Execution

Он не видит рассвета. Его глаза уже настолько свыклись с полумраком тюремной камеры, освещенной только тусклым светом висящего на стене напротив факела, что он может разглядеть пол в мельчайших подробностях – ни одна трещинка, ни кость от сдохшей когда-то давно крысы, ни впитавшееся в холодный камень пятно крови не будет упущено. Он не знает, сколько времени находится среди промозглых, отдающих неприятным душком стен тюремных коридоров под главным замком города Приэм, в компании нескольких охранников у выхода к лестнице и капающей невесть откуда воды, оставляющей за собой мокрый след на камне. Бесчисленное количество раз юноша пытался сосчитать срывающиеся с небольшого выступа капли, лишь бы не сойти с ума в маленькой узкой камере. В эту ночь тишина ощущалась куда более четко, чем когда-либо в его жизни. Казалось, будто сама судьба готовила узника к тому, что случится, стоит новому дню забрезжить яркими лучами над линией горизонта. Город спал тихо и спокойно, крысы не сновали из угла в угол, раздражая писком и шорохом быстро перебираемых лап по камню, охранники не вели бесед о чем-то насущном, гогоча и отпуская сальные шутки. Даже вечно громкая музыка в увеселительных заведениях не разрывала ночную тишь звуками различных инструментов, а улицы не сотрясал смех изрядно выпивших горожан. Утро в городе не началось с привычного звука открываемых ставень на окнах торговых лавчонок, громких переговоров вышедших за покупками свежих продуктов омег и радостных криков маленьких детей, бегающих между многочисленными покупателями. Улицы были непривычно пусты, будто город посетила чума, от которой все прятались за плотно закрытыми дверьми своих домов. Лишь гулкий звон из королевской колокольни набатом разорвал тишину над замком и ближайшими окрестностями, говоря об одном – узник будет казнен. Горожане тонкой вереницей начали стягиваться к главной площади города, посреди которой еще глубокой ночью был установлен столб со связками хвороста вокруг. Посмотреть на поистине леденящее душу зрелище собралось немало желающих: уже через четверть часа площадь была полностью заполнена негромко переговаривающимися альфами и омегами, а поток людей все не прекращался; они прибывали с одной целью: увидеть казнь молодого юноши, сына лекаря из маленькой деревеньки на границе с замком. Юноша, сидящий на голом полу в углу камеры и бездумно ковыряющий тяжелые железные звенья наручных кандалов, медленно поднял голову в сторону звука шагов одного из охранников, что тяжелой поступью направлялся в сторону единственной занятой камеры в этом подземелье. Ровно тридцать пять шагов спустя в поле зрения узника появляется альфа в тяжелых доспехах и с ухмылкой на лице. Они смотрят друг на друга, только взгляды совершенно разные: у охранника – презрение и злорадство плещется в глазах, а у юноши лишь бесконечная усталость от долгих пыток и от бесполезных попыток уснуть этой ночью. – Сегодня с этой ересью будет покончено, – как бы между делом говорит альфа, сплевывая на пол и поворачивая ключ в замке на два оборота. – Слышишь? Твоим злодеяниям пришел конец. Юноша лишь молча смотрит в ответ, не проявляя никаких эмоций внешне, хотя всю ночь подавляемый в груди пожар разгорелся с новой силой. Не сосчитать, сколько раз он убеждал себя в том, что его последний день наступит еще нескоро, что есть надежда на то, что король проявит милосердие и отменит столь жестокое наказание. Но все рассыпалось, словно карточный домик, стоило охраннику грубо схватить омегу за плечо и поволочь из камеры в сторону лестницы. Он бы и рад начать вырываться, с удовольствием бы стер с лиц альф их чертовы улыбки, что больше напоминают оскал, да только сил нет даже дышать полной грудью, словно ее сдавили железными тисками. Кислород обжигает легкие изнутри, заставляя юношу задыхаться от этого противного чувства, внутренности сковывает страхом предстоящей казни, а на глаза наворачиваются слезы. Те крупицы надежды, что все еще теплились в юном сердце, окончательно таяли с каждой пройденной вверх ступенькой, неотвратимо приближая то, чего народ Приэма страшится больше всего – смерть. Омега чувствует ее смрадное дыхание, тихим шелестом раздающееся у него прямо над ухом, и давит в себе желание заскулить, словно побитая шпаной дворняга. Он умрет достойно. Не позволит ни пришедшим на площадь, ни охранникам, ни королю увидеть свою слабость, дрожь в ладонях и отчаянное желание жить в уставшем взгляде. Стоило охранникам вывести пленника из подземелья на улицу, где народ уже громко требовал зрелищ, как звенящая тишина окутала площадь, и все взгляды устремились на юношу с перепачканными кровью пепельными волосами, что мешком весел на руках верных слуг его величества, не в силах передвигаться самостоятельно. Он чувствовал на себе каждый взгляд, что иглой впивался под кожу, и будто бы слышал со всех сторон сыплющиеся проклятия, хотя на деле толпа лишь безмолвно смотрела ему вслед до того самого момента, пока его не поставили на колени лицом к замку. Путь, длиной всего в несколько десятков метров, казался омеге непреодолимым расстоянием, он воспринимал все будто бы со стороны. Он видел себя, избитого и измученного, с кровоподтеками и ужасающими гематомами, с колтунами в волосах, и не мог поверить, что все это действительно происходит именно с ним. Даже стоя на коленях в окружении всех этих людей, что во все глаза смотрят на него, он отказывается принимать свою скорую погибель. На балкон, что возвышался над площадью на несколько метров, вышел молодой король, сразу переключая внимание многочисленной толпы на себя. Его черные как смоль волосы красиво переливались в лучах утреннего солнца, а тяжелая золотая корона с драгоценными камнями лишь была дополнением к той величественной красоте, которой он обладал: высокий лоб, глубокие темные глаза, смотрящие так пристально, что невольно сердце сжимается в груди от страха попасть в немилость, идеальная осанка, присущая только особам королевских кровей, губы, что на секунду были сжаты в тонкую полоску. С появлением короля Чонгука в поле зрения толпы, люди словно скинули с себя полог оцепенения, вызванный появлением приговоренного к смерти, и стали приветствовать своего правителя радостными криками и свистом. Чонгук, пристально осмотрев толпу, поднял раскрытую ладонь вверх, призывая подданных к тишине. – Сегодня состоится казнь Мин Юнги, которого королевский суд признал виновным в тайном использовании чар и магии. – громко заговорил король, стоило толпе внизу успокоиться. – Согласно законам города Приэм, любое использование магии, пусть даже в благих целях, подлежит наказанию. Я, король Чон Чонгук, объявляю это преступление достойным смерти. Толпа одобрительно загудела, довольная вынесенным молодому омеге приговором. Они вновь вернули свое внимание юноше, который за все время так и не двинулся с места и не предпринял ни одной попытки добиться милости короля. Они осыпали его проклятиями, нашлись смельчаки, бросившие в несчастного несвежие овощи, припасенные, видимо, специально для этого случая. Но Юнги все также сидел на коленях с опущенной вниз головой, всем своим видом показывая, что смирился со своей участью. А на деле – все еще не смирился. Разве можно смириться с тем, что тебя скоро заживо сожгут на костре за то, что ты пытался спасти чужую жизнь, пусть и используя магию? Душу разрывало на части желание начать умолять о пощаде, хотя разумом он понимал – бесполезно. Бесполезно убеждать в своей невиновности человека, который еще несколько дней назад грел свои ладони под рубахой омеги, а вчера с леденящим спокойствием наблюдал за агонией пленника во время пыток и отказывался слушать любые оправдания. Нельзя достучаться до сердца того, кто добровольно закрыл его для окружающих, предпочитая носить маску холодного и непоколебимого короля. – В Приэме нет места магии, как и творящим ее нет места на этой земле. Привести приговор в исполнение. Юнги резко вскинул голову, когда голос короля едва заметно дрогнул. Пристальный взгляд лисьих глаз пытался ухватить во взгляде короля хоть что-то родное, греющее душу, но от прежних искр там осталось только голое пепелище, наводящее ужас на омегу. Он никогда не думал, что может столкнуться с этим леденящим душу безразличием в любимом взгляде, что человек, которого он полюбил так сильно и так отчаянно, станет его погибелью. Юнги до последнего не верил, что Чонгуку хватит смелости сделать этот страшный шаг, который разрушит все в их жизни. Оказалось – зря. Чонгук не только отдал приказ о задержании юного мага, зачитал ему вердикт, вынесенный королевским судом, вбивая каждое слово в душу омеги, но и присутствовал во время пыток и допросов, пытаясь выяснить, есть ли еще маги на территории Приэма. Вот только омега с самого момента своего задержания не проронил ни слова. Они не разговаривали в тот день, когда сопротивляющегося Юнги приволокли в замок и бросили в ноги королю, попутно обвиняя в ереси и в использовании магии. Он пытался достучаться до короля, хватался тонкими изящными пальцами за его плащ в попытках привлечь внимание, срывал голос в бесконечных оправданиях и топил свою любовь к правителю в горьких слезах отчаяния. Они не разговаривали во время кратких перерывов между пытками, когда омеге давали передышку и пытались добиться хоть слова. Но Юнги запрещал себе говорить, мысленно грозился откусить язык, но не выдать себеподобных, не навлечь беду на ни в чем неповинных людей. А Чонгук стоял в стороне и молча наблюдал. Точно так же, как стоял ночью в подземелье, около камеры заключенного, прислушиваясь к его неровному дыханию и тихим всхлипам, и давя внутри желание укрыть маленького омегу от всего зла в этом мире. От самого себя. Юнги чувствует, как его руки, талию и ноги надежно заковывают железными обручами, как крепко привязывают к деревянному столбу и грубо тянут за веревки, проверяя, достаточно ли туго завязали узлы. Чувствует запах масла, которым пропитался хворост, и запах гари, исходящий от факела в руке одного из стражников. Ему бы молить короля о пощаде или молиться богу, но он не может оторвать взгляда от королевского балкона, с которого на него так же неотрывно смотрит Чонгук. Смотрит так, как умеет только он: в самую душу, пронизывая сердце острым взглядом темных глаз. Смотрит до тех пор, пока стена огня не скрывает с глаз тело омеги, а первый душераздирающий крик не оглашает площадь и, кажется, вообще всю округу. Юнги не замечает, как стражник бросает факел на хворост, который моментально вспыхивает, языками пламени охватывая юношу и заставляя его кричать от боли и пытаться вырваться из тисков железа и веревки. А толпа, несмотря на страшное и леденящее кровь зрелище все равно заходится в радостном гуле, ведь король избавил город от ереси, от скверны, что черным пятном могла бы покрыть всю его территорию. Их не волновало, что юный омега использовал магию во благо, ведь приговор суда никто не имеет права оспаривать. Люди выкрикивают оскорбления, стараясь переплюнуть друг друга, словно заживо сгорающий в огне юноша может их услышать. Чонгук нечеловеческими усилиями заставляет себя оставаться на месте, убеждает себя в правильности происходящего, хотя куда более правильным было бы сейчас прыгнуть в этот костер к тому, кто своей любовью окутал всю сидящую внутри его души черноту, и сгореть заживо вместе с ним. Но вместо этого король смотрит и не видит перед собой ничего, кроме бледных тонких губ, с которых сорвалось сказанное на выходе «я люблю тебя».