Faciam ut mei memineris

      Длинная и широкая улица была залита алым оттенком сверкающих рубинов и спелого граната. Всевозможных видов бумажные фонари свисали с карнизов зданий, соединенные тонкими нитями друг с другом параллельными сторонами и парящие над прохожими. Вокруг пестрили палаты с блестящими и разнообразными безделушками или ароматными и пряными закусками и специями. Тихая мелодия переливающихся струн и звонкой трели окутывала редких, но «дорогих» постояльцев столь яркой и отдаленной улочки почти на другом конце Йокогамы, откуда видны огни ночного города, мерцание лунного света в колеблющихся волнах и чувствуется прохладный и освежающий воздух. Самым дальним, от того и роскошным, и наиболее желанным, можно сказать, было высокое строение в два этажа, которое находилось в тени от мерцающих и рябящих глаза огней и вывесок. Оно сочетало в себе изящество и некое величие древней культуры Страны Восходящего Солнца, и в тоже время дизайн современных дорогих домов. Каждый, кто посещал это место, словно окунался в отдельный временной отрывок смешавшихся эпох, отделялся от городских сует, забывал о каких-то делах, значения которых, впрочем, уже и становились не столь важными. Им было здесь не место.

Здесь, в этом ярком уголке на краю портового города, на тонкой улочке, пропахшей дорогой косметикой и цветочными духами, нет места тому, что не есть наслаждение.

      Может, именно за этим сегодня сюда заглянул высокий и статный мужчина в строгом черном костюме, с вьющимися волосами мягкого оттенка каштана и пронзительным, посверкивающим взглядом коньячных глаз. Хотя каждый, кто заглядывал в них, невольно, но справедливо угадывал перелив крови: запекшейся ли она была, или бурлящей — кому как не повезёт. Поступь его была легка, непринужденный вид излучал полное безразличие, но каждый, кто бросал на него взгляды, знал, или хотя бы предполагал, что это далеко не так. Позади него шли двое рослых мужчин в черных строгих костюмах и тёмных очках, несмотря на то, что солнце покинуло свой горизонт и небосвод усеян бледными мелкими крапинками. Личность Осаму Дазая начала укрепляться ещё в его шестнадцать в скромных и узких кругах высокопоставленных лиц. Безжалостный, безумный, дикий, отстраненный гений — так нарекали того симпатичного юношу, так обсуждают за спинами этого привлекательного мужчину. В свои двадцать он уже смог достичь высот: возвёл наряду со своим приёмным отцом личные предприятия по всей Японии, окунулся в мир денег, бизнеса и «больших людей» и не подвел человека, что вырастил его, возлагая на юношу большие надежды. В свои двадцать три — расширился до заграничных широт, покинув на несколько лет родную страну и уверив отца, что всё под контролем. Он под контролем.       Он помнит выражение лица Коё-сан, когда сказал о своём повторном визите. Она словно пришла в замешательство, даже переспросила и уточнила, уверен ли Дазай в своем выборе. «Накахара-кун один из немногих юношей среди моих ойран. Клиенты, что пользуются этими услугами, обычно те, кто вскоре должны покинуть страну и точно второй раз не объявляться». Дазай прекрасно понял её намёк и про себя усмехнулся, довольно сверкнув глазами. В ответ он лишь сказал, что хочет в следующий свой вечер в качестве дополнения бутылку терпкого и дорогого сакэ. И вот он снова здесь. Воспоминания о том, как так получилось, что сейчас он шагает по улице красных фонарей, при этом ощущая легкое покалывание в пальцах, биение сердца, жажду ожидания и ощущений, охватили его вновь, и каждый раз он испытывал это чувство возбуждения и желания владеть.       Журчание небольшого и искусственного водопада рядом с мостиком, вода которого тихо протекала под ним, мерцая мягким свечением фонарей и отражая крышу с заостренными изогнутыми концами, свисающие низкие и легкие лепестки глицинии, что почти касались темной глади и колыхались под легким колебанием волн. В первый раз он не приметил красоты и чувственности этого места. А сейчас даже остановился у деревянного бортика, действительно ощутив наслаждение, которым веяло от самого этого места.       Его встретили приятный свет и теплота, пропитанная румянами, травами и страстью. Двухуровневые натяжные потолки мягкого матового темного оттенка, высокие стены жемчужного перелива с металлизированными позолоченными вставками в виде незамысловатых узоров. Наливные глянцевые полы напоминали россыпь рубинов, что посверкивали и отражали три небольшие, но изящные классические люстры, с тонкими свисающими хрусталями. Безусловно, всё это было подобрано со вкусом, под стать владелице, которую он знал с детства как очень близкую знакомую отца.       Охрана осталась снаружи, а здесь почти не было людей, только персонал и сами ойран, что щебетали между собой и кидали кокетливые взгляды на столь красивого и известного молодого человека. Каждую интересовало, кто же станет следующей счастливицей на одну ночь, и одна из них, не сдержавшись, всё же озвучила свой вопрос. Самая старшая среди них гордо подняла подбородок и раскрыла свой веер, а когда ответила, подведенные глазки каждой расширились, а ротики остались раскрытыми в изумлении. Но высокая фигура уже скрылась. Высокие и тяжелые двери распахнулись, впуская шатена в просторную спальню в алых и золотых оттенках, освещенную лишь слабым светом настенных ламп, где его уже поджидали. Убранство комнат было обустроено так, чтобы клиенты ни в чем не нуждались. На мягкой подушечке сидел тот самый юноша, и, о боже, Дазай пытается понять, почему у него словно в первый раз такая реакция и когда его потянуло на молоденьких распутных мальчиков? Неужели столь долгое отсутствие плотских утех так сказалось на нём, и тот раз стал спусковым крючком?       Юноша встал во весь рост и поклонился вошедшему, и теперь Дазай мог полностью рассмотреть его, сверкая своим потемневшим взглядом. Сегодня он выглядел элегантнее и сексуальнее, даже взрослее, чем в прошлый вечер. Длинное кимоно винного цвета с россыпью огненных цветов и золотистой вышивкой, объятая в широкий оби с вшитыми лентами и камнями талия. Волосы золотисто-медного оттенка собраны в высокую прическу, украшенную изящной кандзаси с раскрывшимся бутоном цветка, несколькими свисающими бусинками и веерообразной формой со свисающими металлическими полосками, и лишь несколько кудрей ниспадали волнами на плечо. Кожа его обладала природной белизной и чистотой — это Дазаю известно наверняка, — что позволяло обойтись минимумом косметики для придания яркости, как сейчас: очерченные большие глаза и блестящие гранатовым оттенком уста, на которых коньячные глаза непроизвольно задержались. Осаму медленно прошёл вперед и сел на вторую подушку, после чего юноша повторил его действия, грациозно приподняв полы наряда.       — Сакэ по вашему заказу, мой господин.       Ох, этот голос… Низкий, бархатный, игривый, он растягивает, как нугу, слова, в его тембре можно раствориться. Легкая улыбка, когда он передаёт маленькую чашу клиенту. Давно Дазай не пил этот традиционный напиток, но его вкус всегда отличался от прочего алкоголя. Он был куда ближе к природной пряности, сочетал в себе мягкую сладость и остроту градуса, обжигал горло, но растворялся на кончике языка, приятно покалывая и оставляя свое послевкусие. Чуя также сделал глоток, после чего беззвучно опустил пиалу и впился взглядом в шатена, при этом как бы невзначай проведя кончиком языка по губе. Он чувствует себя снова подростком, который открывает для себя что-то новое во взрослой жизни и испытывает трепетное благоговение. Он вновь отдается этому распутнику и ничуть не жалеет.       — Мой господин, скажите, что бы вы хотели, чтобы я для вас сделал? — он невинно хлопает глазами, но во взгляде — колыхание огонька, азартный блеск. Его губы растянулись в лукавой улыбке в ожидании ответа.       — А что ты можешь мне предложить? — голос Осаму прозвучал с хрипотцой, и он не заметил, как под длинными шелковыми рукавами дрогнули и сжались тонкие пальцы.       — Я могу… — к нему протянули руку, чуть подавшись вперед, и невесомо коснулись щеки, — сделать вам приятно.       Он понизил голос до шепота, склонил голову набок, заглядывая в потемневшие глаза напротив. Осаму ухмыльнулся, поднял свою руку и взял чужую ладонь в свою, мягко сжав и опустив до своих губ. Они не отрывали глаз друг от друга, упиваясь чувствами, что бушевали в них. Дазай медленно провел его пальцами по своим губам, целуя каждый и чувствуя их легкую дрожь. «Ты ведь не ожидал, что я вновь приду?» Чуя улыбнулся и ответил честно: «Нет». Потому что здесь никто не возвращается. Дазай второй рукой вновь поднял чашу и опустошил её. И резко потянул парня на себя, схватив за мягкие волосы на затылке и прильнув к губам. Стоило жгучим губам шатена коснуться, как Чуя ощутил во рту пряный аромат алкоголя и острую жидкость, что мигом полилась к горлу. Пришлось податься ближе через стол, стоя на коленях, ему не позволяли отдалиться, надавливая на затылок и расплескивая жидкость шальным языком. Несколько прозрачных капель скатилось по подбородку, по шее и до ключиц. Осаму размазал их свободной рукой, поглаживая слегка порозовевшие скулы парня. Когда Чуя всё-таки смог допить, чувствуя, как внутри приятно жжёт, а потом холодает от вдыхаемого воздуха, его резко подрывают вверх, ставят на ноги и жадно впиваются в опухшие и раскрасневшиеся губы. Ноги после довольно крепкого сакэ вкупе с движениями языка шатена начали подкашиваться, но его крепко держали чужие руки. Дазай растягивал каждое движение языка, медленно очерчивая этот ротик и расплавляясь в танце с другим проворным язычком.       Он начал неспешно шагать в сторону приготовленной большой кровати с множеством подушек, что была темного оттенка бордо, при этом с причмокиванием разрывая поцелуй и вновь возвращаясь к нему. Его руки проворно залезли под запах на груди, ожидаемо касаясь голой и гладкой кожи ключиц, а в губы тихо простонали. Чуя тянет чужую губу, проворно запустив свою ручку в чужой пах. Его губы растянулись в довольной улыбке, а глаза сверкнули подобно лезвию в этой интимной полутьме. «Ох, мой господин, какой вы нетерпеливый». Осаму рвано вздохнул и застонал, когда тонкие пальчики сжали там и начали массировать сквозь ткань. Когда его ноги коснулись твердой поверхности высокой кровати, он хотел было опустить парня на мягкие ткани, стараясь не наброситься, но Чуя остановил его, втиснув гладкую и тонкую ножку, что выглянула из-под разреза шелка, между ног мужчины. Тихий, игривый и дразнящий шёпот опалил ухо: «Позволите, в этот раз поведу я?». Ну как отказать ему? Осаму подчинился, и теперь его усадили на постель, пока сам Чуя стянул с него чёрный пиджак, после чего присел на колени и потянулся к серебристой пряжке ремня.       Дазаю кажется, что его крышу стремительно начинает сносить. Дыхание стало прерывистым и тяжелым, влажные волосы прилипли ко лбу, и всё лицо покрылось испариной, пока чужой ротик вытворял с ним все эти развратные вещи. Сначала влажная головка с белесыми каплями, потом медленно весь горячий ствол, который окутали теплые стенки и облизывал шаловливый язычок. Осаму стиснул зубы и запустил пятерню в рыжие локоны, вырывая подаренную заколку из яшмы и тонкой резьбы ручной работы, и начал их потягивать на затылке. В голубых глазах искрилось удовольствие, когда он поднял взгляд на мужчину. Он довольно прикрыл их, дойдя до основания, и полностью поглотил твердую плоть, ощущая её пульсацию в горле, а чужие пальцы начали играться с волосами, массируя и оттягивая прядки. В голове пустело, всё внимание заострилось на пламени в нижней части тела. Когда он сделал ещё несколько движений головой и языком, Дазай почувствовал развязку и тянущую негой боль в паху, но тут чужие губы размыкаются и прохлада окутывает его влажный и горящий орган, который не ощущает прежней теплоты и тесноты. Чуя поднял довольный, горящий взгляд на него, обведя языком и без того блестевшие и распухшие губы, и томно промурлыкал:       — Господин ведь не хочет закончить так рано? Придется потерпеть, и скоро станет намного приятнее.       Он привстал, уложив одно колено на кровать, и потянулся к белоснежной рубашке мужчины, у которого вздымалась широкая грудь от отяжелевшего воздуха. Чую окутывал аромат дорогого одеколона, пряного алкоголя и возбуждения. Он ожидаемо увидел под белоснежной тканью не менее белоснежные бинты, что покрывали грудь и шею, оставляя открытым лишь твердый торс, и спускались по плечам до запястий; провел рукой вдоль сильного тела. Он не будет спрашивать, не будет ворошить прошлое, вскрывать затянувшиеся раны. В конце концов, он не рассчитывает на следующую встречу, ведь им обоим известны последствия. Пусть он сейчас полностью отдастся обладателю этих глаз янтарного коньяка, тому, кто нашептывал ему какие-то нежности в первую ночь, кто оглаживал успокаивающе щеку. Кто прислал ему букет роскошных и пестрых тюльпанов и ярких ирисок¹ и деревянную шкатулку с роскошной заколкой.       Избавившись от этого предмета одежды, он аккуратно повалил мужчину на мягкие подушки и навис над ним, обвив его талию острыми и оголенными коленками. Руки так и норовили схватить юношу и притянуть к себе, крепко сжать и впиться в эти манящие, пунцовые уста, ворваться языком на его территорию и властно иметь эти губы, сминать их, покусывать и помечать, пока их владелец… нет, пока каждый поганый клиент, покусившийся на него, не узнает о принадлежности мужчине. Ему пришлось закусить губу, сжать шелковую и скользящую ткань под собой, пока чужие проворные пальчики провокационно оглаживали затвердевший и влажный орган.       — Ты… дразнишь меня, — голос шатена прерывистый, низкий и чарующий, — какой смелый и развратный мальчик…       Чуя лишь улыбнулся и начал стягивать с себя одеяние, медленно оголяя острые плечи, плоскую и гладкую грудь с чистой и гладкой кожей… Дазай наблюдал за представлением и решил помочь, резко сбросив кимоно с партнера и сжав его бедра. Парень потянулся к высокой тумбочке, на которой стояло всё необходимое: темная баночка с серебристой крышкой, коробка с квадратными упаковками из матовой фольги. От длинных угольно-черных палочек в вазочках исходили легкая дымка и аромат жасмина, а мягкое пламя нескольких свечей в стеклянных стаканах плавно танцевало тонкими талиями при движениях рыжеволосого. Он взял баночку и смазал свои пальцы теплым гелем прозрачного цвета, от которого исходили нотки цитруса и горчинка мази, после чего полностью скинул с себя кимоно, отчего-то опустив взгляд. «Ох, чёрт, почему я не могу заглянуть ему в глаза?» Чуя потянулся к своим ягодицам, второй рукой опираясь на чужое плечо и сжимая его. Ему пришлось чуть ли не встать на четвереньки, сжав под собой тело полуголого мужчины, что неотрывно наблюдал за ним. Но Дазай уже говорил, что он не так уж терпелив, особенно, когда очень чего-то хочет. А хочет он сейчас очень сильно. Рвано вздохнув и прикусив губу от этих действий, шатен резко подается вперед и хватает чужую руку у самого колечка мышц, сплетая свои сухие пальцы со смазанными юношескими. Чуя недоуменно поднял на него взгляд, но ему прошептали: «Будем делать это вместе».       

«Вместе… такое далекое и незнакомое слово! Но от него так тепло где-то в груди».

      Чуя никогда не любил прелюдий. Его работа не требовала этого, если не требовал клиент. Разве что только сценка на несколько минут для разогрева, после чего можно приступать к предоставлению удовольствия. И так было все эти несколько лет, так должно быть сейчас и будет потом. Но когда на пороге его карьеры появился высокий мужчина, что приковывал взгляды к своей статной и очень симпатичной персоне, некоторые понятия и принципы юноши переменились, открыв нечто совсем иное. И он до сих пор не может этого принять, до сих пор смотрит немного удивленно и недоверчиво. В его жизни нет места нечто «вместе». Это ведь когда в твоей жизни есть кто-то «один-единственный», да? Как же нелепо и смешно звучит это слово по отношению к проститутке. Смешно до влажной пелены в глазах и покалывания в груди. Вывел его из туманных размышлений толчок своего же пальца под чужим предводительством во влажное нутро и властная хватка на подбородке, что слегка сжала челюсть и надавила, заставив подавить вырывающееся «ах» и приоткрыть рот. Дазай заглянул в его глаза, изобразив недовольство, и надавил большим пальцем на чужие губы.       — Неужели ты отвлекаешься, когда твой господин занимается тобой? — его голос звучал тихо, в нем проскальзывали властные нотки. — Начинай.       Юноша начал массировать фалангой стенки, пытаясь медленно протиснуться глубже. Это уже давно не приносило боли, сильного дискомфорта или очень долгого времени, потому что госпожа Озаки наставляла не только постоянное соблюдение гигиены, но и хотя бы легкой форме подготовки для своих ойран, конечно же, и для удобства клиентов тоже. Дазай же круговыми движениями проводил по покрасневшей и сжатой коже, слушая шумное дыхание Чуи и проникая в его рот указательным пальцем другой руки. Потом вдруг подался ближе и припал к его шее, лаская бархатную и молочную кожу. Когда до Чуи доходит, что собирается делать Осаму, он хватает мужчину за плечи свободной рукой и слегка подрагивающим голосом говорит:       — Господин, прошу, нельзя… Как в тот раз…       Да, в ту ночь он не сдержался и пометил этого парнишку двумя легкими, бледненькими узорами на шее и плече, примерно зная, к чему это приведет. Коё тогда ходила немного недовольная и всё время сетовала на шатена, ожидая, пока пятна сойдут с кожи её обожаемого подопечного и сотрудника, и он вновь сможет вернуться к работе. Ведь эти бутоны любви — проявление принадлежности и занятости; и что, скажите на милость, эти чертовы отметины должны делать на теле куртизанки, когда она становится таковой лишь на одну ночь? Тогда Чуя и получил в знак извинений бутылку дорого французского вина вместе с другими презентами — уже, правда, в знак благодарности за проведенный вечер. И больше он не надеялся встретиться с этим очаровательным и обходительным клиентом, тело которого — наверняка великолепное — было в этих странных белоснежных бинтах, голос которого сочетал в себе властность и нежность, а коньячные глаза с отливом золота поглощали и обдавали холодком. И сейчас сильные руки оглаживают ягодицы, губы оставляют дорожки поцелуев на шее, плечах и груди, а каменное желание шатена упирается ему в живот и трется о его собственное, оставляя влажные следы вожделения и заставляя поджимать пальцы на ногах.       — Скажи, — Дазай обжигает его кожу, подняв голову к лицу юношу и припав к порозовевшему уху, — ты ведь не ждал меня, верно? Но ты обрадовался моему приходу.       Чуя не успевает ответить, когда второй чужой палец вторгается в него, прибавившись к собственному на середину длины. Дазай разводит слегка зудящие стенки, он не спешит, потому что хочет приятно, и у них целая ночь впереди — если Коё не решит прервать, найдя способ выпроводить протеже Мори-сана, или не начнется атомная война посреди их прелюдий. Чуя кивает, выдохнув, а его скулу оглаживают мокрые длинные пальцы. «Вслух. Скажи это». Он сглатывает, когда горло немного саднит при попытке сказать что-то, а голос приобретает характерную хрипотцу.       — Да… Да, конечно, я рад господину…       — Осаму, — добавил кареглазый мужчина, вытаскивая палец юноши и заменяя его своим уже во всю длину. Стенки стали податливее, влажнее и жарче, сам же юноша невольно сжался. Мужчина успокаивающе вновь провел пальцем по щеке и возле виска, после чего обхватил два органа, потирая их друг об друга. — Скажи же, Чуя.       Он начал двигать пальцами быстрее, раздвигая их, ввинчивая, вводя и выводя в чужое тело. Чуя сжал плечо в бинтах, сдирая верхний слой ногтями, и метался между тянущим жаром в паху и легким зудом и наполненностью сзади. Когда шатен задел нежный бугорок внутри, Чуя ахнул и несдержанно застонал, уткнувшись в чужое плечо и втягивая воздух приоткрытым ртом. Осаму улыбнулся и начал дразнить юношу изнутри, вызывая волну мурашек, мелкое покалывание и пульсацию от касаний к этому месту, медленно добавляя третий палец и массируя им колечко. Рыжеволосый смутно подумал о том, что это он тут должен предоставлять удовольствие мужчине, ласкать его и заставлять стонать, но сейчас длинные пальцы шатена и губы сладко пытают тело парня со всех фронтов. Он не заметил, как сам начал насаживаться, двигая бедрами, при этом обхватив шатена уже за шею и неосознанно прижимая. Дазай же, почувствовав уже нестерпимое жжение и боль в паху, обнял парня за талию и перевернулся, укладывая того на кровать и нависая над ним. Голубые глаза блестели, налитые кровью и обкусанные губы подрагивали, а молочно-кремовая кожа покрылась испариной и розоватым оттенком.       — Достаточно, господин… Вы можете уже… Ах!       — Попроси меня, — Дазай поднял бровь, останавливая движение внутри, при этом не выходя и не касаясь заветного места удовольствия.       — Господин Осаму, — Чуя приподнялся на локте, заглядывая в потемневшие глаза, что приняли оттенок горького шоколада, — возьмите меня уже.       Жарко. Страстно. Громко. Комнату освещал лишь тусклый свет свечей и приглушенных настенных ламп, наполняли развратные стоны, сбившееся дыхание, хлюпающие звуки и шлепки. Накахара потерял счет толчкам и времени, растворился в ощущениях, задыхаясь раскаленным от возбуждения воздухом. Его грубо вдалбливали в помятую кровать, простыни которой начали скользить от движения тел. Дазай уже успел сменить позу, теперь придерживая парня за живот и прижимая к своей груди, на которой бинты слегка ослабли и чуть ли не свисали. Движения бёдер навстречу друг к другу были резкими, ненасытными, темп задавал сам шатен, то насаживая Накахару до основания, потемнения в глазах и дрожи в ногах, впиваясь до синяков в его бедра, то медленно поддразнивая, касаясь совсем невесомо головкой простаты и массируя мошонку, вызывая новую волну возбуждения. Ткань под Чуей стала мокрой, вязкая слюна скатилась с уголка приоткрытого рта, пока он жадно втягивал воздух. Внутри него узко, скользко и жарко, низ живота охватывало давлением. Дазай навис над ним, пока что не возобновляя движения и наблюдая, поглощая своими глазами тельце под ним. Рыжие волосы разметались и растрепались, не оставляя следов уложенной прически, мокрыми прядями прилипая к спине; острые плечи, белизна которых так и манила покрыть страстными алыми бутончиками, словно художника чистое полотно; спина со слегка выпирающими позвонками, что имела просто поразительную гибкость и грациозность кошки.       Чуе ещё не было так хорошо. До дрожи в локтях и коленях, бешеного сердцебиения в груди, вырывающейся глупой улыбки на лице. Этот мужчина отличался от всех, ещё в первую их ночь — и, как думал Чуя, последнюю — он был аккуратен, обходителен, старался передать всю ласку и нежность через свои движения. «Ты ведь скучал, да? Думал обо мне, грезил прикосновения, надеялся на ещё одну встречу». Да… Да, чёрт возьми! После одной ночи мысли заполняли скользящие карие глаза, острые скулы, сильные руки, запах дорого парфюма и низкий, нашептывающий голос. Дазай вышел из него и перевернул на спину. Миленькое личико показалось теперь совсем юношеским: пунцовые щеки, приоткрытые влажные глаза с покрасневшими концами, пухлые приоткрытые уста, до этого издающие пошлые звуки и его имя с придыханием. Он провел большим пальцем по нижней губе, убрал спадающую на глаза прядку и улыбнулся. «Ох, какой он все-таки милый и чувственный», — Дазай почувствовал, как его орган, ещё не до конца изливший всё своё желание, вновь начал наполняться им. Но малыш Чуя выглядел слегка изнеможённо и даже отстранено, вцепившись в мужчину и пытаясь прогнать это чувство вместе с приятной пустотой в голове, а так будет уже не очень приятно.       — Г-господин? — он распахнул глаза, когда его отпустили, а сам Осаму повалился рядом на кровать, скрестив руки за головой. Он быстро приподнялся на локтях, не сводя с мужчины обеспокоенного взгляда. — Вам не понравилось? Я сделал что-то не так?       Осаму усмехнулся, когда юноша впился в него взглядом, а после опустил его и закусил губу, словно действительно задумавшись о том, в чём же допустил ошибку. Но его вдруг тянут на себя и обвивают двумя руками, прижимая к вспотевшему телу и промокшим бинтам на груди. «Просто сделаем недолгую паузу, — тихий голос под ухом успокаивает, отчего-то трепещет внутри, — обещаю, Коё придется дать тебе отдельный выходной». Он усмехнулся, протянув двусмысленно последние два слова, а Накахара вдруг почувствовал доселе невиданное смущение и жар. С этим мужчиной всегда все становится не так, как было и должно быть, он словно потакает подростку, при этом не теряя власти и полностью контролируя его. Впрочем, в какой-то степени можно считать и так. «Кажется, сестрица говорила, что он немного старше двадцати пяти лет». Чуя уже было подумал, что мужчине попросту наскучило, и он решил закончить раньше и уйти, либо осознал в процессе, что второй раз с парнем — перебор, и ему это не подходит… Накахара с искренним возмущением уставился на него, после чего всё же сдержал вырывающиеся слова, пробубнив что-то и уткнувшись в чужую грудь. Шатен не должен был этого услышать, но прозвучавшее тихое и искреннее «дурак²» повеселило его, отчего он неожиданно тихо рассмеялся, слегка подрагивая и поглаживая парня за волосы. Если Чуя имел в виду самого мужчину то… Да, возможно, он дурак, самый настоящий взрослый дурак.       — Видимо, ты уже передохнул, — Осаму приподнял бровь, усмехнувшись, и сжал налитую округлую ягодицу юноши, прижимая его ближе.       Чуя тут же почувствовал вставший и твердый орган, что упирался в его живот, и какое-то чувство удовлетворения и самолюбия, подобно сладкой неге, расцвело и растворилось по всему телу. Он поднял голову и вопросительно взглянул на очень уж довольного мужчину, что неотрывно наблюдал за ним.       — Я? Но ведь это господин предложил! К тому же, — он ладонью обвил чужой член, слегка задорно и игриво улыбнувшись, — я подумал, что вы не остались удовлетворенным.       — Правда? Но, малыш, кто сказал, что я уже удовлетворился?       Кровать прогнулась и скрипнула от столь быстрого движения под давлением двух тел. Комнату заполнил приглушенный смех и тихое перешептывание, сопровождаемое придыханием и прерывистым озвучиванием одного имени.

Он ушел под утро, посвятив рыжеволосому юноше всю ночь. На предложение голубоглазого провести его до выхода Осаму загадочно улыбнулся и согласился. И только у дверей в чайный домик Накахара понял причину этой улыбки, так и оставшись удивленно стоять у проема, провожая взглядом высокую фигуру. Дазай сказал: «До встречи, Чуя-кун».

И, да: ошарашенной и чем-то удрученной Коё всё же пришлось дать обожаемому рыжику парочку дней незапланированного отдыха.

      После этого почти каждое утро Чуи начиналось с букета роскошных цветов или икебаны, доставляемым специальным человеком лично в руки под недовольный и красноречивый взгляд Озаки-сан. Другие сестрицы же, с которыми он был в более дружеских отношениях, выражали восторг и поддразнивали младшенького. «А-а, Чу-тян, кажется, словил большой куш! — смеялась старшая девушка, мягко поглаживая лепесток орхидеи». «О, этот Дазай — любитель роскоши и удовольствия, да? Накахара-кун, признавайся! Это была вторая ваша ночь!» Чуя бы и сам хотел знать, как так получилось? Так, что этот высокий обладатель мягких вьющихся волос и выразительных, томных глаз не только не исчез, но и продолжал вторгаться в его жизнь, оставляя яркие и ароматные следы. Так думал Чуя, поправляя свой утренний презент из жёлтых тюльпанов и красных гвоздик, что стоял в вазе на столе в его личных апартаментах. Все комнаты были одного размера и единой обстановки, только уже сами ойран выбирали весь декор, обустраивали по своему вкусу и дополняли всякими безделушками, растениями и благовониями.       — Твоя улыбка подобна солнечному свету, и моё сердце страстно стремится к тебе, — Коё стояла у двери, скрестив пальцы под рукавами кимоно. Выражение её лица излучало волевой характер и аристократичное спокойствие, но в движениях, поджатых губах и скользком взгляде улавливалось некое недовольство и беспокойство.       — Сестрица Коё, — Чуя склонил голову в знак приветствия, поправляя свою бирюзовую банную юкату. Волосы его были ещё немного влажными, кожа сияла от чистоты и бархата, а глаза так и блестели плохо скрываемым детским восторгом и теплотой. Он понял значение сказанной женщиной фразы, и глаза его невольно скосились на охапку цветов. — Не думаю, что он знает о таком.       — Он — нет, но вот Мори-сану многое известно, да и совсем не трудно послать ко мне своих людей на разведку, — она почти что недовольно фыркнула, пройдя на середину светлой спальни, что была усеяна яркими бутонами цветов, от которых веяло сладостью и свежестью. Только женщина не оценила всей этой пышной красоты, смерив каждое произведение цветочной композиции горящим взглядом.       Чуя не до конца понял, о чём именно она говорила, но он почему-то уверен, что Осаму не известна ханакотоба, ведь этому языку обучают только флористов и искусных гейш. Сам же юноша лично попросил Озаки открыть ему эту культуру цветов в возрасте пятнадцати лет. Он наблюдал за женщиной и пришел к выводу, что у неё внутренняя неприязнь к этому мужчине, и проявляться она начала после его второй ночи в Тигровой лилии. Он хотел было всё же озвучить свой вопрос, но Коё вздохнула, посмотрела на него оценивающим взглядом и сказала:       — Приведи себя в порядок и спускайся в чайную комнату, к тебе скоро прибудет посетитель.       Коё вышла, а парень так и остался стоять у низкого стола, хлопая глазами и прокручивая фразу. Он выглянул в окно и убедился, что сейчас солнечно, даже не вечер. Осмотрел себя и, приметив, что два пятнышка уже сошли, да и за тканью их видно не будет, поспешил хотя бы накинуть праздное кимоно и досушить свои вьющиеся кудри, заколов их всё той же тонкой заколкой из яшмы. Если клиент пришел тогда, когда солнце ещё не покинуло горизонты, а улицы не зажглись красными фонарями — он намерен провести время в компании милых ойран, насладиться задушевной беседой за чашечкой чая и, скорее всего, договориться о будущей ночи, обязательно оставив свой презент в качестве «брони», как Чуя это называл. Чайная комната была обустроена по японской классике: низенький квадратный столик, две темные подушки друг напротив друга, ниша, украшенная цветами и свитками, на которую так же выставляется утварь, а на сборы таких редких и коллекционных вещичек обычно уходят годы. С решетчатыми стенами, в светлых тонах с ковролином мятного оттенка, пропускающими мягкие лучи. Чуя сел у большого окна, который открывал вид на мостик, дерево глицинии, что создавало подобие лилового водопада мягкого пурпура, и аккуратный ряд нескольких кустов камелии. Он поправил гладкий, шелковистый запах на груди, пригладив ткань цвета морской глади, переставил керамические чашечки на низком столе, принюхался к мятному аромату слегка горьковатых и измельченных в ярко-зелёный порошок листьев маття. И невольно глянул в окно. Юношеское сердце ощутимо дрогнуло в груди. Тело его уже подалось вперед, желая разглядеть, но высокая фигура уже спустилась с моста и скрылась за крыльцом.       Дазай вошел в комнату не спеша, держа в одной руке довольно большой картонный пакет темно-синего оттенка, а другую уложив в карман светлых брюк. Лицо его было безмятежно, но под глазами притаилась будничная усталость, что не смогло утаиться от Чуи. Он улыбнулся, когда парень встал поприветствовать его, и начал оценивать окружающую обстановку, словно тянул время, и только после этого вновь взглянул на рыжеволосого, заскользив карими глазами во весь его невысокий рост. Осаму прошествовал вперед и уселся на мягкую подушечку почти вразвалку, поставив принесенный пакет рядом и сладостно потягиваясь. В комнате стоял запах трав, освежающей мяты и цветочных ароматов. Ладони вспотели, глаза забегали, а ноги никак не хотели сгибаться, словно окоченев и не позволяя парню присесть напротив.       — Здравствуй, Чуя-кун. Чего же ты? Присаживайся, я не покусаю тебя здесь, — шатен широко улыбнулся, сверкнув искорками в глазах.       — Ничего такого, — пробубнил юноша, сетуя про себя на порозовевшие уши от воспоминаний и этой пошленькой улыбки. Он сел аккурат напротив мужчины, поправив подол длинного кимоно, и начал заниматься чаем. Только вот голубые глаза так и метались вверх, в сторону шатена.       Сегодня он был одет в дорогой и классический костюм, словно только прибыл после какого-нибудь уважаемого и торжественного собрания, заменив холодные цвета более мягкими и светлыми. Юноша должен отметить, что оттенки коричневого и сливочного цветов ему очень к лицу. Но выглядел он всё-таки вымотано и несколько отстранённо. Чуя занялся приготовлениями, чувствуя на себе внимательный взгляд, скользящий вслед за его уверенными и плавными движениями. Легкий клубок дыма парил над маленькой чашечкой, которую Накахара аккуратно передал в руки Осаму. Тот втянул аромат свежезаваренного напитка и полностью расслабился.       — Знаешь, — начал шатен, всматриваясь в светло-зеленую прозрачную гладь, — конференции такие скучные. А ещё в Токио намного жарче, чем у нас! Просто духота!       Чашечка замерла прямо у губ юноши, не успевшего вкусить горячего и пряного напитка. Он поднял взгляд и замер, даже слегка затаив дыхание: Дазай блаженно прикрыл глаза, лицо его было умиротворенным, на нем играли солнечные блики, поглаживая каждый сантиметр кремовой кожи и словно подпитывая её бледность теплой энергией. Пушистые ресницы подрагивали и тенью ложились на щеки, на тонких губах — обаятельная и блаженная улыбка. Если отбросить всё и на минуточку забыть, где они находятся, то можно было бы представить себе простую встречу двух студентов — Дазай сейчас более походил на него, чем на респектабельного бизнесмена — в какой-нибудь маленькой чайной на окраине. В груди что-то сжалось, а в горле встал неприятный ком, сдирающий изнутри. Он должен быть благодарен всему, что для него сделано, а не грезить «а что, если бы…» или «я мог бы…». Нетронутая маленькая чаша с глухим стуком опустилась на столик.       — Ты сегодня какой-то не такой, — Дазай приоткрыл один глаз, внимательно осматривая юношу. — О чём думаешь?       — С чего вы так решили? — он решил увернуться от второго вопроса, приподняв уголки губ и всё ещё ощущая на себе скользкий и изучающий взгляд. Словно каждое движение, каждая эмоция, каждый мускул были под пристальным наблюдением.       — Да так. Кстати, давай не на «вы»? Я так устал за эти дни от этой фамильярности! — Осаму чуть ли не заскулил, раскинув руки и с надеждой поглядывая на Чую. Тот неуверенно прижимал пальцами теплую чашку с почти растворившимся белёсым паром, словно размышляя над этим. — Просто Дазай.       — Хорошо, просто Дазай, — усмехнулся юноша, подняв свои голубые и пронзительные глаза. Он не уверен, но с этим мужчиной действительно хотелось отбросить всю эту вальяжность, натянутую вежливость, которой его обучали с детства, и окунуться в самую примитивную простоту.       — Ха-ха, так-то лучше, — шатен перевел взгляд на вид из окна, наблюдая за колыханием мягких листьев от теплого ветра. — Ты покидал «Тигровую лилию»?       — Да, но только в сопровождении сестр… Озаки-сан.       — Вот как… А куда бы ты хотел отправиться?       И Чуя, кажется, понял. Понял, когда услышал этот вопрос, прокрутил в голове все предыдущие; когда любовался безмятежным и уставшим лицом; когда не уловил скрытых намёков. Всё сейчас между ними просто. Пальцы сильнее сжали чашечку, ноги отчего-то плотно прижались друг к другу, но по телу разливалось чувственное спокойствие и ликование, за которые он спешил ухватиться.       — В Париж…       Этот час прошёл в неторопливой и уединенной беседе, когда ты не думаешь о том, что ответить на каждый вопрос собеседника, как бы правильно подступить к нему и не оттолкнуть. Когда поток мыслей преобразуется во фразы, которые слетают с языка и облегчают нечто такое, что сдавливает грудь. Как выяснилось, Дазай буквально недавно вернулся из встречи в Токио, на что рыжеволосый недовольно фыркнул и позволил себе отчитать молодого мужчину, на что шатен лишь тихо посмеивался и кивал в знак согласия. Ему нравилось делиться с этим парнем обыденными вещами из своей жизни. Хотя, нет, не так — теперь он мог сказать, что ему хотелось делиться с голубоглазым всем, что вертится в голове. «Скажи, Чуя-кун, ты любишь сладкое? — он потянулся к пакету, параллельно услышав неуверенное: «Э-э, да, немного». — Вот и славненько, я как раз захватил кое-что из Токио…»       «Для тебя» — осталось не озвученным. Чуя, поколебавшись, всё же принял этот довольно большой по размеру — и тяжеловатый, как выяснилось — пакет и, искоса кинув взгляд на довольного и ожидающего Осаму, приоткрыл его, обуреваемый скрытыми и не очень приятными сомнениями. Но они, благо, не оправдались: никаких дорогих украшений с самоцветами, пёстрых и шелковистых нарядов, красного конверта с деньгами и бутылки дорогого алкоголя. Несколько коробочек вагаси. Нежных, приглушенных, матовых и теплых оттенков, вырезанных в причудливые формы цветов и фруктов. От вида этих маленьких и красивых десертов кончик языка начал пощипывать, желая вкусить сладость и ощутить её пряность. Нужно было бы начать отнекиваться, попытаться вернуть презент, но пальцы сжали тонкие веревочки, а язык не поворачивался на отказ. Дазай заметил блеск в лазурных глазах и тепло улыбнулся, чувствуя желание прикоснуться к тонкой и молочной ладони юноши. «Спасибо».       Теперь сладкие посиделки стали обыденными посреди недели или на выходных, а коробочки и свертки с разными сладостями, красиво упакованные, с пряным ароматом покоились на стеллаже со свежими и пышными букетами.

Он и вправду очень любит сладости.

      Сегодняшний вечер был организован по всем высшим параметрам и критериям. Пылающее яркими огнями и начищенными до блеска высокими окнами от пола до потолка, здание невольно приковывало взгляд в ночи, поражая своей элегантностью и изящностью. Оно было в три этажа, украшенное свисающими гирляндами; у главных стеклянных дверей стояли два швейцара в темно-бордовой форме, то и дело встречающие мужчин и женщин в строгих костюмах и праздных нарядах. При входе гостей встречали миленькие хостес в черных платьях, информируя персон, и, щебеча своими голосками, сопровождали их на самый верхний этаж. В главном зале стояли столики с темной глянцевой поверхностью, сервированными позолоченными приборами, блистая от света нескольких хрустальных и объемных люстр.       Среди собравшихся людей неспешно ходил высокий мужчина средних лет, слегка улыбаясь и посверкивая темными глазами, держа руки за спиной. Его лицо было красивым, но утомленным, с несколькими морщинами, что таили силу возраста и смертности, и немного впалыми скулами. Две черные пряди обрамляли бледноватое лицо, делая его черты ещё острее, а уголки губ так и норовили съехать вкривь. Его статную фигуру подчеркивал темный костюм с накинутым на плечи легким длинным плащом и длинный шарф цвета рубина. Он обходительно приветствовал каждого гостя, оценивая их своими поблескивающими глазами, при этом искоса кидая взгляд куда-то за толпу собравшихся. Сопровождала его красивая женщина с яркими волосами и не менее ярким кимоно, порхающая среди фигур и развевая полы шелка. Изящество лица граничило со строгостью и некой озабоченностью, что проскальзывало в прекрасных глазах оттенка камелии. И это был второй человек за вечер, который имел такой удрученный вид.       Дазай натянуто улыбался нескольким молодым мужчинам и девушкам, что окружили его и поддерживали разговор о делах в бизнесе, политике и погоде. Пока уголки губ были направлены вверх, изображая подобие доброжелательности, в темных глазах бурлили эмоции, делая их похожими на сгусток крови. Женщины рассмеялись чему-то сказанному, а шампанское не лезло в горло. «Ах, Дазай-сан, вы и сегодня один. Неужели нет той, которая смогла бы скрашивать ваши вечера?» Теперь улыбка стала походить на горький шоколад лишь с малой долей сахара. «Сейчас трудно подобрать себе подходящую пассию, — вздохнула одна из молоденьких дам». Дазай лишь отстраненно закивал, но взгляд его заметно потеплел, что не ускользнуло от зорких пар глаз. Не секрет, а обнаженная истина, что Осаму Дазай являлся завидным женихом, имея при себе все — почти все — достоинства, начиная от привлекательной внешности и заканчивая высоким статусом и состоянием; и лишь один недостаток — характер. Всем известный неумолимый и вздорный характер, что держал людей на необходимом расстоянии и хорошенько трепал нервы. Те, кто были более зрелого возраста, могли понять, почему молодой человек ещё не ступил ни с кем в близкие отношения.       Он отошел к стене, дабы перевести дыхание и как-нибудь прекратить пульсацию в висках, и взял в руки стакан с янтарной жидкостью и золотым отливом. «Он занят», — до боли в голове и бурлящей крови, голос женщины режет слух и, кажется, сердце. Вот и ответ на вопрос, почему он сегодня без «пассии». Его «одну-единственную» Озаки благополучно выпроводила, причем наверняка догадываясь, что он придет. Все намеки она пропускала мимо, гордо игнорируя, а о прямом разговоре не могло быть и речи. «Ты знаешь правила, Дазай. И я их придерживаюсь». О, ему прекрасно о них известно, иначе он бы не метался на протяжении больше двух недель к ней, не терзался каждую ночь противоречивыми чувствами и не испытывал бы сейчас эту тупую ревность только от мысли, что рыжеволосого юношу касаются чужие руки, ласкают не его губы… Когда вкус горечи нужному организму алкоголя опалил язык и гортань, он выдохнул и краем уха услышал приветствие ещё одного прибывшего гостя: «Господин Достоевский…». Взгляд скользнул в высокой фигуре в белоснежных одеяниях — черные зрачки шатена сначала удивленно, а затем опасно сузились.       Ему здесь было не очень комфортно. Всё это давило и душило, заставляя чувствовать себя как на иголках. Кажется, тот, кто находился рядом с ним, разделяет его мнение на этот счёт. Он галантно придерживает его за руку, интересуясь самочувствием с весьма интересным и забавным акцентом, отчего уголки губ невольно тянулись вверх. «И зачем только наряжаться в эти легкие платья?» «Для красоты и праздного вида». «Красивый человек сам способен скрасить любой наряд». И речи его были немного странные, словно он больше наставлял своего собеседника. Голос, однако, настолько приятен, низкий и тягучий, что можно было заслушаться. Руки, кстати, у него холодные, пальцы длинные и тонкие. А его белоснежный костюм придает коже ещё более сильную, болезненную бледность, создавая резкий контраст с черными волосами, доходящими до плеч, и темными глазами, в фиолетовых оттенках которых читается проницательность, граничащая с усталостью отшельника. Его манеру держаться нельзя назвать высокомерной, но он явно знает себе цену и как минимум половину окружающих людей считает недостойными даже просто находится в поле его зрения. Он смотрел строго перед собой. «Для чего у всех с собой визитки, и они передают их мне?» «У нас принято носить с собой визитные карточки постоянно, дабы при случае вручить их нужным личностям и сохранить контактные данные этого человека». «Ты всегда отвечаешь на вопросы таким заученным тоном с последующим доскональным объяснением?» «Я стараюсь». На бледных губах дрогнула тень улыбки.       — Хм, неужели Дазай-кун? — он остановился и посмотрел в сторону, в другой конец большого зала, пропитанного ароматами духов, дорогого алкоголя и блюд. И почувствовал, как вздрогнул рядом с ним стоящий человек.       — Я удивлен твоим визитом, — ноги подкосились, стоило голосу прозвучать совсем рядом. Тело оцепенело и словно покрылось инеем, а взгляд не желал отрываться от начищенного темного паркета. Он куда интереснее и безопаснее. — Обычно, ты не присутствуешь на подобных мероприятиях, неужели решил вновь посетить Японию?       — Да, дела вынуждают нас поступать не свойственно.       — О, абсолютно с тобой согласен, — Чуя уверен, чувствует, что его сейчас прожигает пара темных карих глаз. — А твой спутник…       — Лично мною рекомендованный! — прервал его Мори, внезапно подошедший к их скромной компании с доброжелательной, но явно предостерегающей улыбкой. — Достоевский-кун недавно прибыл в Йокогаму, и я не смог не пригласить его. А так как я являюсь, скажем, зачинщиком, то должен был обеспечить ему сопровождающего. Коё любезно помогла нам в этом вопросе.       Чуе хотелось провалиться с этого третьего этажа, испариться, сбежать, чёрт возьми, подальше от всех этих людей! Ему не впервой сопровождать кого-то на важном мероприятии, было даже несколько женщин, которые брали его в качестве спутника, мужчины же с предпочтениями тоже не оставались в стороне. Этот раз не должен был стать исключением, учитывая то, что его клиент оказался весьма интересным, пускай немного странным, доброжелательным и, должен признать Чуя, привлекательным. Иностранные черты ему сразу же приглянулись. И даже атмосфера не так нагнетала, когда он начинал что-то объяснять или рассказывать мужчине. Но теперь всё стало до предела раскаленным, и он уже не мог понять — от жара или холода. Хотелось скрыться от этих горящих и внимательных глаз. А ещё стало почему-то… стыдно. Мерзко. Словно он совершил предательство и предстал перед преданным во всей красе. «Убейте меня!»       — Чуя, — его мягко потянули за рукав, выводя из оцепенения. Коё строго смотрела на него, но на дне её глаз можно было уловить беспокойство. Ему пришлось поднять взгляд и обжечься.       Фёдор искоса глянул на него, потом словно оценил обстановку и глаза его лишь на мгновение сверкнули под светом люстр. «Не хочешь выпить? Слышал, алкоголь в Японии почитают». Он увел покорно кивнувшего юношу и, извинившись перед собравшимися и дав обещание Огаю, что обязательно обсудит с ним все важные дела и интересующие его вопросы, скрылся в толпе. Осаму смотрел вслед услаждающей взор невысокой фигуре, которую окутывала ткань сапфирового кимоно с россыпью позолоченных и рубиновых узоров на темном подоле. Коё теребила длинные рукава, с опаской поглядывая на затихшего Дазая, но когда он повернулся к ним, слегка вздрогнула. От этого взгляда всё вокруг застывало, а ты начинаешь невольно сковываться и желаешь скрыться подальше.       — Почему? — он переводил взгляд с мужчины на женщину, чувствуя клокочущее чувство, подобное безумию, что терлось об его грудную клетку. — Именно он? Больше никого не было?!       — Успокойся, — лицо Огая излучало холодную безмятежность, — просто Фёдор изначально сказал, что не заинтересован в подобных услугах, а женщина была бы более обременительной. Поэтому Коё предложила…       — Это лишено смысла! Вы с Коё и сами могли прекрасно сопроводить его, и ты просто терпеть не можешь иностранных «инвесторов», — он усмехнулся, пылая взглядом, и каждый его мускул был напряжен.       — Осаму, — вздохнул мужчина, потирая переносицу, — ты уже взрослый мальчик, неужели мне нужно тебе объяснять, как это всё делается?       Шатен хотел было и дальше продолжать гневную тираду, но остановился и впился в отца взглядом. Пусть он был приемным, но эти схожие черты унаследовал — понимающая легкая улыбка, властный тон и волевой характер. Огай намекал и наставлял, Дазай пользовался и немо благодарил. Когда взгляд его прояснился, а напряжение с лица почти рассеялось, он двинулся по направлению за двумя гостями. Только Коё хотела одернуть его — руку перехватили и мягко сжали, опуская. «Они сами смогут разобраться». «Он — юноша, не ведающий ничего о таких вещах! Ему нужна моя опека! — голос женщины был полон стальной решительности, она сжала пальцы так, что те оставили глубокие полумесяцы на мягкой коже». Мори прекрасно понимал её, будучи осведомленным и о прошлом давней подруги, с последующей несостоявшейся свадьбой, покинутой женихом под венцом. И о Накахаре Чуе ему тоже было известно. Но Дазай с шестнадцати лет был наречен фразой «уже взрослый», так что лишать его этой привилегии в двадцать пять будет крайне непочтительно.

Да и поздно уже.

      — Сливовое вино? — Фёдор пригубил напиток прозрачного цвета с легким золотистым цветом, отмечая приятный кислый вкус, граничащий с горечью. А ещё чем-то похоже на яблоки.       — Да, его изготовляют на основе японских слив. Оно обычно либо слабенькое, либо крепкое. Зависит от сладости, — Чуя говорит, наблюдая переливающееся золото и отблеск в своем стакане, чувствуя легкость в голове после алкоголя. В конце концов, они друг другу ничем не обязаны. Осаму должен был принимать во внимание кое-какие упущения.       — Вот как, а ты ценитель хорошего алкоголя, верно? — тембр мужчины обволакивает и позволяет забыть об окружении, и рыжеволосый согласился бы забыться хотя бы на вечер.       — Немного, но в основном — это вина. Они мягкие, игристые и позволяют расслабиться, а потом уже пьянеть и терять голову, — он усмехнулся и поднял взгляд, встречая два камня аметиста и действительно ощущая, как мягкий алкоголь оглаживает и расслабляет его тело. — Слива означает «верность» и «сдержанное обещание».       — Флориография? — Фёдор глянул из-под густых ресниц на юношу.       — Да, выучил ради интереса.       — Очень удобно, когда нет подходящих слов. Или когда они и вовсе не нужны.       — Это точно… А что насчёт вас? — мужчина вопросительно глянул на него, склонив голову набок. Его волосы, касающиеся плеч, обрамляли красивое лицо, сделав его черты от черных локонов резче. — Ну, предпочтений.       — О, у меня их не имеется, — Достоевский потянулся к его лицу и поправил выбившуюся прядку волос, что спадала на лицо. Его холодные пальцы коснулись чужой щеки, что слегка зарумянилась и была очень теплой. — Но мне нравится всё красивое.       — М, — Чуя кивнул, допил оставшееся вино, почувствовав сухость во рту, и спросил: — Вы коллекционер? — голубые глаза с интересом сверкнули, а губы уже не могли сдерживать улыбку. Брюнет напротив лишь загадочно поднял уголки уст, прикрыв глаза.       — Можно и так сказать.       Вечер протекал медленно, когда они прибыли, солнце давно скрылось за горизонтом, а сейчас глубокие сумерки охватили горящий огнями город. Чуя хотел спросить ещё кое-что, крутящееся у него на языке, но мужчина достал телефон, длительная мелодия которого вещала о звонке. На бледном лице скользнула тень теплой эмоции, скрывшаяся вновь за маской равнодушия.       — Кажется, мне пора отлучиться, — он убрал аппарат, взглянув за разомлевшего юношу, по прекрасным глазам которого прошлась дрогнувшая рябь.       — Вот как, тогда мы можем…       — Думаю, тебе придется ещё задержаться, — мужчина странно глянул на него, напоследок ещё раз коснувшись мягких волос. — Спасибо за вечер и удачи, Чуя-кун.       На его устах можно увидеть тень легкой улыбки, когда он отходил, и стоило Накахаре повернуться, дабы последовать за ним и проводить, он наткнулся на высокую фигуру с вьющимися каштановыми волосами. Карие глаза сначала проводили Достоевского, а потом впились неотрывно в юношу. Чуе нужно было срочно ретироваться, но несколько бокалов хорошего алкоголя уже ударили в голову, а резкие движения чреваты падением от собственных конечностей. Его руку схватили и потащили через толпу. Он отчаянно искал взглядом сестрицу Коё, но чувства нахлынули так, что ничего не воспринималось, лишь эта железная хватка на запястье.       Парня завели в туалет, что находился в другом крыле этажа. С тускловатым освещением, в черных и темно-коричневых тонах. Дазай, убедившись, что пусто, закрыл дверь на замок. Чуя не мог сейчас взглянуть на него, а посему поднял взгляд на зеркала, которые висели вдоль всей стены. Раскрасневшийся, с припухшими губами, слегка растрепанными волосами в кимоно, ворот которого слегка скосился. Почему-то стало противно, руки зачесались разбить это отражение на мелкие кусочки. Они молчали недолго, первым решил начать рыжеволосый:       — Что ты хочешь от меня услышать? — он сказал это почти шепотом, но пустая уборная прибавила голосу высокие нотки.       — Да так, — шатен преодолел крошечное расстояние и тесно встал рядом, зажав парня между своим телом и высокой кафельной столешницей. Его голос был холоден и сдержан. — Как тебе вечер?       — Пойдет, но это не моё, — рука потянулась назад, придерживая холодную гладкую поверхность.       — А что твоё? Думаю, отель было бы неплохо, да? — он усмехнулся, медленно скользя взглядом по лицу и телу парня и запечатлевая каждый сантиметр. Голубые глаза вспыхнули, а сердце вдруг сжалось в колкой обиде. Он, сузив глаза, хотел отдалиться, но шатен приблизился непозволительно близко, буквально обхватив парня ногами и руками. Дазай заметил, как тот хотел уже было начать, но вдруг замолк, а губы его растянулись в усмешке.       — Вполне, ведь это моя работа, а в отелях очень даже приятно.       Глаза Дазая потемнели, пальцы, которыми он удерживал парня, сжались на его плече. Захотелось непременно выплеснуть силу, охватившую его, да и слова Чуи остроконечным серпом что-то больно задели внутри. А сам голубоглазый вдруг ощутил удовлетворение, почти не ощущая онемевшей боли в области шеи и плеча. Ему нравится видеть Осаму таким заведенным.       — Ты и сам прекрасно осведомлён. Жаль, такой мужчина про-       Его грубо затыкают, потянув за локоны вниз и впиваясь в открытые уста, сразу яро атакуя языком. Он тянет за ткань пиджака на плечах мужчины, мычит и уже заносит руку, но её перехватывают и крепко сжимают. Дазай не сдерживается, в нем бурлят эмоции и алкоголь, что ударил в голову. В голове сигналы внутреннего хищника, которые туманят остатки самообладания и здравого рассудка. Он чувствует, как рука рыжика теперь тянет ткань на спине, а дыхание его прерывисто звучит между глубокими поцелуями. Во рту вкус вина смешался с коньяком. Его язык врывается и вырывается, выгибается в танце и помечает каждый участок. Он отстраняется, напоследок потянув зубами чужую нижнюю губу, и смотрит на парня. Тот уперся руками в раковину, тяжело дыша, кудри рассыпались по лицу, скрывая алые уши и щеки, глаза прикрыты, а только что буквально оттраханные языком шатена уста полыхают пламенем. Чуя чувствует прикосновение к шее, после чего его обвивают крепкие руки и прижимают к груди. Ухо опаляет горячее дыхание: «Только я». Чужая ладонь сжимает талию до боли, а собственные руки нерешительно отвечают на объятие, сцепляясь на спине шатена. И вот какого он такой высокий, что самому пришлось согнуться в три погибели? Чуя усмехается и позволяет себе расслабиться в его руках, наконец ощущая нужную ему свободу и раскованность. Дазай прижимается губами к его виску и отстраняется, всё еще читая в любимых омутах легкую обиду. Прикусив губу, он тихо позвал: «Эй, Чуя». «Что?» «Хочу тебя».       Ему пришлось прижимать ладони ко рту, чтобы хоть как-то приглушить вырывающиеся стоны. Ноги предательски дрожали и содрогались от прикосновений к паху и вида на шатена, который, мать вашу, делает ему минет. Дазай Осаму сейчас усадил его на кафельную столешницу и, пристроившись, ласкал затвердевший орган с пульсирующей от нахлынувшей крови веной и бесстыже пытался заглянуть в глаза. Он мог бы спустить шутку про «натурального рыжего», но тут были нюансы: рыжий был везде гладким, словно пальцы оглаживают бархат; рыжий не был «натуральным». Губы обхватили юношеский упругий ствол, дразня языком влажное и солоноватое устье уретры. Несколько движений — головка упирается в глотку, принося легкий дискомфорт с неким блаженством. Он сам делает это впервые, может, это прекрасные градусы бурлят в крови, но жалеть он даже не собирается. Его мальчик так млеет и подрагивает под ним. Он берет его под коленкой и закидывает ногу себе на плечо, протягивая свою руку к стиснутым у рта ладоням и убирая их. Накахара судорожно вздохнул, и от напряжения ухватился за край плитки, вторую руку запуская в мягкие волосы шатена. Всё сосредоточилось в этой части тела, и сознание больше ничего не воспринимало. Стоны, ахи и вздохи услаждают и ласкают слух, когда он чувствует, как парень весь напрягается, а разгоряченный ствол близится к разрядке, изливаясь белесыми каплями.       Чуя прикрикнул и сжал пряди пальцами, чувствуя, как в паху до боли приятно тянет, и отдергивает чужую голову назад. Дазай блаженно облизнул губы и, оставив несколько поцелуев на только излившемся члене, поднял взгляд на рыжика. Но вместо довольного выражения лица он увидел смущение и… испуг? Широко распахнутые голубые глаза смотрели на запачканную семенем щеку и несколько темных капель на белоснежной рубашке. Благо, Осаму снял пиджак, иначе рыжику было бы не по себе, если бы он запачкал и его.       — Прости! Я сейчас всё вытру! И рубашку отстираю! — парень потянулся к железному боксу с салфетками, судорожно вытаскивая одну за другой.       Дазай, наблюдающий за его действиями, усмехнулся и собрал со щеки густоватую и теплую жидкость, после чего облизнул пальцы. На вкус горьковато и вязко. Чуя замер со сжатыми в руках салфетками, наблюдая за мужчиной. Шатен потянулся к уголку его губ, запечатлев мягкий поцелуй с белесой каплей, не прекращая улыбаться. Он смазал эякулятом свои пальцы и потянулся к чужим ягодицам, массируя округлые формы и раздвигая их. Чуя затрясся, когда сжатого мышцами колечка коснулись смазанные пальцы, массируя его и норовя ворваться в нутро. Он напрягся, пытаясь сдвинуть ноги, но его тянут на пол, после чего переворачивают лицом к зеркалу, прижимая к кафельной столешнице с раковинами. В отражении — лицо с растрепанными волосами, красными щеками, искусанными губами и блестящими, влажными глазами. Шея, грудь и плечи оголены, кимоно свисает с локтей, тело блестит от пота и покрывается мурашками от прохлады гладкой плитки под ним. Позади — высокий мужчина с томными взглядом, пожирающим его через отражение, который пристроился и удерживал его за бедра, прижимая к своему паху. Дазай наклонился к уху юноши, не отрывая взгляда через зеркала от его глаз.       — Сегодня только так, — он массировал фалангой красные и узкие стеночки, входя лишь на одну и выходя.       — Т-ты так наказываешь меня, что ли? — Чуя стиснул зубы и отвел взгляд от отражения. Ему хотелось скулить, чтобы шатен либо нормально вошел, либо оставил его. Он лишь имитирует заполненность внутри рыжика, которая теперь стала необходимой.       Накахару хватают за подбородок и приподнимают лицо, не позволяя отрываться от созерцания пошлой картины, главным героем которой является он сам. От испытующего взгляда Дазая, что напоминал плескавшийся коньяк изумительной выдержки, его ноги вновь предательский задрожали под коленями, и он впервые чувствует нечто такое в сексе: когда процесс только начался — и может даже не завершиться до конца, — а тебя уже накрывает, что выть и скулить хочется, как течная сучка. Хотя, он признает в глубине души, что дело даже не в самом акте, а в том, с кем его проводишь. С Дазаем. И с каких пор этого стало достаточно, чтобы сердце трепетало, а в теле начиналось покалывание от макушки до кончиков пальцев?       Кажется, он нарушил одно из своих правил: «Не позволять в сердце распускаться нежным бутонам».       Дазай умыл и обтер парня, пригладил его влажные локоны, кое-как нацепил это кимоно, пытаясь сделать правильный запах на груди, и быстренько сам привел себя в порядок. Накинув пиджак, он взял Чую за руку и вывел из уборной, невзирая на заинтересованные и провожающие их взгляды. Сам рыжеволосый шел как на ватных ногах, опустив взгляд и просто следуя, куда его ведут. Только когда он вспомнил про Коё-сан, что присутствовала на мероприятии, остановился и принялся искать её. «Я этим займусь, пойдем», — Дазай потянул взволнованного Накахару за собой, искоса взглянув на черный силуэт посреди толпы, дипломатично и с умением оратора завлекающего гостей. Они вышли из казавшегося невыносимо душным ресторана, предоставляя разгоряченные лица и тела ночному и свежему ветерку, остужающему кожу, остужающего пылающие чувства. В спешке уселись в одну из черных дорогих машин с водителем, которому Дазай назвал адрес, неизвестный юноше. Шатен откинулся на кожаное сидение, как-то рвано выдохнув и расстегнув две верхние пуговицы, а Чуя весь сжался, выглядывая через затемненное окно.       — Дазай, куда мы едем? — он нервно теребил ткань на коленях, чувствуя гулко бьющееся сердце. Сегодня он приехал только с сестрицей, сопровождающих не было, и вернуться они должны были вместе. Он надеялся, что мужчина повезет его в «Тигровую лилию», и он окажется… дома.       — Ко мне, — мужчина что-то набирал на телефоне, яркий экран которого освещал его переутомленное лицо синеватым цветом. После чего убрал его в карман брюк.       — Что? — Чуя распахнул глаза, недоверчиво впившись взглядом в Осаму. Состояние нестояния растворилось. Максимум, где он проводил свои ночи — отель, который выбирал клиент и оговаривал заранее. Его состояние сейчас можно было сравнить с тем, как если бы человек предал огню сухой хворост и наблюдал за его пламенем. Осаму взял его за руку.       — Не волнуйся, доверься мне, — он подмигнул ему, притянув к себе и уложив на грудь. Услышав совсем слабо чужое мерное сердцебиение, Чуя правда постарался довериться.       Они подъехали к высотному зданию, где-то в двадцать четыре этажа, и направились внутрь. Как рыжеволосый подозревал, апартаменты Осаму располагались на самой верхушке этого «стеклянного» небоскреба, в ночи посверкивающего бледным сиянием. И так оно и оказалось — роскошная и просторная квартира, строгая и почему-то кажущаяся холодной. Владельцу она подходит. Всё было в черно-белых тонах, лишь изредка переливаясь в темно-синие и серые. Панорамные окна открывали вид на всю Йокогаму, можно сказать, из её сердца: огни города переливались в темноте вспышками, вдалеке летел одинокий самолет, оставляя после себя белую полосу на синеве, даже можно было заметить водный канал за высокими зданиями, мерцающий светом луны в темной глади. Свет включать не стали: огней города хватало для них, ограничившись двумя настенными светильниками. Дазай поинтересовался, чего угодно его гостю, и Чуя попросил только сказать ему, где уборная. Шатен объяснил, скинув свой пиджак и развалившись на мягком и длинном диване. Сейчас было действительно хорошо. Он блаженно прикрыл глаза, а сердце наполнялось непередаваемым ликованием.       Когда Чуя вернулся, предварительно умывшись холодной водой и более-менее уняв своё нетрезвое состояние, и обнаружил мужчину лежащим на том же диване, прикрывшего глаза рукой. Он замер, сминаясь с ноги на ногу и пока просто осматривая комнату в полутьме. И заворожено засмотрелся на эти большие окна, приблизившись и чувствуя, как замирает сердце от вида с этой высоты. Неописуемо. Он бы даже сказал чувственно, потому что с удовольствием бы каждую ночь предавался размышлениям и мечтам, устроившись напротив. Кончики пальцев начали покалывать от желания прикоснуться к прозрачной и прохладной глади.       — Я смотрю, они тебе приглянулись, — Осаму открыл один глаз, посмотрев на парня и улыбнувшись. Чуя убрал руку от окна и развернулся к нему. — Мне тоже они нравятся, особенно вот так ночью, сидя в темноте.       — Это точно, — он улыбнулся в ответ и ещё раз взглянул на ярко горящий искрами родной город.       — Ну, чего ты там стоишь? — вздохнул Осаму, покачав головой. — Присаживайся, наверняка устал.       Чуя кивнул, после его слов ещё сильнее ощутив тяжесть в ногах и ноющее давление в теле. Подойдя к креслу рядом с диваном, он собрался уже с упоением отдаться этому мягкому предмету, предвкушая расслабленность. Однако шатен резко подается вперед и, схватив его за руку, тянет на себя. Они оба повалились на диван, так, что Чуя оказался сверху, а талию обвили чужие руки, прижимая к себе. Осаму перевернулся, теперь определив рыжика между спинкой мебели и своим телом, обхватив его и сжимая. Мерное дыхание щекотало шею и затылок, тепло мужчины начало обволакивать его — Чуе кажется, что его сердце такими темпами грозится получить осложнения, ибо за сегодня оно успело и чуть ли не остановиться, и похолодеть, и было охвачено страстным пламенем, что ребра болели под его бешеным ритмом. «Полежим пока так, хорошо?» — пробормотал Дазай, а голос его звучал рядом низко и тихо, до мелких мурашек. Накахара кивнул, прикрыв глаза и сосредоточившись на внутреннем упокоении, пока пальцы кареглазого оглаживали его живот. Он был выше Чуи на голову — даже полторы, — поэтому мог спокойно прижать того к груди, уложив подбородок ему на макушку и наслаждаясь щекотанием рыжих кудряшек.       — Чуя, — очень тихо позвал мужчина, а когда последовала реакция, продолжил: — Давай поговорим?       — О чём? — он тоже говорил шёпотом. В темной комнате, в квартире, где они одни, вся обстановка, сама атмосфера стали интимнее. Куда интимнее, чем просто секс.       — Обо всём. Ну, например, что ты бы хотел у меня спросить? Узнать?       — М? — рыжик прикусил губу, ведь первое, что всплыло в голове: «бинты». И алкоголь мог хорошенько развязать его язык, если бы не кричащий остаток здравого разума о том, что этот вопрос лучше вообще выбросить. «Ты ведь не хочешь задеть его?» «Но он явно хочет стать ближе, тогда нам стоит довериться…» «Ближе для чего? Тогда и тебе придется раскрыться». — Я не…       — Мне было где-то шесть лет, — начал шатен, почувствовав, как парень под ним замер, — я точно сам всего не знаю, но Огай взял надо мной опеку — кажется, он близко знал моего отца, — и вырастил как сына… Хотя, я предпочитаю больше «как достойного наследника», — он горько усмехнулся, а внутри Чуи уже что-то начало сжиматься в нехорошем предчувствии.       Ему было тринадцать, когда он впервые взял в руки лезвие; когда произошел первый срыв. Вечная меланхолия, тяга к запретному, к неизведанному. Он был странным, замкнутым, не имел друзей; учителей Мори нанимал на дом, ибо парень в какой-то момент отказался от посещения учебного заведения, пусть и частного, — он был самым настоящим самоучкой. Психологи начались уже ближе к четырнадцати, но они были пустышками для мальчика, смотрящего на них порицательным и слишком понимающим взглядом. Таким, после которого Огаю и Коё приходилось прибегать к новым врачевателям душ. Позже он сам пришел к выводу — боль отвлекала и отрезвляла; она была его своеобразной «врачевательницей душ». Когда было грустно и серые воспоминания начинали душить — парочка порезов выводили из мути; было ощущение, словно с кровью вытекала внутренняя гниль. Случайно пролил кипяток, когда заваривал кофе; порезался о разбитый фарфор; поскользнулся в душе из-за головокружения… В шестнадцать срыв оказался не неожиданным — Огай взял его с собой на конференцию, вовлекая уже во взрослую жизнь. Он не помнит, что на него нашло, но закончилось мероприятие кровью в мужской уборной и санитарами в белом, когда он заперся в кабинке и пытался прийти в себя, нанося порезы острым ножом для десертов. Тогда уже были не только руки. Мужчина смог замять дело, прибегнув к связям и знакомым в узких кругах, так что заголовки статей не кричали об его имени и его протеже. В семнадцать он увлекся распутной жизнью: бары, ночные клубы, отели и бордели, бессонные ночи, утро с больной головой и новой сестричкой от Коё. Он почти толком не помнил этот период, только бессвязные отрывки. До восемнадцати лет, пока Мори не подарил ему собственный автомобиль и право распоряжаться жизнью: «Можешь разъезжать, куда душе будет угодно и с кем. Но если приползешь ко мне без гроша в кармане, с растерзанной душой и не менее истерзанным телом — предпочти не появляться на моих глазах. Ты слишком труслив, чтобы просто умереть».       — Эти слова сильно врезались мне в память. Каждый раз, перед тем, как совершить какой-нибудь поступок, я взвешивал его значимость с ними. Я остался. А дальше всем и так всё известно, ты, думаю, не исключение.       Чуя всё же повернулся к нему, заглядывая в слегка потухшие карие глаза, направленные на него. До этого он не мог осмелиться заглянуть в них, словно это помешало бы говорить и портило созданную атмосферу. А теперь он почувствовал в этом необходимость. Ему только что открылись, разворошили самое сокровенное в душе, доверились. Такое до одури приятное чувство с горьким осадком на душе. Мужчина невесомо коснулся его щеки, делая хватку на талии крепче. «Это вечер откровений? — Чуя усмехнулся своим мыслям, невольно просматривая виднеющиеся из-под ткани бинты». Он набрал воздуха в легкие и, преодолев приступ тошноты от волнения и собственных слов, начал, пальцами сжав руку шатена:       — Меня с самого рождения воспитывала Коё-сан. Моя мать была одной из её молодых… сотрудниц. Как мне рассказали, на тот момент ей не было и двадцати лет, когда появился один иностранец… Обещал забрать, несколько раз вывозил на свидания, обрюхатил и исчез, плюнув на ответственность, — тон его был пропитан ироничностью и неким отвращением. — Она была довольно молода, как дурочка влюбилась в него и лелеяла надежды на будущее. Сначала она не делала аборт: думала, он вернется, а тут и ребенок на руках… Потом уже было поздно, да и госпожа с другими сестричками пристально следили за ней. Когда принимали роды, меня забрали в отдельную палату, а она была очень слаба и несколько дней приходила в себя. А когда её выписали — сделала вид, словно ничего и не было, вернулась в Тигровую лилию и не могла, наверняка, даже смотреть на меня. Сколько помню себя, со мной всегда был только голос Коё-сан, утром, после занятий и перед сном. От той женщины не осталось ничего.       Дазай молча слушал, ощущая тугой узел где-то в животе и в горле не столько от самих слов, сколько от тона, которым их произносят: безразличие, непонимание и горечь. А в этих прекрасных глазах — сожаление и обида.       — Примерно через месяц она исчезла. Коё-сан не знала тогда, жива ли она, куда смогла сбежать, ведь близких у нее почти не было, она с юности работала в Тигровой лилии, оплачивая родительский долг… — он втянул воздух и прикрыл веки, выдохнув с ироничной улыбкой: — Можно сказать, сейчас я занимаюсь тем же самым.       Оплачивает долг. Но не столько за свою непутевую мать, сколько за всё, что сделала для него Коё. Глаза начала жечь появившаяся соленая пелена, впервые, когда он вспоминает об этом. В груди никогда не проявлялись чувства к этой женщине, настоящего имени которой не знает, кроме как огорчения и презрения в слабости. Некоторое время он даже думал, что она могла бы поступить мудрее: сделать аборт и продолжить просто жить, а потом уже и встретить другого «того-самого», оплатив долг. Может, после того, как она сбежала, её жизнь смогла стать лучше и легче — эта мысль тоже посещала его ночами, когда маленький четырнадцатилетний мальчик лежал в кровати и думал о ней, ненароком услышав разговор старших в чайной комнате. Но теперь было ещё кое-что: тоска, скорбь, жалость к ней. Единственное, что он знал — глаза у него от неё. Она была красивой и привлекала интересной и яркой внешностью. Теперь он не уверен, какими бы были чувства, если бы ему рассказали о её состоянии сейчас, о том, что она смогла пробиться в этой жизни: неприязнь и озлобление, или же легкость и спокойствие на сердце? Одна слеза всё-таки скатилась по белоснежной щеке, и шатен поспешил стереть её влажные следы, касаясь губами глаз.       — Это точно алкоголь, — он обнял его, зарываясь в волосы, — постараемся впредь быть с ним осторожнее. А ещё тебе нужно переодеться, это кимоно явно не подходит для сна.       В его комнате темно, немного прохладно и очень просторно. Большая кровать аккуратно заправлена, словно владелец почти не нежится в её мягких объятиях. Зато Чуя с превеликой радостью готов нырнуть в её владения и провести с ней эту ночь. Дазай уложил туда парня и принялся выискивать что-то в содержимом своего гардероба, попутно придумывая отвлеченную тему для разговора. И только Накахара хотел расслабиться и потянуться ноющим телом, спуская напряжение, как прозвучал вопрос: «Кстати, и как тебе Достоевский-кун?». Видимо, ночь обещает быть длинной, точно самой неспокойной и откровенной в его жизни из всех предыдущих.

Но он не против провести хотя бы одну таким образом.

      Неспешные шаги замерли. Вместе с сердцем. Посреди темного коридора, освещенного только тусклыми светильниками и отблесками ламп из комнат, замерла фигура, затаив дыхание. Оно стало до боли в груди тяжелым. «Ах, правда? Но я так часто замечала их вместе… Даже уже стала думать, что намерения серьезны …» «Да-да, все эти посещения, каждодневные букеты, встречи в саду. Ещё бы одна ночь в «Тигровой лили», и я бы подумала…» «О чем? О серьезных намерениях? И месяца не прошло! — другой голос прозвучал саркастично и тонко. — Что за чушь из дешевых романов для домохозяек? Мальчишка, сын проститутки, которая к тому же бросила его на произвол, а он сам не далеко от неё ушел, и состоятельный мужчина из высших слоев общества?» Пальцы крепко стиснул ткань длинного рукава, а кровь, нахлынувшая до этого бурлящим потоком, застыла в жилах. «Что он в нем мог бы найти? Абсолютно никаких достоинств и преимуществ, только смазливое личико да яркая внешность от отца-иностранца, — она говорила с леденящей сталью в голосе, но если прислушаться, можно услышать проскальзывающие нотки сожаления и полной правоты. — Всем этим заядлым богатеям нужны жены, которые станут продолжением их деятельности, украшением на подвеске. Про вынашивание отпрысков я вообще молчу в этом случае». Тело оперлось об стену и немного сползло по ней, так как ноги оцепенели и отяжелели, а грудь сдавливало тугим узлом. Лицо покрылось испариной, а виски пронзили мелкие холодные иглы, создавая ощущение онемения. «Юки-сан, не думаю, что стоит так говорить… — говорящая была ещё молода, голос её дрогнул и сочился неуверенностью так, словно она расплачется. — Чуя-кун очень хороший парень, он не заслуживает…» «Именно потому, что он этого не заслуживает, так будет лучше. Он умный юноша, знает, что к чему в этой жизни. Участь матери будет ему всегда в пример. Никто из нас этого не желает, да и Коё-сан…»       — Чуя?       Он встрепенулся и тут же выпрямился, пошатнувшись, но всё же сумел удержать себя на ватных ногах. Голоса в комнате стихли, дверь распахнулась, показывая нескольких молодых девушек и старших женщин. Он оказался буквально вжат направленными на него взглядами, пока госпожа Озаки примерно догадывалась, что тут происходило. Да и влажные глаза, что стали похожи на два стекла, с покрасневшими краешками дополняли сцену без объяснений. Губы её поджались, глаза строго сверкнули на стоявших в проеме и мнущихся с ноги на ногу сотрудниц, но слова не успели сорваться из её уст.       — Сестрица Коё! А я как раз направлялся к тебе, знаешь, — Чуя пытался натянуть улыбку, сделав шаг к женщине, — ты ведь хотела меня видеть, да? Прости, я весь день только и делал, что читал роман, который ты порекомендовала. Потом вдруг слабость, голова закружилась, и вспомнил, что ничего не ел!..       Речь его была торопливой, словно он боялся запнуться, остановиться, немного подрагивал. Он подошел к ней, взглянув на женщин, что стояли с виноватыми лицами и тяжелыми взглядами. Улыбнувшись до боли в ребрах и до вязкого кома в горле, он сказал:       — Простите, сестрицы, я не хотел вас потревожить, — он слегка поклонился им, после чего взял Коё за локоть и очень мягко подтолкнул в сторону. — Коё-сан, пойдем, перекусим?       Впервые Чуя не чувствовал вкуса еды, которую ел. Она была никакой. Палочки ковыряли в почти нетронутом рисе, лишь чашка с мятным чаем была наполовину опустошена. Женщина напротив него заказала только горячий напиток из жасминовых листьев, неотрывно наблюдая за подопечным и ни слова не произнеся. Это небольшое и очень уютное кафе было их личным местом, все здесь знали прекрасную госпожу Озаки и не менее прекрасного молодого парня вместе с ней. Некоторые сотрудники считали их близкими родственниками, возможно, братом и сестрой. И только те немногие, что знали правду, угощали мальчика свежими десертами и качали головами, провожая взглядами.       В голове звенящим голосом прозвучали отрывки фраз, услышанные им недавно. Пусть сердце и сжалось от этой новости, всё же он кое-что понял среди расплывчатых мыслей в голове: никто никому ничем не обязан. Женщина решила мягко подступить к нему и начала разговор издалека. Не обошлось и без Дазая, которого она осторожно, но с нескрываемой неприязнью упомянула. Чуя лишь кивал, прекрасно в душе понимая её предусмотрительность и тревогу, и думал о распустившихся в сердце первых ветвях сирени. Он улыбнулся, прошептав «хорошо», и допил уже остывший напиток с горьковатым привкусом. В её груди сердце обрело тяжесть, тело охватила мелкая дрожь, а Чуя так и остался сидеть напротив, прикрыв глаза и отодвинув пиалу, поблагодарив женщину за поздний ужин. «Нам пора, госпожа. Кажется, дождь начинается».       И действительно: землю начали омывать редкие, весенние, теплые капли, стекая с черепицы крыш и отбивая свой ритм под покачивания нежных бутонов в саду.       Они с Коё направились в её личные апартаменты: ей нужно было кое-что отдать ему, и он безропотно прошествовал за ней. В его руки вложили деревянную коробочку из черного лакированного дерева. Она была прямоугольной и узкой, довольно легкой. «От господина Достоевского». Озаки хотела бы ещё что-то добавить, но её прервал телефонный звонок. Когда она увидела, кто оказался звонящим, то брови её поползли вверх. Чуя пожелал ей доброй ночи и направился на свинцовых ногах в свою спальню, всё еще ощущая вслед беспокойный взгляд и услышав только тихое: «Огай?». Мысли были туманные, бессвязные, спутались с чувствами и теребили его сердце, а пальцы сжимали прохладную гладкую вещицу в руках. В комнате не хотелось зажигать лампу, капли с окон оседали черными точками на шторах и стенах. Парень прошел к кровати и сел, смотря на темную посверкивающую гладь в своих руках. Всё обмякло, но не было какой-либо ненависти или страдания. Слишком знакомые тоска, сожаление и горечь. Вспоминались встречи, ночи, разговоры, которые можно прокручивать в голове снова и снова, пробовать на вкус, сколько душе угодно, таить этот огонек в душе и греться им. Чуя не очень-то верит в такое чувство, как любовь, ему справедливо кажется, что она соткана из привязанности, надежды, чувства долга и даже ответственности. Ведь когда всё это уходит, почти ничего не остается, ничего вас не удерживает… Пальцы поглаживают коробочку, пока взгляд расфокусировано скользит по полу. Открывает крышку с характерным щелчком. Губы дрогнули, и уголки совсем легко поползли вверх.       Окутанный иссиня-черным бархатом, внутри лежал японский традиционный колокольчик с серебристым сверкающим отливом и длинной кисточкой, что переливалась, словно опал. На выпуклой форме колокольчика был искусно, тонко выгравирован бутон девятилепесткового лотоса. Вместе с тонкими и длинными ниточками с шарика свисал небольшой прямоугольный лист нефритового оттенка. На нем были написаны иероглифы, означающие: «Наблюдение не является цветком²». Только Чуя хотел прикоснуться к прекрасному круглому шарику из чистейшего серебра, излучающего стальной холод и изящность, как услышал стук. Пятнышки от дождя на стене перекрыла тень силуэта. Он встрепенулся и тут же перевел взгляд на окно. Из кусочка, что не был задернут шторами, виднелся силуэт в тёмной одежде, а потом бледное лицо с промокшими прядями, прилипшими к глазами и щекам. Длинные и тонкие пальцы легли на мокрое стекло. Сердце пропустило удар и коробочка чуть не выпала из рук, когда он охнул и потянулся к светильнику. Но рука замерла на полпути, он подскочил на ноги и распахнул шторы, впиваясь взглядом в промокшего человека.       — Осаму! — выдохнул парень, после чего поспешил распахнуть квадратное окошко и потянул мужчину на себя.       Он был промокшим до нитки и крепко держал в одной руке темный пакет, прижимая к груди и прикрывая темным пиджаком. Иссиня-черный костюм сочился теплой водой, сделался почти черным и прилип к коже. Мокрые каштановые волосы покрывали лицо скатывающимися каплями. И весь этот образ дополняла широкая и глупая улыбка на губах.       — Чуя! Знаешь, на улице такая погодка чудная, ха-ха! — он выпрямился, откинув челку со лба, и, сначала оглядев спальню парня и довольно отметив ворохи и букеты пышных цветов вокруг, взглянул на парня. Чуя со странным выражением лица и красноречивым взглядом смотрел на лестницу под своим окном.       — Дазай, что… Что всё это значит? — он со вздохом отошел, почувствовав, как на него попало несколько капель, и закрыл окно.       Голубые глаза с неким осуждением посмотрели на мужчину, который, всё так же крепко прижимая пакет, почесал затылок и улыбнулся ещё шире. На нем был довольно элегантный и дорогой костюм, какие обычно надевают на торжество, а не ночные прогулки под дождем. Чуя лишь подумал, что это очень не практично со стороны мужчины, но не придал значения. Пока Дазай пытался промямлить внятное объяснение своего поступка, Чуя подошел к своему комоду. В лицо шатену прилетело что-то ворсистое и теплое, а потом его потянули вниз, заставив немного сгорбиться, пока Чуя натянул полотенце на промокшие волосы, встав на цыпочки. Он начал массирующими движениями сушить голову мужчины, сдвинув брови к переносице и явно сосредоточившись на этом занятии. Дазаю стало мгновенно теплее, он почувствовал, как смягчилась частичка сердца. А от внешнего вида парня хотелось обхватить его и повалить на кровать, прижимая и тиская во всех доступных и недоступных местах. В черных домашних шортиках, свисающих немного с боков и открывающих вид на гладкие тонкие ножки, светло-серой растянутой футболке, свисающей сейчас с одного плеча и оголяющей выпирающие ключицы. Он вспомнил ночь, когда Чуя остался у него, ведь тогда он выглядел почти так же в его одежде. По-домашнему уютно, до теплоты в сердце. Сжав в руке черный пакет, он вздохнул и, прикрыв веки, позвал:       — Чуя…       Рыжеволосый увлекся сушкой его вьющихся и спутанных волос, словно зачарованный двигая руками и легко улыбаясь. От неожиданного, но довольно приятного визита осадок горьких чувств улетучился. На оклик своего имени он отозвался тихим: «М?».       — Я женюсь.       Руки замерли, сжимая влажную ткань. Улыбка на губах дернулась, а сердце сделало гулкий удар, что раздался у него в ушах. Он поднял взгляд, встречаясь с лукавыми и бесстыжими карими глазами. Почему-то и не покидающая губы Дазая улыбка медленно спала, и теперь они просто смотрели друг на друга, ощущая, как всё в этой тёмной комнате замерло, и только капли с небес постукивали и шептались между собой снаружи. Теперь уже даже в краешках распахнутых век не осталось улыбки. Чуя почувствовал, как из-под ног словно земля начала уходить, и, не в силах больше стоять на пальцах, он тяжело опустился. Полотенце медленно скатилось с головы шатена, теперь свисая на пол одним концом, пока второй сжимала рука парня. Дазай опустил взгляд, прикусив губу, и вновь спавшая взъерошенная челка прикрыла его глаза. Сердце юноши полетело куда-то в холодную пропасть, очень больно сжалось, не позволяя проникнуть глотку необходимого воздуха в легкие. У него тоже сжалось в груди, вместе с пальцами на шуршащем пакете. Дазай не проронил ни слова; у Чуи их просто не было. Он опустил отрешенный взгляд в пол, на прозрачную лужу вокруг лакированных до блеска туфлей. Стало слишком пусто. Молчание не смогло продлиться долго.       — Вот как, — голос предательски дрогнул и охрип от кома в горле. Чуя встряхнул головой, мысленно дал себе оплеуху и, выдавив жалкое подобие улыбки, сказал: — Поздравляю… Когда?       — Сегодня.       — А?       Он не успел даже поднять глаз, осознать сказанное мужчиной, как увидел летящий на пол черный пакет и почувствовал легкое давление на голове, а после — свисающую и обрамляющую лицо прозрачную белю ткань. Дазай только что надел ему на голову… фату. Посмеиваясь, он в порыве накинулся на ошеломленного парня и, чуть не сбив его с ног, прижал к себе, совершенно не обратив внимания на промокшую одежду. Чуя покачнулся от резких объятий, почувствовал, как ткань на нем пропиталась влагой и словно отрезвила его, холодком прокравшись к голове и звонко ударив по сознанию. Контрастом до мурашек по телу и пламени в сердце стал шепот в самое ухо: «Остался последний штрих». «Чт?.. Ах!» -Чуя громко и протяжно втянул воздух, когда к его шее грубо припали и обтянули влажными губами. Дазай расцеловывал шею, проводил языком, ощущая, как солоноватый вкус пощипывает язык, втягивает кожу и немного прикусывает, желая поскорее оставить свои прекрасные красные бутоны на этом бледном и любимом теле. Оставив парочку краснеющих отметин на самых видных местах, он посмотрел на все ещё ошарашенного Чую, отметив лишь, что к лицу того начала возвращаться краска вместе со смущением. Посмеявшись, он наклонился, обвил парня одной рукой по спине и плечам, а другую запустил под колени, отрывая его от земли, вновь вырывая громкое аханье из чужих уст.       — Пошли просить благословения!       Чуя вцепился в него, обхватив шею, пока мужчина быстренько расправился с дверью и побежал по коридорам, миновав несколько дверей и спешно спустившись по лестнице, явно не собираясь скрывать своего присутствия, более того — привлекая внимание! Чуя наконец пришел в себя от потрясения и затараторил: «Д-дазай! Подожди, что ты делаешь? Отпусти меня!». Но шатен лишь шире улыбнулся, завернув за угол и выйдя вместе с ношей на руках в широкий коридор. Как раз там он и наткнулся на две высокие фигуры: женщина, что вышла из своей рабочей комнаты и с широкими глазами смотрела на двоих, и мужчина, находившийся у большой входной двери. Мори стоял, совсем не удивившись всей ситуацией, заведя руки за спину, а Коё застыла, сверля взглядом рыжеволосого и эту белую вещицу на его голове. Чуя в ужасе расширил глаза, а когда услышал шепотки, посмотрел через плечо Дазая: почти все сестрички вышли на громкий топот и смех мужчины, застав такую картину и хлопая глазами. У парня сейчас сердце остановится. И Дазай решает его добить:       — Госпожа Коё! Это была моя третья ночь! — он не замедлил шаг, лишь взглянул в её сверкающие глаза цвета пламенной бегонии и, рассмеявшись, подкинул дров: — Я вышлю вам приглашение!       — Осаму, ты!.. — но её слова, пропитанные вопиющим гневом, остались позади, заглушенные шумом стекающей воды и постукиванием капель дождя.       Огай, заглянув в большие голубые глаза, в которых бушевали чувства и словно блестели кристальные слезы, лишь легко улыбнулся и одной рукой отворил высокие входные двери, выпуская своего сына с драгоценной ношей на руках. Коё же он мягко остановил, взяв за руку и покачав головой. Выбежавших из здания мигом окатило теплыми каплями, окутывая тело струящейся влагой, запахом свежести, мокрой травы и душистых цветов. Чуе даже показалось, что он мог задохнуться от всех этих ощущений, что переполняли его грудь. Ему уже было все равно, куда Осаму уводил его; всё равно, что он весь промок, а эта фата начала прилипать; всё равно, что и кто ему после этого скажет. Потому что сейчас он мог только неотрывно смотреть на выразительную и искреннюю улыбку, что играла на бледных губах; чувствовать только руки, что крепко держали его и прижимали к себе. А ещё слышать совсем тихие, частые-частые удары… Только он уже не знал, его или Осаму сердце билось учащенно и так близко, так трепетно.       Дазай остановился на бортике моста, прямо под покачивающимися лозами нежных глициний, с маленьких бутонов которых скатывались прозрачные бусины, словно чистые слезы, разбиваясь о гладь стекающей воды. Они кивали своими тонкими ветвями, и капли скатывались на Чую. Дазай взглянул на него, немного сжавшегося в его объятиях, промокшего в этой простенькой одежде, с потемневшими от влаги волосами и со свадебной фатой, и рассмеялся. Он поставил парня, который покачнулся, схватившись за бортик и не чувствуя под собой твердой поверхности, и опустился к коре высокого и душистого дерева. В его руках пестрели пышные бутоны, словно яркое пламя и чистейший снег слились в борьбе, при виде которых сердце само обдало жаром, а дыхание затаилось в груди. Глаза застилала пелена, когда шатен произнёс:       — Знаешь, Чуя, кажется, я полюбил розы⁴.

— Думаю, мне нужно будет прийти и нормально попросить благополучия Коё-сан… — Это точно, ты просто!.. Ах, ладно, надеюсь, она тебя не убьет. — Не убьет. Лучше скажи, что это и от кого? — О… да так, подарок. И это тоже… Хватит копаться в моих вещах, Дазай!

      Он всё-таки соизволил через несколько дней со всей церемониальностью прийти к женщине, которая, хоть и сверлила его взглядом, сжимая в руках всё, что только попадало к ней, но всё же не накинулась на него и сдержанно дала свое согласие. Хоть Коё и сослалась на не оглашённое, но прекрасно известное правило «трёх ночей», сам мужчина прекрасно знал, что это стояло в самую последнюю очередь. Ведь тогда откуда взяться скупым слезинкам на белоснежных щеках? Кстати, после той ночи Чую он не привез назад, только сегодня, дабы свидится с Коё и сестрицами и получить наставления от старшей. После того, как он вручил ей все девять красных конвертов по традициям с деньгами, пожеланиями и символами счастья: веерами, чайными листьями, ветряными колокольчиками и прочим. А ещё приглашение в ярко-красной обертке с выгравированными золотистыми иероглифами, означающими место и дату проведения церемонии.       — Я уже обсудил этот вопрос с кем надо, так что всё будет, — Дазай распаковывал вместе с Чуей только что сделанные покупки, с наслаждением поглядывая на его новый образ в бордовой рубашке и черных узких штанах, уделяя особое внимание шее, вокруг которой обвилась черная кожаная лента с позолоченными вставками. Чуе слишком сильно подходят такие вещи, надо будет закупаться ими чаще.       — Да, но… В Японии однополые браки не узаконены, это довольно проблематично, — он поморщился, но лицо тут же просветлело, стоило достать из коробки черную узенькую шляпу с висящей на боку золотой цепочкой. О, она ему очень приглянулась.       — Но я хочу! — Дазай нахмурился и насупился, резко подавшись вперед и навалившись телом на колени парня. Тот вздохнул и зарылся в мягких волосах партнера. Ей богу, чем бы дитя не тешилось.       — Это так важно? — Чуя прикусил губу. Услышав приглушенно и обиженное «угу», он взял журнал, который Дазай отложил на столик, и, пройдя взглядом по глянцевым страничкам, сказал: — Вот этот беленький очень даже ничего.       И Дазай с ним полностью согласен — белый цвет им очень к лицу. Да и когда они расписывались в большом и роскошном здании, сверкающем, подобно нефриту, чистейшей жемчужине, украшенному белоснежными розами и россыпью их лепестков, эти праздные костюмы подошли как нельзя кстати. Ни Коё, ни Чуя даже спрашивать не стали, как двое мужчин добились росписи и присутствия регистратора, предоставившего юридический документ с подписью женихов. Были только самые близкие, никаких пышных разгулов и соборов, Чуя настоял только на Коё-сан, Огай-доно и сестрицах из «Тигровой лилии». Он думал, что вся эта церемония, долгий разговор о совместной жизни, трудностях, невзгодах и совместных переживаниях вовсе не нужны. И сейчас так думает, смотря на переплетенные крепко пальцы с одинаково посверкивающими на них кольцами. Когда ощущает на губах другие, любимые и нежные, мягкие и сладкие. И Дазай вновь не удерживается от шалости, накинув на жениха белоснежную короткую фату и подхватывая на руки. Он вручил ему букет с душистыми розами и выбежал из здания под окрики Коё о позабытой бумаге и завершающей клятве и тихий смех Мори в сторонке.       Чуя как-то спросил у Дазая, что же такого он нашел в парне, удостоил его своим вниманием и любви, не брезгуя происхождением, образом жизни и не задумываясь о будущем. «Я, конечно, прекрасен, да и удовлетворить тебя могу раз-два, но есть же веская причина? — он внимательно посмотрел на шатена, уплетая ведерко мороженого на диване и скрестив под собой оголенные ноги». Дазай тогда лишь фыркнул на его замечания, улыбнувшись и притянув парня, огладил по бокам под широкой футболкой и ответил: «На самом деле, да. Ещё в самую первую нашу встречу, когда ты вернулся с каким-то довольным ушлёпком и предстал передо мной во всей красе, — он скривил губы, но когда его погладили по подбородку, размяк и продолжил: — Я, может быть, и не обратил бы столько внимания, но меня зацепили твои яркие глаза. А потом взгляд, которым ты посмотрел на меня». «М-м? И что в нём было?» «Ничего, — он вздохнул, уткнувшись в рыжую макушку и вдыхая запах цитрусового шампуня, — в том и дело, что в нем не было ничего, что могло бы иметь отношение ко мне, но в то же время он был живым. Ты всего лишь разочек посмотрел, даже не заинтересовался, пока я полностью изучал тебя. А потом просто равнодушно развернулся и ушёл». Голос его звучал несколько обиженно, словно Чуя совершил этот поступок буквально сегодня утром, что не могло его не рассмешить. Да, он вспомнил, что тогда действительно проигнорировал его и даже не ответил на очаровательную улыбку, с высоко поднятой головой удалившись. Какого же было его удивление, когда через несколько ночей Коё незамедлительно потребовала его к клиенту, а в дверном проёме стояла высокая фигура с усмешкой на красивом лице и со словами: «Не разочаруй меня, Чуя-тян». За «тян» он, конечно, получил, но по-особому, по-накахаровски, да так, что вернулся и на вторую ночь. И Дазай иногда продолжает так его называть, а потом вновь получает от своего мужа, которому начинает казаться, что Осаму попросту в удовольствие, чем в тягость.       Одним утром, проснувшись с приятной негой в теле, чувством безмятежности, окрыленности и ощущением крепкой хватки на своей талии, Чуя видит перед собой привычную пышную охапку сиреневых колокольчиков⁵. Он приподнимается и вдыхает их сладкий аромат. И когда красноречиво и вопросительно смотрит на полусонного Дазая, натянувшего довольную улыбку, получает порцию объятий и шёпот на ухо:       — Я хочу, чтобы ты помнил обо мне. О моих чувствах. Всегда.