Лолита

Однажды, копаясь на полках матери в поисках какого-нибудь диска с очередным зарубежным фильмом, я случайно наткнулся на интересного вида коробочку и сразу же вытащил её из общей стопки, пристальным взглядом рассматривая цветную картинку. Заманчивая крупная подпись, выделенная сладко красным и написанная преимущественно на английском языке, вызвала у меня необычайный восторг, и я, чуть ли не сломя голову, буквально понёсся из комнаты родителей прямиком в зал, где сразу же включил DVD-плеер, вставляя пластинку на положенное место и усаживаясь на пол возле дивана, подгибая ноги. В квартире тогда была мёртвая тишина: мама до сих пор была на работе и должна была вернуться только поздно вечером, а Антон, воспользовавшись тем, что последний урок физики уже успели отменить, ускользнул от меня в неизвестном направлении и был таков, судя по всему, не желая составить мне компанию и дойти до дома. Так, совершенно сгорая от скуки, я дошёл до того, что не прочь был глянуть какой-нибудь фильм, и, дорвавшись, был совершенно потрясен материнской коллекцией. На экране возникали образы, сменяющиеся один за другим, и я, кажется, впервые в жизни был настолько поглощён таким неоднозначным сюжетом и персонажами, что даже не заметил, как сосед по привычке ровно в два часа дня начал сверлить и пилить, изредка постукивая по дощечкам молотком. Картинка шла одна за другой, и я словно тонул в этом всём, в глубине души не веря, что такое вообще возможно. Я плыл по течению и ощущал себя сторонним лицом этой картины, которое могло бы повлиять, осудить или наоборот одобрить, коснуться главной героини и сказать: «Одумайся, что тебя ждёт?», а может и вовсе промолчать, считая, что всё должно быть так, как есть. Нахлынувшие эмоции мгновенно остывают, и я впервые слышу звук дрели, когда в прихожей раздаётся голос Антона. Тот, как ни странно, вернулся намного раньше, чем мог бы, и по своей привычке бубнил что-то, шатаясь по коридору. Мне пришлось поставить на паузу, чтобы различить хотя бы одно слово, но в такие минуты его язык был понятен только ему, поэтому я лишь равнодушно пожал плечами, улавливая его фигуру в проходе. — Привет, — равнодушно кидает Антон, а я только и могу заметить, что он опять не снял свои кеды, и где-то там за ним остались грязные кусочки земли, перемешанные с каким-нибудь песком. — Ты рано, — отвечаю таким же тоном, вместо того, чтобы сделать замечание, и встаю с пола, отряхиваясь и перенося пульт на небольшой журнальный столик перед телевизором. Брат проходит до дивана, скидывает свой потрёпанный рюкзак куда-то за спинку и сразу же валится на мягкое сиденье, закидывая свои ноги, и устало вздыхает, словно отпахал суточную норму на заводе. — Что палишь? — он наконец-то замечает, что телевизор включен, и смотрит на меня даже каким-то высокомерным тоном, словно я помешал ему в чём-то. От этого даже становится на секунду немного странно и жутко. — «Лолиту». Тоша сразу же внимательнее приглядывается к экрану, разглядывая актрису, и звонко присвистывает, поправляя рукава безразмерной отцовской рубашки, которую, похоже, успел утянуть к себе в портфель ещё сегодня утром. — Клёво. Где взял? — У мамы на полке. — Не верю. Стащил небось из магазина? — игриво улыбается, а я только и могу, что возмущённо смотреть то на него, то на его грязные кеды. — С чего ты это взял-то? — Ну, — Антон задумчиво вздёргивает нос, проходясь взглядом по потолку. — Продать тебе точно такое не могли, а мама такое не смотрит. Нетрадиционка и всякая подобная хрень — фу и мерзость, неприемлемо нигде и никогда, сам же знаешь. — Но я серьёзно, Тош. Я сам удивился, когда нашёл этот диск у неё на полке. Может ей одолжили, ну, как это сказать, дали на время подержать? Сегодня есть, а завтра — нет. — Может и одолжили, — когда его всё же удовлетворяет такой ответ, он сразу же теряет интерес к диалогу и поджимает губы. — Включай давай. Так, даже не спросив, хочу ли я смотреть с ним что-то, Антон сразу же установил свою позицию в комнате и, без тени стеснения, словно нарочно полез в свой рюкзак и зашуршал пакетом с чипсами именно после того, как я уже снял с паузы и уселся рядом с ним смотреть. Первая интимная близость Лолиты и Гумберта отразилась в моей голове не как что-то особенное, а шорохом упаковки и периодическими комментариями Тоши, которые я даже отказываюсь снова вспоминать. С течением времени брат всё же успокоился и притих, видимо, погрузившись в ту же атмосферу, что и я раннее. Зато вот мне не удавалось уже улавливать тех эмоций, и я только печально вздыхал, уже даже обращая внимания не столько на фильм, сколько на самого Антона. Казалось бы, ну что в нём такого? Обычный капризный подросток, который ещё не мог найти своего места в этой жизни, нередко устраивал в нашей семье дебош и вообще был главной болью матери, но, как ни странно, все от этого как-то его больше любили, чем меня, хотя, признаться, мы были близнецами. Схожи как две капли воды, но младший всегда выделялся на моём фоне больше, и будь то в плохом, то в хорошем смысле. И вот сейчас. Он не подождал меня в школе, не сказал по-братски куда направляется, пришёл домой (ладно хоть не в два ночи, как было однажды) уже со свежей царапиной на щеке, и нет бы жалостливо скулить передо мной, чтобы я не рассказал об этом старшим, Антон, как полный хозяин этой жизни, прошёлся по чистому полу в кедах и завалился на диван, хрустя чипсами. Позвольте спросить, какого, собственно, хрена? — У тебя на рубашке помада, — внезапно замечаю я, отвлекая его от фильма. Хруст мгновенно прекращается. — Чё? — Тоша, кажется, даже не слышал моего вопроса, вытягивая шею и убирая свой пакет куда-то в сторону. — Помада на рубашке. Встречался с кем-то? — улыбнулся я, придвигаясь к брату (или к его кедам) ближе. Антон сразу же спохватился, оттягивая воротник и присматриваясь, а затем начиная оттирать масляную консистенцию, с ужасом в глазах замечая, что она только хуже размазалась, и что теперь придётся придумывать то ли матери, то ли отцу отмазку. — Ага. Встречался, как видишь, — теперь он смотрит из-под спавшей чёлки так, словно я наконец-то признался родителям, что видел в его кармане пачку сигарет или чего похуже. — Расскажешь? — я всё ещё улыбался, смотря на его жалкие попытки отделаться от помады, но всё же ждал, что он мне что-нибудь расскажет. Антон, даже несмотря на свою хамоватость по отношению ко мне, всё-таки часто признавался в своих секретах, причём достаточно личных, и я по-братски уважал его за это. Только после него я смог расколоться, что уже успел побывать два раза в отношениях и потрогать девчачью грудь, но это, конечно же, на фоне Тошиных похождений звучало как детский лепет. — А тебе всё и расскажи, Лёш. Сам-то, девственник, кроме как футбольного мяча и своих дружков больше ничего и не видишь. — Можно подумать, ты у нас уже наученный опытом. — Я-то… — Антон переводит взгляд на экран, а затем снова недовольно хмурится. — Ну вот, из-за твоего тупого пиздежа я не узнал, что в конце было. Я обернулся и увидел, что уже шли титры на чёрном экране. Даже стало жалко, что я упустил момент и отвлёкся на Тошу, но тут же выбросил это из головы — не в кинотеатре же, перемотать можно. — Думаю, твоя история про помаду вполне зашла бы за концовку, — снова усмехнулся я, за что был задет носком кеда. — Да пошёл ты, — фыркнул Антон, и я внезапно нашёл эту грубость даже милой. Сейчас он сидел такой потрёпанный и растерянный, что, только глянув на него, я не мог сказать ответную колкость и как-то усмехнуться. Сейчас он был Тошей, тем самым младшеньким Тошей, который безумно хотел казаться старше в глазах своего брата, но всё, что он мог сделать — послать куда подальше и обиженно надуть щёки, отворачиваясь и продолжая жевать чипсы. Его лицо мне внезапно показалось ещё таким детским, до сих пор округлым и с нежной фарфоровой кожей, до которой только дотронешься — и та треснет, нарушая такое привычное постоянство и мгновенно уродуя картинку. Его приоткрытые губы чуть припухли от соли и специй, которые были на снеках, из-за чего они казались необыкновенно пухлыми и необычайно персикового цвета. Его длинные чрезвычайно кукольные ресницы временами вредно подрагивали, пока он обиженно смотрел куда-то вдаль, и мне впервые как никогда захотелось прошептать ему на ухо то самое искушённо-обольщённое «Ло-Ли-Та».

«Она была Ло, просто Ло, по утрам, ростом в пять футов (без двух вершков и в одном носке). Она была Лола в длинных штанах. Она была Долли в школе. Она была Долорес на пунктире бланков. Но в моих объятьях она была всегда: Лолита»