День четвертый
записи отсутствуют
Прошло несколько часов. Неизвестно сколько именно, но эти часы были самые приятные, нежные, сладкие и милые для психа. Он чувствовал по всему телу такое приятное тепло, которое исходило от Америки и его небольшую дрожь из-за холода самого русского. Россия боялся двинуться, дабы не нарушить эту мирную идиллию. Орленок для Триколорчика был хрупкой хрустальной вазой, которую он боится разбить или поцарапать. Он будет с ней максимально аккуратен, дабы эта драгоценность осталась цела и невредима. Он даже не позволял входить санитарам в комнату, на каждого рычал и скалил белоснежные, острые клыки, пугая и ясно давая понять, что лучше не подходить, ведь Мурика он не отдаст, да и видеть никого не желает. Оба парня лежали в обнимку меняясь своей температурой друг с другом на, казалось бы такой маленькой, но вместительной кроватке. Врач прижимался к парню постарше, дабы ощутить прохладу чужого тела в душной комнате, однако и Россия имеет теплую сторону. Его руки по локоть были очень теплыми и приятными, но шершавыми. Оно и не удивительно, ведь воздух в его камере был суховат из-за чего кожа шелушилась. Америка крепко прижимался к русскому и тихо урчал от удовольствия, изредка, на его милом личике появлялась нежная улыбка. От такой прелести урчал уже Россия, но ничего не длится вечно и эта прелестная тишина, покой и нежность с еле заметными нотками ванили в воздухе, была прервана поморщившимся носиком и небольшими потягушками со стороны юного врача. Он просыпался. Удивлению юноши не было предела. Щеки моментально покрылись ярко пунцовым оттенком румянца. Мерика начал осматриваться и бегать глазками в начале по комнате в которой находился, а затем уже по самому триколору. Тишина резала слух и была не очень приятна, поэтому он медленно поднял свои глазки и посмотрел в лицо русского, дабы узнать спит тот или нет. Как стало ясно по вскрику от неожиданности американца, Россия не спал. Мишка засмеялся и начал наблюдать за отскочившим от него орленком, который прижался к стене и фыркнул в его сторону. — Выспался, малыш? Приятный басс голоса России раздался по комнате еле слышным эхом. Пусть он был слегка хрипящим, но врачу наоборот это понравилось. Понравилось настолько, что даже возбудило, пусть и самую малость, от чего юноша прижал к себе колени и посмотрел на пациента, которого полюбил за столь короткий срок. — Д-да… Голос Америки был немного хриплым, но все же достаточно нежным и бархатным для слуха русского мужчины, от чего последний расплылся в довольной, немного страшной и похотливой улыбке. Он не отрываясь наблюдал за каждым движением пухленьких, розовеньких и покусанных губ врача, что так и манили прикоснуться, не сильно укусить и оттянуть, сминать их своими, обветренными и прохладными губами. Этот парнишка вновь и вновь заставляет Россию сойти с ума, хотя он итак давно псих. Американец смотрел на своего психа. Он бы смотрел на него вечно, любуясь им. Каждый небольшой шрам и еле заметная царапинка, на каждой, даже кажется, на самой маленькой и незаметной черте его лица. На вечно суховатые и искусанные губы, на белоснежную кожу, на приятные, но в тоже время холодные и бездонные глаза. Казалось, что вот именно в этот момент у него будет стоять, только из-за голоса этого больного, но благо русский этого не заметил. Взгляд американца падает на пах русского и прикусывая губу он попадает в свои мечты, где Росс грубо берет его. Целует и кусает каждый сантиметр его нежной бледной кожи и ставит засосы, которые на следующий день будут сильно смущать орленка перед его коллегами по работе. Америка настолько пропадает в своих мыслях, что и не замечает, как к нему быстро и резко подходит русский и садиться рядом с ним. Юноша быстро приходит в себя и вжимается в стену. Парень до безумия любит и боится своего психа, ведь Россия мог сделать с ним, что угодно и Америка не станет сопротивляться.***
Вот уже глубокая ночь. Давно за полночь, а в этой, достаточно просторной, но пустой комнате горит лишь одна тусклая лампочка. Кажется вот вот и она точно перегорит или лопнет. По правой стене от двери, стекала кровь, а на полу лежал истерзанный труп врача. Как его звали узнают только по бейджику, что заляпан его же кровью. Одна рука была оторвана, как говориться с «мясом» и валялась в другом конце когда-то белоснежной комнаты. Этот врач совершил глупую ошибку, которая стоила ему его жалкой, никчемной жизни. Он решил проведать нашу троечку без Совета, хотя его отговаривали, но тот не послушал и получил свое. По шапке опять получит Союз, но он ведь не виновен, а кому не плевать? Твой пациент ты и отвечай! Каждый тут сам за себя. Несправедливо? А мир сам по себе несправедлив… Сам же Рейх спокойно сидит в центре комнаты и крутит голову врача в руке. Нравилось ему играть с такими смельчаками. Нравилось и то как все бесстрашие пропадало в таких глазах и их поглощал страх и отчаяние. Маленький ротик расплылся в безумной улыбке, полных небольших острых зубов. Немец напевал себе какую-то детскую мелодию и вот послышались шаги из коридора. И тут Рейх начал считать. — Eins… zwei… drei… (Раз… Два… Три…) Как только немец сказал «три» дверь со скрипом, режущим уши отворяется, а за ней стоит знакомый силуэт. Совет был зол на немца. Нет… это не то слово. Он был разъярен, хотя в русском языке нет такого слова, чтобы описать состояние СССР. — Рейх… Послышался скрежет зубов и оглушающий хлопок ладони русского о щеку немца. Последний же схватился за щеку и с непониманием посмотрел на любимого. Он уже было хотел что-то сказать, но его повалили санитары и крепко связали, надев намордник. Фашист бился, как мог, но он не очень вынослив, поэтому быстро выдохся и сдался. — я больше не твой врач… Тихо сказал русский и показал ему бумаги с подписью главного врача этой психбольницы. Рейх не мог в это поверить. «нет» «не правда» — эти слова крутились в голове тройки, но все было правдой. Жестокой правдой. — Не мог потерпеть два чертовых часа?! Тебе все хиханьки, да хаханьки, да?! Советский уже сорвался на крик, а у психа навернулись слезы на глазах. Чувство предательства окутало его сердце и тот с настоящим страхом смотрел на Союза, который в свою очередь развернулся и вышел из комнаты. Навсегда. Рейх наконец понял, что значит быть преданным близким человеком. Опустив голову вниз он тихо заплакал. Сердце безумно болело и будто рвалось на куски. Хотелось сдохнуть, но кто ж ему позволит? Закрыв глаза он погрузился во тьму. Его подняли и понесли куда-то, но ему было уже все равно. Жизнь без Союза не была ему нужна. Сейчас он уже не живет, а просто существует, без смысла и понимания. В это время сам Совет смотрел в экран монитора, что показывал камеру 1С. По ней сейчас несли Рейхи. Он сам не мог в это поверить, но Рейх впервые такой… Тихий? Спокойный? Нет… он знал что он только что умер внутри. Да ему было жаль, но пришлось так поступить. Ему сказали «либо усмири его, либо его повесят.» Сейчас не власть, а хрен пойми что и убить кого-то им не составит труда. Сделал он этот шаг лишь для его блага, как и для России однажды, но с Россией, все обернулось не тем, что он планировал. Далеко не тем. Сзади к Союзу подошел мужчина в форме и похлопал его по плечу — Молодец… Ты выполнил свою работу, мы его не тронем, но если он опять взбунтует нам придется… Ну ты сам понимаешь… Голос офицера был до жути радостным и противным. Совет еле сдерживался, дабы не сломать ту руку, что лежала у него на плече. Ему самому от себя противно, а эта похвала лишь добавляла чувство вины. — Спасибо, а теперь извините, мне надо работать. Саркастично ответил русский и посмотрел холодным взглядом на военного. — Конечно, конечно. Вы свободны СССР. Можете идти. Офицер не на шутку напрягся и убрал руку с плеча Совета. СССР удалился. Казалось, что Союз, сам по себе псих, которого еще не поймали и казалось, что он один из самых опаснейших, что только может быть на этой грешной земле, хотя кто знает… Может и не кажется…