И сладок плод Познания

      Меркуцио неуверенно коснулся обнаженного плеча, чувствуя все его напряжение, сухожилия и мышцы, окаменевшие, неподвижные и неподвластные слабому давлению его пальцев. И вся эта фраза с самого начала в корне звучала абсурдно и нелогично, глупо. В постели Меркуцио побывала, при самых благочестивых подсчетах, уж точно половина Вероны, поэтому не ему полагалось испытывать тут робость. Неизвестно, что вообще оставалось способным заставить его смутиться и покраснеть. К слову, наверное, как раз из-за этого они сейчас в покоях Тибальта, на до хруста свежих и расправленных простынях, еще ни разу не впитывавших пот разгоряченных, скользящих по ним тел. Наверное, они оба здесь как раз потому что впервые для них обоих происходящее — нечто серьезное. Между ними нечто серьезное.       Медленными шажочками, то ли пьянчужки из таверны, то ли трехлетнего малыша, они переходили от первой подростковой потасовки, обоюдной ненависти, подкрепленной дружбой Меркуцио с отпрысками Монтекки, от постоянных стычек — в иные отношения. Как в омут. Как будто их утянуло в очередную топь, но теперь это была не кровная вражда двух правящих семей, а сладкая истома. Нега прикосновений, изучения новых уголков собственных душ. Она сопровождалась неизменно зажиманиями по всем малость темным и неприметным углам итальянских улочек, которые словно строились для разгоряченных тайно влюбленных пар. Нет-нет-нет, не это слово, они никак не смели назвать свою привязанность, она опаснее вспыхнувшей между Джульеттой и Ромео страсти. Она должна оставаться покрытой самой плотной парчой тайны.       Кажется, Тибальт начинал понимать сестру, и не дай Боже обмолвиться об этом вслух. Он и новость о ее замужестве за горемычным Ромео воспринял похлеще удара кинжалом в бок… просто Меркуцио правда не умел молчать. Зато прекрасно умел отвлекать и залечивать случайно самим собой же нанесенные раны.       Изучение. Это была первая и самая восхитительная часть их отношений, настолько искрящаяся искренностью, что удивительно как-то прошло мимо посторонних глаз. Они изучали друг друга с первого шутливо случайного поцелуя, после которого Меркуцио грациозно был откинут в сторону, по случайности — точно в бочку с только выставленным вином. Эта забава помогла скрыть многое: отчаяние в глазах веронского шута, который клялся, что прямо сейчас на спор украл первый поцелуй могучего Кошачьего Царя. Растерянность Моретти, чьи губы впервые обожгло поцелуем мужчины. С того мгновения они узнавали все новое, как будто впервые встретились, хотя уже и пересекались взглядами, и частенько дотрагивались друг до друга в драке…       Нет. Так они правда касались себя впервые, открывая другому. Оказалось, что на самом деле не было каким-то откровением, но почему-то вызывало обоюдное недоумение, каждый из них был соткан из тысячи мелочей. Меркуцио не обращал на это внимания, когда пьяный лапал и тискал очередную довольную девицу на своих коленях. Тибальт не знал просто — его опыт ограничивался юношеским энтузиазмом, после чего племянник синьоры Капулетти как-то сам по себе замкнулся от прочих и возвел вокруг метафорические, однако довольно прочные баррикады. Женского внимания он недополучал не из-за какой-то духовной святости, просто… Как-то было не до того.       Теперь он по-новому узнал свое тело. Узнал, что буквально сходит с ума, когда Меркуцио обхватывает его грубые и мозолистые от постоянных тренировок пальцы, оказавшиеся вдруг поразительно чувствительными. Пухлые и влажные губы опускаются дальше, посасывают, ласкают изворотливым языком, который Тибальт рефлекторно пытается поймать и который легко проскальзывает меж подушечками. Аккуратные зубы слегка прикусывают, оставляют следы, и это уже мелочи Меркуцио –он не может не оставить частицу себя на своем Тибальте. Тибальте, который не знал, что от всего перечисленного так легко мутится перед глазами, и штаны становятся тесными до боли.       Меркуцио же, своевольному и неконтролируемому даже силой закона, нравилось, когда рука Тибальта зарывалась в его кудри, оттягивая назад, вынуждая беззащитно откинуть голову. Шея так и жаждала поцелуев, укусов, наливающихся багрянцем страсти и греховной близости. Тибальту чертовски непривычно, но еще Меркуцио нравилось, когда тот его слегка душил, прижимая к подушке, обездвиживая и полностью забирая контроль. Дальше ласк, завершающихся извержением и изнеможением обоих, они не заходили.       До этого дня. Потому что опять Меркуцио, потому что ему ужасно мало, а Тибальту ужасно страшно, пусть он и не то, чтобы как-то стеснялся своего тела. Просто соитие с мужчиной виделось ему смутно. Неправильно. Странно. Если говорить по существу, он вовсе не понимал, как сделать это таким образом, чтобы полученное сравнилось с уже изученным ими наслаждением. Но Меркуцио был уверен в своих намерениях и шел до конца. Потому он, после касания, успокаивающе поцеловал его плечо, шею, прикусил мочку уха, — еще одно из слабых мест, — прижался. Обнаженный к обнаженному, горячий, возбужденный, опять безрассудно пробравшийся во владения Капулетти посреди ночи только ради него одного.       И чуточку большего.       — Пока что будет так, я знаю, что ты против, но выползать с твоего балкона покалеченным мне судьбой не предсказывалось, — язвит делла Скала, целуя его со спины, все эти выступающие позвонки, лаская руками торс. — Потом сверху будешь ты, обещаю, просто поднаберешься сноровки хоть в чем-то, где я опытнее тебя….       Тибальта мало интересовало, откуда получил этот таинственный опыт Меркуцио, он соображал как будто через раз, между горячими поцелуями, выпускающими его руками, сильными, которые запросто разминали затекшие и одеревеневшие мышцы. Будь он действительно котом, он бы урчал и терся, как трется о него сейчас родственник Эскала, изводя обоих. У последнего созрел слишком коварный план довести их обоих до истомы, чтобы не было вовсе никакой возможности отказаться или сопротивляться своим желаниям. Пусть эта прекрасная ночь состоит целиком из порывов. Меркуцио укусил один из сильно выпирающих позвонков, ближе к основанию шеи, оставляя яркий кровоподтек и тихое, требовательное постанывание.       — Я понял, что ты не заткнешься даже в постели. Но может тогда скажешь что-то полезное? Кроме уже того, что ты советовал, и… — и будь проклята совершенно безлунная ночь, потому что Меркуцио не смог увидеть, как краснеет смущенный интимными подробностями Моретти! Будь у них побольше времени, поэт бы и сам озаботился надлежащей подготовкой, исключая совсем уж физиологические аспекты… но факт того, что Тибальт это сделал…       Дьявол. Дева Мария.       Тибальт сам виноват, что упомянул это, потому что Меркуцио не в силах справиться со своим разыгравшимся воображением. Он попросту опрокинул Тибальта вперед, вынуждая уткнуться лицом в подушки, подминая под себя его тело, мощное, которое запросто бы перевернулось обратно, если бы того захотело. Но Тибальт послушно прислушался к своим ощущениям, и не почувствовав никакого дискомфорта, замер. К тому же, так даже удобнее, чем сносить все мучительные ласки сидя, и уж явно для чего-то подобного они собрались сегодня, иначе он не смог бы обосновать унизительную процедуру, которой подверг себя добровольно пару часов назад. Меркуцио судорожно дышал куда-то в его макушку, упираясь напряженным членом точно ниже поясницы.       У Меркуцио были полуприкрыты глаза. Надо было немного времени, чтобы собраться с собой, не наброситься, не причинить вреда. Бессмысленно звучало причинение вреда в контексте взаимоотношений с Тибальтом, но в данном положении возможно многое, очень многое. Лишая партнера своего тепла, Меркуцио сполз чуть набок, опуская руку за край кровати, где находилась заранее подготовленная глубокая миска. Прохладное масло легко согревается в ладонях, и Тибальт не выказывал никакого сопротивления, когда густо смазанные пальцы скользнули в ложбинку меж ягодиц. Напряженное кольцо мышц едва пропускало самые кончики фаланг, от чего Меркуцио разочарованно, раздраженно фыркнул ему на ухо, снова прикусывая его кромку.       — Расслабься. Поверь, это будет приятным, просто позволь продолжить, либо гони меня ко всем дьяволам отсюда. Потому что с того самого бала я не могу думать ни о чем, кроме как о том, как мне хочется скрасить твое одиночество. Как мне хочется тебя, — Меркуцио не просто так звался болтуном и пустословом. По крайней мере, он умел убеждать и уговаривать практически любого, а уж тем более любовника, с которым у них настолько взаимная симпатия.       Да. Мысленно они назовут это так.       Сопротивление стало менее ощутимым, и пальцы протолкнулись в уже слегка разработанные мышцы, стараясь проникнуть как можно глубже. Зачерпнув еще масло, Меркуцио в спешке забыл о необходимости согреть его до комфортной температуры, и теперь вознагражден яростным шипением в подушку. И не мог сдержать улыбку от этой нежности, охватившей его — кроме холода, как выяснилось еще ранее, суровый Крысолов терпеть не мог щекотки, и все это так гармонично складывалось в его образ, что сердце предательски и любовно ныло. Пальцы, тем временем, уже почти свободно раздвигались на манер ножниц, позволяя протолкнуть к ним третий. Проникая глубже, Меркуцио нащупал ту самую точку, давление и трение которой позволяло получать удовольствие от процесса для совершенно не приспособленного к такого рода утехам тела. Тибальт хотел было что-то спросить, но, будто задохнувшись на полуслове, с сиплым выдохом уткнулся обратно в подушку.       Треклятые пальцы двигались все активнее, а он не находил слов, только поддаваясь им, елозя по смятым простыням истекающим смазкой членом. Меркуцио. Безумец. Вот уж кого нельзя было заподозрить в садизме, но он как будто специально тянет этот сладкий момент, когда тени сомнения исчезли и у Тибальта. Но при этом он ведь не меньше мучает и самого себя?       — Перевернись, — раздался с практически мольбой голос делла Скала, которому при всем желании нельзя было сейчас противиться. Впервые игра сугубо по его правилам, когда Тибальт и не думал вмешаться, наоборот, он заслужил вознаграждение в виде этого наслаждения. Оказавшись на спине, он поймал озорной взгляд зеленых глаз, пусть это и по большей части выдумки его воображения — у него не кошачьи глаза, а человечьи не настолько привычны к мягко окутавшему их мраку.       Меркуцио убрал пальцы, теперь смазывая оставшимся маслом член, не такой внушительный по толщине, чтобы Тибальт вновь напрягся и озаботился своим самочувствием на завтра, но длинный и чуть изогнутый. Слишком, кажется, длинный, чтобы принять его в себя целиком, и, прослеживая взгляд любовника, Меркуцио тихо рассмеялся себе под нос, покачивая головой. Упругие кудри двигались в такт этаким ореолом, как изображали у святых на иконах, вот только Мерк ни разу не святой. Даже близко.       — Не волнуйся, я знаю, что делаю. Тебе понравится, к тому же, — он наклонился, устроившись между чужих ног, как будто там его законное по праву место, прижимаясь кончиком носа к носу Ти. Молодому мужчине не помешало бы после выспаться, круги под его выразительно распахнутыми глазками прослеживались и сейчас, — я хочу видеть тебя. Хотя бы так. И чтобы ты видел меня.       Направляя себя рукой, Меркуцио медленно вошел наполовину, замерев в ожидании какой-либо реакции. Тибальт же сбивчиво дышал, одной рукой запутавшись в намотанной на кулак простыни, второй вцепившись в плечо склонившегося над ним партнера. Ощущения были…. Непривычные. Само, черт подери, собой. Странная наполненность, желание как избавиться от нее, так и продолжить — он помнил, что до той заветной точки и ее прямого массирования, посылавшего по всему телу нечто похожее на короткие электрические разряды, совсем немного. Неловко. Душно. Воздуха не хватало катастрофически, несмотря на широко распахнутые окна. Он расслабился еще сильнее, так и не почувствовав ничего сверх болезненного, и кивнул Меркуцио. И тот разом толкнулся до конца, получив свою порцию отборного итальянского мата.       — Аккуратнее, чтоб тебя…       — Нет, Тибальт. Сейчас — тебя, и просто прочувствуй это. Когда тебе не надо думать о долге, чести, о прочем, отпусти себя, наконец. Даже если ради этого придется почувствовать немного боли, — и Меркуцио продолжил размеренные толчки, дающиеся легко благодаря щедро вылитому маслу. Пошлые, влажные звуки единения двух тел. Прикосновения. Царапание спины и миллионы поцелуев в шею. Как только Тибальт прекратил шипеть, начав даже подмахивать некоторым движениям, делая их особенно глубокими и острыми по ощущениям, Меркуцио ускорил темп. Кровать поскрипывала, выдавала их с головой, неготовая к таким играм, но оба забыли совершенно обо всем. Капельки пота, своего и чужого, смешивались на груди в некий узор. Тибальт невольно поджимал пару раз пальцы на ногах — так слишком много новых, неизвестных ему ощущений и чувств, и кусал беспорядочно свои и меркусьёвские губы. Так как последний напрочь запретил ему закусывать костяшки своего кулака, то и дело отстраняя руку в сторону от лица.       Видеть. Поэтому он выбрал такую странную для соития мужчин позу… странную? Тибальт, к несчастью или же наоборот, не догадывался о всем, что выстраивалось в голове веронского шута. В какой-то момент он бережно подхватил одну его ногу под коленом, вынуждая закинуть себе на плечо, растягивая расслабившиеся от удовольствия мышцы, вынуждая раскрыться сильнее.       — Какого черта ты творишь?! Меркуцио! — яростный шепот Тибальта свидетельствовал только о его полнейшем смущении. — Мне неудобно, кусок дурачины, ты вообще…       — Я видел твою растяжку на тренировках, не неси чепухи. Должен же быть с нее прок? — и Меркуцио наклонился прямо так, не выходя, надавливая на что-то внутри Тибальта сильнее. С усмешкой отмечая, как нетерпеливо дернулся стоящий колом член последнего. — Просто почувствуй это.       Он сразу же вернулся к тому быстрому темпу, не давая ему привыкнуть к смененному положению: совершенно открытому, беззащитному, как когда Меркуцио позволял ему сжимать смертельно опасной ладонью свое хрупкое горло, доводя до границы исступления. Это не месть, не ответное удовлетворение, как «возмещение» полученного экстаза. Меркуцио как будто говорил каждым своим действием: смотри, на что способно это тело, натренированное, натасканное тобой тело, и что ты можешь потерять, отказавшись от этих возможностей. Каким-то чудом нога на плече Меркуцио не затекла, или Тибальт попросту не заметил этого, едва ли не срывая свой голос. Потому что. Меркуцио. Слишком. Знает. Куда, как, и знал он это все не по опыту с кем-то другим, просто успел внимательно изучить самого родственника Капулетти.       Взывать сейчас к Господу немного опрометчивый поступок, верно? Но Тибальт не может иначе, когда ладонь Меркуцио переместилась на его член и довела до закономерного финала за пару умелых движений — он и так был на грани, а теперь, сжимаясь, выгибаясь на постели дугой, вынужден чувствовать, как заполняло его семя самого наглеца, даже не подумавшего отстраниться. Белесое пятно на собственном животе. Неприятное ощущение ниже… но он не обратил на это внимание, тогда как Меркуцио вытер их обоих прямо белоснежной простынкой, насколько мог избавив от лишних следов, скинув после ту на пол.       Меркуцио свалился рядом, и несмотря на все напряжение, сковывавшее его еще минуты назад, Тибальт нашел в себе силы перевернуться набок, чтобы заключить в объятия этот комок недоразумения и самих по себе мыслей. После подобного Мерк обычно попросту засыпал, но не сейчас, — теперь он искоса поглядывал на любовника, то ли ожидая комментария, то ли радуясь произведенному фурору.       — Ти… — Меркуцио потерся щекой о его грудь, зная, что давно не брился и легкая щетина вызовет в том неприятное напоминание о щекотке.       — Я еще отыграюсь, паяц. Без твоих уловок, — отозвался Тибальт, утыкаясь носом в волосы, как будто вечно пахнущие травами, пряностями и вином. Но Меркуцио не торопился закрывать свои полные любопытства, можно было бы сказать детского, если бы не контекст ситуации, глаза. Тибальт обреченно вздохнул. — Да. Ты все сделал правильно. Мне понравилось, и…       — Я знаю, дурачина, я сейчас думал совершенно о другом. В тот последний момент у тебя было такое потрясающее выражение лица… Ты безумно красив, — и уже в привычной полудреме Меркуцио добавил, совершенно точно не вспомнив бы эти слова на утро. — Я счастлив, что ты мой.       Тибальт притворится, что не расслышал.       И Тибальт не признается, что он точно так же счастлив.