девочка-метеор

Эва разбитая и вывернутая душой на изнанку, топит чувства в остатках текилы. Френч-маникюром разрезает кожу ладоней и смотрит-смотрит-смотрит в угол комнаты, сжигает преисподней в глазах Кристофера-лживого-ублюдка-Шистада. Он, с неизменно смазливой мордашкой и звериными повадками, пошло вылизывает глотку незнакомки-старшекурсницы и яростно сжимает её ягодицы в руках, готовый, кажется, поиметь блондинку при всех в этом гребаном углу. Девочка с медовым водопадом волос и вселенной грусти на дне зрачков, танцует на барной стойке и пьёт прямо из горла, давиться собственной истерикой, рвущей сердце на куски, пьяная вдребезги и не способная на что-то правильное. Магнуссон наблюдает за ней битый час, закатывает глаза и клацает зубами — он благородством никогда не страдал, но что-то заставляет четырёхкамерное болезненно сжиматься глядя на неё. У нормальных людей это называется " being in love", Вильям. — ты пьяна, – говорит он, насильно снимает её со стойки, закидывая брыкающееся тело на плечо и направляется к выходу, под аккомпанемент матерных протестов Мун. — вечеринка закончена, крошка Девочка непростая, с характером. В машину к нему садится не намерена, только смеется-смеется-смеется звоном разбитого сердца. Смеётся громко и истерически, до содранной в кровь гортани. А Вильяма приводит это в бешенство — никто не смеет отказывать ему. А еще бесит то, что Эва — нынешняя, возможно уже бывшая девушка игрушка его лучшего друга. Только вот сам Крис сейчас на вечеринке, скорее всего, уже вжимает в кровать новую девочку-бабочку на ночь, а Эва здесь, рядом с ним. — не испытывай моё терпение, крошка – рычит Магнуссон, хватает её за талию, помещая в кольцо крепких рук и сажает на переднее сидение своего рorsche. А Квиг все равно. Розовые очки разбились о мечты долгих отношений с мальчиком-бабником и впились в акриловые зрачки. Её ноги обтянуты блядскими колготками в крупную, чёрную сетку и узкое, до спертого дыхания, слишком короткое платье невыносимо жмёт на талии. Она сломано улыбается и размазывает дорогую тушь от chanel по лицу — это называют биполярочкой, дорогая. И ему бы сказать что-то сочувствующее, только у Вильяма воздух последний разом вышибает, стоит только посмотреть на чёрные дорожки от слёз, потому он только откидывается назад, в спасительный холод кожи кресла, и сжимает-сжимает-сжимает руль до побеления пальцев. Они едут на набережную, где звезды мёртвым сиянием освещают пустые улицы ночного Осло. В этом районе город спит, только приятный шум волн в бухте нарушает тишину. Здесь пахнет морской свежестью и сыростью камней. И лавандой. Пахнет Эвой Мун. Он закуривает чёрные marlboro, пока она бархатностью пальцев проходится по его задумчивому лицу, линии скул и к адамовому яблоку — оставляет невидимые отметины, прикосновениями выжигает клеймо. Вильяму нравится. — у тебя такие глаза, что можно утонуть, Вил – вдруг тихо шепчет девочка с медовыми прядями, то ли в шутку, то ли в за правду. Ей он и не нужен по большему счёту – безответная любовь к Шистаду разъедает сердце лучше любой онкологии. Просто Эва Квиг Мун сейчас — это пол бутылки текилы и светлого не фильтрованного в пустом желудке, россыпь золотых блесток на плечах и смазанная бардовая помада на губах. Пенетратор молчит, пожирает её холодом вселенной зрачков и делает затяжку, кольца ртутные выдыхая. Думает о том, что с заботой явно перестарался, о том, что вляпался в полное дерьмо. Зачем ему пропавшая, пряная девочка Эва Квиг Мун? Испорченная, пьюще-гулящая, в комплекте с отборным матом и алкоголем по венозной — о таких не заботятся. Не строят с ними отношения. Берут в жены милых и правильных, вроде Нуры — Мун до неё, как до Луны и обратно. Но Вильяму Магнуссону скучно жить. Вильяму Магнуссону не нравятся стереотипы и обыденность — ему не нравится девочки-звездочки, что совими остриями разрезают трахею. Ему нравится девочки-метеоры — такие, которые прожигают свою жизнь и сгорают от сладкой отдачи в любви. — поцелуй меня. Эва цепляется за края его фирменной толстовки, алыми буквами сзади подписанной его именем, ногтями проводит по кубикам пресса. Дразнит, зажигает его изнутри сиянием вселенной и искрой поселяется в груди. Её губы на вкус — пьяная вишня. Прикусишь, и терпкий, сладкий сок стекает по подбородку, дурманит разум алкоголесодержащим — Вильяму это сносит крышу. И они не влюблены. Зачем им ломанные кости и битое сердце? Они не мазохисты. Просто заигрались. Девочка-метеор лежит на заднем сидении, разметав медовые пряди, голая в серебряном свете месяца. Рисует кровавые узоры своих инициалов на запястье и царапает бесчувственность его пластмассого сердца. И кто бы мог подумать, что вместо идеальной блондинки, с неизменно красной помадой на губах, — Нуры Амалие Сатре, с Магнуссоном окажется прогнившая душой, пряная Эва Квиг Мун, с медовыми локонами и грустью на дне зрачков.