Взойти на трон

      По просеке, прямо по-над самым краем посеребренного лунным светом рябристого лесного бока, не спеша, даже как-то лениво и с неохотой, брел одинокий волк. Особь была довольно крупных размеров, бурая шерсть казалась совсем черной, и если бы не здоровый её лоск, который присущ молодому и крепкому организму, и мягкое шуршание мощных лап по траве — его можно было принять за какую-то непонятную тень, даже призрака, наводящего ужас на близлежащую деревушку. К тому же, еще одной отличительной особенностью живого тела и доказательством материальности колоритной фигуры был кудрявый пар, образующийся от любовного соприкосновения горячей пустоты нутра его легких и холодного ночного воздуха. Определенно, он был настоящий.       Волк шел, низко опустив голову, будто сгорблен глубокой печалью, глаза его блестели как бы от слез, и не сразу можно было догадаться, что его острый нюх кое-что ухватил, и теперь он следует за своей жертвой тихо, как искусный маньяк, стараясь не спугнуть и не упустить одновременно, скрываясь в ночи, но в то же время отчетливо предупреждая, что он здесь, сразу за спиной, уже дышит в шею, готовый сделать решающий прыжок…       Еще несколько шагов, короткая задержка передней лапы в воздухе, резкий рывок влево, хруст веток, загораживающих ему дорогу, пара-тройка быстрых прыжков и…       — Довольно далеко ты убежал однако, но только поглядите на это безобразие.       Голос, прозвучавший в тишине этого леса, был грубоват, сух и низок, как столетнее, огромное скрипучее дерево, а обладатель этого голоса, вопреки наверняка сложившемуся о нем мнении — строен, высок и крепок, как молодая сосна на опушке родной чащи, откуда собственно, ему и пришлось переться в такую даль. Прошу заметить, не по собственной воле, но, а как же иначе. Мужчина тяжело дышал. Его грудь вздымалась и опускалась, а твердый живот подтягивался при каждом вдохе, словно он пробежал не один километр. Да так и есть, мужчина бежал уже седьмой день, разумеется, не на двух, а на четырех ногах — ведь если присмотреться, то можно узнать в его светящихся мягким золотым блеском глазах недавнего хвостатого приятеля, лениво, а вернее устало шагавшего вдоль кромки густого леса, несомненно в поисках того, к чему была обращена его единственная фраза.       — Нейтон. Маленький сучий ты ублюдок. — Мужчина вдруг глубоко вздохнул и сплюнул в сторону, затем снова вернулся взглядом к тому, кого назвал человеческим именем. Волоски на обнаженном теле торчали в разные стороны — знак весьма высокого внутреннего напряжения, а может быть даже и холода, все-таки время сейчас еще такое, когда от горячего дыхания еще образуется пар. Это несомненно был альфа, о чем говорили широкие крепкие ноги, узкие, явно не предназначенные для рождения потомства бедра, практически равная им по ширине талия, широкая мускулистая спина и широкие плечи, а так же мощная, хотя и достаточно утонченна шея и покрытый заметной бурой порослью загривок. И только поднявшись на уровень его плеч, можно было с точностью сделать вывод, что это альфа, ибо теперь было с чем сравнить — на мерзлой земле, практически занесенной опавшей листвой, на боку, скрючившись в непонятной позе, лежал абсолютно нагой, молочно-бледненький, даже слишком бледненький, совсем молоденький и немного мёртвенький омега, уставившись своими когда-то голубыми глазами на кончик пожухлого листа под босой ногой альфы.       Левая ступня трупа отсутствовала, вторая же была глубоко изранена, будто специально из неё вырезали плоть чем-то острым и треугольным. Примечательно было то, что о насильственной смерти говорили только изувеченные до колена ноги, да тоненькая ниточка засохшей крови на одной из ягодиц, которую альфа обнаружил, когда перевернул труп на живот. Тряхнув головой и в приступе ярости сжав зубы, он прошипел «для суки сучья смерть» и пнул какую-то ветку, от чего та отлетела и переломилась надвое о ствол близлежащего дерева. Альфа оглянулся по сторонам в поисках чего-то подходящего. Наверное, ему нужно было забрать отсюда погибшего омегу, и теперь он искал какую-нибудь палку, чтобы сделать носилки и привязать к ним мертвого, но вместо этого он нашел кое-что другое.       Приблизившись, увидел — еще труп. Неподалеку, буквально в метрах десяти, изувеченный до неузнаваемости, почти что разложившийся, обглоданный диким зверьем и почему-то разделенный на две равные половины лежал еще один омега. Из всего сохранившегося были только обе тощие руки, две почти обгрызенные ступни без пальцев и пол лица, обращенное к земле — видимо туда мелкие хищники еще не добрались. Его глаза отсутствовали, поэтому цвет их угасший едва ли можно было угадать. Клоки светлых волос валялись вокруг головы — видно, что трупу уже больше трех недель. Рядом с телом омеги лежала грязная сумка, несколько потрепанных временем клочков какой-то карты, а так же веревка, которой видимо, успели воспользоваться. Конец её был обмотан вокруг бывшей шеи несчастного, а сейчас просто лежал на шейных позвонках, еще не успевших полностью выбелиться.       Мужчина сдержал приступ тошноты. Зрелище не для слабонервных. Взгляд метнулся вверх и зацепился за увесистую ветку, идущую от довольно массивного дерева, разметавшего свою крону над обширной даже по меркам деревьев территорией. Видимо, на ней и провел свои последние часы жизни еще один несчастный…       — Довольно жестоко даже для них… — Мужчина словно вышел из ступора и опустил голову, закрыв глаза. — Даже для них.       Вскоре носилки были готовы. Две мощные палки и труп между ними, крепко стянутый найденной веревкой. Все-таки пригодилась, так как мужчина даже одежды при себе не имел, разве что волчью шкуру, да и длина была как раз, словно для него специально все здесь было приготовлено. Альфа накинул свой волчий облик, подхватил и крепче стиснул в зубах веревку и побежал, таща за собой по просеке импровизированные сани, которые на каждом ухабе жалобно трещали, будто труп каждый раз молил о пощаде. Всю дорогу взбудораженное сознание волка обдумывало, что такого случилось с этими беднягами, что встретили конец своей жизни в этой вонючей дыре на границе двух арий.       Но он все и так прекрасно знал. Логическую цепочку выстроить было до смешного просто, и скорее всего так и было.       После ругани с Нейтоном, которого он теперь тащил на себе, тот сбежал от него и попался в лапы Сигарей — так северные волки называли клан безумных перевертышей, которые вели тайные торговые связи с кланом западных дикарей. В торговлю эту нередко влипали простодушные и беспечные омеги всех классов и сословий. Таких потом находили так же, как этот большой бурый волк нашел Нейтона. В основном, омег продавали истощенному на такое добро Западу, где наблюдалась самая высокая смертность среди представителей слабого пола, но бывали и такие случаи, когда омеги попадали в руки к простым извращенцам и уродам. Нейтону не повезло. Зато повезло, что волк нашел его пропавшую ступню и теперь труп будет похоронен практически целым. Иначе, неупокоенный дух мог принести кучу бед вплоть до ужасного мора. Видимо, какая-то падаль ходит по Западным землям, истребляя избирательно только омег в угоду своим посмертным целям — так говорили старики, сидя у ворот и от нечего делать перемывая косточки всем местным и дальним басням.       Но что альфа знал точно, так это то, что Нейтон и еще один несчастный стали жертвами Охоты. Смысл очень прост — альфы в период гона выпускали двоих-троих омег в лес, предоставив фору в несколько часов, а затем шли по их душу, загоняя несчастных в расставленные ловушки, куда те неизбежно попадали и становились расходным материалом для кучи голодных альф. Вот и результат — жестоко растерзанный омега. Но что же случилось с Нейтоном, почему тот был цел и невредим, не считая оторванной капканом конечности и несомненно использованной дырки? Скорее всего, его поймали намного позже, чем того несчастного — Нейтон умер совсем недавно. Когда альфа его нашел, голова мертвого была направлена в сторону просеки, и хоть следов крови обнаружить не удалось, было видно, как при жизни он желал выбраться из леса. Застрявшая в капкане конечность была немилосердно откушена, вторую же ему вероятно удалось освободить из смертельного захвата маленького ржавого убийцы. Однако из уничтожающих лап смерти ему выбраться не удалось…       У альфы уже болела голова. Он без остановки бежал до этого, а сейчас на его шее носилки с трупом, еще и мысли вскипали в голове, как суп тетки Эгры, которую все считали ведьмой, хотя добрейшей души старуха не раз лечила колики новорожденных, простуду взрослых и без устали перевязывала раны клановых драчунов, которым вздумалось не поделить между собой какого-нибудь омегу. «Ладно это были бы западные земли, так вы, болваны, на северных глотки друг другу дерете из-за какой-то влажной жопы, коих тут тьма тьмущая!» — любила приговаривать старая бета, бинтуя рваные укусы молодых волков с листьями подорожника и лепестками волчьей травки. Впрочем, довольный омега похаживал рядышком, и ему тоже добра доставалось от неугомонной бабки, растратившей свои лучшие годы в столичных интрижках при дворце, но теперь сосланной в эти земли за ненадобностью. К ней бурый волк и волок убитого, чтобы разобраться в подробностях его смерти. Поговаривали даже, она и мертвых воскрешать могла, чтобы узнать, как они умерли… Вот добраться бы до условного места, а там его уже наверняка поджидают свои, скинуть им труп и умчать в столицу за новой партией эля…

***

      В тишине и покое просторной каменной коробки, приходящейся ему личными апартаментами, молодой омега обдумывал свои грандиозные планы, таращась на полыхающий камин и ворошащего его горячие внутренности кочегара. Согбенная спина последнего привлекала внимание юноши — он находил интересным его уродливый, ассиметричный горб. На самом деле пребогатейшее воображение рисовало на его угрюмом образе себя самого, в царском одеянии, с победоносным венцом на рыжих кудряшках и, конечно, в образе победителя. Молодой омега аж пыхтел от усердия, добавляя все более и более интересные детали вокруг своей воображаемой копии на холме-горбу старика-кочегара. Камин довольно попыхивал в угоду своему хозяину, огрызаясь колючими искрами, стоило горбуну ткнуть его в бок проклятой кочергой. Омега же витал в облаках, кланяясь величественно народу, обещая мир и процветание королевству, и даже настолько увлекся, что, клянусь головой, отчетливо слышал их одобрительный гул и восторженные рукоплескания.       — Бавос! — Вдруг ни с того ни с сего рявкнул омега и захихикал, когда старый кочегар скрипнул, как ржавая калитка, и выронил в огонь свое орудие, которое жадные языки пламени с интересом начали облизывать. Окинув старика презрительным взглядом, юноша снова усмехнулся, но продолжил разговор в обычном тоне, удовлетворившись его испугом. — Как думаешь, Бавос, будет ли сочетаться золотая корона с моими медными волосами?       Старик развернулся, поклонился господину и искренне улыбнулся в три своих гнилых зуба, наслав на лицо омеги судорогу.       — Напугали, господин мой. Ваши волосы сочетаются прекраснейше с любыми украшениями, будь то корона или терновый венок. — Подобострастно поклонившись еще раз, горбун начал неравный бой с жадными языками пламени, отвоевывая свою кочергу, пока огонь не раскалил металл настолько, что его невозможно будет достать без помощи воды. — Когда вы только родились, ваш непослушный чуб приходилось сдерживать обычной золоченой повязкой, и она вам очень шла, чего уж тут корона с драгоценными камнями. Вы просто символ красоты нашего королевства.       — Старый пиздун. — Донельзя довольный огрызнулся омега, отворачиваясь от старика к проему окна. — Ты ведь прекрасно и сам знаешь, чего мне будет стоить эта корона. По праву первенца я могу претендовать на престол, но не раньше, как обзаведусь такой обузой, как муж, а я еще слишком молод, чтобы всерьез задумываться об этом. К тому же, после замужества, знаешь ли, дети лезут, а вот этого добра мне и сейчас хватает. Ладно, ступай, дай мне в одиночестве обдумать всё еще раз.       Когда дверь с нежным стоном закрылась за омегой, тот вскочил на своем седалище и важно задрал подбородок, поставив одну ногу на резную ручку кресла, укрытого мягкой шкурой, положив руку на сердце, глазами оглядывая мнимых подданных, в этот момент склонившихся на одно колено перед своим владыкой.       — О, мои верные слуги! — Выдержав внушительную паузу, начал молодой «король». — Конечно, еще не вся Великая стена на границе Западных земель восстановлена, но я клянусь, что я, Норманн фон Райрель, правитель Северна, приложу все усилия, чтобы Пограничные земли были безопасны! Так же я обещаю устранить бедность и выдавать каждому голодающему по дюжине пфеннингов в месяц! А еще я покончу с набегами кельтов и ютов! Наше королевство будет процветать и я буду править вами справедливо! — Распинался в речах омега, рискуя свалиться с кресла и быть придавленным собственным величием.       Внезапный стук в дверь и зов по имени разрушил планы молодого властелина, и ему пришлось спрыгнуть на пол, дабы не злить пришедшего по его душу страшного эрла Оксборро, призывающего спуститься в тронный зал по приказу короля. Норманн быстро взъерошил свои кудрявые волосы назло старому пердуну и натянул на лицо самую невинную улыбочку, на которую только был способен, растягивая её в хамский оскал и пытаясь наступить на подол богатой мантии, когда тот отворачивался — а не надо было недавеча его проделки сдавать отцу, у него ведь прекрасная память. Эрл Оксборро только вздыхал и злился, не решаясь проучить малолетнего прохвоста ввиду его влиятельного отца.       В тронном зале было практически пусто. Король, как обычно, восседал на своем месте, у его ног копошились сладкие круглолицые близнецы, по правую руку стоял первенец-альфа, весь такой важный из себя и серьезный, а средний сынок — абсолютно черноволосый и черноглазый омежка, точная копия своего отца — обжимался с каким-то коротколапым куцым псом, изгнать из замка которого велели еще неделю назад, но тот магическим образом вновь появлялся во дворце и души не чаял в предпоследнем принце. Все дети короля, равно как и сам венценосец, были темненькими, с гладкой, густой шевелюрой. Все, кроме первенца.       Собственно, именно Норманн сейчас выделялся. Огненно рыжий, словно бушующий пожар, он появился в тронном зале вслед за эрлом Оксборро и сразу же принюхался. Кроме королевской семьи и привычных слуг здесь находились еще четверо незнакомых омеге людей. Альфы.       — Норманн, душа моя, подойди. — Велел отец, подзывая сына ближе. Когда тот подошел, представил его гостям. — Это посланник соседнего королевства, граф Виндзора, сэр Ричард Шеппард. Он приехал ко двору, чтобы представить нашему народу шелка, привезенные из Китая. Взгляни, что скажешь?       Без особой охоты повинуясь отцу, юноша выполнил желаемое, коснувшись тонкими пальцами приятной ткани и кивнул, выражая свое одобрение. Ах, если бы он знал, какими глазами на него сейчас смотрит сэр Ричард, отматывая добротный кусок в подарок юному принцу…       Вскоре его навязчивые знаки внимания стал замечать и сам Норманн, но посчитал, что сэр сам отвалит, игнорируя и издеваясь над его лысеющей макушкой, навязчиво за обедом её разглядывая, вгоняя альфу в краску. Впрочем, шутливые взгляды тот интерпретировал неправильно, и через несколько дней, этот премерзкий сэр посмел при прогулке в саду поймать Норманна за руку, прижать в чувствах к стенке и признаться в любви, на что омега ответил звонкой пощечиной и каблуком изящной туфли по носку ботинка важного посла, зарычав на него и чуть не перекинувшись в волка. Понятливый господин быстренько свернул свои шелка и отбыл восвояси, пригрозив, что еще вернется просить его руки у отца. Нервы бедного омеги сдали и Ричард Шеппард еле унес свои покусанные лодыжки восвояси, а Норманна наказали на целую неделю не покидать замок.       Разгневанный принц всю неделю вынужден был терпеть важное лицо брата-альфы, втайне над ним посмеивающегося, и не сдержавшись, вызвал его на дуэль, от которой тот надменно отказался. Отец только посмеялся, сделав тысячную попытку пригладить непослушные кудряхи, и сказал не выдумывать глупостей, но омега рыкнул на него, обиделся и в преизбытке негативных чувств изгрыз все дверные ручки по пути в свою спальню, где после заперся, начав всерьез обдумывать план действий. Нет, совершенно точно нужно было становиться королем. Отец не видит в нем будущего правителя, предпочитая задаривать нежностью, как какую-нибудь омегу, а старшего альфу растит в строгости, и Норманн жуть как завидовал брату, при каждой удобной возможности то вызывая его на дуэли, то портя его стрелы в колчане, то совсем бесстыже подкладывал ящериц в постель.       По правде говоря, после ухода младшего мужа, который имел неосторожность подвернуть ногу и упасть с лестницы, сломав себе шею и проткнув бок собственным кинжалом при падении, король долго горевал, пока единственной его радостью и отрадой не стал Норманн. Раздавленный отец все больше и больше стал замечать, как его первенец с каждым годом походит на свою мать. Король сам того не замечая, стал уделять Норманну гораздо больше внимания, чем остальным детям, и как результат вырастил избалованного и своевольного ребенка, который в открытую ему заявил, что следующим королем будет он, наставив свой маленький указательный пальчик на монаршую корону, и на объяснения короля и придворных о некоторых «нюансах» восхождения омеги на трон только складывал руки на груди и упорно хмурил брови, отрицательно мотая головой, мол, ничего не знаю, все будет, как я хочу. И король, питающий слабость к рыжему, хитрому омежке, с облегчением вздохнул, когда его первенец-альфа начал проявлять признаки будущего монарха. Шли годы, и дети росли, и сдерживать нрав омеги становилось все труднее, ведь от престола его сын так и не отказался, и единственным спасением было то, что возраст его еще не позволял вступить в брак. Церковь бы не одобрила столь раннее замужество монаршего отпрыска.       Но ровно через три месяца ему исполнится 16, и уж он-то оспорит свое право на престол, ведь он на целый год опережает своего соперника — важнорослика Грега, который прилип к отцу, как пиявка и таскается за ним с важным видом по пятам, перенимая повадки, манерность и даже выражение лица, на зависть своему старшему брату. Ха, то ли еще будет. Посмотрим, как он заговорит, когда Норманн выйдет замуж и будет первым в линии наследников. И пусть пока что Грегори во всем его обходит, даже по расположению отца, Норманн станет королем, ведь он обещал ему, обещал папочке, что будет защищать свой народ, к тому же, когда он станет королем, никто не посмеет им командовать!

***

      Влажная, горячая плоть обволакивала его там, внизу, сладкие стоны и пошлые шлепки долетали до затуманенного слуха, а податливое, тонкое тело извивалось под ним, даруя ощущение власти и контроля. Он любил это тело. Его хозяина звали то ли Гай, то ли Кай, альфа не был намерен вообще его запоминать, лишь только томные недра и умелые движения заставляли приходить сюда снова и снова. Ох, как он любил это столичное графство, здесь раньше часто приходилось бывать во время важных переговоров, хотя король местного холма был и невыносимым занудой, и жутким типом одновременно, и от этого альфу бросало то в жар, то в холод. Зато горячее лоно корчащегося под ним омеги было приятнейшей компенсацией за все те ужасные моменты, когда ему приходилось встречаться с этим типом.       — Поговаривают… в вашей стране нет… более прекрасного омеги… чем юный принц… — Бедра альфы отбивались с громким шлепком об оттопыренную задницу неистово стонущего омеги, а ногти последнего шкребли по простыням, будто тот хотел убежать от мужчины, но сильные руки то и дело подтягивали его обратно, вбиваясь в молодое тело с наглостью завоевателя. — Говорят… такой же рыженький… как ты. Северяне и вправду своих омежек под копирку делают, но не все выходят такими же ладными.       С силой сдавив чужие бедра, альфа было наклонился, чтобы вцепиться по привычке в шею, однако вовремя остановился, наоборот, выгибаясь и запрокидывая назад голову, громко и грозно рыча, изливаясь внутрь такого послушного тела. Когда наслаждение растворилось вязкой усталостью в крови, альфа перевернул омегу на спину укладывая поперек кровати и обхватил его ноги, а сам завалился на бок вдоль, подперев голову рукой и притянув того поближе к себе. Ах, как удобен и прекрасен был этот омега!       — Снова кончил в меня, животное? — Получивший свою дозу омега вальяжно развалился на кровати, притираясь бедрами поближе к паху альфы и закинув на него своим прекрасные ножки, закусив нижнюю губу и закрывая от наслаждения глазки. — Ах, черт, какое наслаждение, давненько я не чувствовал в себе твоего члена…       — Люблю, когда ты так грязно выражаешься. — Усмехнулся альфа, похлопывая его по бедру. — Грязная сучка.       — Тебе просто удобно, что мужа никогда не бывает дома в мою течку, чтобы соединить, наконец, наш трехлетний брак духовными узами. — Парировал тот, закладывая руки за голову и мечтательно улыбаясь. — Вот бы моим мужем был ты, а не тот вонючий старикан, который живет в своей чертовой стране и все никак не заделает своему младшему мужу законного наследника, не говоря уже о метке…       — Слушай, ну как хорошо мы проводили время, зачем ты снова начинаешь о своем муже? — Недовольно буркнул альфа, пихая омегу бедрами. — Я тобой дорожу, знаешь ли, не хочется, чтобы нашим прекрасным перепихам мешала твоя болтовня.       — Вот как и Витоль, ты тоже пользуешься моим телом только когда тебе понадобится, все вы альфы такие! — Обиженный омега дернул бедрами, всхлипнув, и зафырчал, пытаясь отодвинуться, на что получил грозный рык. — Я тебя ненавижу, южный ублюдок!       — А ну лежи смирно, пока я тебя не придушил, золотко, ибо если сделаешь мне больно — уйдешь без своего милого розового колечка между половинок задницы. — Мужчина снова подтянул его бедра на себя и удовлетворенно рыкнул, предчувствуя новую волну оргазма, окунаясь в нее с головой под протяжный стон омеги. — Когда сцепка закончится, я уйду, и больше здесь не появлюсь. Не вздумай меня искать в городе, сучья ты натура, между нами все кончено. Мне надоели твои вечные разговоры про мужа в тот момент, когда мой узел крепко в тебе застрял. Уже все мозги вынес, как малолетка, ей богу, а ты даже не моя жена.       — Да пошел ты вместе со своим узлом, видеть тебя больше не желаю, поганый узлоносец, пропади ты к чертовой омеге, пусть тебе малолетка в жены достанется, чтобы мозги тебе вынесла, грязный извращенец!..       Спустя какое-то время высокий альфа уже шел к своему любимому кабаку, намереваясь хорошенько выпить после ругани с одним бешеным, но таким прикольным омегой, да сплетни столичные послушать. Мужчина улыбнулся, сверкнув золотыми глазами, останавливаясь возле заведения и подняв голову на вывеску.       — Ну привет. — Хрипло бросил он и хохотнул, вынимая из кармана штанов позолоченную печать на грубой червленой нитке. — Я даже пропуск не потерял. Снова пути-дороги привели меня к тебе…