Антонимичность чувств

      — Так ты... пропустишь меня?       На самом деле, единственное, что пропустил бы через себя Хованский — так это здоровый сон. Это было пять утра, он ужасно хотел спать и впервые за долгое время не хотел видеть Юлика. Они и вправду были хорошими друзьями, и Юра искренне радовался и наслаждался их встречами, но не в пять, блять, утра. Никто не покажется тебе хорошим гостем в пять утра. Кроме Райана Гослинга, разумеется.       Но Юлий пьяный, его шатало, и Юре отчего-то казалось, что это не самое подходящее время для посылов на хер — даже для дружеских.       Юре ничего не оставалось, кроме как шире открыть дверь, пропуская своего хорошего, но уже заебавшего друга. Он действительно любил его — как человека — но пять утра, боже, Юлий....       Юра закрыл за ним дверь и несколько секунд глядел в спину, когда тот стаскивал с себя парку. Хованский хмыкнул и потащился в ванну, чтобы сполоснуть лицо ледяной водой, а после — в комнату. Надо было хотя бы одеться. Как бы сейчас он ненавидел Юлия, манеры не давали ему спокойно сидеть в майке и трусах. Хотя очень хотелось.       Он слышал, что Юлий буквально обрушился в зале на диван, и когда вышел к нему, то обнаружил того лежащим лицом в диван.       Юра тяжело выдохнул, покачал головой и достал из барной стойки две бутылки пива. Он не знал, стоит ли понижать Юлию градус, и в том, что тот будет пить, тоже не был уверен, но типа... жест вежливости? Если бы Юра только знал.       Он сел рядом, уткнувшись взглядом в затылок Онешко, а, когда Юлий не подал признаков жизни, Юра ткнул его холодным горлышком бутылки в щеку. Юлик поерзал, но всё же сел.       — Ну?.. — протянул Юра, ставя бутылку на стол. — Богом клянусь, если ты продолжишь сидеть с этим скучным ебалом, я тебя на эту бутылку и усажу. Возможно, на обе сразу.       — Ты не веришь в Бога, — отстранёно пробубнил Юлий, и Юра словил его на совершенно безэмоциональном, пустом взгляде.       Он выдохнул.       — Разве ты притащился ко мне в пять утра, чтобы обсудить мою веру в Бога, Аллаха, или черт знает, кого ещё?       — Да я это... расстался... со своей. Точнее, она меня бросила.       Юра удивленно поднял брови, потому что вот эту вот Юлий, ну, вроде любил. Вроде там любовь как в сериале. Юра не разбирался в этом всем, но ему всегда хотелось верить, что, ну, вот с этой вот всё будет серьезно и хорошо.       Вообще, у Юры в голове не укладывалось, что какая-то девчонка могла кинуть Юлия. Красивого, смешного, богатого Юлия. Это даже звучит абсурдно!       Юра почесал затылок.       — Да в смысле? — Хованский растерянно говорил в пустоту впереди себя и видел боковым зрением, как Юлик пожал плечами.       Юра не понимал. Вообще не понимал ничего, когда дело касалось Юлия. Казалось, здесь был бессилен даже Господь Бог.       — Это уже сотая!       — Ты что, считал?       — Нет, я заебался, и по ощущениям она, как минимум, сотая! Ты что, их всех любил? Ты реально, что ли, страдаешь?       — Вообще-то, нет.       Юлий потянулся под обескураженный взгляд Юры к бутылке пива. Он не пил и сейчас просто разглядывал этикету.       — Ай'м сори, но какого хуя, Юлик?       Онешко поднял взгляд на него, и Юра растерялся окончательно. Он не мог сказать, что Юлик выглядел хорошо. Казалось, он действительно в этот момент был несчастлив. Даже отчаян — если такое вообще применимо к нему. Юра ощущал это — он всегда чувствовал Юлия, и вряд ли сегодня могло быть исключение, так уж у них повелось. И поэтому он не мог обвинить Юлия в его инфантильности и желании заебать Юру своими ночными приходами.       Юлию действительно было плохо.       Но Юра понятия не имел, почему.       — Слушай, если тебе реально на них всех плевать, то почему тебе...       «больно»       Юра замялся, потому что это слово показалось ему каким-то громким. Не то чтобы он насколько умалял чувства Юлия, но такие заявления следовало бы обдумать, а не кидаться ими прямо в лицо.       — Плохо?       Юра кивнул. Это звучало менее броско и более лояльно. Хотя глядя на Юлия, Юре что-то подсказывало, что нет, не лояльно.       Юлик тяжело выдохнул и зарылся рукой в волосы, взлохмачивая. Он отложил бутылку в сторону и смотрел в пространство перед собой. Онешко нервничал, будто собирался сказать что-то очень важное.       Но в итоге он не говорил ничего.       Юра лишь понимающе кивнул и включил первый попавшийся канал. Какой-то боевик.       Юлик залез на диван с ногами, уткнулся подбородком в колено и создал вид заинтересованного просмотра. Юра смотрел на него и понимал, что нет, кино он не смотрит. Его взгляд будто не здесь.       Хованский открыл бутылку и молча пил, пялясь на экшен-сцену. В итоге он переключил канал, попадая на какую-то музыкальную херню, но это ему нравилось почему-то чуть больше.       Юра сказал:       — Не расскажешь?       Юлий покачал головой.       — Не доверяешь?       — Не знаю, как. Понимаю, что это со стороны выглядит, как какая-то сопливая мыльная опера, но я...       — Не надо. Не оправдывайся.       Юлик лишь кивнул и снова уткнулся пустым взглядом в экран телевизора.       В итоге он заснул прямо так, и Юра лишь накинул на него плед и ушел в свою комнату, намереваясь отоспаться до двух часов дня.       В конце концов заснуть Хованский так и не смог.       После такого Юлия все время оставалось какое-то послевкусие, томительное ощущение недоделанности, желания излечить его ото всех бед, но Юра понятия не имел, как он должен был это сделать.       Юлик был несчастен. Но дело было далеко не во всех девушках. А в чем именно, Юра не знал.       В девять утра из гостиной послышался шорох. А потом дверь закрылась и наступила кромешная тишина. Такая, что Юра боялся даже своего дыхания.       Но все нормализовалось.       К вечеру Юлик опять пришел — только уже веселый, с уложенной прической и таким лицом, будто ничего не было и он в порядке. Хованский ощущал, конечно, что ни черта не в порядке, но Юра не мог и не хотел давить на Юлия, поэтому ему подыгрывал.       Юлий растягивался в самой очаровательной улыбке на камеру, и Юре становилось неуютно, потому что он ловил себя на мысли, что сейчас его улыбка — прекрасна.       Серьезно.       В своем отчаянии Юлий улыбался действительно красиво, и ему даже не хотелось верить, нет. Тут не было вопроса веры; исключительно факт того, что Юра засмотрелся им.       Но Юлий был несчастен.       И поэтому Юра ощутил себя паршиво.       К концу ролика Хованский заметил пришедшее Юлику сообщение. Юлий смахнул его и не ответил — ни тогда, когда они закончили съемку, ни тогда, когда они договаривались о следующем выпуске.       Юра поглядывал на телефон Юлия, потому что он знал, что ему писала та, от которой вчера тот пришел убитым. Онешко словил его на этом взгляде и сказал:       — Она хочет помириться. Но я ей уже сказал, что не хочу. Не понимаю, почему она до сих пор пишет.       Юра понятливо кивнул, хотя на деле ничего не понял.       Он выдержал небольшую паузу и все-таки спросил:       — Так ты расстроился не из-за расставания?       Юре казалось это очевидным, но он все равно уточнил. Сам не знал, для чего.       Для себя ли, для того, чтобы чем-то разбить застоявшуюся между ними паузу. Юра не знал. Да и не сказать, что стремился узнавать.       — Нет. Это... не объяснишь.       Юра покачал головой. Он сказал:       — Ты не хочешь объяснять.       Хованский, казалось, буквально почувствовал то, как Юлик замялся, как ощутил себя неловко, поэтому он тут же сказал:       — Но хорошо, что мне все равно.       Ложь.       Они оба знали и понимали, что это было враньем, но это — то необходимое, что значительно облегчило недопонимание между ними — которое зародилось ещё от первого взгляда друг на друга. Но сейчас оно заметно ослаблялось, пусть и временно, потому что обезболивающее лишь снимает симптомы, но не лечит.       Юра уже этому выучился.       И это было тем, о чем он постоянно жалел.       Они договорились о следующих встречах, и Юлий опять ушел.       Юра остался сидеть у монитора, оперевшись о руку и нахмурившись.       Он ощущал, что что-то было не так.       Вообще-то, не так было всегда, но сейчас от Юлия будто сквозило этой недосказанностью. Он хотел ему что-то сказать — ещё с сегодняшней ночи — но почему-то молчал.       Юра не обиделся, потому что он прекрасно знал о том, как бывает сложно подобрать слова.       Если бы у него прямо сейчас спросили, что он думает о Юлике, то Хованский бы промолчал.       Потому что он не смог бы подобрать слов, но — Юра чувствовал. И если бы только можно было как-то это из себя вычленить и обременить названием, он бы обязательно так сделал. Но Юра не мог.       Единственное, что радовало, так это факт того, что не Юра был причиной страданий Юлика. Такого Хованский бы просто не вытерпел. Он не мог никак красиво обозвать свои чувства, но они были близки к отцовским, и вряд ли бы Юра смог просто спокойно принять то, что по каким-то причинам он заставляет Юлика чувствовать себя так.       Не сказать, что это значительно облегчало его терзания по поводу Юлика, но так хотя бы дышалось легче.       Вроде.       Не то чтобы Юре вообще было знакомо понятие «дышать нормально», но он, по крайней мере, читал об этом.       В очередную дегустацию вина Юлик Юре казался слишком расслабленным и даже свободным от рвущего его отчаяния. Хованский следил за ним и не мог скрыть улыбки, потому что Юлик будто счастьем светился и этим хотелось любоваться.       Юра рад за Онешко — искренне и по-настоящему. Вслух он об этом, конечно, не говорил, хотя в своих чувствах отчего-то чувствовал себя одиноким.       Они ещё сидели втроем после выпуска, и Юлик любовно присасывался к бутылке — какими усилиями Мотор отбил для себя попробовать, Юра не знал. Но сам лишь молчал, наблюдая за этим.       Со стороны он ощутил себя отцом двух детей, которые дрались за игрушку.       Правда, это были не дети, а взрослые люди. Да и дрались не за игрушку, а за вино.       Юлик оставался самым счастливым, когда Мотор уехал.       Он налил себе ещё вина, а после поднял внезапно серьёзный взгляд на Юру. Тот аж напрягся невольно, потому что это было... странно. Но Юлий тут же разулыбался, и Юра выдохнул.       Юлий был пьян и, вроде, счастлив, значит, Юра тоже был счастлив.       Ему ничего в этом мире не надо, только счастливый Юлий.       Он знал, что завтра все повторится, все вернется на свои места, он знал, что Юлию снова будет плохо по неизвестным ему причинам. Он знал об этом, и это не дало ему полностью расслабиться, но Юра искренне пытался максимально налюбоваться моментом, пока Юлий счастлив.       — Будешь? Тут немного осталось, — Онешко поднял бутылку, едва взбалтывая в ней жидкость.       Юра покачал головой. Пить ему и вправду не хотелось. Ему достаточно эмоций. Ему больше не надо.       Юлий пожал плечами и допил до конца.       — Что, вкусное? — Хованский забрал из чужих рук бутылку, отставив её. У Юлия лицо едва покрасневшее и взгляд, кажется, расфокусированный. Кажется, он действительно пьян, и это даже немного умиляло Юру.       — Да нет, обычное, — Юлик допил содержимое стакана и едва поморщился от выпитого. — Просто.... прикольно.       — Ты смотри, аккуратнее, у меня так же начиналось.       Юлий лишь ещё раз поморщился, отставил стакан и откинулся на диван, вытягиваясь.       Юра молчал. Отвел взгляд куда-то в сторону, нахмурился едва, губы поджал. Из горла рвались слова, но он не был уверен, что они должны быть озвученными. Хованский волновался о Юлие — это правда. Юра ощущал себя отцом подростка, у которого очень сложный период и все эти подростковые припизди, в которых он не разбирался.       У них разницы в возрасте почти и нет-то, но Юра все равно ощущал между ними эту странную пропасть, и не сказать, что только лишь эмоциональную.       Юра любил Юлика. Как сына.       Он чувствовал и знал, это не было для него тайной. Юра давно смирился с этими чувствами, хотя и ощущал что-то ещё сверх всего, чему названия не было. Казалось, таких слов просто ещё не придумали.       В итоге, Юра сказал:       — Всё еще не подобрал слов?       Юлик резко выпрямился, смотря Юре в глаза. Его взгляд сейчас едва отображал хоть какие-то эмоции. Юлий казался сейчас таким потерянным и, вместе с тем, счастливым, что Хованскому даже не по себе стало от такого контраста.       — О чем ты?       Юра тяжело выдохнул, вновь отводя взгляд. На деле, он не знал, отыгрывал ли Юлик, пытаясь отойти от темы, или действительно не понял его.       Вообще-то, это было извечным — то, что Юлик не понимал его.       — О твоем психическом состоянии, конечно же. Я не уверен, что ты в порядке.       Юлий тяжело выдохнул. В итоге снова оперся локтями о колени, ссутулившись. Будто пытался так чуть-чуть отдалиться от Юры. Либо он не чувствовал себя таким же уверенным, как прежде.       — Это... странно. Не знаю. Это не то, о чем можно говорить вслух.       — Ну не знаю, напиши мне в вотсап.       — Юра.       Хованский пожал плечами на укоризненный взгляд Юлика.       Он и так неизвестно сколько дожидался хоть какого-то пояснения состояния Онешко, и сейчас его так нервировал факт того, что Юлик просто отмазывался тем, что о таком не говорят.       — Ощущаю себя мужиком, который пытается выловить рыбу в луже, — Юлик сказал, рвано выдохнув. Юра на это понятливо кивнул — сейчас он действительно разделял эти ощущения и примерно понимал, о чем тот. Единственное: Хованский не знал, о чем конкретно говорил Юлик.       Некоторое время они молчали, и Юлий уже не выглядел таким счастливым — за это Юра ощутил себя виноватым. Он повел плечом и хотел было перевести тему, как Юлий сказал:       — Мне кажется, что мне не нужны... они. Девушки. Мне кажется, что мне нужно...       — Быть одному? Ну, это норма...       — Мне нужен ты.       Юлик был пьяным — это то, о чем напомнил себе Юра в первую же секунду. Он пьяный, и то, что Юлий говорил, возможно, далеко от правды. Юлик пьян — Юра твердил это про себя с несколько минут, пытаясь вникнуть до конца в этот факт.       Но Юлик сказал:       — Я люблю тебя, Юра, понимаешь? И я..       — Я тоже люблю тебя.       Юра говорил это как само собой разумеющееся, и он заметил, как плечи Юлика опускались.       Онешко тяжело выдохнул и чуть опустил голову, смотря вниз. Он грустно улыбался. Юлик знал о том, что Юра его любит. Он не мог его не любить.       А ещё Юлик знал, что он не так его любит.       Не так, как нужно было Юлию, чтобы перестать ощущать все эти терзания.       — Да. Точно. Мы друг друга любим. Мы же друзья. Мы отличные друзья.       Голос Юлия звучал так, как звучал бы выключенный свет. Внезапным опустошением, темнотой, безразличием, полным непониманием всего, что происходит рядом.       Юра даже немного корил себя в том, что не дал Юлику высказаться, хотя сам вытягивал из него объяснения черт знает сколько.       Он знал, что скрывается за Юликовым «люблю». Что тот имел в виду, когда говорил, что он нуждается в нём.       Юре все прекрасно известно, но он не желал слышать то, что действительно хотел сказать Юлий. Потому что это означало бы ответственность. Это означало то, что...       Юра был виновен в отчаянии Юлика.       Только осознание этого пробило Юру до того, что буквально пальцы окаменели. Он осознал все в одну секунду, и это не было самой приятной мыслью. Хованский напряженно сглотнул.       Он не понимал, как это работает и работает ли вообще. Как Юлик мог видеть в нем... Да как Юлик мог видеть в нем хоть что-то?!       Юра даже не рассчитывал в плане Юлия на ответную взаимность в собственных чувствах. В родительских чувствах.       В чувстве добра, теплоты от взгляда на него. В чувстве надежд на то, что он сейчас счастлив и все хорошо.       Хованский не надеялся, да и не хотел, чтобы у Юлика были такие же чувства, потому что это все значит лишь одно — ответственность. Юра не готов был начинать что-то такое, или терпеть, или перенимать. Юра не был готов, и он не хотел.       Но сейчас Хованский сидел на одном с Юликом диване и знать не знал, куда себя деть.       Он не любил Юлия так.       Это же просто неправильно! Юлий ребенок, его нельзя любить так.       Это неправильно.       Это нельзя.       Это не так.       Юра слабо покачал головой, и на этом жесте его словил Юлик, удивленно приподнимая брови. Юра сглотнул и попытался улыбнуться, но у него лишь дернулись уголки губ и все пошло крахом.       Он не мог ответить тем же Юлию.       Он не хотел таким ему отвечать.       И поэтому ощущал себя виноватым.       А потом Юлий ушел. Аккуратно закрыл за собой дверь, оставил свой запах, что пульсировал в самой голове, и ушел. Юра ощутил в этом действие правильность и от такой мысли ему стало неловко.       Он ощутил облегчение, и, осознав это, ему хотелось кричать. Он ощутил облегчение, и тут же — омерзение от самого себя.       Юлию было плохо, а Юра... а он был причиной.       Тогда и сейчас.       И, ощущая с его уходом лишь чувство облегчения, Юра понял, что он явно был просто омерзительным в этом чувстве.       Хованский тяжело выдохнул, а после так же глубоко вдохнул. Застывший в воздухе легкими нотами запах Юлия резанул рецепторы, и Юра, как будто током ушибленный, дернулся.       Он воровато огляделся, а после откинулся на диван, запрокидывая голову.       Всё это казалось каким-то сюрром, фантасмагорией, не правдой.       Юлий не мог его любить. Юра всегда считал, что Онешко заслуживает только самого лучшего, а если вы откроете список «самое лучшее», то Юру вы там не найдете. Даже на последних позициях.       Потому что Юра отвратителен в своем существовании, мыслях, действиях, и единственный в нём свет — та искренняя, теплая любовь к Юлию.       Любовью к Юлию, которую сейчас он хотел вытравить, потому что это было невыносимо.       Это было неправильно.       Юра предпочитал об этом не думать. Он собрал вещи, вызвал такси и уехал.       Дома легче не стало, и Хованский снова не смог заснуть. Провалялся в постели, ворочаясь с одного бока на другой, изредка проверяя вк, постоянно находя там Юлия онлайн.       Тоже не спал.       Тоже мучился.       И Юра знал, что он — единственная причина этому.       Хованский хотел бы, чтобы Юлий был счастлив. Это было единственным, чего он хотел. Но Юра же и был единственной преградой к его счастью.       ну и как он должен был себя ощущать?       Лично сейчас Юра ощущал себя отвратительно. И он не знал, нужно ли было с этим что-то делать. Хованский хотел бы дать время и себе, и Юлию. Юра хотел бы верить, что за время бы все прошло и им обоим стало легче, но ещё знал, что Юлий такой уже слишком долго. И им не хватит даже нескольких месяцев, чтобы начать все с начала.       Юра смотрел в потолок и прикрыл глаза ладонью.       Это было смехотворно, и его буквально рвало этой дрянной любовью.       "— я люблю тебя.       — я тоже".       Вот она, их взаимность — полное недопонимание.       Вот она, их любовь — полное отторжение, нежелание выслушать, нежелание помочь.       вот такая у них любовь       никакая.       Абсолютно разная, абсолютно антонимичная, сжирающая их обоих, если не с самого нутра, то обгладывающая кости.       Вот чем была их любовь.       Разительная во всем, находящее схожесть лишь в одном — она их убивала.       Это было неправильно. И Юра не знал, что ему делать. У них едва заметная разница в возрасте, но Хованский почему-то чувствовал себя обязанным всё это решить. Потом он понял одну вещь — он не сможет. Просто потому, что не знает как.       Юра решил делать вид, что ничего не было. Решил делать вид, будто он и впрямь не понял, о чем говорил Юлик, когда в воздухе повисло это железное, до ужаса тяжелое «ты мне нужен».       Юра шмыгнул носом.       Юлик тоже ему нужен.       Но не так.       По-другому.       Кто бы мог подумать, что отцовская любовь в ответ на другую любовь может быть намного хуже не взаимных чувств. Юлик явно находил в Юре отклик, но не тот. Мало желать ответных чувств, нужно уточнять их подробнее, потому что на выходе можно получить абсолютно не то.       Юра оставил все это и притворился дураком.       Поэтому утром он пишет:       «заеду к тебе завтра на студию к часам пяти».       Юлик после прочтения сообщения молчал минут пять. Всё это время Юра напряженно пялился в экран мобильника.       И Юлик написал:       «ок».       Юра подумал: пиздец.       Подумал это с истинным испугом и ужасом внутри себя. Он пытался казаться дураком. Он пытается делать вид, будто все нормально, но реальная ситуация точила о его горло когти и это так неприятно, Господи. Едва ли у Юры есть силы это терпеть.       Перед тем, как зайти в его офис, адекватность в Юре прошептала:       покажи мне беспристрастность.       Юра думал: «Господи, я тебе что, судья, какое беспристрастие, когда он меня любит»       Адекватность сказала:       покажи мне спокойствие.       Юра тяжело выдохнул и открыл дверь. Они тут же встретились взглядами, и худшее, что мог бы сделать Юра — это улыбнуться. Потому что это издевательство. Над ними обоим.       И Юра, конечно же, улыбался.       Юлик улыбался ему в ответ.       Адекватность в Юре сказала:       он хочет сломать тебе хребет.       Юра едва скрыл раздраженный выдох, потому что он не тупой. Хованский и так все увидел и понял. Юра не тупой, поэтому он осознал, что их дальнейшее времяпровождение выходило ужасно натянуто, и невольно орал громче и больше обычного, потому что его трясло внутри. От волнения, немого страха, недопонимания, незнания того, что ему нужно было делать.       У него болела голова от собственного крика, и он пытался чуть сбавить обороты.       От Юлия слышны шутки через раз, и чаще всего они несмешные. Эту ситуацию надо срочно спасать, и Юра пообещал себе, что к концу выпуска они обязательно поговорят.       Адекватность сказала:       покажи мне мужество.       К концу ролика Юра, не говоря ни слова, ушел, наспех надевая на себя джинсовку.       Адекватность сказала:       ты долбаеб.       Юра поджал губы.       Он не тупой, поэтому он знает это.       Ему обидно, что их некогда отличная дружба рушилась на глазах. Им сложнее говорить, им сложнее слушать друг друга, даже в глаза смотреть стало невозможно. Юре обидно, что Юлик больше не придет к нему в три ночи со своей выдуманной драмой. Юре обидно, что это эфемерный финиш их взаимоотношений, и его накрывала паника.       Он не хотел быть виной этому. Он в принципе этого не хочет.       Юра любит Юлика. Правда любит, и он не может просто так это терпеть и делать вид, что он дурак.       Потому что он не дурак.       И он всё понимал. Проблема в том, что не знал всего, и основное его незнание заключалось в том, что Юра понятия не имел, что должен был делать.       Он хотел написать ему.       «Мне жаль, что все так вышло. Мне жаль, что я начинаю вести себя как придурок, но это не из-за вчерашнего диалога, а потому что я придурок. Я бы хотел остаться друзьями. Ты мне дорог».       Но в итоге он написал ему:       «мне жаль»       Он печатал: «ты мне доро...»       А потом все стер.       Это «мне жаль» наверняка встало Юлику поперек горла. Юра знал, что кинул это дрянное «мне жаль», как собаке кость. Он знал, насколько это вышло неловко и не в тему. Юре жаль, а толку-то Юлику от его «жаль»; Юлию тоже, наверное, жаль, но это же ничего не изменит. И он хотя бы об этом не пишет.       Юра смотрел на это сообщение и начинал сомневаться: а может он реально тупой?       Юлик написал:       «мне тоже».       Юра фыркнул. Это он знал. Это он прекрасно знал.       Юра отправил:       «надеюсь, мы продолжим снимать реакты нормально?».       Юлик ответил:       «только если ты не будешь орать мне на ухо».       У Юры рука дернулась для того, чтобы написать Юлику, что он его любит, но он резко отшатнулся, как от огня. Не потому, что писать о таком Юлику было бы неправильно, а потому, что он уже так часто повторил в своей голове это чертово «люблю», что сам засомневался — а любит ли?       Любил бы, не заставил бы страдать. Он бы помог. Он бы смог помочь.       но он... не делает ничего.       Юра поджал губы, засунул телефон в карман и пошел вперед. Он не вызывал такси. На улице прекрасная летняя погода. На улице уже темно, и Юра выдохнул, давая себе время для того, чтобы привести мысли в порядке.       Дома Юра задумался ещё раз о том, что это как-то не по-настоящему. Он правда больше чем чего-либо другого хотел, чтобы Юлик был счастлив — потому что, казалось, он был этого достоин — но, боже, разве ж это любовь? Это человечность в Юре живет, но почему же, желая ему хорошего, он сейчас делает все, лишь бы Юлику было не хорошо?       Казалось, Юра будет счастлив, если они действительно ничего не разрешат между ними. Если он оставит Юлика в подвешенном состоянии. Если это действительно было правдой, то Юре от этого становилось мерзко. По-настоящему мерзко.       Он не знал, куда от этого деться.       И он заснул с этой мыслью.       Они больше не разговаривали о своих чувствах, и все, вроде как, наладилось. Юлик по-прежнему несчастен, а Юра... Юра был не уверен, что любил его хоть в какой-то момент своей жизни.       Юлий вздрагивал от каждого их случайного касания. Юра смотрел на это с сожалением чисто из вежливости. Пока однажды Юлик не схватил его под локоть и не зашептал буквально на ухо:       — Мне твоя жалость не нужна, хватит.       Юра улыбнулся на это — даже не судорожно. Просто улыбнулся и кивнул.       После этого он действительно не позволял себе ни одного этого жалеющего взгляда. Но Хованский не был уверен, что это хоть как-то облегчало состояние Юлика. Скорее всего, его это просто унижало, а Юра хороший друг (наверное), поэтому готов идти на уступки.       Юра знал, что будет счастлив, если Юлик спасет себя сам, потому что Юра в этой теме бессилен, и ему не нравилось испытывать те чувства, что переполняли его при разговорах с Юликом.       Юлик должен спасти себя сам. Юра не может ему помочь.       Хованский не понимал с каждым днем все большего. Казалось, он даже не мог разобраться со своими чувствами. Мыслями. Ни с чем. Это было куда сложнее, чем могло показаться.       А потом появилась она:       сто первая.       И Юра почувствовал себя разбитым.       Она была невероятна, и Юра сам хотел бы в неё влюбиться. Казалось, он даже это невольно сделал. Юра ловил себя на постыдной мысли о том, что Юлий её недостоин.       Её звали «Даша» и она была... мало сказать, что она была красивой. Нет, говорить о Даше, что она «красивая» — неуважение к ней.       Потому что Юра видел, что с ней Юлик что-то чувствует кроме дикого отчаяния.       И с этим же осознанием где-то меж ребер у Юры зародилась прожорливая тварь, которая царапалась, кусалась, разрывала ему грудную клетку.       Которая точила о него когти изнутри.       У Даши едва взгляд безразличный, Юре даже казалось, что пустой, но, боже, как она улыбалась — неудивительно, что Юлик начинал чувствовать себя счастливым с ней.       Она улыбалась, и счастье невольно расцеловывало твои руки.       Вот чем была её улыбка.       Юра должен быть рад за Юлика, но он не мог. Потому что эта тварь внутри него буквально разрывала, дожирая последнее человеческое, оставляя только гниль и то, что не пригодно для употребления.       Даша была невероятна, а Юлик счастлив.       А Юра несчастен.       Они будто поменялись ролями буквально за один день, и теперь Юра понимал Юлика слишком досконально, чтобы это могло сойти за норму. Юлик был не просто несчастен. Он страдал.       И Хованский понял это только сейчас.       Где-то глубоко внутри Юра наделся, что Юлик вот-вот придет к нему ночью — расстроенный, перебитый, без сил. Он так сильно надеялся на это, что вскоре стал понимать, что в своем желании он хотел Юлику зла. Он желал ему боли. Страданий.       Юра буквально начинал терять рассудок, потому что не понимал уже даже себя. Он видел, что Юлик был счастлив, но едва ли это могло быть настоящей правдой. Он видел в движениях Онешко легкость, звонкость его смеха, открытость взгляда, и в то же время Юра замечал что-то ещё кроме.       Будто в Юлике любовь к Юре не вытравилась, будто осталась, и он просто нашел в себе место для любви к Даше.       Что ж...       Хованскому просто оставалось радоваться тому, что он хотя бы действительно её любил.       И тому, что Юлик, по крайней мере, думал, что был счастлив.       Хоть это и было обманом.       Юра это знал. Чувствовал. Понимал.       И его выворачивал наизнанку факт того, что Юлик просто занимался самообманом и не видел очевидного. Не понимал очевидного. Не хотел понимать.       И Хованский не знал, должен ли был с этим что-то делать.       По крайней мере, Юлик думал, что счастлив. По крайней мере, он любил Дашу по-настоящему, и Юре все больше начинало казаться, что он не переживет, если они с Дашей поссорятся.       Желание прихода Юлика в два ночи убитым и покалеченным, стало отступать, и на замену ему к Юре начинало приходить понимание, что единственное счастье, о котором он знал, которое видел — это были Юлик с Дашей. Только они.       То, что раньше Хованский видел на постерах, в рекламе, в кино — это все обман.       Теперь он видел Юлика с Дашей и буквально чувствовал это счастье. Юра не переживет, если они расстанутся — это осознание наконец заполнило его полностью и он перестал желать Юлию страданий.       Но глядя ему в глаза, Хованский понимал то, что Юлик так и не смог отпустить свою любовь к Юре. Просто не смог её вытравить. И Хованский видел это в его взглядах, в его касаниях, меж слов и в этой тишине. Юра это участвовал. Знал. Понимал.       Юлик был как открытая книга, которая не нуждалась ни в пояснениях, ни в сносках.       Только по каким-то причинам Онешко не мог прочитать сам себя. Не мог осознать очевидного.       Поэтому он лишь думал, что был полностью счастлив. Едва ли это могло бы быть правдой. Нет. Это было обманом, но нельзя было сказать, что счастье в Онешко действительно отсутствовало. Нет, Боже, конечно же нет, но это было...       неправильно.       Юлий был должен любить только Дашу. Отдавать ей всего себя, всю свою нежность и любовь. То, что делала для него сама Даша. Он не должен был даже допускать в своих жестах или касаниях едва промелькнувшую там нежность.       Нет.       Ни в коем случае.       Иначе Юра опять ощущал себя виноватым в отсутствии абсолютной искренности между Дашей и Юликом.       Он хотел, чтобы она была счастлива.       (хотя Юра уже выучил, что за его пожеланием счастья всегда кроется что-то ужасное).       А потом Юлик пришел в три ночи. И Юру пробило до холодного пота. С каменным лицом он пропустил его внутрь и не задал ни одного вопроса. Хованский просто закрыл дверь и посмотрел на Юлия. Как тот стаскивал обувь, куртку и пошел в гостиную.       Юра ощущал дикое чувство дежавю, и он вспоминал о последней их такой посиделке. Она была такой простой и легкой. Такой правильной. А сейчас он даже рта открыть не мог — потому что какая-то странная, эфемерная тяжесть давила на него. Не давала дышать.       Они молчали. Переглядывались и молчали.       Юра, все-таки, не выдержал, и он сказал:       — Ну?..       Юлий поднял голову и посмотрел ему в глаза. Внезапно, Юра там не смог углядеть ни счастья, ни отчаяния. Они пусты. Абсолютно.       — Мы поссорились. Нет, не расстались. Извини, что приперся. Она к подруге, вроде, ушла, а я... я не мог оставаться один.       — Сходил бы в бар.       — Мне уйти?       Юлик смотрел на него своими глазищами, которые впервые не отражали ничего, и Юра лишь растерянно покачал головой.       Только сейчас до Юры дошло, что его глаза не отражали ничего, только по одной причине — Юлик не знал, что ему чувствовать.       Что-то такое ощущал Юра, когда осознал, что не любил Юлия.       И не сможет его полюбить.       — Почему... почему не Кузьма? Или Руслан? Или...       — Юр, ты сам себя-то слышишь? — Юлик усмехнулся так снисходительно, что этого вполне хватило для того, чтобы Юра ощутил себя неловко. Хованский растерянно почесал затылок. — Они не поймут, — шепотом.       — Юлик, я тоже тебя не понимаю.       Усмешка с лица Юлия не сползала, и он едва прищурился, лукаво глядя на него.       — Мне-то не ври. Сам себе можешь, но не мне. Я же знаю, что ты меня выучил так, как я сам себя не знаю. Ты так со всеми делаешь. Со всеми, кто тебе интересен.       Юра удивленно приподнял брови. Ему странно слышать что-то такое от Юлика. Было странно слышать что-то взрослое от него. Он проморгался и тяжело выдохнул, отводя взгляд.       — Поэтому ты меня бесишь, Юлик. Потому, что ты не понимаешь очевидного и ведешь себя... как ребенок.       Юлий пожал плечами, а потом поджал губы, будто бы это как-то могло его задеть, хотя Юра искренне сомневался в этом.       — Я знаю, что ты устал, Юра. Знаю, что ты пытался... сделать как лучше. Хотя насчет последнего я не уверен.       Слова Юлика заставили Юру удивленно поднять на него взгляд.       Хованский и вправду устал. Невыносимо, но не был уверен, что виной этому был Юлик, а не он сам. Юра не хотел обременять Юлия такой ответственностью — это было бы нечестно по отношению к ним обоим.       — Я пытался разобраться сам с собой, а не с нашими отношениями, Юлий, — пробормотал Юра, бесцельно пялясь куда-то сквозь него. Юлик лишь кивнул, в сотый раз дергая себя за шнурки на капюшоне.       — У нас нет никаких отношений, — Юлий опять перешел на шепот, будто боялся сказать нечто настолько очевидное в полный голос. — Только рабочие. Мы не друзья. Мы коллеги.       Юра сглотнул и заторможено кивнул. Это не было тем, с чем он бы хотел соглашаться. Потому что это было ложью. Они всегда были чем-то неясным, но были. Это больше, чем рабочие отношения. Это сильнее, чем дружеская привязанность.       Но в существовании такой связи были виноваты только они одни.       — Мне жаль, что тогда я соврал тебе о своей любви. Только потом я понял, что никогда тебя не любил. Мне кажется, эти слова... обременили нас обоих, — Юра тоже говорил на пониженных тонах, вкрадчиво слишком, посматривая за реакцией Юлика. Реакции от него не последовало никакой.       Онешко молчал некоторое время, обдумывал, а потом сказал:       — Я знаю. Я...       Он прервался. Видимо, так и не придумал, что сказать.       — Ты что-то хочешь мне сказать, да? — Юлик посмотрел в глаза и тяжело выдохнул.       Хованскому пришлось собраться с силами, чтобы сказать то, что хотел. Он знал, что это будет точкой невозврата. Он знал, но надеялся, что его предположение окажутся ошибочным.       — Просто хотел узнать, точно ли у тебя сейчас ко мне...       — Ничего нет?       — Да, — Юра кивнул и у него даже немного отлегло от того, с какой легкостью Юлий подхватил его слова.       Они бегло переглянулись, и Юра посмотрел вниз. Его мелко било дрожью, и он сам не знал, из-за чего это.       — Я не знаю, Юра, — голос Юлика сорвался на какой-то надрыв, отчаяние, и Юра вздрогнул. — Я знаю, что люблю Дашу. Больше жизни. Правда.       — Я знаю, Юлик, я знаю, — кивнул Юра, так и не решившись поднять на него взгляд, но его радовало, что он слышал такие теплые слова от Юлия о Даше.       — А ты... Я не знаю. Просто не знаю. Мне не по себе.       Последнюю фразу он сказал с таким диким отчаянием, что Юра даже ощутил на себе легкий налет вины за произошедшее.       — Может... может нам лучше бы не видеть и не разговаривать вне реактов? Никогда. Может, тогда...       — Тогда что?! — Юлик весь взвился, возмущенно глядя в глаза. — Блять, Юра, не делай вид, что ты знаешь лучше меня! Я уже понял, что о том, что нужно делать, ты не знаешь нихрена!       Юра лишь согласно кивнул. Он действительно ничего не знал, когда дело касалось динамики. Когда надо было действовать.       — Но это ненормально, Юлий. Я хочу, чтобы... Даша была для тебя единственным важным. Хотя мне и иногда кажется, что ты её не достоин, — краем глаза Хованский заметил, как Юлий вздрогнул, — но тебя и твоих чувств я не достоин ещё больше. Я не хочу, чтобы ты уделял мне хоть каплю внимания.       Юлик выдохнул сквозь зубы и нахмурился. Он сложил руки на груди и весь напрягся. Юра увидел, что тот зол. Онешко максимально зол, и то, как он бегал взглядом по комнате, лишь подчеркивало то, что в своей злости Юлий не знал, что сказать, потому что весь сконцентрирован на раздражении.       — Я хочу, чтобы ты получил нечто большее от своей любви к Даше. Я хочу, чтобы ты был весь в ней.       — Зачем?       Юлик говорил сквозь сцепленные зубы. Юлик говорил так, будто лает. Юре нужна небольшая пауза, и когда он выдержал её, то понял, что все его слова звучали как издевательство над Юликом. Над его чувствами.       Юлий хотел договорить, а Юра просто говорит ему, что «мне не нужны ни твои чувства, ни ты сам»       Юра все-таки сказал:       — Зачем? — он повторил его слова.       — Зачем мне это, если я хочу...       — Ты хочешь какую-то херню, потому что не можешь разобраться.       — Пытаясь выставить себя в плохом свете, ты не облегчаешь ничего, Юра! — Юлик всплеснул руками.       — Я не выставляю себя ни в каком свете. Я тот, кто есть. Ты ведь сам видишь, что я, — он тяжело выдыхает, прикрывает глаза и продолжает: — отвратителен.       Юлик нахмурился, едва подавшись телом назад, будто пытаясь отдалиться от Юры, хотя между ними и так была большая дистанция.       — Блять, Юра, ты не понял ничего.       Хованский поднял голову, смотря на Юлика. Он встретился с бешеным диким взглядом. Он встретился с тем, что Юлик зол абсолютно и полностью. Юре кажется, что тот ему вмажет, но не то чтобы он боялся этого. Ему было все равно.       — Какая разница, какой ты там мерзкий или нет, если мне хорошо, блять, с тобой! Это нормально! И не...       — Да, мне тоже хорошо с тобой.       Юлий пораженно выдохнул, когда Юра поднял на него взгляд и улыбнулся. Улыбнулся абсолютно пусто и радушно.       Он знал, что хочет сказать этим Юра.       Юлик знал, что он этим отзеркаливает.       "— я люблю тебя.       — я тоже тебя люблю".       Юра кричал ему сейчас в лицо о том, что он не хочет его понимать. Он кричал ему в лицо о том, что их чувства разительны и всегда таковыми будут.       Юлик оскалился, кидая краткое:       — Пошел к черту.       Юра растянулся в понимающей улыбке, когда Юлик подскочил и захлопнул за собой дверь.       То, что сделал Юра — издевательство. Это вывело из себя. Но Юра не чувствует своей вины, потому что он лишь продемонстрировал то, о чем говорил: о том, что он отвратительный.       его плечи опустились.       и наступила кромешная тьма       такая, что Юра слышал биение своего сердца.       После этого вечера они так и не помирились, негласно соглашаясь с предложением Юры о существовании их, как дуэта, только во время реактов.       И Юлик продолжал думать, что он счастлив.       А Юре... Юре приходилось быть несчастным, потому что Юлик не спас сам себя. А за Юриным желанием всего хорошего всегда кроется нечто ужасное, поэтому он не готов был помогать Юлику.       и между ними повисла эта самая тишина — в которой они боялись друг друга.

Probably gave you everything Наверное, я всё отдала тебе And took your life away И забрала твою жизнь. I put you on an aeroplane Я проводила тебя на самолёт, Destined for a foreign land Летящий к чужой земле. My hopes that you come back again Но я надеюсь, что ты вернёшься вновь, To tell me everything's Чтобы сказать, что всё Okay (eh, eh, babe, yeah) В порядке (эй-эй, малыш, ага)

.