ххх
Полтора часа пролетают незаметно, пока над ними колдуют стилисты, а потом, по дороге к гримерке, навстречу все время попадаются отчаянно желающие завести разговор люди. — У нас осталось двадцать минут, — говорит Фабри, прикрывая за собой дверь гримерки и как-то плотоядно облизывая губы. Падает на диван, приглашающе оставляя место рядом с собой. — Ты хочешь еще репетировать? — Ты же знаешь, что нет, — Эрмаль усмехается и закатывает глаза, садится вплотную, чтобы затылком упереться в плечо Фабрицио и уютно устроиться на нем полулежа. – Пусть конкурсанты репетируют. Мы свои три строчки уже один раз прогнали, справимся и так, если ты не истратил все свои вокальные способности на альбом. — Мои вокальные… и оральные способности при мне, — откликается Фабрицио и Эрмаль давится смешком, качает головой от этой глупой детской шутки. Очень типично для них. — Не знаю, на взгляд не определишь, — тянет он в ответ, поддаваясь на провокацию, и со вздохом приподнимается на диване. Шевелиться не хочется, но иначе ему не достать до лица Фабри, не укусить его губы требовательно, чтобы продемонстрировал свои способности на деле. Не то что бы он в них сомневался. Эрмаль слегка увлекается этой демонстрацией, но это совершенно точно не его вина. Дверь заперта, и эти двадцать минут их, только их, ничьи больше, он может просто расслабиться. И вспомнить, как это — неспешно целовать улыбку Фабрицио, гладить его щеку и впитывать в себя эти мгновения. И это Фабри, а не он, все стремится перехватить инициативу, все настойчивее прижимает к себе и зарывается пальцами в волосы, притягивая все ближе, не давая отодвинуться. Так, что когда Эрмаль в очередной раз отрывается, ему не сразу удаётся поймать убегающее дыхание. Эрмаль отводит глаза на мгновение, бросая короткий взгляд на часы — за временем нужно следить. Прошло три минуты, а ему кажется, что они уже вечность здесь, в пыльной маленькой комнате с запертой дверью. Он бы согласился остаться ещё на столько же. Он поднимает руку и пальцем обводит контур губ, просто любуясь, пока Фабри не приоткрывает рот, чтобы недвусмысленно коснуться его языком. И улыбнуться. Господи, эта вызывающая, но такая теплая улыбка приходила бы ему в кошмарах, если бы не снилась в эротических снах. — Бицио, — укоризненно произносит он, но неосознанно облизывает собственные губы. И сглатывает, когда Фабри губами обнимает его палец. — Бицио-о… Сложно сосредоточиться на своих внутренних часах, когда на него опять смотрят такими глазами. Жадными и темными, и чересчур настойчивыми. Они слишком редко видятся, да, но это не повод обжиматься в гримерке, они же не дети, в самом деле, они взрослые люди с принципами, с чувством достоинства и с определенными представлениями о том, где и как должны происходить подобные вещи — — Что? — Фабри смотрит из-под ресниц, и от этого взгляда можно лишиться остатков разума, но у Эрмаля уже есть опыт противостояния. И он молчит, выдерживая паузу. Но не отстраняется, конечно. — Передумал проверять мои оральные способности? — он берет его ладонь в свою, осторожно целует каждый палец. Медленно, в такт секундам, которые Эрмаль только что мысленно отсчитывал. Или это секунды теперь идут в такт его поцелуям, замедляя свой неумолимый бег. — А вдруг мы из-за этого опозоримся на сцене? Ах, Эрмаль, никогда бы не подумал, что ты такой… безответственный. Безответственный Эрмаль прерывисто выдыхает и выдирает руку из пальцев, предпочитая не отвечать больше на провокации. И тут же склоняется за следующим поцелуем, но Фабри отодвигается после первого короткого прикосновения. И соскальзывает с дивана, опускаясь на колени. — Бицио, нет, — предупреждающим голосом говорит Эрмаль, но его голос неубедительно вздрагивает, когда Фабри уверенно разводит его колени в сторону. Он метает ещё один взгляд в часы. Пятнадцать минут. — У нас нет времени, не надо, остановись — Фабрицио придвигается ближе, локтями упираясь ему в колени, и снова улыбается. — И не смотри на меня так, — срывается Эрмаль, второй раз за день повторяя эту фразу, потому что это действительно невыносимо, невозможно терпеть. — Хватит. Я хочу думать о песне на сцене, а не о том, как… Он обрывает фразу, оставляя Фабрицио додумывать, что именно у него может быть сейчас в голове. Это не очень сложная загадка. — Я скучал, — тем временем, говорит Фабри, словно не слыша его, как будто они ведут сейчас два совершенно разных разговора, и он не стоит на полу на коленях. Он действительно скучал, это заметно по тому, как он смотрит, по тому, как проводит ладонями вдоль ног, заключенных в джинсы, которые нет времени снять, по настойчивости. По всему. — Вижу, но такое ощущение, что не по мне, — не может не съязвить в ответ Эрмаль, красноречиво приподнимая бёдра. Он не пытается сомкнуть колени, ладонь лежит на плече Фабри не отталкивая, нерешительно, где-то между лаской и показным равнодушием. Но он уже и сам понимает, что проиграл. Он не может не реагировать — на Фабрицио невозможно не реагировать, когда он так непреодолимо настойчив. Когда он облизывает губы, медленно, и совершенно точно знает, какой реакции добивается. От него невозможно оторвать взгляд, он красив в любом состоянии и любой позе, в любое время дня, и Эрмаль ещё помнит, как даже той самой кошмарной ночью в Сан-Ремо он любовался украдкой его профилем и усталыми, темными глазами. Он красив всегда, но когда он вот так смотрит снизу вверх, с колен… Эрмаль забывает, как складывать звуки в слова. И только и может, что отзеркалить его, облизывая свои, пересохшие губы, и судорожно сжать пальцы. Это Фабрицио на коленях, но Эрмаль все равно полностью под его контролем, будто заколдованный. — Бицио, не надо, — неубедительно просит он, кусая губы, но пальцы сами зарываются в волосы, сами требовательно притягивают ближе. Фабри не отпускает его взгляд и неспешно расстёгивает ему ремень. На часах остается десять минут. Всего десять гребанных минут, а Фабри никуда не торопится, как будто у них впереди целая ночь. И у них действительно впереди целая ночь, но Эрмаль не собирается ждать, пока будут спеты все песни, сказаны все слова, сделаны все фотографии и когда их наконец-то отпустят домой, он хочет всего и сейчас. И это ужасно несправедливо, потому что ему было достаточно просто провести эти вырванные двадцать минут вместе, забросив ноги на колени Бицио и подставив голову под его нетерпеливые пальцы. Ему достаточно было затаить дыхание ненадолго, ныряя в их близость, как в родное тёплое море у берегов Бари, зная, что оно примет его в свои объятья. Ему достаточно было короткого разговора ни о чем и обо всем, пары улыбок и поцелуя в висок, шуток про то, что он опять отрастил гриву и «неужели для того, чтобы мне было удобнее?». Ему бы хватило этих незначительных, но таких приятных моментов наедине. Но Фабри решил по-другому, Фабри словно снедают изнутри жадность и нетерпение, и он, вместо того чтобы успокоиться и просто подождать, решил поделиться ими с ближним своим, заражая его собственной жаждой. Очень мило с его стороны. — Быстрее, — раздраженно шипит Эрмаль, тянет за темные пряди волос, пытаясь заставить его ускориться, вспомнить про тикающие часы. Но такое ощущение, что только в его сознании они противно щелкают, отсчитывая минуты. — Также быстро, как ты передумал? — интересуется Фабрицио, и это звучит мягко, но все равно с насмешкой. Он знает. Он видит, как пальцы Эрмаля царапают кожаную обивку дивана, видит, как он поджимает губы, чтобы не высказать все, что он о нем думает, видит, как напряжены безвольно раскинутые в стороны ноги. Видит, и все равно продолжает медленно скользить кончиками пальцев поверх джинсов. Кончиками. Блять. Пальцев. — Колени не затекут? — ядовито интересуется Эрмаль, а внутри вздрагивает от очередного «тик-так», потому что девять минут. — В твоём возрасте лучше не рисковать, знаешь. Фабрицио тихо смеётся, награждая его за сотое повторение старой шутки расстёгнутой ширинкой, и Эрмаль едва слышно выдыхает. Девять минут. Но от всех этих игр, от всех этих откровенно соблазняющих взглядов и чертовых улыбок он уже чувствует себя на грани, и на какое-то мгновение кажется, что будет совсем несложно успеть. Но Фабри так неспешно расправляется с пуговицей на джинсах и так издевательски аккуратно гладит его поверх белья, что он тут же понимает, что просто не получится. Впрочем, как и всегда. Если бы Эрмаль любил, чтобы все было просто, он бы, наверное, не сидел сейчас на этом диване, в мучительно-напряжённом ожидании и не получал бы удовольствие от каждой секунды промедления, вопреки последним отчаянным трепыханиям своего здравого рассудка. Фабрицио хорошо знает, что ему нужно. Восемь минут. — Фабри… давай уже, — руки погружаются в его волосы, притягивая к себе, разрушая то подобие порядка, которое так долго создавала девушка-стилист. Видит бог, он не хотел этого, не собирался тратить эти полчаса так, но Фабрицио способен довести его до отчаяния, если захочет, а сейчас он, кажется, поставил себе целью не дать ему нормально выступить. Это могло бы быть хитрой стратегией, если бы он действительно болел за победу своей команды, но за пять минут знакомства с ребятами они даже не успели запомнить их цвета. Имена были важнее. И Фабри неожиданно поддаётся, словно понимает, что большего добиться уже не сможет, что чтобы заставить Эрмаля попросить ещё, попросить с чувством, ему нужно гораздо больше времени. Он оценивает свои шансы и следует за направляющими его руками, дергает вниз джинсы, чтобы не мешали, рваным движением спускает следом белье. И сразу, без прелюдий, без горячего дыхания, от которого мурашки по коже, и без легких поцелуев, которыми он так любит дразнить, подаётся вперёд и глотает. Глубоко, до горла, почти полностью, и Эрмаль невольно дергается бёдрами вверх, едва сдерживает вскрик и вцепляется пальцами в чужие волосы, больно. Выдыхает что-то матерное в воздух, пытаясь напоминать себе о времени и о том, что здесь тонкие стены и слишком много любопытных ушей. Фабрицио находит его пальцы своими, не отрываясь, сжимает, заставляя отпустить его многострадальные пряди, и Эрмаль мгновенно отдергивает руку, опомнившись. Проводит пару раз по волосам, извиняясь, но пальцы плохо слушаются и так и норовят снова дернуть, ищут опору. Это никуда не годится, и с очередным задушенным стоном он сжимает руку в кулак, прикусывая костяшки пальцев, чтобы приглушить вылетающие изо рта звуки. Он не может их контролировать, не может прекратить эти стоны, и, самое страшное, не может быть уверен в том, что если Фабри ещё раз сделает вот так — о боже, да, пожалуйста, Бицио, – он не закричит. Фабрицио очень, очень хорошо умеет делать то, что делает. Это талант, потому что он хорош во всем, за что берётся, это опыт, о котором Эрмаль ревниво старается не думать лишний раз. Это удовольствие, с которым он делает каждое движение, не жалея себя и забывая себя. Ловя каждую реакцию, каждый приглушенный звук, каждый взлёт и падение бёдер, как рваная кардиограмма сердечного приступа, который кто-то из них получит рано или поздно. И Эрмаль очень сильно подозревает, что это будет именно он, если Фабри продолжит в таком духе. Фабри знает, что делает, и знает, какой эффект производит. Он имеет наглость улыбаться одними глазами, и Эрмаль жалеет только о том, что не может сейчас найти в себе силы остановить его, чтобы поцеловать. У него нет ни опыта, ни таланта, ни надежды, что когда-нибудь он научится делать Фабри также хорошо, хотя тот и говорит, что в его неловкости есть свой шарм. Но Эрмаль умеет быть благодарным, и оба они знают, что он найдёт способ ответить, пусть для этого и придётся подождать до дома. Часы в его голове уже давно бьются в истерике, стрелками отбивая нервный ритм его пульса, но он совершенно точно знает, что сейчас на это времени не осталось. — На сцену через минуту, — кричит кто-то за дверью, для верности стучась к ним кулаком, и Эрмаль пытается ответить, что да, они уже бегут, но с губ срывается только стон, потому что Фабри в этот момент решает, что ему нужно дышать, и медленно выпускает его изо рта, туго сжимая губы, как будто убить его пытается. — Все в порядке?.. — неловко уточняет кто-то за дверью, явно что-то услышав. — Да, конечно, мы уже готовы идти, — отвечает Фабрицио, и его голос хрипит. Хрипит ещё сильнее, чем обычно, как будто он полчаса кричал в стену. — Поторопитесь, — бросает голос снаружи, но удаляющиеся шаги Эрмаль уже не слышит, потому что Фабри впивается в него своим невыносимым взглядом и снова возвращается к своему занятию без предупреждения. — Блять, Бицио, не надо, прекрати, — снова начинает Эрмаль, как заезженная пластинка, потому что им надо идти, срочно, сейчас, время уже ушло в минус. Но Фабри делает языком что-то сумасшедшее и снова вбирает его полностью, горлом, и Эрмаль только успевает подумать, что этот хриплый-хриплый голос через несколько минут услышат все, и ведущие, и конкурсанты, и зрители прямого эфира, но никому и в голову не придёт почему – А потом он кончает, едва не прокусывая до крови костяшки собственных пальцев, и сгорает от стыда, потому что звуки, рвущиеся из рта, до конца сдержать не удаётся, и он просто бессильно стонет, наблюдая, как дергается горло Фабри, когда он глотает. И потом встаёт, невозмутимо вытирая губы тыльной стороной руки и поправляя волосы у зеркала, ожидая, пока Эрмаль найдёт в себе силы подняться на трясущиеся ноги и застегнуть ширинку. — Господи, за что ты это со мной делаешь, — бормочет он, закатывая глаза, чтобы не видеть довольное лицо Фабрицио. Такое довольное, словно это он только что выгибался в экстазе. Эрмаль очень сильно надеется, что в этой гримерке не было камер. — Ты зря сказал, что не будешь со мной обжиматься, — пожимает плечами Фабри, делая вид, что это было обидно. — Фабри, не будь идиотом, — Эрмаль чувствует, как улыбка сама расползается по лицу. — Разве можно устоять перед твоими взглядами? Но я серьезно просил, прекращай так на меня смотреть, если не хочешь скандала на телевидении.ххх
До выхода на сцену у них неожиданно оказывается ещё десять минут из-за рекламы и задержек, и пока они стоят за кулисами, Эрмаль успевает выправить дыхание, стереть с лица красноту и пригладить волосы, а Фабри старательно не смотрит на него, чтобы не выйти под взгляд камер со всем очевидной проблемой в тугих джинсах. Только кивает в последний момент на забытый в спешке ремень, и быстро помогает его застегнуть. С усмешкой. — Горло болит, — оправдывается он через несколько минут, выдавливая неубедительный кашель, и имеет наглость даже не покраснеть. Как будто истинная причина его хриплого голоса не находится сейчас совсем рядом. И в этот момент Эрмаль понимает, что кто-то очень, очень криво застегнул ему ремень.