристе, которого он пока не знает и не понимает. Юдзуру никогда до сегодняшнего дня не разделял с ним подиум, это лишь ещё больше показывает, что ему в спину уже дышат более юные поколения. Однако его всё ещё мучает сожаление, он знает, что если бы ситуация была немножко другой, если бы оценки были немножко другими, Шома бы сейчас был на месте Винсента. Потому что Юдзуру видел обе его программы, искреннее полагал, что Шома будет на вершине. Он знает, что такое качество катания, как никто другой знает лёд. Было неприятно видеть бронзовую медаль, висящую на шее кого-то другого, когда Юдзуру знал, кому она на самом деле принадлежит. Отвернувшись, он отмахивается от этих мыслей, замечая множество поддерживающих его баннеров, и заставляет себя улыбнуться, когда поднимает руку и изображает жест, словно высматривает что-то, или кого-то. - Шома! - зовёт он, поднося руку ко рту, будто от этого его голос можно будет услышать в ревущей толпе. Зрители смеются над этой сценкой, а фотографы лихорадочно щелкают снимки, и Юдзуру старается не ослепнуть. Это глупо, просто спонтанная шутка под влиянием момента, чтобы люди посмеялись, и Юдзуру понимает, что к завтрашнему дню пресса напишет об этом. Ему интересно, какой они вложат в статью смысл. "Юдзуру Ханю зовёт своего соперника", - он практически видит заголовок. И не то, чтобы Юдзуру ребёнок, годы фигурного катания давно уже смыли с него энтузиазм тех юных лет, которые он едва ли может вспомнить - медалями и соревнованиями, и теперь уже привычным скрипом костей, который напоминает ему о том, что его время заканчивается. Но когда он смотрит в толпу, одними губами произнося снова "Шома!" и хихикая и улыбаясь для статей, которые уже в процессе печати, он не уверен, делает ли это для прессы. Он ощущает внутри себя то капризное, ребяческое, почти отчаянное желание, которое заставляет его поверить, хоть даже на мгновение, что если он чего-то сильно захочет, то Шома будет смеяться, запрокинув назад голову, а их спрятанные за флагом тела будут приятно соприкасаться. Что если бы он очень сильно пожелал, то Шома стоял бы сейчас здесь, рядом с ним - там, где, Юдзуру знал, ему и место. Побеждать приятно, даже если это лишь второе место, но было бы гораздо приятнее, если бы Шома был рядом с ним. Юдзуру моргает, наслаждается этой грёзой секунду, что его глаза закрыты. Когда он их открывает, его пальцы невольно тянутся обвиться вокруг запястья, которого рядом нет. *** Если вы спросите Юдзуру, когда он влюбился в Шому, то он каждый раз может давать вам разные ответы. Возможно, это случилось после Олимпийских игр, когда он смеялся над заторможенным, будто безразличным поведением Шомы и тыкал в него пальцами, пока на лицо Шомы медленно не наплывала улыбка, показывающая, насколько он на самом деле доволен. Возможно, это случилось в финале гран-при, когда Шома взял его под руку, и Юдзуру пошутил про свадьбу, в то время как малюсенькая эгоистичная часть него хотела вцепиться в шомино тепло и никогда не отпускать. Возможно, это случилось давным-давно, ещё тогда, когда Юдзуру был юным и наивным и ничего о себе не знал, а лёд был для него всё ещё чем-то между другом и врагом, тогда Шома пожелал ему удачи на Национальных, и Юдзуру впервые увидел в Шоме его собственный огонёк. Возможно, это случилось во время их совместных ночных видеоигр, когда он наблюдал за тем, как в широко раскрытых глазах Шомы играли блики света, а живая, весёлая ухмылка превращала его лицо в олицетворение счастья. Возможно, это случилось, когда Шома плакал в плечо Юдзуру, позволял Юдзуру собрать его воедино после Бостона, а затем так же собирал Юдзуру воедино, когда уже сломался он. Возможно, это случилось во время одного из их вечерних разговоров по скайпу, когда внутри него разливалась необъснимая нежность к устало растягивающему слова Шоме, к его сонным зевкам, и он чувствовал себя счастливым лишь от того, что это Шома. Но, когда он думает о Шоме, всё это для него не важно. Он влюбился в титановую ментальность, в безмолвную силу, с которой Шома подаёт себя на льду, в его застенчивую и скромную натуру. Он влюбился в смущенные улыбки, которые смог вызвать у Шомы после стольких лет, в робость его ласковой улыбки, направленной на него. Он влюбился в соревновательный огонь, горящий внутри Шомы, в его решительное желание стать ещё лучше. Когда он влюбился - было не важно, важно было то, что восхищало Юдзуру в Шоме. (Иногда, на периферии зрения, ему кажется, что Шома смотрит на него так же - с восторгом и трепетом во взгляде, словно Юдзуру - единственное, что он видит. Такие моменты вселяют в Юдзуру хрупкую надежду, заставляют поверить, что, быть может, у Юдзуру есть шанс.) Шома чемпион, боец. Юдзуру наблюдает за прокатами Шомы и видит того, кто такой же, как он, того, кто его понимает. Они рождены изо льда, созданы из слёз и пота, такие же хрупкие и сильные, как тишина, которая звенит в ушах после каждой программы. Юдзуру может кататься, зная, что Шома поймает его, если он упадёт. Быть с Шомой - это как иметь мешочек с неуязвимым счастьем, которое освещает мир Юдзуру. Нельзя сказать точно, когда Юдзуру влюбился в Шому, потому что Шома - это всё, что он знал ещё до того, как осознал свои чувства. Шома прекрасен. Как внутри, как и снаружи во всех возможных смыслах. Юдзуру предаётся мечтам о том, как они лежат вместе, свернувшись калачиком, после долго дня тренировок и обмениваются ленивыми поцелуями, ощущает мягкие контуры скул Шомы, забывая обо всем. С Шомой Юдзуру чувствует себя в безопасности, даже когда ничто больше не может дать ему этого чувства. Даже если Юдзуру неправильно всё понял, даже если Шома не чувствует того же, Юдзуру ни о чём не жалеет, потому что любовь к Шоме сделала его тем, кто он есть сейчас, сделала его лучше. Шома, несомненно, вдохновляет его. И Юдзуру любит его за это так, так сильно. *** Упасть, наконец, в кровать это истинное блаженство. Дав бессчётное количество интервью, от которых голова уже кругом и из которых он едва помнит свои ответы, Юдзуру обнаруживает, что сон всё равно к нему не идёт, несмотря на позднюю ночь, граничащую с рассветом. Множество людей спрашивали его о его дальнейших планах, и Юдзуру не мог им ничего ответить, у него не было ответа на этот примелькавшийся вопрос, как бы он ни напрягался. Что будет дальше? Никто не знает о том, что Юдзуру следует сделать, меньше, чем он сам, его тело изнемогает от усталости. Он любит кататься на коньках, это ощущается в каждом его вдохе, каждом движении. Всё, что он сделал, всё, чем пожертвовал и с чем расстался, было ради фигурного катания, но теперь, если Юдзуру не достаточно осторожен, то появляется ощущение, будто он не выдержит и сломается, как должен был ещё много лет назад. Порой ему приходится признавать правду перед самим собой, лёжа в постели и глядя, как сменяются цифры на часах - фигурное катание очень сильно его утомляет. Он был лучиком света, ярким примером, оставившим свой след в спорте за последние несколько лет, однако Юдзуру представляет тот день, когда он однажды проснётся и осознает, что всё это уже в прошлом. Эта мысль пугает его. Он бегло просматривает статьи о себе в интернете, пытаясь не думать об ужасающем грядущем будущем, когда натыкается на кое-что - заголовок статьи выскакивает перед ним, пока он проматывает новости. В Шоме нет ни крупицы ненависти, единственная злость, на которую он был когда-либо способен, это злость на себя. Юдзуру чувствует себя опустошенным, читая уничижительные слова Шомы о самом себе, читая о слезах Шомы, и хочет, чтобы всё это закончилось. Конечно же, он следил за Шомой в течение сезона. Видел прокаты Шомы, вскрикивал от ужаса, когда он упал во время короткой программы на Skate Canada, чертыхался, когда Шома пролетел мимо первого места в финале гран-при, едва сдерживал слёзы, когда Шома упал на лёд после произвольной программы на ЧЧК. Шому можно описать множеством слов, но разочарование - точно не одно из них. Смесь собственных страхов и пульсирующего внутри раздражения на всех, кто заставляет Шому думать, что он недостаточно хорош, раздражения на себя за то, что не был рядом с Шомой, раздражения на Шому за то, что он не видит того, что Юдзуру видит в нём, побуждает его пулей вылететь из своей комнаты. Миновав три двери, он стучит в дверь номера Шомы и терпеливо ждёт, пока она не открывается и из-за неё не показывается Шома. Настороженность на его лице выдаёт то, что Шома избегал тех же демонов, которые преследовали во сне Юдзуру. Мир вокруг теряет свою резкость, превращаясь в белый шум, когда Юдзуру изучает эмоции, сменяющиеся на лице младшего. И если Юдзуру знает Шому, тогда все его догадки правдивы, поскольку Шома раскрывает дверь шире и безмолвно приглашает Юдзуру внутрь и в свои объятья. Юдзуру вдыхает его, ту твёрдую уверенность, которая всегда сопровождает Шому. У них не было возможности нормально поговорить последнюю неделю, Юдзуру очень поздно прилетел, и над ними висело напряжение соревнований. Они не были так близки, как сейчас, уже много месяцев, и Юдзуру хочет впитать в себя каждое мгновение. Шома подводит его к кровати, позволяя Юдзуру обнимать себя так долго, как ему необходимо. Это одна из многих черт, которые нравятся Юдзуру в Шоме - его способность просто знать, когда ему что-то очень нужно, и его готовность дать ему это. У Шомы есть свои пределы, однако Юдзуру - не один из них. - Я хотел выиграть, - признается Шома, когда понимает, что Юдзуру не собирается ничего говорить. - Я так сильно хотел выиграть. - Знаю, - шепчет в ответ Юдзуру в изгиб чужой шеи. - Я тоже. Нет ничего печальнее чувства одиночества, а Юдзуру был так одинок. После ухода Хавьера, а затем травмы он и забыл, как хорошо иметь плечо, в которое можно поплакать. Шому немного трясёт, его дыхание сбивается, и Юдзуру распознает красноречивые признаки плача ещё до того, как Шома начинает задушено всхлипывать. Шома ломается в его руках. - Я думал, что смогу. Хотя бы попасть на подиум. Я не думал... - Шома обрывает себя, давясь слезами. Юдзуру осторожно их вытирает, его большой палец задерживается на выступающей скуле. - Ты не слабый, Шома, - твёрдо произносит он, желая разогнать тучи сомнений, собравшиеся над Шомой. - Я видел твои прокаты. То, что ты сделал, было чем угодно, но не проявлением слабости. Шома поворачивает к нему голову, его взгляд неясный от слёз, и у Юдзуру разбивается сердце. Потому что Шома выглядит таким грустным, таким нежным, хрупким и неземным в своих страданиях, что Юдзуру хочет его защитить. Юдзуру отгораживал Шому от нападок прессы уже многие годы, брал на себя всё внимание, чтобы Шоме не пришлось его терпеть, но он не в состоянии защитить Шому от него самого. - Я разочаровал стольких людей, - шепчет Шома. Шома сильный, опыт превратил запинающегося, ничего не знающего мальчишку в мужчину, которого Юдзуру знает и любит. Видеть, как он ломается, разбиваясь на осколки прямо у него на глазах, очень больно. - Мне страшно. о. О. Слышать отражение своих собственных страхов тоже больно. Юдзуру больше, чем кто-либо понимает, что такое чувствовать, словно всех подвёл, ему знакомо давящее чувство того, что не оправдал чужих ожиданий. Шома может казаться равнодушным, но на самом деле он один из самых чувствительных людей, которых Юдзуру знает. - Они любят тебя, - заверяет его Юдзуру, сжимая руку Шомы в своей ладони и переплетая их пальцы. - Не говори о себе таких вещей. - И они меня бросят, ведь так? - спрашивает Шома надломленным голосом. Теперь он плачет свободно, позволяя солёным каплям стекать по лицу прямо на колени. Одна слезинка падает на тыльную сторону руки Юдзуру, туда, где он большим пальцем успокаивающе поглаживает ладонь Шомы. Это невыносимо, думает Юдзуру. Когда тот, кого ты любишь, становится своим самым страшным демоном. Он хочет, чтобы Шома понял, хочет, чтобы Шома знал, что Юдзуру способен любить его за них двоих, пока Шома не поверит в себя так же, как Юдзуру верит в него. - Тебя любят, Шома Уно, - он слышит, как произносит это. - Твои родители тебя любят, Ицуки тебя любит, Михоко тебя любит, твои фанаты тебя любят. Затем, почти без заминки, решительно. - Я люблю тебя. Шома вздрагивает, он быстро моргает, подняв лицо с плеча Юдзуру. Юдзуру сам едва осмыслил значение того, что только что сказал, но он так отчаянно хочет, чтобы Шома перестал плакать, чтобы Шома вновь подарил ему ту самую захватывающую дух улыбку. Но он не может позволить себе забрать свои слова назад, не тогда, когда Шома смотрит на него так. Он догадывается, что Шома снова и снова прокручивает в голове это предложение, накручивая себя, надумывая лишнего, как он постоянно делает. Невозможно как-то по-другому истолковать то, что он только что признал, и Юдзуру задаётся вопросом, знает ли Шома, знал ли всё это время, но отрицал такую возможность. - Ты не, - начинает Шома и замолкает. - Ты не должен мне ничего. Не надо заставлять себя ради меня, я буду в порядке, я справлюсь. В его голове звучит тихий голос, другой, не тот, что отравляет его разум, а тот, что помогает ему понять смысл сказанных ему слов. Шома думает, что Юдзуру заставил себя это сказать, Шома думает, что Юдзуру просто отчаянно хочет его успокоить. Шома думает, что признание Юдзуру сделает его счастливее. Юдзуру хочется рассмеяться от абсурдности ситуации, от того, какими же глупыми они оба были. Тихое фырканье всё же слетает с его губ, и Шома вскидывает голову на звук, впервые за этот вечер внимательно рассматривая Юдзуру. Его замешательство так очаровательно, думает про себя Юдзуру, бережно держа лицо Шомы в своих ладонях. Он вытирает оставшиеся дорожки слёз, его прикосновения к подбородку, щекам Шомы лёгкие, словно пёрышко, они прогоняют следы грусти с шоминых глаз. - Это правда, - признается он, наблюдая, как огонёк в чужих глазах превращается из испуганного в заинтересованный. Он хочет остаться в этом мгновении навечно, чувствовать, как дрожит Шома в его руках, ощущать лёгкость в груди. - Юдзуру, - мягко шепчет Шома. Юдзуру отдал бы всё, чтобы услышать снова, как Шома зовёт его по имени, так, словно это хрупкая молитва, словно это единственное, что он знает. Он наклоняется ближе и слышит, как у Шомы перехватывает дыхание, чувствует, как в пространстве между ними расцветает рай. - Можно? - спрашивает Юдзуру. Они оба знают, о чём он говорит, и в коротком, бесповоротном кивке Шомы нет никакой неуверенности. Возможно, Юдзуру первый склоняет голову вниз, возможно, они оба устремляются к друг другу одновременно. Возможно, это Шома первый вытянул голову и поднялся навстречу Юдзуру. В любом случае, это было не важно, поскольку ничто никогда не казалось настолько правильным, как целовать Шому. Крайняя необходимость впивается в него своими когтями, яростная жажда того, чтобы Шома понял. Потому что Юдзуру любит его уже очень давно с силой тысячи обжигающих кожу солнц. Шома должен понять, как сильно Юдзуру его любит. Шома издаёт тихий, исступленный звук и утягивает Юдзуру за собой вниз, пока они оба не оказываются в горизонтальном положении, укладывает Юдзуру на себя и, не разрывая поцелуя, позволяет его телу накрыть его собственное. Юдзуру удерживает себя на локтях, обрамляя более коренастое тело Шомы, пока младший обхватывает руками его талию, помогая удерживать равновесие. Шома тянет Юдзуру ещё ближе, пока тот не оказывается в пространстве между его ног, их ноги переплетаются. Они лихорадочно целуются, словно всё закончится в тот миг, когда они оторвутся друг от друга. Их поцелуй беспорядочный и влажный, но Юдзуру и не хотел бы по-другому, отстраняясь, чтобы едва успеть вдохнуть прежде, чем губы Шомы вновь находят его. Мир вращается вокруг своей оси, и всё происходит слишком быстро, и Юдзуру поддаётся на настойчивые ласки Шомы, чувствует себя одурманенным, чувствует, как кружится голова, когда язык Шомы проникает в его рот, а он сам, словно за спасательный круг, жадно хватается за Юдзуру. Он позволял себе иногда думать, что его чувства, возможно, взаимны, представлял, как они держатся за руки и целуются под луной, как он отдаёт всего себя Шоме, столько, сколько тот только захочет и сколько Юдзуру сможет ему дать. Однако он не был готов к силе любви Шомы, лежа здесь, пока Шома целует его так, словно этими поцелуями хочет передать всю свою любовь. Юдзуру жалобно мычит, этот высокий тихий звук заставляет Шому разорвать поцелуй, у него покрасневшие, блестящие от слюны губы, расширенные зрачки, горящее лицо. Он выглядит невероятно красивым, глядя на Юдзуру снизу вверх своими потемневшими глазами. - Юдзуру, - шепчет Шома снова, в тишину. Ленивая улыбка озаряет лицо Шомы, у него самодовольный, удовлетворенный вид. Юдзуру догадывается, что выглядит абсолютно опьяненным и уставшим, однако Шома смотрит на него так, словно он достал для него звезду с неба, словно прекраснее него никого нет. У Юдзуру пересыхает горло, и он не знает, что сказать. - Я люблю тебя, - повторяет он, потому что это правда, потому что Шома должен это знать. - Я тоже тебя люблю, - признается Шома, его руки покидают талию Юдзуру, чтобы мягко обхватить его лицо. Юдзуру чувствует себя оглушенным и не знает, как на это реагировать, поэтому просто наклоняется и нежно целует Шому снова. - Кто мы теперь? - интересуется Юдзуру, ведь он любит Шому уже долгие годы, и Шома любит его долгие годы, они уже давно прошли стадию робкой влюбленности и взволнованных взглядов украдкой. - Кто захочешь, - отвечает Шома, и в его голосе слышится завершенность, обещание грядущих дней. Шома произносит это как неоспоримый факт, чёткий и ясный, и Юдзуру всё больше это нравится - проблеск того, что Шома может ему дать. - Я хочу тебя, - говорит Юдзуру, наблюдая за тем, как сменяются эмоции на чужом лице - нежность, волнение, любовь. - Я твой, - Шома - это солнце, а Юдзуру - Икар, которого безнадёжно к нему тянет. - Я твой, и всегда был твоим. - Пожалуйста, - умоляет Юдзуру, позволяет Шоме притянуть его ближе, пока их губы не сплетаются вновь. Юдзуру хочет остаться здесь до конца времён, в объятиях Шомы, пока они нежно целуются. Перед его внутренним взором взрываются звёзды, сверкают молнии, наполняя его искрящимся счастьем. Когда они вновь разрывают поцелуй, они оба тяжело дышат, Юдзуру видит улыбку Шомы и желает лишь одного - видеть её как можно дольше. Желает так же прижимать Шому к себе до конца своей жизни и чувствовать равномерное биение его сердца напротив его собственного. - Я буду рядом, - произносит Юдзуру. - Так долго, как ты захочешь. - Хорошо, - вздыхает Шома, едва слышно, и если бы Юдзуру не был так близко, он бы не услышал. - Хорошо, - выдыхает в ответ Юдзуру, и это звучит как обещание. Это похоже на победу, только громче любой толпы, что поддерживала его, важнее любых баллов, что он получал, лучше любого золота. Юдзуру широко улыбается и наблюдает за тем, как улыбка медленно трогает лицо Шомы, лёгкость и приятное возбуждение охватывают его тело, когда Шома снова притягивает его к себе. Его губы на вкус как победа.