Искажение

Он вытаскивает Аято из клуба едва ли не за шкирку [снова], тот даже почти не сопротивляется, только вжимает голову в плечи и морщится. Громкая музыка бьёт по ушам, и Канеки чувствует смесь усталости и раздражения, потому что это уже стало традицией. Его жизнь превратилась в череду одинаковых сцен, состоящих из работы, очередного клуба, в котором он ловит Киришиму по вечерам, провонявших сигаретами ночей и разбитого утра, когда единственное, чего действительно хочется, — это утопиться в собственном кофе. Делает ли он хоть что-нибудь, чтобы всё это прекратить? Нет. — Перестань курить прямо в гостиной. [сколько ещё раз придётся это повторить, чтобы сработало?] Кен морщится, потому что едкий дым забивает ноздри — Аято никогда не открывает окна. Вся квартира уже пропиталась этим запахом, и, даже когда Киришимы нет, Канеки может уловить его [он въелся в мебель] [он въелся в твоё тело и душу] [он теперь — часть тебя]. Аято усмехается и делает очередную затяжку. Развалившийся на диване, он открыто даёт понять [как и всегда], что срать Киришима хотел на его хотелки. — И что ты мне сделаешь? Нажалуешься сестре? [ты никогда так не поступишь] [он это знает, потому и пользуется] Для Тоуки Аято уже месяца четыре как в завязке. И всё же — он снова здесь, будто в первый раз [или будто так было всегда]. Одна отчаянная просьба подруги подобрать непутёвого перебравшего брата закончилась катастрофой и новыми элементами в его непрекращающемся дне сурка. Кен забрал его раз. Затем другой. Затем Аято стал оставаться на ночь, когда голова прояснялась от всего того дерьма, которым он себя пичкал, пристыженный — не хотел, чтобы Тоука снова и снова видела его в таком состоянии. Сейчас, судя по его виду, вообще сложно догадаться, кто является хозяином квартиры. Иногда у Канеки появляется ощущение, что время уже позднее и ему следует пойти домой [куда-нибудь в другое место]. — Нихера ты не сделаешь. А знаешь, почему? — лениво продолжает Киришима всё с той же усмешкой, игнорируя тот факт, что Кен никак не реагирует [ему не привыкать] [в конкурсе кирпичных лиц ты вышел бы хорошим конкурентом манекену с витрины]. Аято наматывает на ладонь его галстук и тянет к себе, чтобы впиться в губы и выдохнуть чёртов дым прямо в рот. Прищуренный взгляд следит за ним пристально в течение нескольких мгновений. — Потому что ты — херов эгоист, вот ты кто. Он снова тянется к сигарете, подняв взгляд к потолку, словно потеряв к Кену весь интерес. Рука закинута за голову. Канеки вздыхает. [ты пытаешься игнорировать его слова] [они колкой иголкой залезают прямо под кожу] Он ищет эту иголку на чужом теле: проводит пальцами по оголённой коже, следит глазами за своими же движениями [когда они не пожирают взглядом глаза напротив], покрывает тело неспешными поцелуями [Аято ненавидит это слово: неспешные], но следов от неё не находит, и это позволяет ему вздохнуть с облегчением. [из тебя вышел херовый помощник] [ты радуешься, что он не добрался до героина, но спокойно позволяешь ему травиться любой другой дурью] [ты притворяешься, будто всё дело в том, что это не твоя жизнь] Он не находит следов, да и сложно сосредоточиться на чём-то, когда его нога упирается в область паха и давит на член, а ухмылка только сильнее дразнит, как бы подталкивая поторопиться. Кен даже замирает на пару мгновений, Аято выглядит так самодовольно, будто полностью держит ситуацию под контролем [воздух вокруг всё ещё пропитан сигаретами, но тебе откровенно насрать] [таким зрелищем грех не полюбоваться] [а затем сорвать эту ухмылку с его лица] [за три вдоха, и после четвёртого — рваный выдох] Иногда Канеки думает, что где-то его в этой жизни конкретно так наебали. Иногда Канеки думает, что он не знает об Аято вообще ничего, кроме того, что тот любит зависать в дерьмовых прокуренных клубах и выёбываться. Ещё он — брат Тоуки, что на самом деле говорит далеко не так много, как хотелось бы. Но он готовит ему кофе по утрам и иногда покупает сигареты, когда те заканчиваются. Он потакает его отмазкам, придуманным на ходу, чтобы сестра не лезла со своими нотациями, и врёт ей в лицо, говоря, что они действительно занимаются. Чем именно они занимаются, Кен никогда не уточняет, но так даже лучше: никто из них не хотел бы, чтобы Тоука знала подробности интимной жизни своего младшего брата. [иногда ты пытаешься узнать у него, собирается ли Аято вообще рассказывать ей «о вас»] [тот в ответ только раздражённо морщится и бросает короткое: «Заткнись и трахни меня уже»] [не задавай вопросов, ответы на которые знать не хочешь] [ты не знаешь, он сам ещё не определился или просто нет никаких «вас», но послушно исполняешь требование] — Ты не думал о том, чтобы действительно завязать? Киришима молча переводит на него взгляд, слегка хмурится, будто пытаясь понять, серьёзно ли он или это какая-то глупая шутка. — Ради тебя, что ли? Ага, щас. Аято не интересует его жизнь, его вообще мало что интересует в принципе [никакой вам сопливой романтики и приевшегося «и жили они долго и счастливо»] [грубо и больно, но так даже лучше для вас обоих] [потому что вы закалены во всём этом дерьме и оба сдохнете, из него выбравшись]. Он не спросит, как у Канеки дела на работе, не предложит поделиться какой-нибудь чушью из прошлого. Но Аято смотрит прямо ему в глаза этим своим взглядом и вытаскивает наружу всё то, что Кен так старается спрятать. Аято скалится и выплёвывает ему пропитанные ядом «ублюдок» и «эгоист» в лицо, ловя кайф от прямого попадания. [возможно даже больше, чем от тех таблеток, которые он глотает в своих дерьмовых прокуренных клубах] Он оставляет Канеки засосы на шее, чтобы потом с чистой совестью и надменным видом отправить его на работу [эти засосы воротником не скроешь] [гадёныш довольно ухмыляется, на то и рассчитывая], и в такие моменты Кену снова кажется, что-то лежит между строк за всем этим, только ему всё никак не дотянуться: Аято колется и кусается. [будь его агрессия осязаемой] [на тебе бы уже не осталось живого места] Но в это лучше не лезть. Потому что если получится, если удастся заглянуть глубже и увидеть то, что так старательно прячет сам Аято [ты готов поспорить], всё закончится, и Киришима исчезнет из жизни Кена так же внезапно, как он в ней прописался. Будто и не было никогда. [тебе бы радоваться] [но ты продолжаешь играть по его правилам, лишь бы избежать этого момента] Это даже смешно в некоторой степени. Это смахивает на аддикцию на грани с зависимостью, и Канеки честно не хочет в этом убеждаться и проверять «а что будет, если». Потому что если он останется один, если Аято наиграется с ним и найдёт себе другое развлечение… [сколько времени уйдёт на то, чтобы заново собрать себя из того поломанного хлама, что останется?] У Аято сейчас такой период, когда вместо учёбы хочется приключений на задницу и веселья, и у Кена в голове будто часы тикают, которые отмеряют время до того момента, как всё кончится. В том, что всё закончится, Канеки абсолютно уверен, потому что юношеский максимализм — он отступает [если не дохнешь раньше от передоза] [но у Аято есть сестра, о которой он печётся, и это немного успокаивает], а о серьёзных намерениях касаемо отношений в его девятнадцать и речи быть не может. [даже если и может] [это точно не ваш случай] Но рука давит на горло, лишает Аято воздуха, полностью подчиняет его своей воле, и в такие моменты Кен буквально упивается чувством контроля над [казалось бы] неконтролируемым. И то, как Киришима реагирует, как он подводит к этому [в первый раз и все последующие], как он день за днём возвращается в квартиру Канеки, выглядя при этом подозрительно трезвым, приводит Кена к мысли, что — возможно — Аято действительно уже месяца четыре как в завязке.