ты вернешься. поесть, прижаться к голой спине поставить будильник, обниматься во сне
«Если истина в теле, то я нашел её в тебе» — крутится в его голове какие сутки подряд. Юлий всегда приходит почти вовремя и всегда извиняется как-то неловко. Иногда Юре приходится отдергивать себя от того, чтобы помочь ему снять пальто. Иногда Юре приходится себе отдергивать от того, чтобы не улыбаться ну... совсем по-идиотскому. Так взрослые мужчины не улыбаются — он повторяет себе это из раза в раз. Юлий ведет себя как дома, и Онешко всегда позволяет себе чуть больше, чем стоило. Знает, что Юра никогда и ни за что не скажет ему «нет», если увидит, как Юлий рад. Знает. Он всё знает и пользуется нагло. Вообще-то, Юра об этом догадывается, но он совсем не настроен что-то с этим делать. В конце концов, с Юлием нельзя было что-то делать. В принципе. Иначе чувство всепоглощающей нежности его окончательно задушит. Их сценарий уже выучен, когда дело касается Юриной квартиры. Сначала глупые шутки, очередной реакт — как прелюдия. Юре просто уже давно известно, что бывает дальше, и он не уверен, что действительно хотел бы с этим что-то делать, даже будь у него возможность. Юлий всегда просит сделать ему чай. Потом у него губы на вкус ягодные. Юлий всегда лезет целоваться. Просто потому, что так было заведено. Когда это началось? Больше года назад, наверное. Юра не хочет привязывать их к датам, просто потому, что это было смешно. Юлий всегда такой ласковый-ласковый, что Юре его зацеловать хочется, показать, что нет — он может попытаться любить. Он, правда, может. Он насмотрелся на Юлия, он уже что-то знает о боли, о чувствах, о нежности этой, без конца душащей. Но нет. Юра не лезет с этой любовью к нему, потому что знает — жизнь не тому его учила. Не любви она учила, не ласке, не нежности. Учила дистанциям, умению гордо держать марку и сдаваться, если дело коснется Юлика. Юра всё время ощущал чувство недосказанности между ними, иной раз — недоделанности. Юлий всё это делал от скуки и вряд ли от каких-то там чувств. Просто напряжение между ними наэлектризовалось, и терпеть в один момент стало нереально. Даже Юре, приученному к боли. Даже к такой. Тем более к такой. Но Юлий сдался, и Юра просто пообещал себе, что это... не по-настоящему. Несуществующие чувства. Выдуманная симпатия. Игра в любовь для эмоциональных инвалидов. Типа Юры. Не то чтобы он жаловался на это, но, возможно, жить стало немного легче. В конце концов, о любви, казалось, он знал все, и то, что было между ними — не любовь. Страсть, симпатия, влечение, интерес — Юра знает много синонимов, и он не уверен, что кто-либо бы нуждался в перечислении их всех. Но Юлий лезет целоваться, под бок, пальцы в волосы зарывает и требует к себе внимания. Что ж... это Юра может. Этому Юлик Юру научил, а что там с другими чувствами — черт знает. Юра никогда себе не признается в самом светлом и чистом, потому что нет — он не о таком. И никогда не переиначит то, что выковало из него некогда подобие жизни. Юлий любит уткнуться лбом в его плечо, заставив Юру застыть в совершенно неудобной позе, и так и валяться на нем. Иногда до получаса это затягивается. Юлий любит заставлять Юру... успокаиваться в своем терпении. Даже в неудобный позе и с затекшей спиной, но с Юликом на плече, Юра ощущал себя намного спокойнее, чем в собственной постели. Просто это напряжение их мучает, а о любви Юра знает достаточно, чтобы уяснить себе, что всё у него, в общем-то, хорошо. Он понаслышался о любви, он знает о ней всё, ему рассказывали, он видел, но так и не выучился. Его не этому учили. И за это он даже благодарен. Юра знает этот сценарий, и даже у самой двери Юлий опять лезет. Стаскивает едва надетое пальто, обнимает за шею, заставляя навалиться спиной о стену, и целует. Юлий как подросток, которому хочется везде и всегда. А Юре не хочется ничего. Ну, разве что совсем немного Юлика. Поэтому он обнимает в ответ в этой полутьме коридора, Юлий ногами путается в собственном пальто и жмется сильнее. Ласковый такой, даже и не скажешь, что мужик и уже давно не пятнадцать. Юра понятия не имел, откуда в этом до ужаса смешном и беззаботном парнишке умещается столько щенячьей нежности и любви. Не к Юре, конечно. Когда дело касается любви, о Юре вообще не хочется говорить. ничего личного.Я увидел это и осознал со всей ясностью – До этого я видел счастье только в рекламах,
Юра знает этот сценарий, и, в конце концов, Юлий всегда уходит. Но всегда останавливается на несколько секунд и с каким-то вызовом смотрит на Юру. Выжидает. Юра знает, чего он хочет, но он никогда ему этого не даст. Потому что тогда всё пойдет по пизде и Юре, возможно, будет больно. А он так не любит, когда больно. Просто потому, что понятие этого чувств давно смазалось, и Юре ну, совсем непонятно, оно это или нет, и с приходом названной боли Юре всегда странно и не по себе. Юре всегда мерзко. Потом дверь за Юликом закрывается, и Юра остается с чувством всепоглощающей пустоты. Будто только что он отпустил что-то очень важное. Что-то, чего он не получил там, где его вырастили. Где его не выучили любви. Он лишь хмыкает и вытирает губы ладонью. Увидел бы Юлий — наверное, обиделся. Но он этого не видел. Юра закрывает дверь. Иногда Юлию приходится объяснять очевидные вещи, и Юре до ужаса нравится смотреть на то, как Юлик слушает. Иногда Юре казалось, что на него так никогда никто не смотрел. И не слушал так внимательно. Юре это льстит… но больше — болит. Юлий часто улыбается так, что в Юре не остается сил на злость, только на слабую улыбку в ответ, чтобы Юлий не чувствовал себя одиноким со своей этой радостью. Это все улыбка его, идиот, ты гляди — он тебе так улыбается, будто всю жизнь тебя ждал, а теперь нарадоваться не может. Что ж ты, дурак, всё никак понять не можешь? Это всё улыбка его. Взгляд. Он сам. Юра отдергивает сам себя, и ловит удивленный взгляд Юлия на себе. Он машет рукой. Заживет. Заживет осознание того, что никому он не был так нужен, как Юлику. Как человеку, с которым их не связывает ничего. И тут пора бы уже осознать, тут бы просто уже понять, что нет — это не просто болезнь. Это не выдумка, не фантасмагория, не вранье. Это уже не просто электричество, которое болит у ребер, это не просто глупые выходки Юлия. Это уже все, клеймо. Не вытравишь его, не выдерешь, да и принять его тоже — не выйдет. Юра смотрит на счастливого Юлия, и понимает, что единственное счастье, которое было близко ему — это счастье в Юлие. Вот оно. Настоящее, живое, искрящееся. Поэтому Юлий смелый такой, поэтому всё заварил первым, поэтому и уходит — первым, храня самое ценное знание того, вернется он или нет. Не было больше в Юриной жизни счастья. Только то, что лучится бриллиантовым свечением в Юлие — вот что видел Юра. Вот за что зацепился, чего желал, а до этого не было у него счастья. да разве ж... сейчас оно было? Юра смотрит на Юлика, и понимает, что, в общем-то, нет. Не было ни счастья, ни радости, ни чего-нибудь ещё такого слащаво-конфетного. Что не бывает в тех, кто с горем пополам вылез из самых дебрей материи, где люди приучены только к мечу и войне. Юре внезапно становится так горестно-горестно, что аж противно. Что пальцы себе переломать хочется, лишь бы отлегло едва. Не было счастья в его жизни. И любви не было. Вот счастье — сидит рядом с ним, принадлежит само себе полностью, и даже частично иногда — ему. ну и как тут не разрыдаться? Юра, конечно, не рыдает, потому что этому его тоже не научили, и это единственное, за что он мог бы быть благодарным, если бы это чувство благодарности в нем в принципе было. Но сейчас не было ничего, кроме чувства досады. Юлику просто вкусно, а Юра.... влюблен?..Это как изжога, клиническая смерть, как любовь – Кажется, ты знаешь это, пока это не случилось с тобой, А потом понимаешь, что ничего не знал об этом.
Так на тебя и ниспадает истина. Так вся правда мироздании и открывается. Казалось, что знал об этом все, и только спустя год до тебя начинает доходить, что Юлий лишь позволяет Юре топить в себе эту боль, чтобы та не переросла в нечто намного более ужасающее. Юлий лишь позволяет ему держаться на плаву. Юра принимает эту мысль с истинным ужасом. Вот она — метаморфоза. Живешь всю жизнь отвоевавшим свое, потом понимаешь, что мозоли на ладонях от тяжелого стержня меча. Потом узнаешь, что гниль под ногами — скопившаяся и давно запекшаяся боль. Юра тяжело выдыхает. Что ж... он снова... проигравший. И в этом и была вся правда: только признавая себя слабаком, обретаешь покой и силу. Но Юра выучен этому сценарию, и ему так не хочется потыкать всему этому — а особенно самому себе — но так тяжело отказать себе в соблазне, когда Юлий лезет, опирается рукой о ручку кресла, и тычется губами, как слепой котенок. Как же сложно бывает отказаться от соблазна, чтобы просто нарушить уже затертые правила и аксиомы. Под Юриной ладонью бьется жилка на Юликовой шеи. Ритм сердца ровный, уже выученный. Юра его в ночной, застоявшейся тишине узнает. Юлий отдаляется на долю секунды, выдыхает рвано и проводит губами едва-едва по чужому подбородку и губам. Это движение кажется, внезапно, до ужаса ласковым и просящим. Юре так нужны сейчас слова, чтобы хотя бы дать себе понять до конца. Чтобы хотя бы разобраться, но сил нет даже на выдох, и он обхватывает чужую губу, не давая отстраниться, хотя Юлик этого и не хотел. Одной рукой опирается теперь о само сиденья, наклоняясь ближе. Юлику до ужаса нравилось с ним целоваться. Юра это знал. Но Юра не знал, догадывался ли Юлик о всех чувствах Юры к нему? Пока что-то не происходит с тобой, ты действительно думаешь, что знал это досконально. Но любовь не оказалась яркой вспышкой. Не было боли, желания рваться сквозь буераки, кидаться на арматуру. Было смиренное ожидание новой встречи и вседозволенность для Юлика. Было чувство нежности от взгляда на Юлика. И чувство пустоты, когда он уходил. Вот чем было чувством любви. Вот чем всё это было. Он не мог убегать от правды вечность. Ещё он узнает, что Юлик до ужаса влюблен в Дашу. Он так искренне её любит, что Юра иногда им завидует, и ни за что бы не хотел, чтобы они поссорились. Юра видит в любви Юлика к Даше столько слепого восторга, столько обнаженных до предела чувств и стремлений, что сам он понимал, что нет — такого у него не будет. Даже если он сильно захочет. Да он и не хотел. Он ни за что бы не променял благосклонность Юлия на его вырвиглазную любовь. Люби бы Юлик Юру и тот бы головой пошел. Потому что тогда надо было отдаваться Юлию с головой, забывая о себе. Надо было бы любить его абсолютно так же, как и он. А так Юра не умел. Не выучили. В случае их якобы любви Юре пришлось бы позабыть о себе и о своем деле, а в их данной ситуации.... он был полностью доволен отсутствием страсти и желания рваться вперед. Он был полностью удовлетворен своей любовью, которая была абсолютно статична, не становилась больше или меньше. Она проста была. Юре просто нравилось быть для Юлика допущением, сожалением — чем угодно, но не любимым человеком. Это была гавань спокойствия. Юрина любовь — это принятие Юлика без слов, смиренное ожидание его и то, как скрипит паркет под его шагами. Вот чем была любовь, вопреки прочитанному и знакомому Юре. Всё было совсем не так, как ему рассказывали. Юре до ужаса нравилось, что они изначально не нуждались в словах. Оба молча принимали это странное напряжении между ними, оба молча осознали и всё поняли. И Юлий... самолично уничтожал всю эту боль ожидания, которая случается после всех этих их взглядов и касаний. Напряжение — между ними. Электричество от горла к кончикам пальцев. Между ними — пустота. Лишь кубический метр сплошного понимания без слов и принятия своих истинных желаний как ведомого, но не ведущего. Между ними заученный сценарий, и проигрывавший, но сильный Юра, не нуждающийся в Юликовой любви. Вот чем была Юрина любовь — чем-то абсолютно самостоятельным и значимым. Чем-то, что не нуждалось в словах, жестах, ответных словах. Не случись их тому первому неловкому поцелую после второй реакции на сердце за любовь, Юра бы, возможно, так бы и не узнал, что был влюблен в Юлия. А он был. Он любил Юлия. Как отец любит своего ребенка. Как подросток, хранивший уже третий год подаренную кем-то не очень значимым очень значимую книгу. Как пес любит своего хозяина. Юре не нужны даже эти поцелуи, единственное, в чем он нуждался — это в уверенности в том, что Юлий счастлив и обязательно вернется. Это всё, что нужно было Юре. Уверенность в счастливом Юлике и его возвращении. Ничего другое ему в этой любви не нужно было. Ни поцелуи, ни касания, ни то, как Юлик в плечо ему утыкается. Юра любит искренней и самоотверженной любовью, которая не нуждается во взаимности. Она просто есть. Есть в заботе, во взглядах, в ожиданиях возвращения. Юра за него убьет. Юра кого угодно убьет за Юлия. Стоит тому только попросить. И Юре совсем ничего не нужно взамен. Ни наград, ни почестей, ни признаний. Лишь бы Юлий вернулся. Лишь бы снова паркет проскрипел под ним, лишь бы он снова улыбнулся, лишь бы он оставался самым счастливым. Юре так ничего не нужно, кроме понимания, что Юлий счастлив. Его любовь предана, навечно, скроена из искренности, терпения и сострадания. Оттуда, откуда он родом, не выучили любить такой любовью, чтобы грудью на амбразуру, чтобы последнее отдать. Но Юра смотрит Юлию в глаза, и понимает, что он научился любить так, как должен отец любить своего ребенка. Юра за свою любовь убьет, если оно будет мешать Юлию быть счастливым. Юра влюблен. Его не выучили жалости, его руки не приучили к ласке, но в груди расцветает нечто намного более значимое, чем желание отдать последнее. Юра любит такой любовью, какой она предстает в своем истинной обличье. бескорыстно и до последнего. И Юре совсем ничего не надо кроме знания, что Юлий счастлив.