Cuts

Did you find it hard to breathe? Did you cry so much that you could barely see? You're in the darkness all alone And no one cares, there's no one there... (Перевод: Было ли тебе так больно, что становилось тяжело дышать? Плакал ли ты так сильно, что от слёз глаза едва видели? Ты во тьме совсем один, И никому нет до тебя дела, никого нет рядом...) The Script — Flares

Впервые Сэм понял, что их жизнь идёт наперекосяк в восемь лет. Когда отец пропал чуть ли не на месяц с выключенным телефоном, оставив их с Дином одних без какой-либо информации о своём местонахождении. Дин старался сохранять спокойствие, продолжая, как ни в чем не бывало, ходить в школу и валяться на кровати, смотря фильмы ужасов, а Сэм постепенно скатывался в тихую панику, не понимая, как брат может быть таким спокойным сейчас. «Расслабься, Сэмми, — улыбнулся однажды Дин после школы с банкой газировки в руке. — Отец просто задержался. Скоро вернётся.». И Сэм попытался ему поверить — правда, честно попытался, с двойным усердием налегая на учебу, чтобы хоть немного отвлечься, но мысль о том, что Джона нет уже намного больше месяца, мешала нормально концентрироваться на таблице умножения и дробях. Оценки из-за этого тоже подпортились. А когда прошло ещё несколько недель, заволновался и Дин. Хоть он и старался этого не показывать, но Сэм слишком хорошо знал своего брата, чтобы видеть его отчаянные попытки оставаться спокойным. Это же Дин. В свои двенадцать изображает из себя взрослого, храбрится и всегда готов трупом лечь, лишь бы с Сэмом все было хорошо. И, разумеется, он бы никогда не рассказал о том, что, да, ему страшно, что он тоже ребёнок, у которого надолго пропал отец — это выше его сил, а Сэм слишком умный для своих восьми, чтобы хоть как-то давить. Джон объявился через неделю тогда, когда уже и Дин был готов скатится в позорную панику; уставший, весь грязный и в крови, ввалился в номер, словно раненный волк, наконец добравшийся до своих волчат, и сразу же скрылся в душе. Сэм тогда спал, а Дин сидел за столом, с трудом сдерживаясь, чтобы не кинуться помогать — пока отец с трудом добирался до ванны, ему несколько раз показалось, что тот вот-вот упадёт. Когда Сэм проснулся, Джон уже лежал в своей кровати с забинтованными ранами и парой царапин на лице. Через два года Сэм понял, что его жизнь — это просто одна сплошная дорога с короткими остановками в затхлых облезлых мотелях, друзьями на пять минут и поспешно выученными темами в школе. И почти тут же, чуть ли не синхронно с этим осознанием, начались проблемы — Сэм ничего не мог с собой сделать, потому что он устал, потому что он — всего лишь ребёнок, и ему нужно что-то большее, чем жесткая кровать в дешевой комнате. Радость, друзья, школа, дом с уютным двориком и мама. Ему очень нужна мама, человек, которому можно было бы положить голову на колени и зарыться в тёплый живот, рассказывая, как кто-то из класса списал и получил хорошую оценку, а он, Сэм, — тройку. Конечно, Дину тоже можно было пожаловаться, рассказать о своих мыслях и чувствах, но Дин — это Дин: старший брат, мужчина в свои четырнадцать, весельчак с яркой улыбкой. И он не может дать того, что так отчаянно нужно Сэму. Максимум, улыбнётся мягко и скажет: «Сэмми, да не бери ты в голову этого придурка!» и все. А Сэму нужно было больше. И от этого как-то неожиданно и быстро началась депрессия. По крайней мере, спустя ещё год Сэм именно так охарактеризовал то, что с ним происходит. На тот момент они сменили около ста мест жительства, а Сэму от этого становилось только хуже; бывало такое, что от захлестнувшего с головой отчаянья он сворачивался под одеялом в калачик и, кусая кулак до крови, надеялся, что его судорожных всхлипов никто не услышит. На костяшках каждый раз оставались следы от зубов. В какой-то момент Сэм понял, что его тошнит от жалости, сочувствия и любви в свою сторону. Стыдно появляться где-то с Дином или с отцом, и выходить из очередного номера тоже ужасно стыдно. А от улыбок хотелось рыдать в голос, надрывая голос и легкие. Так хреново и плохо на душе никогда не было, и, видимо, это все отражалось на его лице, раз однажды Дин спросил, что с ним и в порядке ли он. «Нет! Нет! Со мной ни черта не в порядке! Я устал, Дин! Я больше не могу так! Мне плохо, мне просто плохо!» — Сэму хотелось крикнуть это так громко, что бы посадить к чертям голос, но он нашёл в себе силы лишь кивнуть с нечитаемым лицом и уйти в ванную, где запереться и заплакать; тихо-тихо, чтобы никто ничего не слышал, чтобы не заподозрил. Грудную клетку сдавливало так сильно, что было больно почти физически, слезы щипали глаза. Сэм плакал, сжавшись в калачик, больше десяти минут, не имея никакой возможности остановиться. В конце концов, он просто выдохся, обессилил, с трудом поднявшись на дрожащие ноги, облокотился на раковину и заглянул в зеркало. Только сейчас он понял, как же сильно он ненавидит себя — просто неистово, страшно, будто самого злейшего и заклятого врага. Сэму стало так противно и плохо от того, что он видел в отражении зеркала, что захотелось просто умереть, только не чувствовать этого. Но... ведь даже с осознанием, что Сэм легко может взять пистолет из большой чёрной сумки и выстрелить себе в лицо хоть сейчас, он не сделал бы этого — слишком мало сил. У него не хватит духу, а медлить в такой ситуации было бы опасно. Если его увидит Дин, или ещё хуже, отец — допроса и разбирательств не избежать. А что говорить в таком случае? Что устал? Или... больше не может? Сэму иногда казалось, да. Да, нужно рассказать, хотя бы Дину, про то, что с ним происходит, но от представления, как жалко это будет смотреться со стороны, выворачивало наизнанку, заставляя откинуть принятое решение. Он, сам не зная, что делает, взял в дрожащую левую руку острый перочинный нож, лежащий до этого в кармане — подарок брата на десятилетие — и прислонил к бледному запястью с выпирающими венами, надавил так сильно, что кровь тонкой струйкой потекла вдоль предплечья — и разом стало как-то легче, спокойней что ли. Лучше. Это было неправильно — Сэм отчетливо понимал, но уже не мог остановиться. От ощущения острой боли в руках он чувствовал себя сильнее, все тело — его. И он делал с ним все, что хотел почти год. А когда ему исполнилось четырнадцать, стал смелее; теперь шрамы иногда появлялись на боках и ногах. Тонкие, будто кошка поцарапала — глубже делать не решался, боясь не рассчитать. Конечно, приходилось терпеть жару в рубашках с длинным рукавом, но... так правда было легче, зато, запираясь в ванне, он мог вздохнуть спокойно — залезал под тёплый душ, брал перочинный нож и вводил по телу, оставляя красные разводы. И это просто сводящее с ума чувство доставляло удовольствие. Наверно, он просто псих, раз ему так хорошо от физической боли. Сэм знал, что Дин стал что-то подозревать — это было просто сосчитать по его взгляду и, разумеется, словам и действиям. Знал, что нужно быть осторожней, но без ежедневной боли от порезов становилось так плохо, что хотелось зарыдать в голос и свернуться калачиком на кровати. — Почему ты так часто запираешься в ванной, Сэм? — спросил однажды Дин, хмуря брови, и его голос казался слишком серьёзным, чтобы после вопроса последовала пошлая шутка. — Что-то случилось? — Нет. Все нормально, — Сэм нервно перебирал края своей потрёпанной рубашки, пряча глаза за длинной челкой и неловко буравя взглядом живот брата. Тот недоверчиво глянул на него: — Точно? Если у тебя есть какие-то проблемы — с ребятами из школы, например, или с учебой — мы можем поговорить об этом. — Я знаю, Дин, все хорошо. Сэму показалось смешным, даже ироничным то, настолько Дин предан отцу и семейному делу, так, что даже упускает возможность «проблемы» именно в этом. И ему вновь стало гадко от собственной слабости и сущности белой вороны в чёрной стае. Он не такой, как Дин и отец — значит, и нормальным охотником ему не быть. И спасать людей он не сможет. Черт! Сэм неосознанно сжал предплечье со свежей, не зажитой раной и закусил губу, повторяя про себя: все хорошо, все хорошо, черт возьми, даже если это не так. Для Дина — он всегда будет в порядке, для отца — тем более. И Дин тогда поверил. Или просто притворился, что поверил, но, по крайней мере, не доставал Сэма с расспросами и догадками. Возможно, внутри он каждый день задавал себе вопросы, но вслух — ничего, и Сэм был благодарен ему за это, потому что у него закончись адекватные объяснения своего поведения. Джона слишком часто не было рядом, чтобы заметить, что с младшим сыном что-то не так, а у Дина были долгие дни для этого. Зато шрамов стало значительно больше — Сэм не щадил своего тела, снова и снова проводя холодным лезвием по бледной коже, только ради этого минутного облегчения, когда тупая боль в груди отступает, а слезы на щеках высыхают красными дорожками. Только теперь чаще он делал это на переменах, чтобы не вызывать подозрений у Дина. Задыхался спазмами в горле, сидя на крышке унитаза, кричал беззвучно, вытирал потрепанным рукавом слезы и снова брал перочинный нож с блестящим заточенным лезвием, отчего ему становилось ещё хуже, тяжелее на душе. Уже хотелось просто завыть, больно упав на колени, сжаться в калачик и рыдать, рыдать, рыдать. Пока все слёзы не вытекут, а сил останется только беспомощно закрыть лицо мокрыми руками. Он так не может. Дин — может. Отец — может. А он — изгой, он — белая ворона. И что толку ровняться на брата, если Сэм слишком жалок, чтобы хоть немного походить на него? Он устал... слишком устал. Просто невыносимое дикое желание умереть захлестнуло с головой. Хотелось только выстрелить себе в голову, и сейчас, идя по мокрой от недавнего дождя дороге в мотель, он вдруг ясно осознал, что готов сделать это прямо сейчас. Слезы уже скапливались в краешках глаз — Сэм чувствовал уже привычное жжение от них, пытался вытереть лихорадочными, рваными движениями, а они — снова появлялись горячей влагой. «Ночью. Когда Дин уснёт. Проснётся только от выстрела!» — он даже не мог точно сказать, он ли об этом думает или демон в его голове. Это казалось сейчас чем-то неважным. Внутри скручивался комок страха от этой холодной уверенности, сердце отбивало дикий ритм, а телу требовалась новая боль. Сэм и так проклинал себя весь день за собственную тупость — умудриться забыть свой перочинный ножик в мотеле. Идиот. Весь день старые шрамы шелушились красной корочкой, кожа мучительно ныла, прося нового прикосновения к ней металла. А Сэму только и оставалось, что снова заглушать боль, закусывая кулаки и одежду между зубами, чтобы не издать и звука. Больше, чем умереть хотелось только вновь приложить лезвие к запястью, надавить сильно и ощутить, наконец, холодную боль. Сэм поймал на себя серьёзный взгляд брата, сразу же стоило войти в мотельный номер. Пришлось вновь отворачиваться, делать глубокий вдох-выдох и «весело» притворяться: — Хей, привет, Дин, я тут четвёрку по алгебре получил, — «только вычти из этой четверки два — и получишь правдивый ответ...» — Сэм, ты можешь мне ответить, что это? — Что? — наливающий себе воды из холодного чайника Сэм вновь повернулся к брату и... обомлел. В руке Дина озорно сверкал на желтом свете его перочинный нож. И все бы ничего, только вот он был в крови. В крови Сэма, черт! — Эм... ножик, который ты мне подарил, — попытался сыграть «дурачка» Сэм, вновь неосознанно хватаясь за левую руку и сжимая её. — Видимо, где-то забыл... — Не строй из себя придурка. Какого черта он в крови? — Дин вскочил с кровати так резко, что Сэм вздрогнул, испуганно отодвигаясь в сторону. — Я... я просто порезался случайно... правда, Дин! — Мм... — не очень доверчиво протянул молодой охотник, кидая ножик на стол; тот с характерным звяканьем приземлился на твёрдую поверхность. — Сэм, что происходит? Ты стал часто запираться в ванной, задерживаться в школе, практически не разговариваешь с нами... со мной. Ты же всегда мне доверял, что случилось? Теперь ещё и это. Я не отстану от тебя, пока ты не расскажешь. — Дин... — Сэм почувствовал, как соленые спазмы больно сдавили горло. Он поднял голову, часто моргая, изо всех сил сдерживая горячие слезы, всхлипнул лихорадочно, громко, и неожиданно упал, закрывая лицо руками. — Прости... — Господи, Сэмми... — Дин мгновенно смягчился, напуганный такой реакцией, опустился рядом на колени и прижал дрожащее тело к себе; Сэм отреагировал тихим жалобным скулёжом побитой собаки — старший брат, опора и поддержка, такой тёплый, родной, прямо здесь, прямо сейчас, рядом, так близко. — Тише... что случилось? У тебя какие-то проблемы? Почему ты молчал? Вопросы посыпались, словно штукатурка со старого потолка в мотеле, а Сэм никак не мог выдавить из себя хоть что-то, кроме жалобных всхлипов и извинений. Он смог только зажмуриться, сжать рубашку брата и бесконтрольно зарыдать, утыкаясь холодным носом в тёплую шею. Нервы окончательно сдали, оборвались, словно натянутая до предела тетива, не оставила сил бороться дальше. Только рыдать, не имея возможности остановиться, взять себя в руки, успокоиться и уйти в ванную, чтобы сделать очередной надрез. Но он не мог. Просто не мог... — Боже мой, Сэмми... — голос Дина был непривычно напуганным и полностью сбитым с толку, его руки на дрожащих плечах мелко подрагивали в такт. — Т-ш-ш, все хорошо, слышишь? Я рядом. Что случилось? Сэм... В ушах пульсировала кровь — из-за неё вопросы смешивались в одну сплошную кашу, и Сэм даже со своим отчаянным рвением не мог разлепить её на связные слова. В голове только белый шум, запах пороха с одеколоном и тёплое ощущение защищенности. Он не мог ничего, только сильнее вжиматься в тело брата. Но спустя минуту, когда у Сэма уже почти получилось взять себя в руки, левое запястье, именно там, где совсем недавно появился новый порез, пронзила боль. Он вскрикнул от неожиданности, пытаясь вырвать руку из рук брата, но легкая хватка тут же сменилась на стальную. — Что у тебя с рукой? — серьёзным тоном спросил Дин; этот вопрос прозвучал слишком отчетливо, чтобы не услышать его. Не дождавшись ответа, он перехватил ладонь брата и задрал рукав до локтя. Сэм успел только протестующе выкрикнуть, громко всхлипывая, зажмуриться и уткнуться носом в свои колени. Это конец. — Боже... — голос Дина совсем осип и звучал намного тише прежнего; холодная рука слегка коснулась изуродованной кожи, будто изучая каждый рубец, и снова исчезла. Неровное дыхание оглушало не хуже колокольного звона. — С-Сэм... — Не смотри, Дин, пожалуйста... — взмолился Сэм, отползая в сторону от ошалевшего брата и пряча руку. Со стыда хотелось провалиться сквозь землю, умереть мучительно, задыхаясь болью. Или зарыдать ещё громче, отчаянней. Дин отвёл взгляд буквально на секунду, изо всех сил пытаясь справиться с подкатившими эмоциями, а после снова повернулся к брату, подполз на коленях ближе и схватил за плечи, заглядывая в глаза. — Сэм, ты... ты резал себя? — немного хрипловатым голосом спросил он; его руки переместились на мокрые щёки, когда Сэм попытался отвести взгляд. — Отвечай. — Я... я... прости... — Сэм закрыл лицо руками, всхлипывая; теперь он точно был уверен, что покончит с собой, потому что жить с таким позором выше его сил. Их и так не осталось больше. — Я... не хотел... просто... — Господи! Как давно ты это делаешь?! Твою мать, Сэм, отвечай быстро! Как давно?! — Несколько лет! — ответно закричал Сэм, вскакивая и с трудом удерживаясь на дрожащих ногах. — Почему? — Дин встал за ним, стараясь не прерывать зрительного контакта. — Почему, Сэмми? — спросил он тише. — Мне просто плохо, Дин... — голос вмиг затвердел, наполнился еле скрываемой дрожью. Только бы сдержаться. — Вечные переезды, новые школы, одноклассники — я так не могу. Я устал. Мне нужна просто обычная жизнь. А у вас только месть на уме... — Сэмми, ты должен был сказать нам! Слышишь? Ты должен был сказать мне! — Да? — Сэм часто заморгал — горячая влага мешала видеть. — А что обычно происходило, когда я только заикался, что мне что-то не нравится? Дин хотел было что-то сказать, но почти тут же прикусил губу и виновато опустил глаза. — Я резал себя, чтобы вас не беспокоить, «не ныть» и не жаловаться. Это ведь помогало. Я вас не трогал... — Это не так, Сэмми... — хрипло прошептал Дин, хмуря брови. — Ты — мой брат. Ты дорог мне, как никто другой. Если бы ты рассказал... я бы все сделал, лишь бы тебе стало лучше... Сэм сжал губы и опустил голову, вздыхая. — Сэм, это все? — вопрос прозвучал настолько неожиданно, что застал врасплох. — Что? — Шрамы. Это все или есть ещё где-то? — Дин казался непреклонным — и от этого становилось ещё страшней. Такой Дин мог все, что угодно. — Это... все... — не очень уверенно проговорил Сэм, не сводя взгляд с брата; в его глазах что-то сверкнуло на долю секунды, а после — он мгновенно оказался рядом, ухватился за края рубашки Сэма и дернул вверх — младший даже пискнуть не успел. — Боже... — Дин, наверно, в шоке от увиденного: сейчас большинство тонких полос на боках и чуть ниже пупка предстали перед ним во всей красе. — Господи, что же ты делал с собой... идиот! Он поднял худые руки брата, с ужасом находя ещё шрамы; некоторые до сих пор не зажили и отражали красным старую люстру. — Где ещё?! Не смей мне врать сейчас! — На... на ногах... — шмыгнул Сэм, похожий сейчас скорей на безвольную куклу, чем на человека — просто стоит, не шевелясь и не подавая никаких признаков жизни. Лучше так и лучше не спорить. Старая ширинка тут же характерно звякнула, внизу завозились; он даже не вздохнул, когда Дин стащил с него джинсы и прошёлся холодными пальцами по самым уродливым шрамам на бедрах и коленях. — Сэм... — его голос пропитался таким страхом и отчаянием, что стало его жаль до скрежета зубов. Вот до чего ты довёл брата! Ненавижу тебя! — снова мысли. Слишком много мыслей. — Господи... ты должен был рассказать, слышишь? Обязан. Потому что это уже ни черта не смешно. — Это никогда смешным не было... — грустно выдохнул Сэм, опуская взгляд. Дин поднялся с корточек, не смотря на брата, взял со стола перочинный ножик и, размахнувшись, выкинул в окно; тот со звяканьем ударился обо что-то твёрдое. — Ножами будешь пользоваться только при мне, понял? Отец вернётся и... — Нет! Пожалуйста, Дин, не надо! Не говори ему! — Сэм вцепился в рубашку Дина, утыкаясь в неё холодным носом. — Он убьёт меня! — Сэмми, что за глупости? Он тебя не тронет, — Дин обнял голые плечи брата, так же изуродованные в некоторых местах рубьцами, и ткнулся губами в макушку в неловком поцелуе. — Тебе просто нужна помощь. Слышишь? — Я не псих... — тихо всхлипнул Сэм, цепляясь тонкими пальцами за ткань старой рубашки. — Я тебя что, так назвал? — Дин поднял голову подростка на себя. — Н-нет, но... — И отец тоже не будет. Я должен ему рассказать, — Дину уже не хотелось повышать голос на этого придурка; Сэм выглядел настолько беспомощно и жалобно, что об этом, в принципе, все мысли испарились. — Все будет хорошо. — Ничего хорошо не будет... — неожиданно проговорил тот дрожащим шёпотом. — Ты... ты не должен был знать об этом... никто не должен был... я... — Сэм, Слава Богу, я узнал об этом! Что бы произошло, если б я не узнал? Я был бы мертв уже этой ночью. С грустью подумалось Сэму, но вслух — он только пожал плечами и тяжело вздохнул. Дин поднял голову вверх, стараясь справиться с эмоциями. — Идиот, — вымученно пробормотал он, выпустив горячий воздух в лохматую макушку. — Просто придурок. — Что он делал?! — Сэм испуганно задержал воздух во рту, когда до ушей донёсся разъярённый голос Джона. Тот только-только вернулся, а Дин уже, не давая Сэму и слова сказать, попросил его выйти вместе с ним — поговорить. Голос у Дина был тихим, почти бормотанием, а у отца жесткий, испуганный и громкий. Они ещё несколько секунд что-то говорили друг другу, а потом дверь резко распахнулась. Сэм не смотрел, боялся, стыдился, только боковым зрением уловив, где стоит брат. Вздрогнул, когда Джон грубым движением схватил его запястья, пройдясь большими пальцами по самым заметным шрамам, и напрягся ещё больше. — Твою мать, Сэм! Какого черта ты вытворял с собой такое?! — Сэм чувствовал на себе прожигающий взгляд, но голову поднимать не спешил; только когда заставили силой, зацепившись двумя пальцами за подбородок. — На меня посмотрел и ответил! Это приказ! — Отец... — Дин предостерегающее сделал шаг к брату и снова остановился; не нужно быть специалистом, чтобы понять, что Сэму совсем немного осталось до слез. — Не лезь, Дин! — тут же перебил Джон, не сводя глаз с младшего сына. — Ну, отвечай, иначе я тебя просто в дурку сдам без разбирательств. — Папа! — Дин подошёл к отцу и поднял того за плечо, заставляя посмотреть на себя. — Что ты несёшь?! В какую дурку?! — В самую обычную. Или ты думаешь, нормальные люди будут резать себя?! Я тебе отвечу — нет! Это ни черта не нормально! — Отец, он делал это из-за нас! Из-за того, как мы живём! — Ах, вот оно что. Ну ты можешь уйти, Сэм, если тебя настолько не устраивает наша жизнь, — Джон, проходя мимо, со всей своей немаленькой силой толкнул старшего сына в плечо. Хлопнула дверь, и Сэм наконец смог расслабиться, забраться на кровать с ногами и сжаться в калачик — как в раннем детстве, когда хотелось быть меньше, незаметней. Чтобы никто не увидел, чтобы даже не чувствовал его присутствия. Сердце Дина от такого больно сжалось. — Он успокоится, ты же знаешь его, Сэмми, — грустно протянул Дин; он сам не ожидал от отца такой реакции — говорить такое сыну — слишком жестоко. — З-зря... ты рассказал... зря... я теперь псих для него... которому место в психушке... — по дрожащему шёпоту в подушку было понятно, что Сэм еле-еле сдерживает слезы. — Тише... — старший сел рядом, прижимая этот на удивление маленький калачик к себе. — Все будет хорошо. Тебя никто не отправит в психушку, Сэмми. Я не позволю. Отец остынет — вот увидишь. Дай ему немного времени, хорошо? Я буду рядом, просто пообещай, что всегда будешь разговаривать со мной. Если что-то случится, расскажи об этом, ладно? Сэм? — Хорошо... — наконец пробормотал Сэм, тяжело дыша куда-то в плечо брата. — Я обещаю.