black holes

      На самом деле — Дазаю в с ё р а в н о.       Было — совсем немного — любопытно, когда он впервые увидел действие Порчи. Чуя на вопросы и подколы фыркал или слал подальше, потому что для него это было почти запретной темой, сокрытой в перчатках. Неполноценный делал расстроенный вид, дул показательно губы, потому что ну интересно же, какая способность посодействовала созданию Конусной улицы.       Осаму наблюдал почти-что-восторженно, с чисто детским восхищением — ну наконец-то и этот ларчик открылся! Ловил детали, запоминал. Вот напарник бросил на него устало-разъярённый взгляд и чертыхнулся сквозь стиснутые зубы.       — Останови меня сразу, как всё закончится.       Вот перчатки полетели с рук, а низкий голос произнёс фразу, что отпечаталась в сознании Осаму на многие годы вперёд. Вот по бледной коже поползли ядовито-красные ленты. Шаг — и шляпа отлетела прочь, а вокруг поднялся ветер, и словно сама гравитация вмиг стала пугающе-чужой.       Дазай ловил взглядом, как поднимаются в воздух целые монолиты, подвластные одной лишь силе. Смотрел, как гравитоны, чернея вокруг тонких пальцев, сплавляются в чёрные дыры. И ему впервые подумалось, что от такой мощи не страшно и умереть — не будет ни боли, ни страданий, лишь чернота. Мгновенная.       И как в таком тельце только умещалась сила бога?       Он наблюдал, наблюдал и ещё раз наблюдал, пока не очнулся от наваждения; а ведь бой-то закончился. Только Чуя в себя не пришёл: сплюнув кровь, сумасшедше засмеялся, формируя новые дыры на кончиках пальцев. Дазай заглянул ему в глаза — мимолётно, пока подходил — и поймал полную пустоту, абсолютное ничто, чистое безумие. Проклятые ленты завивались на щеках, покрытых свежей кровью, зубы скалились в широкой усмешке, спина горбилась, словно под давлением всей мировой силы тяжести.       Неполноценный похлопал напарника по плечу, внутренне досадуя на то, что нельзя подольше понаблюдать за действием Порчи.       Чуя закашлялся, падая на колени.       — Подонок, просил же, — хрипло сплюнул он, пытаясь отдышаться. Осаму в некотором удивлении присел рядом, пытаясь понять причину такой разительной перемены в состоянии и лишь потом — на долгое мгновение — застыл.       А. Вот оно что. Собственная способность — убийца.       Он склонил голову к плечу и улыбнулся.       — Мне было любопытно. Ты же такой скрытный, малышка Чу.       Чуя с трудом повернул голову к нему, голубые глаза были блестяще-мутные, выдохшиеся. Одна из рук схватилась за рубашку на груди, сминая ткань, эспер снова закашлялся, и землю окропили багровые капли.       — Ублюдок.       Дазай продолжил улыбаться.       Все ведь всё равно живы, — кроме врагов, — так что к чему препирательства?       Какая, впрочем, досада.       — Не хочешь поспорить?       Дазай опёрся о дверной косяк, скрещивая руки на груди и прикрывая глаза, прекрасно зная реакцию напарника. Вспыльчивый, непостоянный, он точно…       — Тебе заняться нечем, идиот? — раздражённо откликнулся низкий голос.       Неполноценный пожал плечами, позволяя себе лёгкую полуулыбку. Заняться ему и вправду было нечем. Прошлое задание они выполнили, как и всегда, быстро и чётко и — к большому сожалению Осаму — обошлись без применения Порчи. Новых Мори пока не давал, а очередной способ самоубийства показался скучным и слишком болезненным, хотя пунктик на после и был поставлен.       Так почему бы не извлечь из сложившейся ситуации немного пользы для себя?       — Боишься проиграть?       Дазай с довольным смешком открыл глаза, когда по столу резко хлопнули. Чуя, чья рыжая макушка едва выглядывала из-под кипы бумаг, всполошился и полоснул по нему гневным взглядом. Осаму с противным недовольством заметил на его руках новые перчатки. Вот ведь.       — Да иди ты нахер! Чего прицепился?       — Мне всего лишь, — вздохнул Дазай, — скучно.       И развёл руками, мол, что поделать.       Напарник мгновенно напрягся, плечи его сгорбились. Все не понаслышке знали, что скука самого молодого босса Портовой мафии никогда не доводила до добра. И если в отношении дел все жалели тех, кто оказался его противником, то в отношении обыденности… половина, если не большая часть мафии предпочитала запираться, прятаться и вообще исчезать из поля зрения Осаму, стоило им понять, что тому всего лишь скучно.       Никто не хотел спасать его от очередной попытки суицида. Никто не хотел попадаться в игры Неполноценного. Никто попросту не хотел иметь с ним дела, потому что слава шла далеко впереди своего хозяина, а Дазай лишь пожимал плечами — ну и пусть делают и думают, что хотят.       — Иди убейся, раз скучно, — пробурчал, наконец, Чуя. Макушка его снова скрылась под ворохом бумаг.       Большая часть из которых должна была быть заполнена Осаму.       — Боишься проиграть?       — Вот ещё! — Дазай подавил в себе желание склонить голову к плечу и довольно хмыкнуть: рыбка попалась на крючок. —...Чего ты хочешь?       Губы расплылись в довольной улыбке.       — Совсем немногое.       В итоге, конечно же, Чуя проиграл спор. Дазай сделал вид, что удивлён такому исходу — казалось бы, все козыри были на его стороне, вся информация — тоже. Только едва ли сам Накахара мог предсказать, что жертв будет связывать не любовная, а родственная связь.       Дазай ликовал и старательно давил довольную улыбку, но Чуя всё равно злился и рычал. Ударил бы давно, пришиб бы гравитацией, да, бедняжка, не мог, а на большее не шёл.       А Неполноценный и рад бы умереть от его руки, только вот прекрасная дама всё ещё не найдена, да и плату за спор получить всё-таки хотелось.       — Ты хочешь моей смерти.       Прозвучало это вымученно и обречённо одновременно. Дазай пожал плечами: ничего личного, всего лишь сугубо профессиональный интерес. Они же напарники, значит, должны знать друг о друге достаточно для того, чтобы спокойно стоять спина к спине.       Чуя просто слишком скрытен. Ничего личного, правда.       — Лишь на пару минут, — Осаму пальцами зацепил бинты на собственных запястьях, — а потом я остановлю тебя.       Пустырь он выбрал намеренно, вокруг лишь деревья, зелень и ночь. Где-то в гуще листвы ухнула живность, что-то застрекотало, зашевелилось.       Голубые глаза обожгли льдом и гневом, из-под чёрной ткани на кистях медленно стала проглядываться бледная кожа.       — О, дарители тёмной немилости…       Дазаю ведь просто было интересно, как долго его напарник мог продержаться в форме бога, в абсолютном апогее силы. Сколько безумия смогут вынести его вены. Сколько яда выдержит худое, маленькое тело.       Поэтому он позволил себе насладиться картиной, спокойно выжидая под тенью деревьев.       Чую пришлось тащить на себе, потому что он дышал через раз, а по лицу его струилась кровь.       На самом деле, у Дазая внутри п у с т о т а.       Он знает обо всех эмоциях просто потому, что должен. Меняет маски, как Чуя — перчатки, строит насмешливые рожицы, подшучивает, но под всем этим — тьма, бездонная и беспросветная. Клонит голову к плечу и с обворожительной улыбкой говорит, что бинты хорошо сочетаются с его костюмом. Щурит лукаво глаза, а потом с лёгкой полуулыбкой вспарывает шпиону живот и не чувствует при этом н и ч е г о.       От него ждут эмоций. От него ждут реакций. И Дазай даёт зрителям то, что им так нужно. Никому не интересно, что внутри у молодого босса мафии. Никому нет дела до того, насколько он фальшив.       Дазай улыбается, делает глупости вне работы, и всё это лишь потому, что так надо. Другим.       Чуе в том числе.       Накахара провёл в больнице несколько недель. В сворованных отчётах чёрным по белому были описаны все травмы, и Дазай едва не присвистнул, когда увидел перечень. Надо же, а Порча-то — та ещё прожорливая тварь. Ещё бы немного, и с такими-то повреждениями…       А впрочем, всё же обошлось.       На вопросы Мори о пропаже напарника пришлось придумать убедительную ложь — мол, приболел, сезон дождей ведь, оно и не мудрено. Босс поверил легко — или сделал вид, что поверил, — и позволил Осаму творить произвол одному. Давал новые задания, складывал руки под подбородком и улыбался так, что порой хотелось воткнуть нож между глаз. Спрашивал про жизнь, про попытки, показательно пожимал плечами на жалобы о неудачах, но Дазая едва ли можно было обмануть всей этой чепухой.       Ему было позволено шататься одному везде и влезать во все задания, пока болезнь не сойдёт на нет.       Только одному-то было неинтересно.       Сидя за заваленным бумагами столом, Неполноценный поймал себя на том, что постоянно хочет подорваться, заглянуть в соседнюю комнату, которая на данный момент пустовала. Нарваться на сгорбленные, напряжённые плечи и яростный взгляд, проверить нервы на прочность в очередной раз, прикрывая пустоту внутри себя ехидными комментариями и улыбками.       В больницу он заглянул ровно два раза: в самом начале, когда принёс Чую, и в момент выписки, сияя улыбкой и придерживая пакет с нелюбимыми напарником крабами.       Тот, увидев его, чертыхнулся.       — Чего тебе?       Кажется, у Дазая в привычку вошло делать показательно-обиженное лицо.       — Как грубо, Чу-у-уя-кун~ — протянул он и сложил руки на груди. — Я, вообще-то, поздравить тебя с выпиской пришёл. Даже подарок захватил.       Чуя недоверчиво свёл брови к переносице, бросил взгляд на пакет, а потом скривился. Осаму мысленно напомнил себе, что злить напарника для здоровья опасно, но.       И этого «но» вполне хватало, чтобы игнорировать всё остальное.       — Иди нахер, скумбрия, — выдохнув, Накахара прислонился к стене и прикрыл глаза.       Дазай склонил голову к плечу с поистине детским удивлением на лице. О. Довёл. Неужели так быстро?       Он прекрасно знал, что все эти стычки, яростные ответки, крики и синяки, всё это — наигранное. В Чуе было много энергии, да, и он предпочитал её растрачивать на ненужные эмоции, нежели позволять способности забираться под кожу и брать контроль над ситуацией. Он шипел, ругался, матерился, бил, ломал вещи, срывался, но всё это было лишь тем, что можно назвать оболочкой.       Осаму легонько улыбнулся, заталкивая собственные пустоту и лицемерие подальше.       Дазай даже не помнит, когда всё это началось. Они с Чуей познакомились, когда обоим было по пятнадцать, в первую же встречу едва не поубивали друг друга, будучи в соперничающих организациях, но в итоге, конечно же, всё обернулось в пользу Портовой мафии.       Но началось всё это гораздо раньше. Эта ложь, эти постоянные маски, попытки казаться лучше, таким, каким его хотят видеть. Отец, мать, Мори, чьё лицо само по себе состоит из сплошного лицемерия. Когда-то у них даже была своеобразная игра: кто кого переплюнет во лжи.       Дазай никогда не проигрывал.       Мял в руках баночки с ядом, смешивал лекарства, найденным скальпелем проходился по венам, по животу, по рукам, а потом заматывал бинтами, смешивая шрамы от себя с боевыми ранениями.       Так было легче.       Жить, правда, — ни разу.       Но началось это задолго до знакомства с Чуей. Задолго до его изломанных рёбер, кровавого кашля и хрипящего, срывающегося голоса.       Дазай даже не знает, заканчивалось ли это когда-либо.       Порча была неприменима в обычных условиях, и Дазай дулся — такая возможность ускользает, эх. Чуя прятал руки в перчатки, горбил плечи и злобно цикал, поглядывая на напарника.       А ему хотелось рассмеяться. Неужели настолько подозрительно выглядит?       — Только попробуй что-нибудь выкинуть, — Накахара засунул руки в карманы и повернулся к нему спиной.       — Даже не думал, Чу, — улыбаясь, протянул Неполноценный. — Признаться, мне даже обидно, что ты обо мне такого плохого мнения.       — Тц, завались.       Накахара всё ещё не до конца оправился от прошлого задания — напарники не уследили, он схлопотал болезненную рану в плечо, но на больничный вновь уходить отказался. Дазай лишь мысленно кривился и отвешивал подзатыльник рыжей макушке — в первую очередь для того, чтобы заботился о собственном здоровье.       То, что на использование Порчи не так давно именно он подбил напарника, вылетело из головы.       Точнее, Дазай вдруг понял, что совершенно не хочет об этом думать.       Он незаметно двинул рукой, пальцем оглаживая рукоять пистолета под плащом. Бинты неслышно зацепились, послушно обвились, Осаму шагнул к напарнику и круто развернулся, прищуривая глаза.       А вот и нужная им группа.       Задание было предельно простым — либо убить всех зачинщиков этого смешного конфликта, либо надавить так, чтобы заткнулись напрочь. Либо же договориться о взаимовыгодном сотрудничестве. Чуя ещё перед приходом на место встречи предупредил напарника, что надеется обойтись минимумом крови. Дазай же мог на это лишь пожать плечами — похоже, зачинщиком в этот раз придётся быть ему.       Хотя слово «зачинщик» в корне неправильное. Он всего лишь подтолкнёт. Ненавязчиво.       Сделать напускно-безразличный вид — легко. Осаму, сложив руки на груди, небрежно рассматривал серый бетон под ногами, пока несколько хорошо вооружённых людей приближалась. Про себя хмыкнул: неужели этот сброд думает, что с ними можно справиться обычным оружием? Вот же дураки, ей-богу.       Накахара злобно зыркнул на него. «Даже не думай».       Проблема была только в том, что главным дипломатом в их команде был как раз-таки Неполноценный. Чуя либо вышибал мозги после первых двух предложений, — его ужасно бесили высокомерные рожи и насмешки (особенно когда начинали неверяще шутить над его ростом), — либо вдавливал в землю гравитацией настолько, что те едва могли дышать, но исход был практически такой же, как и в первом случае.       Дазай — уже вслух — вздохнул.       — Э-э-э?.. — протянул один из идиотов, идущий впереди своей группы. Чёрные волосы были небрежно собраны в хвост, губу пересекал шрам, глаза неприятно сощурились. Ну вот, опять. — И это все, кого мафия послала на встречу с нами?       — Не нужно так расстраиваться, друзья, — Дазай спокойно улыбнулся, поднимая глаза. — Мы всего лишь пришли поговорить.       Проблема была и в том, что Двойной чёрный никогда не посылали просто поговорить.       Осаму не питал ложных надежд. Ни разу и никогда.       — Не о чем нам разговаривать, шавки, — Дазая успел досчитать ровно до трёх, когда главарь злобно добавил: — Насколько же она, блять, слаба, если прислала какого-то коротышку и калеку!?       Вздохнул. Ну вот опять. Для некоторых слава их дуэта являлась тайной.       От ухмылки не осталось и следа, когда тяжёлый чёрный сапог, к которому добавилась гравитация, резко ударил в живот. Кровь окропила пол, главарь отлетел на несколько метров и остался лежать.       Накахара брезгливо стряхнул с обуви чужую слюну и растянулись губы в усмешке — такой, от которой в мафии обычно прятались по углам.       — Что-то ещё хочешь добавить, а?       Дазай цокнул, Глок привычно лёг в руку. Выстрелы посыпались со всех сторон, Чуя лишь хмыкнул, Осаму — обвёл глазами толпу.       Мори явно будет ими не особо доволен. А впрочем — сам виноват.       Чуя не любил говорить о своих слабостях от слова «совсем» — это пришлось признать сразу же. Дазай, к слову, тоже, но его-то никто и не спрашивал, потому что всем вполне логично казалось, что таковых не имелось вовсе.       Чуя был другим. Запертым, порой настолько нечитаемым, что становилось невозможно себя контролировать — Осаму цеплялся, злил, доводил до бешенства, пока не оказывался с новыми переломами.       Узнать хоть что-то получалось с трудом. На каких-то темах напарник ярился; правда, едва ли это можно было назвать слабым местом, скорей раздражающим фактором. На какие-то реагировал спокойно, равнодушно размышляя о том, как отстирывается кровь с чёрных перчаток.       И лишь в единичных случаях — замыкался.       Неполноценному бы надавить в этот момент, достать тисками, но что-то внутри неожиданно ставило барьер.       Он не мог объяснить этого. Ни самому себе, ни кому бы то ни было ещё.       Чуя был закрытой книгой, и Осаму — к своему сожалению — внезапно понял, что хочет, чтобы она открылась сама.       — Господи, блять, ты опять!?       Дазай улыбнулся и попытался помахать рукой, но сил не было. Чуя злобно рыкнул, в один рывок оказываясь рядом, встряхнул его за плечи, отчего мир медленно поплыл. Прекрасное зрелище, нет ничего лучше, чем смазанная рыжая макушка, яркие глаза и темнота.       — Эй-эй, — слабо рассмеялся Осаму. — Полегче.       — Ублюдок. Сколько?       Пожать плечами тоже получилось с трудом. Он не помнил. Кажется, десяток, может, больше. В его книге было написано, что чем больше таблеток, тем легче пройдёт, и Неполноценный убеждался в этом с каждой секундой.       Ему было легко. До тех пор, пока настырный напарник не поволок за собой в туалет и не заставил всё содержимое желудка отправиться в канализацию. Дазай едва не заныл в голос: вот ведь, спустил в унитаз всю его работу, все лекарства бесполезно извёл. Ну как так, как можно быть таким жестоким и непонятливым?       Накахара больше не спрашивал — Дазай с каким-то неприятным для себя удивлением вдруг понял, что под нос ему суют стакан с водой, а хриплый голос уже с кем-то разговаривал по телефону. Привык почти, что ли?       Он смежил веки, прислонившись спиной к холодной стене. Вот ведь. Даже спокойно умереть ему не дадут, настырные.       Сильный удар по щеке заставил открыть слипающиеся глаза. Лицо Чуи, обрамлённое очаровательными кудряшками, было перекошено, губы кривились в оскале. Дазай уронил голову на плечо, и тёмные пряди загородили обзор одному глазу. Досада какая.       — Не смей засыпать, бинтованный мудак!       А спать хотелось. Осаму пытался это ощущение игнорировать, потому что подрываться из-за постоянных пощёчин не хотелось совсем. Он правда пытался, но его всё равно трясли и тормошили.       Было легко, боль ощущалась, но не так, как обычно. Дазай, растянув губы, пробормотал:       — Ты же так хотел убить меня, слизняк. Наслаждайся.       ...Удар пришёлся, кажется, на печень, потому что Неполноценный залпом выдохнул весь воздух из лёгких и согнулся от боли.       — Заебал!       Дазай хотел возмутиться, мол, поэтому-то и надо было позволить ему умереть спокойно. Да и вообще, он тут пытается в суицид, а некоторые рыжие личности не только мешают, но и калечат «добросовестного» исполнителя.       Хотел, да передумал.       Лицо Чуи было перекошено, да. Но как-то странно. Неправильно. Осаму не нравилось это выражение.       И он, к своему удивлению, понял, что нашёл ещё одну слабость Накахары Чуи. Только вот не знал, рад ли ей.       Одасаку имел одну очень хорошую, по мнению Дазая, привычку — не осуждал.       Они встречались в «Люпине», выпивали, болтали на разные темы, и Осаму чувствовал себя спокойно. Иногда захаживал Анго, бросая на них недовольные взгляды, пил свой сок, изредка перебираясь на что-либо покрепче. Он не одобрял того, как ведёт себя Неполноценный, не одобрял его методов и не пытался этого скрыть. Да и не смог бы — Дазай, улыбаясь и шутя, видел всё это в чужих глазах.       Одасаку не умел так. Казалось, ему вообще было всё равно на странные замашки самого молодого босса мафии. Он с лёгкой улыбкой слушал его, отвечал на вопросы, рассказывал о своих — как ему виделось — скучных делах.       А порой давал советы. Это было настолько редко, насколько может быть в принципе. Дазай не любил полагаться на кого-то, рассказывать о том, что его, к его же удивление, тревожит — особенно. Он привык обдумывать всё сам, приходить к заключениям, понимать ситуацию так, как понималось. Но действительно бывали случаи, когда даже Осаму терялся и не знал, что делать дальше. Тупик встречал его радушно, но холодно, мозг лихорадочно пытался найти выход, но почему-то натыкался лишь на пустоту.       Такие случаи можно было пересчитать по пальцам одной руки. И все они были связаны с одним-единственным человеком.       — Господи, почему это так сложно?.. — воскликнул Осаму и уронил голову на руки. От лёгкой тряски лёд в бокале звякнул, ударяясь о стеклянные стенки.       — Снова поссорились?       Он вдохнул. Если бы. Проблема была не в том, что они с Чуей постоянно ругались.       Проблема состояла в том, что Неполноценный не знал, как всё это прекратить и прийти, наконец, к более-менее, но шаткому миру. Как подступиться к вспыльчивому парню, от которого веяло больше отчаянием, чем силой.       С Накахарой было сложно. Быть напарниками. Разговаривать. Тянуться к нему.       — Я совсем запутался, — наконец, вздохнул Дазай. Одасаку можно. Он поймёт. — Ничего не понимаю. Мы же напарники. Мы же знакомы с самого вступления в мафию, столько миссий вместе выполнили. Я ведь ничего не требую и ничего не вытягиваю.       Под конец получилось нечто непонятное, парень снова вздохнул и застонал. Вот ведь. Всегда было на всё плевать, всегда вытаскивал из себя маски с эмоциями насильно, а здесь слова сами рвались наружу.       Сакуноскэ задумчиво помолчал, и Дазай готов был поклясться, что он смотрел прямо в свой бокал, не моргая.       — Не думал, что слишком давишь?       Осаму удивлённо вскинул голову. Он-то и давит?       Мужчина, повернувшись к нему, качнул головой.       — Не думал. Поговорите с ним.       — Так я постоянно и пытаюсь это сделать! — возмутился Дазай.       Вот ведь!       — Начистоту, Дазай, — Одасаку смотрел ему прямо в глаза. — Без шуток, без утайки. Я отчасти понимаю, почему Накахара не хочет с тобой разговаривать.       — И почему же? — раздражённо прищурился Неполноценный.       Одасаку, без сомнений, был прекрасным другом, который давал всегда дельные советы, но в данном случае Дазай вдруг почувствовал, что зря завёл этот разговор. В голову закрались мысли, что и к Чуе-то совсем не обязательно лезть — миссии они выполняли прекрасно, где не работал ум Осаму, сила напарника действовала безотказно. Подумаешь, ворочалось что-то в груди, когда ранили Накахару. Подумаешь, совсем немного задело то, что от него слишком многое скрывали. Даже завершённые задания не приглашали отметить.       Подумаешь, Чуя за него беспокоился. На всё это можно было закрыть глаза, Дазай ведь как никто другой умел притворяться так, что и не разберёшь, настоящие ли эмоции или очередная маска.       А всё ведь было просто. Банально и просто.       — Ладно, — вздохнул Дазай, так и не дождавшись ответа. Поднялся, залпом осушил бокал с коньяком. — Пойду я. Устал. До встречи, Одасаку.       Он успел подняться по лестнице, когда в спину ударило:       — Перестань притворяться, Осаму. Ему это не надо.       Неполноценный вздрогнул, но не остановился. Может, Ода и прав. В его словах всегда была истина, которую другие порой не хотели видеть. В его словах всегда был смысл.       Только вот. Если бы Осаму мог. Перестать.       Всё было бы куда проще.       На самом деле, всё просто — у Дазая нет настоящих эмоций. Раньше они были, пробуждённые, внезапно заполонившие пустое сердце, а сейчас — нет.       Маскам давно теряется счёт, а Осаму теряется в себе. Как когда-то в самом начале, когда только приходилось приспосабливаться. Так и сейчас.       Им надо было поговорить раньше. Гораздо раньше, чем всё это началось. Без провокаций, без скандалов и поломанной способностью мебели.       Надо было. Да только что сейчас исправишь?       Дазаю не нужно было решаться, собираться с силами и обдумывать собственные слова. Но отчего-то он медлил. Выждал день, потом второй, мысленно убеждая себя в том, что всего лишь хочет, чтобы напарник окончательно успокоился после стычки. В итоге, поговорить он заявился в кабинет Чуи лишь на четвёртый день, когда терпеть внутренние перипетии стало невозможно. Заявился, по-хозяйски уселся на краешек стола, сдвигая какую-то кипу бумаг.       — Чуя, нам надо поговорить.       Тот свернул яростной лазурью и снова уткнулся в документы.       — Отъебись, Дазай.       Осаму подавил вздох. Ладно, да, он заслужил такое отношение. За несколько дней он это понял. И всё же.       — Да ладно тебе, малышка Чу, — растянул он губы в улыбке. — Эти важные бумажки никуда не денутся.       И явно где-то просчитался, в каких-то своих словах, потому что Накахара едва не перевернул стол вместе с ним, но вовремя сдержался. Лишь вскочил, отчего стул с громким стуком врезался в стену, зашипел.       — Да оставь ты меня в покое, придурок!       Дазай видел, как сжались в ярости кулаки. Как аура приобрела алый оттенок, как голубые глаза загорелись. Он всё прекрасно видел. От этого, правда, легче не становилось.       Он выпрямился, хотел поднять руки в привычном кривлянии, мол, сдаюсь-сдаюсь, малыш, но внезапно в голове вспыхнули слова Одасаку. «Перестань притворяться». Скажи всё, как есть. Стань той частью себя, у которой ещё осталось что-то, кроме пустоты.       Неполноценный медленно съехал на пол, опираясь спиной о стол.       — Я правда хочу всего лишь поговорить, — как-то устало произнёс он. — Не больше.       Осаму повернулся к напарнику, улыбаясь уголками губ, но и сам прекрасно чувствовал, что больше это не была та самая улыбка, что выводила Накахару из себя моментально. Это было что-то совершенно другое, непонятное, кривое, но настоящее.       Чуя резко выдохнул. Дазаю даже показалось, что ещё немного — и тот тоже рухнет на пол.       — О чём?       — Обо всём, — просто пожал плечами Осаму. — Мы оба запутались.       На самом деле, они не запутались. Ни один из них.       Это всего лишь была игра д в у х лжецов.       Стул вернулся на прежнее место. Чуя почти упал в него, закрыл глаза рукой и тяжело вздохнул. Дазай бы повторил за ним, вот так вот бы прикрыл глаза, отрешился, позволяя делать всё, что захочется, но ведь он завёл разговор. Если сейчас перевести его в несерьёзное русло и снова уйти — всё сломается окончательно. Даже то, чего не было.       Дазай это чувствовал.       — Если это очередные твои шуточки… — зашипел негромко Накахара.       — Я похож сейчас на того, кто шутит?       Они встретились глазами. Осаму с какой-то щемящей тоской поймал в лазури смертельную усталость и смирение. Оказывается, чтобы поговорить — вот так вот без всяких препирательств — требовалось всего лишь показать своё лицо. Пустое и уставшее не меньше.       Всего лишь.       На самом деле, это так сложно.       — Слушай, — вздохнув, Неполноценный всё же позволил себе прикрыть глаза и упереться макушкой о стол, — я уже не раз говорил, что нам надо больше друг другу доверять. И больше рассказывать. Мы ведь напарники, помнишь?       Он снова допустил ошибку. Где-то. Потому что Чуя дёрнулся, как от удара. Скривился, зашипел что-то сквозь сжатые зубы.       — Ты не даёшь забыть.       Осаму подумал, что, возможно, их партнёрство для Накахары в тягость. Круги под его глазами, которых он раньше не замечал, говорили о слишком многом. Дёрганное, нервное состояние — тоже.       — Но допустим, — всё же продолжил напарник уже более спокойным тоном. — Только вот кто из нас больший лжец, а, Дазай?       А Дазаю было не то смешно, не то грустно, не то горько от внезапного осознания того, что только он не мог ничего толком понять. Или же принять. Чуя-то видел всё. Читал между строк. Наверное, именно поэтому и сторонился — лживое насквозь существо ему рядом с собой даже видеть не хотелось, что уж говорить о большем.       Нет, всё-таки, ему было смешно. До горечи.       — Я запутался, — Осаму произнёс это совсем тихо, не глядя никуда. Лишь темнота была перед глазами. — Я не понимаю. Ни тебя, ни себя, ни происходящее. Смешно, да? Вроде ведь не глуп совсем.       Несколько бесконечно долгих мгновений в комнате царила тишина. Потом послышался шорох, приближающиеся шаги, и вдруг Неполноценный ощутил, как к его плечу приваливается чужое. Тепло напарника чувствовалось даже сквозь одежду, его запах внезапно ударил в нос.       — Не глуп. Только не умеешь принимать и понимать себя.       Дазай даже не попытался поспорить. Он просто глубоко вдохнул аромат чужого одеколона и выдохнул.       Он и не пытался принять.       Чуя, как оказалось, понимал его гораздо лучше. Почти как Одасаку, но как-то иначе, по-своему.       Чуя понимал его с самого начала, просто молчал. Ждал, точно так же, как и сам Осаму, пока напарник захочет поговорить.       Они разговаривали долго, негромко, обессиленно, а потом так и уснули — плечом к плечу, прислонившись к столу. Накахара склонил к нему голову, а Дазай ткнулся носом в его волосы.       Он, кажется, окончательно пропал именно тогда. Утонул.       Лезвие скользило по венам легко, не встречая сопротивления, словно не кожу резало, а подтаявшее масло. Было больно, но Дазай лишь мимолётно улыбался, ощущая что-то непонятно-спокойное в сердце. Неужели в этот раз интуиция молчит? Неужели у него, наконец, получиться совершить задуманное?       Крови было много. Осаму мельком видел, как растекается лужа под ним, как намокают бинты на руках, но ему не было до этого дела. Были лишь собственные запястья и лезвие, которое рвало ткани с нарочитой медлительностью.       Перед глазами уже начало темнеть, когда дверь в кабинет открылась и тут же, с громким треском, свалилась с петель.       — Блять, Дазай!       Он поднял уголки губ выше. О, Чуя! Порадуется за него, дорогой напарник.       ...А потом его прошибло. В прошлый раз ведь Накахара был не рад.       Неполноценный поднял мутные глаза на напарника, тот одним движением выбил лезвие из его рук, вытащил из верхнего ящика свежие бинты — надо же, сам он про них забыл — и принялся заматывать. Дазай наблюдал за этим с расстройством и печалью, которые неожиданно всколыхнулись в его душе. Непонятно только было, отчего.       — Брось, — тихо сказал он, — не надо.       — Иди нахер, — был ему ответ. Даже не рык, просто что-то вымученное.       Словно у Чуи сил не осталось даже на эмоции.       Бинты не остановили кровь, но притупили её ток — всё-таки Осаму знал, что и где резать. Накахара быстро набрал номер, наверное, Мори, что-то сказал ему и отключился.       Повисла тишина.       Полуприкрыв глаза, Дазай смотрел на то, как Чуя медленно осел на пол возле него и закрыл лицо руками. Его плечи мелко дрожали, и без того маленькая фигурка вдруг стала казаться совсем крошечной.       Неполноценный почувствовал, как в груди шевельнулось что-то болезненное. Ему не нравилось смотреть на такого напарника. И — отметил он уже без удивления — не нравилось, что причиной тому был он сам.       Осаму хотел что-то сказать, открыл даже рот, когда услышал низкий, хриплый смех. Сначала тихий, он постепенно перерос в громкий хохот, Накахара согнулся, продолжая дрожать.       Дазай и раньше слышал, как люди смеются. Слышал и как смеются сумасшедшие.       И его пробрало от того, насколько этот хохот был диким. Н е ч е л о в е ч е с к и м.       — Чуя... — прохрипел он внезапно осипшим голосом.       Чёрт, теперь ему совсем не по вкусу был темнеющий на глазах мир.       Напарник дёрнулся, резко поднимая голову. Широко распахнутые глаза, искривлённый рот, спешно прячущиеся ядовитые полосы.       Дазай едва не выругался вслух.       — Заткнись, ублюдок. Просто заткнись, — Чуя качнулся и снова спрятал лицо в коленях. — Хватит издеваться надо мной.       Он усмехнулся, потом снова захохотал, и вдруг смех оборвался с громким всхлипом.       Осаму было настолько невыносимо смотреть на эту картину, всё больше ускользая в темноту, что он бы с удовольствием принял бы самую мучительную смерть.       — Прости.       — Иди ты.       Дазай прикрыл глаза, позволяя сознанию, наконец, уйти.       Последнее, что он почувствовал — ощущение, что это только начало.       Чуя не разговаривал с ним долго. Упирался, делал вид, что они просто случайные знакомые, на миссиях вёл себя показательно холодно. Только Дазая, если дать подсказку, было не обмануть — он прекрасно видел и круги под глазами, и усталость, и трясущиеся руки. Он видел, как дрожала аура. Вспоминал сумасшедший смех, которой раньше слышал лишь при Порче.       Одасаку пожимал плечами.       — Ему больно и обидно от твоих поступков.       Осаму бы возмутился, мол, Чуе-то чего обижаться, это его, Дазая, лишили главной цели в жизни! Но он лишь поднимал глаза на друга, пропускал через себя новую порцию виски, вяло подшучивал над Анго, когда тот появлялся.       Пустота внутри него пожирала всё — чувства, желания, стремления. Точнее, почти всё.       На самом деле, Дазаю было плевать на всё, кроме одной-единственной вещи. Кроме одного-единственного человека, что оставался с ним, принял его, позволил быть рядом.       Это было тогда. Сейчас — п у с т о т а.       Им вновь поручили разобраться с какими-то отморозками. Можно было бы, конечно, отдать эту работёнку подчинённым и не напрягаться, — дел и так было много, — но Осаму, просмотрев документы вместе с Мори, пришёл к неутешительному выводу: без способности       Чуи там делать нечего.       Они не взяли никого из охраны, стояли рядом, подпирая один столб с разных сторон. Накахара курил, неспешно затягиваясь, Дазай смотрел на темнеющее небо, вспоминая, что не взял зонт.       Тишина угнетала. Дазай, не привыкший к таким давлениям атмосферы, щурил глаза и чувствовал себя неуютно. Всё безразличие отошло на второй план.       — Слушай…       — Заткнись.       Он вздохнул. И упрямо продолжил:       — Правда, прости. Я не думал, что на тебя это так повлияет.       Чуя посмотрел на него хмуро, зло и недоверчиво. Словно полуживой волк, которому пытаются вместо таблетки подсунуть яд.       — Ты вообще думал о ком-то, кроме себя?       — Тебе честно? Нет.       Они обменялись взглядами, напарник снова затянулся, сплюнул и отвернулся. Разговор вновь оборвался, не придя ни к какому результату.       — Это что ещё за коротышка, а? — послышался низкий, недовольный голос. Вслед за ним послышались шаги, много шагов, Дазай прикрыл глаза, начиная про себя отсчитывать.       Не прошло и трёх секунд, как послышался звук удара тела, а за ним кто-то взвыл. Неполноценный кивнул сам себе. Пора.       Стоило ему выйти, показаться на глаза банде, — он не обманулся, когда рассчитывал на добрые три десятка, — как лица, до этого шокированные, вытянулись от ужаса. Видимо, слухи о самом разрушительном дуэте дошли до этих мелких сошек, но они почему-то наивно решили, что мафия никогда не пошлёт Двойной чёрный против них.       Она бы и не послала. Но так было куда эффективней и быстрей, чем перепоручать всю работу сторонним людям.       — Тц, как я ненавижу этот мусор.       Осаму позволил себе усмешку, люди напротив них вздрогнули и, наконец, хотя бы додумались поднять оружие и начать стрелять. Бесполезно, конечно, Чуя с лёгкостью их остановил и вернул хозяевам, но помутневший человеческий мозг едва ли мог соображать и рассуждать здраво.       Мелькнуло тёмное пятно слева. Неполноценный, прищурив глаза, резко развернулся и бросился вперёд, понимая лишь одно — надо успеть. Инстинкты среагировали гораздо раньше головы, осознание пришло через мгновение позже, раздался взрыв, и пуля, которую не успела остановить гравитация, глубоко вошла в плечо Дазая. Он поднял руку, спокойно нажимая на курок. Накахара за его спиной выругался, воздух полоснуло мощной волной силы, люди вскрикнули — напарник решил не церемониться, прикончив всех разом.       Дазай досадливо поморщился и осмотрел собственное плечо. Рана была глубокая, болезненная, но ему не привыкать. Гораздо больше задевало осознания, что он не учёл все факты, не уследил вовремя за всем, и это могло бы привести к откровенно хреновым последствиям — пуля-то не ему предназначалась.       Костюм придётся менять, этот — в утиль. Снова. Хорошо, что не задело плащ, но если Осаму и дальше будет стоять и наблюдать, то и эта часть гардероба пойдёт в негодность — кровь, к несчастью, слишком сложно отстирывается.       Его резко схватили за здоровое плечо, развернули.       — Ты о чём, блять, вообще думал, а!? — зашипел напарник, скаля зубы в гневе. Руки в перчатках потянулись к плащу, отогнули край пиджака, Чуя скривился при виде раны. — Твою мать.       Дазай наблюдал за этим спокойно, позволял делать с собой всё, что требовалось. Ему хотелось сказать, что ничего такого-то и не случилось — просто небольшое ранение, у него следов от таких — бесчисленное множество. Очередная пуля, нашедшая пристанище в его теле, очередная рана. Очередная кровь.       Всё как обычно.       Осаму сложил губы в усталой улыбке.       — О тебе.       Накахара резко поднял на него глаза и отшатнулся. Лазурь заискрилась от шока, у Чуи было такое лицо, словно он готов осесть на землю и произнести пресловутое «О», как ребёнок, получивший ответ на простейший вопрос. Напарник рвано, неровно выдохнул, кадык под чокером дёрнулся.       Дазай склонил голову к плечу, растягивая губы шире. Он не обещал говорить правду, но старался.       Хотя бы ради того, чтобы вернуть всё на круги свои.       Они начали разговаривать. Постепенно, по крупицам, по небольшим фразам. Дазаю обработали рану, забинтовали руку свежими бинтами — почти что поверх старых — и отправили домой отдыхать, и Чуя навещал его, узнав адрес у Мори. Приходил под вечер, приносил с собой немного выпечки и фруктов. Осаму на это лишь улыбался, но честно старался не подшучивать — вдруг ведь и на это обидится, и тогда всё коту под хвост.       Они снова начинали говорить, и постепенно короткие реплики переросли в длинные диалоги и уютную тишину, когда все слова оказались сказанными. В привычку вошло легко подтрунивать над напарником, получать заслуженные подзатыльник и чувствовать какое-то непонятное удовлетворение от этого. Они шутливо ссорились, препирались, Чуя ругал его за жестокость с Акутагавой, пытался как-то повлиять на воспитание, порой присутствовал на тренировках и не позволял Дазаю быть слишком безжалостным.       В ответ Неполноценный познакомил его с Одасаку — тот даже легко улыбнулся человеку, о котором так много слышал — и Анго, позволил ненавязчиво присутствовать при встречах, разбавляя их уже устоявшуюся компанию чем-то новым.       Дазай пытался показать, что доверяет. Чуя видел — кажется, видел — и отвечал тем же.       Как-то само собой получилась выпивать после каждой завершённой миссии. Началось всё с того, что после бара они однажды перебрались в квартиру Чуи, потому что она была ближе всего. Прихватили там ещё парочку бутылок с вином, распили на двоих и уснули прямо так — на диване. Точнее, Дазай уснул там, а сверху на него просто плюхнулся и тут же засопел напарник. Потом это повторилось ещё раз. И ещё. И ещё. Пока не стало едва ли не традицией: теперь они выпивали после каждого задания, только, порой, попадали и в квартиру самого Осаму, которая располагалась ближе к офису.       Неполноценный практически жил на два жилья, ночуя у себя лишь изредка, Чуя покупал на двоих выпивку, готовил что-то по утрам, — лёгкое, быстрое, но вкусное. Дазай варил вкусный кофе для него, предпочитая себе чай.       Привычным стало ощущать какое-то спокойствие. Всё словно постепенно приходило к покою, к той своей инстанции, к которой так хотел прийти Дазай раньше. Не было напряжения, недосказанности, не было недоверия.       Всё, кажется, и вправду налаживалось. Наконец-то.       А потом Анго пропал. И всё полетело к чертям.       Всё, может, и налаживалось, — тогда точно, — но потом снова рухнуло вниз с ужасающей скоростью. Анго пропал, Чую отправили в командировку, Одасаку ввязался в расследование, и на кону вдруг оказалась его жизнь. Осаму словно смотрел на всё это сквозь пальцы, потому что события не поддавались контролю, ускользали. Вот оказался взорван автобус с детьми. Вот Мори отказался послать помощь Оде.       Вот он сам, умирающий, с полуприкрытыми глазами на его руках. Бинты в крови, повязка с глаза снята.       Всё полетело в бездну с такой скоростью, что Осаму едва успел зацепиться, чтобы не упасть следом, потому что его пустое сердце отозвалось глухой, но глубокой болью на смерть близкого друга. Ему на долгие несколько дней стало плевать абсолютно на всё, деньги уходили на крепкий алкоголь и такси, чтобы добраться до дома. На отели, когда не хватало сил ночевать в собственной квартире.       На несколько дней он выпал из жизни, забыл обо всём, кроме своей утраты.       А потом в кармане нашёл ключи от чужой квартиры. Кажется, Чуя дал их на всякий случай.       Дазай приехал в его квартиру в тот же вечер, осторожно вошёл внутрь, чувствуя, как сердце пронзает щемящая тоска от знакомого места. Хозяина не было в городе, Накахара говорил что-то о том, что командировку пришлось продлить ещё на несколько дней, потому что дела внезапно оказались более сложными, чем предполагалось изначально. Здесь, в его доме, за две недели отсутствия Чуи ничего не поменялось, только было до невозможности пусто и холодно.       Или же так было внутри у Дазая?       Впрочем, это не так важно. Главным было другое — ему хотелось повеситься не от отсутствия каких-либо чувств, а от их количества. Тоска съедала, боль подтачивала, безнадёжность толкала. И Осаму бы потянулся, поддался бы, нашёл способ. Он почти и нашёл, когда внезапно поднял голову и наткнулся на открытый бар, где в аккуратный ряд стояли коллекционные бутылки дорогих вин.       Два дня прошло в забытье. Дазая мало волновал тот факт, что вся мафия будет его искать. Его не трогали возможные угрозы Мори, ему было глубоко плевать на своих подчинённых, которые теперь останутся без одного из боссов. Была лишь очередная бутылка алкоголя, удобный диван чужой квартиры и глухая, запрятанная под опьянение тоска.       А на третий день дверь в квартиру внезапно открылась. Неполноценный отреагировал вяло, лишь повернул голову в нужную сторону. Не нужно было быть в своём уме, чтобы понять, кто именно пришёл и предугадать реакцию хозяина квартиры на то, во что она превратилась.       Осаму предугадал. Он отнюдь не был дурачком.       — Какого чёрта, Дазай!?       Чуя застыл на пороге в гостиную, без привычной шляпы, с прищуренными яркими глазами. Он, кажется, меньше всего ожидал, что напарник оккупирует его квартиру и изведёт если не половину, то треть драгоценных запасов точно.       Дазай не был глупцом. Дазай всё прекрасно понимал, но.       — Прости, — он кое-как сел, откидываясь головой на спинку дивана. — Прости. Я заплачу.       — Какое, к чёрту, заплачу, идиот!? Ты какого дьявола в квартире моей забыл, а?       — Прости. Правда, прости. Я не знал, куда идти.       Осаму повернул голову и вымученно улыбнулся.       Он не знал, куда идти. Он не знал, что делать. Он не знал, как жить. Он ничего не знал. Решение уйти из мафии было спонтанным, резким, как и смерть Одасаку. Он даже не успел ничего обдумать — просто сбежал с одной из миссий, просто бросил всё, что имел все эти годы.       У него больше не было берегов, якорей, причалов. Был лишь маяк. И ключи от него.       Чуя изменился в лице. Гнев сошёл на нет, он вздохнул, подошёл и сел рядом, привычно касаясь своим плечом чужого. Подумав, схватил одну из бутылок и залпом допил остатки. Откинулся, позволяя волосам в свете неяркой луны разметаться по спинке.       — Мне жаль.       Дазай как-то убито хмыкнул. Ему тоже, пожалуй, было жаль. Но гораздо больше было боли.       Чуя был ниже него, даже когда они сидели на одном диване, но Осаму это не смутило. Чуя был тёплым, почти горячим, а его плечо — худым, но привычным. Дазай подумал, что всё, может, и полетело к чертям, но что-то важное всё-равно осталось неизменным.       По крайней мере, пока напарник его не прогонял, и на том спасибо. Больше и не надо было.       Дазай прекрасно понимал, что никто его преследовать не будет: Мори слишком высоко ценил его способность и возможность её использовать. Возвращаться в собственную квартиру не хотелось скорей из-за того, что там было холодно. Пусто, холодно, отчаянно-одиноко. Хотелось либо сразу же набросить на шею петлю, либо вскрыть себе вены, либо снова наглотаться таблеток, только так, чтобы уже наверняка.       Чуя не показывал, что понимает всё это, он просто молча выделил ему футон и позволил занять несколько полок в шкафу. Это произошло настолько спокойно, что Осаму даже сначала не понял, растерявшись.       Потом сквозь опустошение пробилась благодарность. И что-то ещё.       Жить вместе тоже было… комфортно. По крайней мере, либо напарник не показывал своего раздражения по поводу внезапной оккупации своей квартиры, либо и вправду решил, что так будет лучше хотя бы на время. Они разговаривали на тему произошедшего лишь раз, после чего уснули вместе на диване, потом же — тема либо опускалась обоими, либо вообще не поднималась.       — Значит, ты решил уйти из мафии?       — Уже ушёл. Вернее, сбежал.       Чуя нахмурился, качнув бокалом вина в руке.       — Не боишься, что босс начнёт на тебя охоту?       Дазай неопределённо пожал плечами. Не боялся. Мори слишком умён для этого.       Но проблемы были. Чуя, порой слишком нервный, дёрганный, встревоженный, боялся. Знал, что ничего не будет. Понимал всё, но что-то внутри него не осознавало. Дазай хмурился, глядя на то, как напарник дёргает плечами от любого звука. Дазай поджимал губы, когда он открывал новую бутылку и доставал сигареты.       Дазай хотел поговорить. Но молчал. Потому что, может, они и доверяют друг другу, но он не имел права лезть к Накахаре. Никогда не имел.       Его возвращающаяся пустота снова давала о себе знать. Снова обволакивала, затеняла всё остальное.       Время шло, шли недели, которые перетекли в месяц. Потом во второй. Осаму договорился о работе в Вооруженном детективном агентстве через два года, Чуя на это лишь хмуро покачал головой.       Он разрешил ему остаться на время. Неполноценный же чувствовал, что времени больше нет.       Чуя, без сомнений, понимал всё.       Дазай, понимавший чуточку больше и ничего — в частности, — вспоминает об этом и думает, что не стоило тогда всё начинать.       Может, это стало бы спасением. Через боль.       — Мне кажется, босс всё знает, — Чуя откинулся на спинку дивана и со вздохом надвинул шляпу на глаза.       Дазай, не глядя, пожал плечами.       — Конечно.       Мори, конечно, знал всё с самого начала: и причину внезапного ухода, и время, и то, куда Неполноценный подался в первую очередь. Этот человек мог светить улыбочкой, подбирать платья Элис и потакать ей с глупыми смешками, но ум его был острым и ядовито-убийственным.       — И ты так спокойно к этому относишься?       Осаму поднял глаза от книги и слегка склонил голову к плечу с лёгкой усмешкой. Чуя выглядел возмущённым, а ещё — очень уставшим после долгого дня.       Мори, конечно же, всё знал. Поэтому и гонял оставшегося члена Двойного чёрного.       — Ага. И тебе бы не помешало, — он легко улыбнулся. — А то совсем убитым выглядишь.       — Да иди ты.       Дазай негромко засмеялся, когда Накахара, пихнув его в плечо, — несильно, для виду скорей, — подскочил и скрылся в коридоре. Послышался негромкий звон посуды, копошение, а затем снова шаги.       Неполноценный прикрыл глаза и принялся отсчитывать. Через десять секунд Чуя вернётся с двумя бокалами вина и бутылкой под мышкой. Потом они напьются до того состояния, чтобы просто отключиться — повезёт, если напарник доберётся до своего футона, а не уснёт на нём. Наутро у Чуи будет болеть голова, он обязательно поднимет Дазая вслед за собой, приготовит завтрак и смотается на работу, всё ещё недовольно бурча.       А затем снова вечер, негромкие разговоры и вино.       Всё это стало, пожалуй, слишком привычным. Ему даже начинало казаться, что колея снова становилась хотя бы н о р м а л ь н о й.       А потом Чуя случайно напился.       И Дазай почти впервые в жизни так сильно испугался.       Они всегда знали меру, чтобы не переходить от вполне себе адекватных разговоров к пьяному бреду. За Накахарой, конечно, приходилось следить, потому что он постоянно норовился вместо одного бокала опрокинуть в себя целую бутылку, а за ней ещё одну, вот только Дазаю это совсем не нравилось.       Он и не помнил, о чём вообще зашла речь. Просто в какой-то момент прикрыл глаза, вслушиваясь в тишину, разбавленную лишь дыханием бывшего напарника. Она вязкой патокой закрыла уши, позволяя погрузиться в подобие дрёмы. Осаму не слышал, когда бутылка закончилась, а Чуя сходил за ещё одной. Он не помнил лёгких толчков в плечо и каких-то слов в свой адрес. Сон уже почти окутал запутавшееся в паутине сознание, когда темнота резко выплюнула его в явь одним-единственным звуком.       Накахара низко, негромко хохотал.       Неполноценный мгновенно открыл глаза и почувствовал, как липкий страх забрался под кожу.       Он помнил этот смех слишком хорошо, словно та попытка была вчера. Он помнил этот низкий хрип, эту позу — Чуя свернулся в клубочек, уткнувшись лицом в ладони. Плечи его вновь мелко тряслись. Смех — следом.       Снова он. Снова этот хохот, что пробирал до мурашек. Так смеются сумасшедшие. Потерявшиеся. Другие.       — Эй, Чуя, — сглотнув, осторожно позвал Дазай. — Что случилось?       Смех сбился, противно хлюпнул, стал громче. Маленькая фигурка сжалась, по ней прошлась волна крупной дрожи, и Осаму стало н е п о с е б е. Он осторожно поднялся и тут же присел на краешек дивана рядом с Накахарой. Протянул руку, — осторожно, словно боясь спугнуть, — и коснулся рыжих волос. В свете луны они выглядели блёкло и пугающе.       Чуя дёрнулся прочь. Хохот захлебнулся, оборвался, но дрожь никуда не ушла.       Дазай сглотнул, когда чёрные полосы на руках и шее напарника начали исчезать от его прикосновения. Дазай едва подавил в себе ошеломлённый выдох, когда Накахара, наконец, убрал руки от лица.       Дазаю захотелось вырезать себе сердце, чтобы не было так больно смотреть в полубезумные глаза.       На его губах всё ещё бродила страшная усмешка, а щёки были сыры от, кажется… слёз?       Чуя смеялся и рыдал одновременно с искривлённым ртом. Чуя почти использовал Порчу дома, хотя никогда раньше такого не делал.       Неполноценный, не думая, потянул напарника за плечи и положил его голову к себе на колени. Зарылся пальцами в мягкие волосы и осторожно погладил, пытаясь выровнять собственное дыхание и успокоиться.       Слабые, дрожащие руки обхватили его талию, Накахара всхлипнул.       — Простипростипрости.       Дазай закрыл глаза. Теперь грудную клетку хотелось разодрать с особой жестокостью.       — Тшш, всё хорошо.       Только правда была в том, что ни черта хорошего не было. Судьба словно насмехалась над ними — когда, казалось бы, всё снова начало устаканиваться, она подкинула новый блядский поворот, от которого хотелось удушиться. Осаму невыносимо было слышать чужие всхлипы, ощущать, как дрожит всегда сильная спина. Слушать сбивчивые извинения и просьбы не уходить.       Судьба, блять, лучше всех умела издеваться и насмехаться.       Дазай смог выдохнуть лишь одно:       — Всё будет хорошо, Чу. Мы что-нибудь придумаем.       Проблема была ещё и в том, что он не сказал «обещаю». Потому что не имел привычки обманываться и ожидать того, чего не будет. Хотя в этот момент — как никогда до этого — отчаянно хотелось открыть вдруг глаза, проснуться и понять, что Чуя всё такой же раздражённый по утрам, потому что ночью его не сотрясал безумный смех и приступ неконтролируемой Порчи.       И до сих пор ему хочется, чтобы всё это было лишь сном.       Чтобы кошмар перестал травить, убивать. Чтобы всё это закончилось.       Ему хочется. Правда. Но теперь — какая жалость — не поднимается рука.       — Три грёбаных часа ночи, какого хера ты не спишь!?       Дазай вздрогнул от неожиданности и поднял глаза. Строчки в книге тут же потеряли свою логическую цепочку, оборвались под прищуренным взглядом.       — О? Да книгу читаю. Ты сам-то чего подскочил?       Чуя как-то резко передёрнул плечами, но ничего не ответил. Громко шлёпая, скрылся на кухне, и Осаму почувствовал смутную волну беспокойства. Только едва ли можно было посчитать за причину то, что Накахара никогда не просыпался раньше посреди ночи.       Потому что Дазай мог его слишком плохо знать. Мог чего-то вообще не знать, как, например, до некоторого времени о приступах. В конце-концов, Чуя не был обязан рассказывать ему всё.       От этих мыслей кололо в груди.       Бывший напарник вернулся спустя несколько минут, плюхнулся рядом, подтягивая колени к голове.       — Так что всё-таки случилось? — осторожно спросил Неполноценный, откладывая книгу в сторону. Что-то ему подсказывало, что не до неё будет.       — Ёбаные кошмары, — невесело усмехнулся в ответ Чуя. — Чувствую себя большим сборником идиотских страхов и тупых поступков.       — Это как-то связано с… — договорить, предсказуемо, не получилось.       Голубые глаза, блеснувшие в глухом свете, смотрели скорей вымученно, чем раздражённо. Дазай прекрасно знал, что Чуя не любил глупых вопросов, когда можно было обойтись без них, просто сейчас ему чисто физически требовалось узнать, настолько ли всё плохо.       По тому, как Накахара вместо слов навалился на него, устраивая голову на плече, стало всё понятно.       — Просто посиди так.       Осаму подавил рваный выдох и прикрыл глаза. Это он может.       А потом он всё же пообещал. Когда это повторилось в следующем месяце. Снова. И снова.       Дазай обещал, пальцами перебирал рыжие пряди, прижимал к себе, подавляя чужую способность, в которой больше не видел ничего интересного. Чую била крупная дрожь, он плохо спал, дёргался от лишних звуков, с утра выкуривал по несколько сигарет и принимал таблетки.       А ещё позволял себя гладить, обнимать и закутывать в одеяло. Позволял себе хвататься за чужие плечи, когда приступ накрывал внезапно, прятал искажённую усмешку в ладонях, прятал слёзы и душил смех.       Всё, как оказалось, не было нормальным у ж е д а в н о.       — Сколько это уже… продолжается?       Чуя вздохнул, пряча нос в чужой рубашке.       — Лет с шестнадцати. Только… промежуток между приступами раньше был гораздо… больше.       Неполноценный ничего не ответил.       Слова здесь были лишними.       — Хватит травить себя, — полунасмешливо произнёс Дазай, отбирая сигарету из чужих пальцев.       У него было на редкость неплохое настроение — наконец, два года истекло, он успешно прошёл вступительное испытание в Агентстве и теперь являлся полноправным его членом. Наконец, он сможет исполнить последнюю волю Одасаку и делать что-то хорошее.       Чуя передёрнул плечами.       — Отвали. Вряд ли они убьют меня раньше, чем собственная болезнь.       С лица тут же сошла вся весёлость. Осаму сглотнул, так и не привыкнув к тому, что иногда Чуя бывал вот таким — мрачным, подавленным, болезненно-надломленным и сломанным. Что теперь Чуя позволял себе не прятать настоящие чувства под масками раздражения и злости. Что теперь это были не маски, а всего лишь бесконечная усталость от всего.       — Хэй, говорить о смерти и суициде — моя привилегия.       Накахара бросил на него мрачный взгляд, но ничего не сказал. Даже руки за сигаретой не потянул. Зато внимание его переключилось на другое — бутылка с дорогим вином медленно опустилась на стол, когда Неполноценный выцепил и её, недовольно щурясь.       — Нельзя.       — Да блять, Дазай, — рыкнул Чуя. — Прекрати вести себя, как ёбанная мамочка.       — А ты прекрати себя разрушать.       Тонкие губы растянулись в горькой, изломанной усмешке. Дазай вздрогнул от того, насколько она была похожа на ту, но тут же взял себя в руки под потемневшим синим взглядом.       — Ты боишься.       — За тебя — да.       Чуя цыкнул, но руки опустил. Осаму порой путался в словах и не знал, что делать. Искал выход и не находил, хотя так отчаянно хотелось. Но он всегда знал, на что давить, чтобы сделать жизнь бывшего напарника чуточку лучше. Без внезапных приступов в моменты полного опьянения. Без рака лёгких от убийственной дозы никотина.       Хотя бы. Чуточку. Лучше. Разве этого было мало?       Дазай знал, на что давить, поэтому получал ответ — уезжая в командировки, Чуя забирал с собой все таблетки, все верёвки и ножи. В общем, всё то, чем можно было покончить с собой в его отсутствие. Неполноценный на это смеялся, шутил, подкалывал, называя заботливой «мамочкой», за что всегда получал по голове, но ничего не менялось.       Так и повелось в доме: Дазай запрещал пить и курить, ограничивал приём таблеток и спасал от Порчи и безумия, а Чуя предотвращал его самоубийства и всё равно, каким-то особым своим способом, тянул к жизни. Даже теряя собственные силы, Накахара продолжал отдавать те крупицы, что ещё остались, Дазаю.       Жить так было больно. Видеть, как Чуя хмурится, потирает болящие глаза пальцами в перчатках, зарывается ими в волосы и оттягивает до шипения — тоже.       Но они так жили.       А Дазай периодически пытался умереть. Правда, вне дома.       Все в Агентстве давно привыкли к его чудачеству, и лишь Куникида, да новенький мальчик, забитый и робкий Ацуши, продолжали стойко вылавливать его из рек, отбирать таблетки, откачивать после отравлений. Несколько раз, смеясь, Дазай позволил вытащить себя из петли. Он поднимал руки, мол, ну-ну, всё хорошо, я живой, когда видел, как больно было Ацуши. Он продолжал улыбаться, дурачиться, подкалывать нового напарника, выполнять задания.       А по ночам, когда приступы приходили снова, гладить по волосам Чую, прижимая хрупкое тело к себе. Ему так отчаянно хотелось одновременно избавить его от страданий и умереть самому, что приходилось сжимать зубы и жмуриться до белых пятен.       Он был нужен Чуе. Они оба это понимали. Не говорили, не поднимали тему. Но Накахара слишком доверчиво хватался за него, давал прикасаться к себе и засыпать в собственной комнате даже тогда, когда не было необходимости. А Дазай слишком привык ходить без бинтов, прятать печаль и боль за ободряющей улыбкой и повторять, что «они обязательно найдут выход».       Он никогда не рассказывал Чуе о новом синяке на шее правду, но видел, как темнеют глаза, и от этого ненавидел себя ещё больше. Он никогда не лез в дела мафии, не пытался связаться с Мори, хотя очень хотелось прибить его хотя бы за то, что он так опрометчиво отсылает своего босса на всякие миссии и не видит его состояния.       Они никогда не говорили о своих отношениях и почему Неполноценный всё ещё в этой квартире, хотя мог бы съехать в общежитие.       Просто иногда Чуя, пребывая в полузабытье, шептал: «Уходи и живи, идиот».       Просто иногда Дазай позволял себе, касаясь губами прохладного лба, прошептать в ответ: «Не могу. Прости».       И они оба понимали, к чему всё катится. Куда.       Дазаю в с ё р а в н о.       Он смотрит на безликие буквы отчётов, ведёт рукой чуть в сторону, оставляя жирную кляксу. Придётся переписывать.       Жаль только, что жизнь не перепишешь. События и факты в ней — тоже.       От очередной книги по самоубийствам его оторвал звонок мобильника. Дазай в немом удивлении приподнял брови, когда не увидел имени.       — Мори-сан, утречка! Чем могу быть полезен?~       Куникида и Ацуши обернулись к нему с вытянувшимися от шока лицами. Осаму задорно подмигнул им, но в груди отчего-то начало тяжелеть.       — Дазай-кун, рад слышать! Видно, всё ещё есть люди, которые с таким упорством спасают тебя.       — Но вы ведь звоните не для простого обмена любезностями, правильно?       Неполноценный откинулся на стул, закидывая руку за голову. Уголки губ бродили в лёгкой полуулыбке, и Дазаю очень хотелось, чтобы весь этот вид в целом говорил о его расслабленности.       — Ох, ты, как всегда, сразу к делу, да, Дазай-кун? — голос нарочито вздохнул. — Мне Акутагава тут передал весьма неприятную информацию. В трёх кварталах от вас…       Прогремел взрыв. Внутренне холодея, Дазай медленно выпрямился и уставился на улицу, где вдалеке стоял столп пыли. Не было видно огня, не выбило окна взрывной волной.       — Что?.. — растерянно выдохнул мальчик-тигр.       —...Чуя использовал Порчу без видимой на то причины. Больше сказать не могу, сам ничего не знаю.       Осаму едва сдержался, чтобы не выплюнуть: лжец. Мори, конечно же, всё прекрасно знал.       Он сбросил вызов, быстро запихнул мобильник в карман и подорвался с места. Доппо успел лишь открыть рот, чтобы возмутиться, но так ничего и не произнёс.       Дазаю было плевать, что подумают коллеги. Ему было плевать на то, что он несётся по улицам, расталкивая людей. Ему было даже почти плевать на то, что хотелось выдрать собственное сердце, выплюнуть лёгкие и расковырять рёбра.       Дыхание застряло где-то в глотке, когда за очередным поворотом послышался знакомый хохот, а от болезненно знакомых чёрных дыр спасли чужие руки. Осаму бросил быстрый взгляд назад и едва слышно выдохнул: Куникида и Ацуши пошли за ним. Первый сразу же вытащил пистолет и направил его в небольшую фигуру в центре.       У Дазая на мгновение остановилось сердце.       — Не надо!       Он бросился вперёд, касаясь плеча напарника — и способность тут же развеялась.       — Не надо, — повторил он почти шёпотом. — Я сам.       Зрачков не было, была лишь вытянутая чёрная полоса. Бледная кожа потерялась в крови и багряных, ядовитых узорах, тонкие губы изогнулись в хищном оскале. Чуя на мгновение скривился, тяжёло закашлялся и сплюнул на асфальт сгусток крови, и Осаму, воспользовавшись заминкой, метнулся вперёд.       По нему открыли огонь, по Накахаре — тоже. Но ни одна пуля не достигла своей цели, потому что гравитация мгновенно отбросила их обратно. Воздух пронзили крики и одинокий выстрел знакомой модели, а вслед за ними — ощущение хищника за спиной.       Он рванул вперёд, одним быстрым скачком оказываясь возле Чуи, потянулся руками, закусил губу, смотря прямо в б е з у м н ы е глаза. Смех захлебнулся на высокой ноте, стоило чужим рукам обвить талию.       Дазаю было всё равно, что подумают коллеги. Дазаю было всё равно, что подумают о Чуе после этого. Но ему не было всё равно, когда чужой шёпот раздался над ухом — от него разом скрутились все внутренности.       И ему не было всё равно, когда в руках оказалось дрожащее, хрупкое тело. Накахара не мог стоять, он цеплялся окровавленными пальцами за его плащ, хрипло рыдал и сглатывал, стараясь не выплюнуть собственные органы. Его трясло, шёпот и извинения срывались, тонули в тихих всхлипах. Неполноценный прижимал его к себе, пропускал через пальцы слипшиеся от крови волосы.       И ничего не говорил. Не в этот раз.       У него, наверное, закончились силы на обещания. Главным сейчас было то, что всё обошлось.       Мори всё знал и даже не скрывал этого: когда Дазай появился прямо в его кабинете, босс нисколько не удивился. Лишь протянул бумагу с официальным отпуском для Накахары на месяц, чтобы «тот поправил здоровье и пришёл в себя».       А потом, когда Осаму уже открыл дверь, спросил:       — Ты ведь понимаешь, что он убил моих людей?       Дазай не ответил. Он понимал, и от этого было невыносимо.       Чуя растянул губы в широкой усмешке, зрачков у него снова не было, но кожу не покрывали письмена. У Дазая выпал из рук листок и резко закончились не то, что слова — воздух.       Нет-нет-нет. Это же просто кошмарный сон, а он сейчас проснётся, да?       Это не было сном. Ни тогда, ни сейчас.       Осаму думает об этом, перезаряжая пистолет.       Чуя не смеялся, зато склонил голову к плечу. Губы его двигались сами по себе, словно нашёптывали какие-то заклинания, руки висели вдоль тела ненужным балластом. Дазай сглотнул.       — Чуя?..       Уголки губ поднялись выше, из глаз вниз скатилась кровавые слезы. Неполноценный резко выдохнул, чувствуя, как шипами заполнилась грудная клетка. Он не знал, чего ожидать от Накахары, он не знал уже ни черта. Он, блять, просто протянул руки к нему, надеясь зацепиться пальцами, освободить от кошмара, спасти.       И то, что тот отшатнулся, его совсем не задело. Просто где-то на рёбрах вдруг засела колючая проволока, что разодрала стенки изнутри.       — ...Пожалуйста...       Чуя улыбался и плакал, и шептал просьбу. Дазай снова попытался до него достать, но мафиози лишь качнул головой и метнулся в другую часть комнаты, подальше. Диван с грохотом перевернулся.       — ...Пожалуйста, мне больно…       Осаму стало стыдно за то, что он вдруг захотел вспороть себе живот.       — ...Пожалуйстапожалуйстапожалуйста…       Он облизнул губы и почувствовал солёный привкус.       Было по-настоящему с т р а ш н о.       — Чуя, прошу. Я помогу. Только… позволь тебя коснуться.       Чуя не позволял. Что-то внутри него не позволяло, контролировало, не давало покоя. Мучило, убивало, сводило с ума.       Дазаю отчаянно, до крови в прокушенной губе, хотелось открыть глаза и понять, что это всё — мираж, а Накахара спокойно сопит рядом, прижимаясь лбом к его плечу. А ещё хотелось вытащить себе мозги, которые упрямо не давали увидеть надежду. Йосано разводила руками на рассказы, а если даже она не понимала и не могла, то никто не мог.       Йосано разводила руками, Фукудзава хмурился, Дазай с горькой улыбкой прыгал в реку и ненавидел себя за слабость. Чуя же внутренне сгорал. Слишком быстро.       Он поймал его — всё же поймал, когда обессиленное тело совсем сдалось, даже божественные силы не смогли держать его на ногах. Осаму чувствовал, как трясутся его руки, когда оглаживал худые плечи и шептал — снова и снова — что-то успокаивающее.       У него, в принципе, тряслось всё. Сердце, руки, голос. Даже губы, с которых срывалась ложь.       — Мы справимся.       Только правда была в том, что никто из них не справлялся.       — Я его чувствовал, — голос у Накахары глухой и усталый, сорванный, но Дазай не прерывал. — Я хотел… протянуть руку. Хотел избавиться от этого кошмара. Но не мог.       Рыжие волосы спутались между пальцами, чужие плечи давно перестали дрожать, рубашка промокла от слёз. Неполноценный облизнул губы, чувствуя, как пересыхает в горле.       — Мне не нужна эта сила. Пожалуйста, хватит. Хватит-хватит-хватит.       Чуя уткнулся лицом в его рубашку и сжался.       Осаму бездумно продолжал водить руками по худой спине. Он уже не знал, что говорить.       Бог стал периодически появляться. Вслед за ним — кошмары. Дазай подскакивал посреди ночи от криков и сбитых хрипов, прижимал к себе дрожащее тело, целовал в макушку, в щёки, куда попадёт, касался руками макушки, плеч, спины и жмурился, чтобы не выдать собственной боли. Он раз за разом нейтрализовал Порчу, ночи превратились в затяжные бессонницы.       Чуя совсем перестал спать. Осаму, кажется, тоже. Они лежали в полной темноте, и Неполноценный негромко рассказывал что-то, просто чтобы заполнить тишину. Порой это длилось до утра. Иногда — совсем редко — они успевали поспать пару часиков до рассвета.       А ещё Дазай стал находить по всему дому скомканный записки с неровными надписями. Точнее, надпись была всегда одна, и от неё хотелось повеситься, чтобы не чувствовать удушающей боли.       «Пожалуйста».       Чуя не помнил, что что-то писал. Он больше не улыбался по утрам, едва мог открыть глаза. Забывал даты, числа, дни. Терялся в пространстве, выпадал из разговоров, пару раз чуть не сжёг себе руку о включенный газ.       — Блять, — прошипел он, когда вновь забыл на работе любимую шляпу.       Чуя правда старался держаться: готовил, отвечал в привычно-грубоватой манере, старался содержать своё тело в порядке. Он правда старался, только по вечерам плечи его начинали трястись, кошмары выжимали все силы, а бог давил на разум шёпотом. Дазая в дрожь бросало от голоса, который он порой слышал.       В городе настали тяжёлые времена. Однажды, вернувшись домой, Осаму нашёл ещё одну записку, но теперь слова были другими:       «Я устал. Мне больно. Хватит».       Дазай, кажется, сходил с ума вместе с Чуей, потому что прокусил ребро ладони до крови, пытаясь сдержать рыдания.       Он. Ничего. Не мог. Абсолютно.       Это осознание убивает Неполноценного до сих пор.       Все записки хранятся в верхнем ящике комода их квартиры. Его квартиры.       Он чувствовал, что не должен был соглашаться на это всё, но Куникида почти силком затащил в машину, а директор лишь хмуро кивнул. Дазай привычно растянулся на переднем сидении и начал заунывную песнь о том, что его никто не любит и не ценит, а внутри у него была чёрная дыра и ощущение чего-то неотвратимого. Он корчил рожицы и внутренне шептал себе, что ничего за пару суток не случится.       И оказался прав. Случилось всё за сутки.       Они никогда не затрагивали тему отношений. Чуя не пытался навязаться, а Дазай считал, что не имеет права. Они не говорили об этом, не упоминали, просто продолжали жить по устоявшемуся порядку, старательно делая вид, что обоих всё устраивает.       Жаль всё же, что Дазай всегда видел больше, чем хотел, а Чуя просто умел понимать Неполноценного лучше, чем тот сам себя.       Ему позвонили спустя несколько часов, уже ближе к вечеру. Телефон не определил номер, от плохого предчувствия замутило. Дазай страдальчески вздохнул под тяжёлым взглядом Куникиды и развёл руками.       — Алло?       — Дазай-кун, здравствуй!       Он поменялся в лице, сжав зубы. Мори продолжил своим наигранно-дружелюбным тоном:       — Скажи, пожалуйста, ты в городе?       Мори, конечно же, уже знал, что нет. Ищейки мафии слишком хорошо выполняли свою работу, и за четыре года Осаму привык просто не обращать на них внимание.       — Мори-сан, какая неожиданность! — процедил он. — Нет, я не в городе. Вы что-то хотели?       Судя по лицу Доппо, которое вытянулось от шока, он прекрасно расслышал имя абонента. Показал на свой ноутбук, Неполноценный слегка качнул головой, хмуря брови. Нет нужды, он и так прекрасно знал, откуда ему звонили. Боссу Портовой мафии не за чем было скрываться в своей неприступной крепости.       — Ох, жалость-то какая! — послышался вздох. Следующая фраза мгновенно окатила холодом и серьёзностью: — Чуя снова сорвался.       Предчувствие завопило, резко стало нечем дышать. Дазай сглотнул и постарался взять себя в руки, чтобы не сорваться и не наделать ошибок. Одной рукой придерживая телефон, второй он ловко выудил из пальцев Куникиды ключи от машины и окатил его тяжёлым взглядом.       — Где?       Огай продиктовал ему адрес, спросив под конец, понимает ли Осаму, насколько важен для босса именно этот исполнитель?       Осаму понимал. Из Мори был ужасный лжец.       Босс Портовой мафии, конечно же, всё знал. В том числе и время, которое понадобится Порче, чтобы исчерпать саму себя. Знал он и о проблемах Накахары.       Дазай думает, что, если бы у него была возможность всё исправить, он бы всё равно поступил так же.       Ему хотелось долго и громко ругаться, вернуться во вчерашний день и отказаться от поездки, найти способ её избежать. Ему хотелось перестрелять все машины, которые появлялись на пути, но Осаму лишь сжимал зубы, давил на газ, ловко маневрируя на улицах Йокогамы.       Он знал, что н е у с п е в а е т. От этого выло сердце, ворочалалась колючая проволока на рёбрах, скручивались кишки. Дышать было тяжело, горло забило стеклянной крошкой, что при каждом вдохе впивалась в нежные стенки. И всё внутри било тревогу, всё внутри кричало о том, что надо поторопиться.       Доппо, сидящий рядом, предусмотрительно молчал и не делал никаких замечаний. Иногда напарник бывал удивительно проницательным.       С противным визгом машину занесло на очередном повороте, Неполноценный выкрутил руль до упора, зашипел, резко нажал на тормоза. Их ощутимо тряхнуло, транспорт с трудом удержался на четырёх колёсах, оставляя за собой чёрные полосы.       Дазай не помнил, как выскочил, не помнил, как побежал. Неожиданно картинка смазалась, поплыла чёрным, пустота, что последние годы стабильно отступала под гнётом тяжёлых чувств и чего-то ещё, что он не мог (или не хотел) определить, призывно раскрыла свои объятия, и ему пришлось усилием воли заставить себя вынырнуть из тягучего дёгтя.       Вынырнуть для того, чтобы едва предательски не споткнуться при виде открывшейся картины. В машине он увидел лишь кусочек, сейчас от панорамы веяло ужасом и отчаяньем.       Чуя стоял в центре огромного кратера, шатаясь, с его кистей капала кровь, волосы и одежда были пропитаны ею же насквозь. Когда-то здесь была небольшая полянка, окружённая деревьями, теперь же — пустырь, корни торчали в разных местах, кроны сбитых исполинов выглядывали из гущи других, устоявших.       А ещё вокруг было по меньшей мере около пяти десятков трупов. И Чуя, едва стоя, опираясь только на свою силу, захлёбывался смехом.       Из-за письмён и крови не было видно, какого цвета кожа.       Чужая рука легка на плечо, и Дазай вздрогнул, дёрнулся.       — Это нужно остановить.       — Не говори о нём так! — Осаму хотел вывернуться из хватки, броситься вперёд, пока ещё была надежда.       — Дазай!       Маленькая, окружённая красным сиянием фигура медленно повернулась, а вслед за ней перевернулось всё внутри Дазая. Такая знакомая, с т р а ш н а я и ч у ж а я одновременно усмешка разрезала окровавленное лицо на две части.       Губы сбивчиво зашевелились, смех сбился; Осаму пришлось прищуриться, чтобы различить, что же ему пытались сказать. А потом у него подогнулись колени, и держать его больше не было нужды.       «Спасибо. И прости».       Свет оборвался, напряжение, пронизывающее воздух, утихло. Дазай с каким-то тупым непониманием смотрел на то, как Чуя заваливается на бок, как с кожи уходят ядовитые письмена, как Порча отпускает этот мир. Дазай смотрел, не ощущая под собой холодной, изрезанной гравитацией земли, пока до головы доходило произошедшее.       Куникида не останавливал его, когда Неполноценный всё же бросился вперёд — да и зачем, угроза уже исчезла. Не произнёс ни слова, — либо Осаму не слышал ничего, кроме собственного сердца, — когда он поднял ещё тёплое тело к себе и прижал.       Дазай почувствовал, как дрожат руки, лишь тогда, когда осторожно убрал рыжие пряди с лица.       — Нет-нет-нет, — пробормотал он, осторожно хлопая по впалым щекам. — Давай же, Чуя, я здесь, Порча больше не страшна. Всё хорошо.       Ему не ответили. Кровь медленно капала с безвольно висящей руки. Дазай, кажется, всхлипнул.       Ему отчаянно, до рваной боли, хотелось, чтобы всё это оказалось кошмаром. Чтобы он открыл глаза — и ничего вокруг, кроме сопения Накахары рядом и потолка их квартиры.       — Пожалуйста, открой глаза. Скажи что-нибудь. Я здесь.       Он гладил осунувшиеся за месяцы лицо, пытаясь оттереть кровь, качал лёгкое тело на руках. Щёки были непривычно мокрыми, в груди — развернувшаяся бездна.       Он не хотел. Не снова. Не его.       Пожалуйста. Это ведь… всего лишь сон, да?       — Мы найдём выход, мы же его всегда находили, помнишь? Пожалуйста, Чу. — Неполноценный прижался виском к виску Чуи и судорожно вдохнул металлический запах. — Мы справимся. Ты только, пожалуйста, глаза открой. Просто посмотри на меня.       Чуя не открыл. Чуя не двинул рукой. Чуя не усмехнулся — устало, вымученно, как усмехался последние пару лет. Чуя не сделал резкий вдох. Чуя не был тёплым.       Чуя не сделал ничего.       — Господи, нет, пожалуйста...       Дазай уткнулся носом в худое плечо, ощущая под руками медленно уходящее тепло. Пододвинул к себе, стараясь сохранить его, удержать. Разрыдался, когда ничего не получилось.       Чуя не успокоил его и не остановил.       Главной проблемой Дазая было то, что Чуя больше не дышит. И никогда уже не будет.       Пустота в грудной клетке похожа на огромную чёрную дыру, у которой всё — на горизонте событий.       Потом всё просто вмиг оборвалось. Рыдания, чувства, ощущения.       Прижимаясь лбом к остывшему телу, Осаму громко, дрожаще засмеялся.       — Д-дазай? — шокированный голос Куникиды проник в сознание, и Дазай безразлично подумал, что тот видел слишком многое.       Он поднял голову, не расцепляя рук, потому что это казалось что-то неправильное.       Повернул голову в сторону напарника и медленно, тягуче улыбнулся. Доппо отшатнулся, в глазах его замелькал ужас.       — Всё хорошо, Куникида-кун, — мягко произнёс Неполноценный, и плевать ему уже было, что голос больше походил на безумный. — Всё хорошо. Мне уже не больно.       Я просто больше ничего не чувствую.       И это, пожалуй, было страшнее, чем весь тот бурлящий котёл внутри него эти последние несколько лет.       Ковёр в кабинете Мори заглушил шаги, дверь мягко захлопнулась за спиной, всколыхнув волосы на затылке. Дазай растянул губы в любезной улыбке, и босс отзеркалил её, цепляя пальцы перед собой. Элис поблизости не было.       — Дазай-кун, какая неожиданность! Как там Накахара-кун?       На лице Неполноценного не дрогнул ни один мускул.       — Уже лучше. Хорошо, что вы позвонили мне и вовремя передали информацию.       — Всегда пожалуйста, — Огай жестом указал на диван, но Осаму лишь качнул головой, предпочитая остановиться возле его края. — Всё-таки Накахара-кун очень ценный для нас сотрудник.       — Именно поэтому вы отправили его на самоубийственное задание, зная о паршивом состоянии его психики?       Мори сделал удивлённое лицо, которое быстро сменилось наигранно-тёплой улыбкой — так отцы смотря на ненужных детей, которым вынуждены объяснять простые истины.       — Ну что ты такое говоришь, Дазай-кун? Я предлагал Накахаре-куну отказаться, но он стоял на своём. Согласен, было слегка опрометчиво позволять такому нестабильному человеку действовать, но раньше Накахара-кун прекрасно справлялся. Кто же мог знать…       Дазай, не меняя выражения лица, медленно вытащил из-под плаща пистолет и направил его прямо в лицо босса Портовой мафии.       — Ты знал.       Раздался выстрел.       Он вновь спрятал оружие и покачал головой.       — Твоей ошибкой, Мори-сан, стало то, что ты всё знал.       Никто не посмел остановить его, когда Осаму покидал штаб-квартиру главной преступной организации Йокогамы.       Это изначально было игрой лжецов. Чуя сдался первым — под гнётом собственной силы и бога, он позволил себе стать настоящим перед Дазаем, доверился ему. Тот, нехотя, долго упираясь, доверие принял и своеобразно ответил, но отучить себя от лжи полностью не смог.       И был Мори, которому изначально не нравилось то, что его самый лучший исполнитель покинул Портовую мафию, а его напарник психически неуравновешен. Мафии не нужен был такой ресурс, и босс, понаблюдав за развитием событий, принял решение       Всё было просто.       Дазай ненавидит себя за то, что порой так цинично рассуждает.       Дазаю не холодно — это другие, ёжась, прячут носы в шарфы и засовывают кисти в карманы. В Йокогаме 22 октября, морозы ещё не ударили, но уже ощутимо приближение зимы.       Дазаю не холодно — он в привычном чёрном плаще и пиджаке, и этого достаточно. Ему не холодно, не жарко.       Ему просто н и к а к.       Он смотрит на темнеющий горизонт, стоя на мосту, протягивает руки к карманам и выуживает пачку «Lucky Strike», медленно закуривая. От дыма горчит на языке.       Река под ним бурлит, шипит, проходящие мимо люди о чём-то громко разговаривают, машина с водителем поджидает возле дороги — никто из подчинённых не смеет его беспокоить.       Уголок губ слегка поднимается, когда сигарета догорает.       — Последняя, — выдыхает Дазай. — Ты хорошо запасся, Чу. Больше не буду, обещаю.       Когда он случайно задевает руками пряжку на брюках, запястья отдают болью. Этого он тоже больше не будет делать.       Жаль только, что Дазай — самый большой лжец во всей этой игре.       Именно поэтому он покупает ещё с десяток пачек «Lucky Strike», которые в последние годы постоянно курил Чуя. Пополняет коллекцию вина, прячет шляпы в своём шкафу, в новой квартире. Пьёт по утрам ненавидимый кофе. Пьяный, обещает, что завтра обязательно возьмёт себя в руки, перестанет резать запястья и будет жить дальше.       Его обещания имеют свойство рассыпаться.       На самом деле — Дазаю у ж е в с ё р а в н о.       Только теперь некому прогонять эту пустоту.