***
Прогуливаясь по пустынному двору, он повсюду наблюдал упадок. Огородные грядки лезли под окна — разве маменька бы допустила такое? Да и сам хозяйский дом, деревянный, почерневший от времени упирался стеной в новый, недостроенный, брошенный, а потому не менее унылый каменный дом. Привязав коня к сухой вишне, Григорий решал, куда идти, так как доложить о его приезде было некому. Дошел до угла и ужаснулся: здесь беспорядок предстал в еще более удручающем виде. — Разор, как сказал бы батюшка. Сломанная телега, строительный мусор, леса, сброшенные под домом, и в довершение картины грязная лужа, в которой барахтались утки. Оставалось только удивляться, почему Шипко еще не запороли насмерть. Вдруг откуда-то донесся чувственный женский голос, поющий без сопровождения. Это был не романс, Григорий был уверен, скорее, ария из оперы, но не знакомой ему. Сердце отозвалось, затрепетало на чарующие ноты. Осторожно, чтобы ненароком не спугнуть исполнительницу, он подпнул ногой круглый булыжник и, привстав на него, заглянул в открытое настежь окно. Неожиданное препятствие в виде тонкой занавески распалило и без того бешено горящее воображение. Песня смолкла, и он услышал тихий разговор, а следом увидел обеих собеседниц. В глубине комнаты напротив высокого ростового зеркала совершала утренний туалет молодая женщина, другая прислуживала ей. Впервые в своей жизни Григорий растерялся при виде женщины, да и не женщина это была — богиня. Завороженно смотрел, как ладони служанки скользят по волнующим изгибам великолепного, совершенного тела. Струйки воды стекают по длинным ногам к тонким ступням. По узкой спине были рассыпаны густые волнистые волосы, в мерцающем свете отливающие золотистым цветом гречишного меда. Задержав дыхание, Червинский впился пристальным взглядом в белую налитую грудь, покачивающуюся при каждом движении хозяйки, розовые соски услаждали глаз. Забыв об осторожности, он вскинул голову от подхваченной ветром занавески и, неловко оступившись, упал на колени. К счастью, падения никто не заметил. Так же журчала вода в фарфоровом тазу, бряцали хрустальные флаконы. Не рискнув заглянуть в окно еще раз, Григорий направился к крыльцу, намереваясь шумом привлечь к себе внимание. Рядом с Сивкой стоял высокий широкоплечий мужчина. Одет он был просто, на господина не тянул. — Барыня дома? — спросил Червинский строго, как привык обращаться к тем, кого считал ниже себя. — Госпожа, — поправил тот его. — Ждите, — небрежно бросил и вошел в дом. Григорий попробовал сосредоточиться на сбруе коня, ослабил подпругу, но воображение возвращало его к светлому образу незнакомки, легко проникнувшему в растревоженную душу. Из головы не выходили неясные очертания ее лица, которое, к большому сожалению, он не рассмотрел. — Госпожа примет вас. Прошу, Григорий Петрович, — на крыльце появилась девушка. Та самая, что пять минут назад была в комнате. — За мной, пожалуйста. В доме пахло свежей известью, пол в коридорах, по которым его вели, был засыпан деревянной стружкой. Открыв двухстворчатую дверь, Червинский оказался в гостиной. Плотные бордовые шторы почти не пропускали солнечный свет, от этого в полумраке комнаты было прохладно. Скудная меблировка, включавшая в себя два кресла, кушетку, бюро, посудную горку и книжный шкаф из красного дерева, терялась в огромном помещении. Очевидно, хозяйка приобрела все это спешно, чтобы хоть как-то обустроить быт в новом доме. Несколько старинных гравюр на стене заинтересовали гостя. Он внимательно рассматривал их, но, услышав быстрые шаги и шорох материи, обернулся. Из неприметной двери в дальнем углу комнаты легкой грациозной походкой к нему стремительно приближалась высокая статная женщина. Изумрудный шелк халата струился по изящным бедрам. Тончайший батист белоснежной сорочки едва прикрывал тяжелую, соблазнительно вздымавшуюся грудь в глубоком круглом вырезе. Не скрывая любопытства, она протянула Григорию руку. Все в мгновение перевернулось внутри, земля под ногами пошатнулась. Его затягивало в омут ее прямого, открытого взгляда. Прикосновение губ к мягкой прохладной ладони отозвалось внезапной судорогой в солнечном сплетении. — Елизавета Андреевна Краснова. Помещица, по-вашему, — насмешка, промелькнувшая в небесно-синих глазах, не укрылась от Червинского. — А о вас, Григорий Петрович, я наслышана. — Позвольте полюбопытствовать. После ее глубокого грудного голоса его собственный показался ему старческим блеянием. Он напряженно шагнул к креслу и, подождав, пока хозяйка удобно устроится на кушетке, сел, закинув ногу на ногу, и сцепил пальцы в замок. За беспечной позой пытался скрыть излишнюю взволнованность. — Не позволю, — Елизавета широко улыбнулась, продемонстрировав ряд ровных белых зубов. Шипко говорил, что новая барыня красива, да и родители после свадьбы Красновых еще долго приводили в пример их брак как абсолютнейший мезальянс. Сейчас Григорий имел возможность убедиться, что не знает в уезде ни одного мужчины, который мог бы составить ей пару. Волосы ее были собраны в высокую прическу и открывали тонкую нежную шею. Цвет глаз поменялся из василькового в цвет предгрозового неба, линия скул подчеркивала безупречный овал лица. Нижняя губа, чувственная, волнующая, была чуть полнее верхней, делая выражение лица немного кокетливым и отчасти капризным. Служанка поставила две чашки кофе на крохотный столик и ретировалась. — Мари, вы с Фиделем мне пока не нужны, — крикнула Елизавета ей в спину. — Вам понравились гравюры? — обратилась она к гостю и поднесла к губам горячий напиток. Широкие рукава халата соскользнули вниз, обнажая тонкие запястья. — Зубовские? — Червинский поспешно отвернулся к стене, пряча дикий взгляд. Без сомнения, эта женщина влекла его, тело реагировало на любое ее движение, и реакция эта была особого толка. Спасти его от конфуза могла только непринужденная беседа. — Разбираетесь? Обнаружила их в старом доме родителей мужа. Григорий все-таки повернулся, только сейчас он вдруг понял, что молодая вдова не в трауре. Как правило, на гостевые визиты отводилось вечернее или же послеобеденное время. И даже если визит был деловым, хозяйке дозволялось выйти поздороваться к гостю в халате, по-домашнему. Конечно, не на всех простой халат и рубаха сидели так же безупречно, как на Елизавете, но траур соблюдать обязаны были все. Червинский живо представил ее фигуру, тонкую талию, затянутую в черную ткань. Инда смерть, еще не покинувшая этот дом, не смогла остановить его откровенные, неприличные мысли, которые будила соблазнительная поза хозяйки. — Хороши, — согласно кивнул он. — Вы извините, что раньше не приехал выразить вам свое соболезнование. Хозяйство, знаете ли, требует неотлучного внимания. — Вы знали Максима? — Не имел такой чести. — Чести, говорите, — Краснова холодно рассмеялась, в глазах зажглись колючие искры. — Не будем говорить о покойнике. Подскажите-ка мне лучше, Григорий Петрович, что мне с усадьбой делать? Может быть, продать? — Можно, — Червинский вздохнул свободней. На такие темы он мог говорить часами, лишь бы собеседник согласился слушать. — Ну даже по меркам нашего уезда усадьба ваша большая, крестьян много, а они, как дети малые, без догляду да твердой руки баловать начинают. Им хозяин нужен. Она снова рассмеялась, теперь легко и заливисто. — Хозяин, говорите… А если продать, вы бы купили? — Нет. Дорого. Почитай, тысячью душами владеете. — Владеть душой. Ужас-то какой! Россия! Григорий насторожился. Болтунов нынче развелось много, но от женщины он слышал такое впервые. — Из покон веков так повелось. Не нами придумано. На том Россия стоит. А вы что предлагаете? — А вы, Григорий, как я наслышана, предпочитаете самолично заниматься поисками души в их теле. Все-таки, я думаю, владеть можно телом, но никак не душой. Елизавета изящно изогнула кисть и взмахнула ею в воздухе, указывая на себя и возвращая Григория в ад его желаний. Подобрав ноги на кушетку, она слегка откинулась на спинку, намеренно не замечая оголившееся круглое плечо. Исчезли всякие сомнения — он до дрожи хотел прикоснуться к ее коже, почувствовать жар или прохладу, ощутить ее мягкость и вкус и вдохнуть дурманящий аромат неведомого эфирного масла. — Вы давно не жили в России. Крестьян необходимо наказывать, с ними по-другому нельзя. — А с вами? Невесть откуда в ее руках появилась плеть с красной рукоятью. Тонкие пальчики неторопливо поглаживали круглый металлический набалдашник. Острые ногти, вызывающе окрашенные в цвет рукояти, непрестанно мелькали перед глазами яркими огоньками. Григорий невольно представил, как эти самые пальчики гладят его тело, а озорные ноготки в порыве страсти впиваются в кожу. Кровь молниеносно вскипела в жилах, он явственно слышал ее удары о перепонки в ушах, ладони вспотели. Вопреки хорошим манерам и воспитанию, он подался вперед и встал над Елизаветой. Полный напускной строгости взгляд был бессилен остановить его. Не чувствуя своего тела, он, как мотылек летел в огонь ее глаз, мечтая сгореть в них, наплевав на гордость. — Осторожно, Григорий Петрович, — в грудь ему уперлась рукоятка плети. Он замер. Набалдашник неспешно двигался к его восставшей плоти. Крупные мурашки сокрушительной лавиной хлынули сверху вниз, охватывая каждый миллиметр его напряженного тела. Выдержка давала сбой — он с готовностью сдавался в плен этой женщине. Он возжелал ее до безумия, но, похоже, она не разделяла с ним это невероятно сильное чувство. Червинский всегда считал себя мастером любовных дел, имел немалый опыт в общении с женщинами: обольщал, завоевывал, соблазнял. Но в такую пикантную ситуацию попал впервые. — Не стоит торопиться, — головка рукоятки оказалась у него на плече. Повинуясь немому приказу, он опустился на колени. Схватив его за волосы на затылке, Елизавета заставила отвести взгляд от ее потемневших сосков, явно выделявшихся под полупрозрачной тканью сорочки, и посмотреть ей в глаза. — Но и забываться тоже не стоит, — мягко упрекнула она и убрала руку. Но Григорий не поднялся, продолжал стоять на коленях, не смея и пошевелиться, безмолвно принимая ее правила. Он мог прервать эту игру в любую секунду, даже поддаться животным инстинктам и попытаться взять Краснову силой, но страстное, азартное желание узнать, что же будет дальше, окончательно и бесповоротно пленило его. Ведь он привык превалировать, а не подчиняться. Женщины в России были кроткие и послушные, их растили специально, чтобы угождать мужчине, но эта оказалась не такой. Бунтарка, дьяволица в чистом виде. — Значит, вы считаете розги наказанием? Что-то приятно защекотало его за ухом, лихорадочная дрожь предвкушения молнией полыхнула по телу. — Может, рискнете попробовать? — подцепив рукояткой сюртук, Елизавета ловко скинула его с одного плеча. — Мне продолжать? — не дожидаясь ответа, сбросила его с другого плеча и вкрадчивыми движениями прогулялась набалдашником по рукам и шее. Рубашку он снял сам, обнажившись по пояс. Даже по меркам Красновой Григорий был довольно неплох. Стройное, подкаченное тело могло свести с ума любую. Она невесомо провела ладонью по его плечу, будто пробуя на ощупь — кожа нежная, почти прозрачная, какая бывает только у дворян. Для нее все происходящее не являлось чем-то необычным или неизведанным. Привыкшая к такого рода развлечениям, она давно перестала испытывать прежние эмоции — яркие и волнующие. Единственное, что еще пробуждало в ней азарт, — это новая жертва. Когда оторопь охватывала человека, его эмоции, чистые и искренние, питали темную сторону ее души и доставляли особенное, ни с чем не сравнимое наслаждение. Тело Григория было как чистый холст, и именно ей предстояло раскрасить его по своему усмотрению. Краснова неспешно убрала руку и теперь гладила его плечи набалдашником. Оцепенев от неведомых ранее ощущений, Червинский готов был на все, только бы она не останавливалась. От прикосновений гладкого металлического шара его сотрясал легкий озноб. Рассудок затуманился, очертания реального мира стремительно стирались. Он словно попал в иное измерение. Оно было совсем незнакомо, но неудержимо манило своей таинственностью и запретным искушением. — Предупреждаю. Я не переношу плача и истерик, — с придыханием произнесла Елизавета, наклонившись к самому его уху и, плотоядно облизнувшись, отошла на несколько шагов. Ее роскошное тело неотступно манило. Григорий жизнь отдал бы, чтобы вкусить всю его прелесть, чтобы почувствовать отзывчивость и сладость ее губ. Но вместо этого лишь жадно пожирал ее глазами. Она походила на голодную пантеру, вышедшую на охоту. Грациозная и пластичная, каждое движение было четким и выверенным. Глаза горели адским пламенем, но не желания, в них плескалось коварство, необычное и захватывающее. Это зрелище поистине завораживало, околдовывало. Сухой ком застрял в горле, Червинский нервно сглотнул. Простое, механическое действие на краткий миг позволило опомниться. Дорогой шелк переливался под его рукой, скользящей по гладкой ноге и поднимающей подол рубашки все выше и выше. Елизавета словно не замечала эти движения, но когда Григорий приблизился к вожделенной плоти, она вдруг резко щелкнула его плетью. Миллионы искр посыпались из глаз, он едва успел стиснуть зубы, чтобы не вскрикнуть. Боль, острая и пронзающая, ледяной судорогой прострелила насквозь. Он поднял на нее ошеломленный взгляд и вздрогнул. Некогда синие, словно море, глаза обернулись другой стихией и сейчас полыхали зловещим, демоническим пожаром, властно подчиняли его волю и обещали спалить дотла. Григорий робел, как мальчишка, и дрожал, будто кролик перед удавом. — Ты готов? Он не успел спросить, к чему ему готовиться — есть она, есть он, что еще надобно? Звонкий щелчок бесцеремонно прервал череду его мыслей, и в тот же момент хлесткая плеть ужалила плечо. Второй укус опалил грудь. Мышцы встрепенулись, перекатились. Совершив еще несколько уверенных взмахов, Краснова остановилась и принялась любоваться сотворенным узором. Для нее это был особый вид искусства, ни на что не похожий, единственный в своем роде. Вседозволенность раскрепощала, дурманила рассудок, выпуская на волю ее истинную, ненасытную сущность. Чем сильнее были удары, тем большего ей хотелось, но она знала предел человеческих возможностей и тонко чувствовала грань, через которую нельзя переступать. Поддавшись порыву, аккуратно провела пальцем по вздувшейся коже — красные полосы горели огнем. Елизавета, подобно хищнице, играла со своей жертвой и упиваясь полным ее подчинением. Очередной гордец пал к ее ногам, превратившись в бесправного раба, на котором смело можно было ставить клеймо. — Смотри в глаза и расслабься, — ее хриплый шепот ласкал слух, проникал под кожу, острыми льдинками задевая нервы. Григорий, опутанный магическими чарами, безропотно покорился — другого варианта у него попросту не было. Холодный пот выступил на коже. Нежные прохладные пальцы, мягко скользившие по раскаленной коже, пробуждали совершенно противоположные ощущения. Ожидание нового удара сводило с ума. После небольшой передышки напряжение в мышцах ослабевало, а внезапные вспышки боли пробирали прямо до костей. Наслаждение через телесные страдания дарило новые неописуемые эмоции. Плеть раз за разом проходилась по обнаженной спине и плечам, оставляя после себя ярко-розовые следы. Но чем сильнее увеличивалось возбуждение, тем меньше Червинский чувствовал боль. Его закрутило в водовороте изощренного сладострастия, выбраться из которого он уже не мог. Видел перед собой лишь черный омут колдовских глаз и крепко сжимал зубы. Сколько ударов пришлось на его измученное тело, сколько времени минуло, он не понимал, словно потерялся в пространстве и был как в бреду. Кнут безжалостно свистел в воздухе, в такт ударам ее сердца, работавшего на предельных скоростях. Краснова не могла остановиться, сильная доза адреналина подстегивала ее, подводя к грани безумия — хотелось еще и еще. И это возбуждение невозможно было сравнить ни с каким наркотиком. Власть над рабом, власть над собой раскалила кровь до максимальной температуры, жидким огнем она струилась по венам, буквально прожигая их насквозь. Григорий оказался сильнее, чем она думала, и это импонировало. Обычно после такого натиска мужчины начинали визжать, а этот упорно терпел — беспрекословно выполнил ее приказ и за все время не проронил ни звука. Елизавета сдалась. В кои-то веки остановилась по своему желанию и на этот раз была особенно довольна собой. Мышцы сводило от перенапряжения, сладкая истома тягучей патокой разливалась по телу. — Хороший мальчик, — услышал Григорий откуда-то издалека. Мегера сжалилась и отложила плеть. — Чего ты хочешь? Проси, — великодушно промурлыкала она и опустилась на кушетку. Червинский тяжело дышал, пелена перед глазами понемногу рассеивалась, открывая взору реальную картину. Все случившееся казалось сном, Краснова все так же возлежала в расслабленной позе, закинув ногу на ногу, будто и не произошло ничего несколько минут назад. Она насмешливо смотрела на него и ждала ответа. Но во взгляде ее больше не было адского пламени. Лишь сытая, торжествующая улыбка появилась на лице. Григорий лихорадочно повел плечами, чтобы убедиться, что ему не привиделось, и поморщился от боли. Тело все еще сотрясала дикая дрожь вожделения. Елизавета неодолимо влекла его. Он алкал прикоснуться к ней, упиться ее близостью. Много, жадно. Нервно сглотнул, чтобы обрести способность говорить. — Тебя, — выдохнул и, чуть помявшись, добавил: — Госпожа. Непривычное, чужое его языку слово едва не застряло в горле. Он смотрел прямо, не сдерживая свои низменные инстинкты. Напрочь забыл о том, что приехал за деньгами, сейчас для него не существовало больше ничего, кроме этой женщины и неутоленного желания. Краснова усмехнулась: не в ее правилах это было, но раз уж имела неосторожность пообещать… К тому же, неплохо было бы поощрить такого смиренного раба. Соблазнительно облизав губы, она протянула к нему ногу и невесомо коснулась пальцами лица. Григорий схватил ее за щиколотку и принялся жарко целовать, поднимаясь все выше. Но Елизавета полностью контролировала его действия, сдерживала чрезмерную прыть и направляла в нужное русло, заботясь только лишь о своем удовольствии. Добравшись до вожделенной горячей плоти, Червинский на мгновение замер, намереваясь избавиться от одежды полностью, однако госпожа не позволила — прижала его голову плотнее. На что он тут же возмущенно вырвался — не пристало дворянину заниматься таким унизительным делом. Краснова презрительно хмыкнула, резко свела бедра, спустила изумрудную ткань и равнодушно потянулась за колокольчиком, чтобы позвать слуг. Повинуясь дикому необъяснимому порыву и поражаясь своей собственной реакции, Григорий поймал ее руку. Тонкие пальчики очертили контур его губ и до боли сжали подбородок. Наплевав на гордость, он в очередной раз позорно отступил и, брезгливо поморщившись, прикоснулся губами к влажной промежности. Хриплый стон был ему наградой. Елизавета призывно выгнулась навстречу, побуждая продолжить. Воодушевленный ее пламенным отзывом, он неумело скользил языком, тщательно исследуя каждую нежную складку, и с ужасом для себя осознавал, что ему начинает нравиться. Необычные, захватывающие ощущения накрывали с головой. Он чутко следил за малейшими изменениями в ее настроении и делал все, чтобы доставить как можно больше наслаждения. Краснова со всей пылкостью отдавалась безрассудным любовным утехам, откровенно расслаблялась и, не скрывая палитру собственных ощущений, обнажала все новые оттенки. Каждый стон имел свою особенную ноту, а вместе они сливались в одну томную мелодию страсти. Мощные импульсы пронзали насквозь, она теснее прижимала его к себе, вынуждая проникать глубже, чаще, ритмичнее. Червинский рычал от перевозбуждения. Эта коварная бестия сводила с ума своей недоступностью и неукротимой энергией. Тело саднило от свежих царапин, но он не обращал на них никакого внимания, был полностью поглощен ее близостью. Крепко удерживая бедра, яростно вонзался языком в ее трепещущее лоно, а она бесстыдно извивалась под ним в сладкой агонии. Дойдя до предела, Елизавета громко вскрикнула, и, задрожав, зарылась пальцами в мягких волосах, продлевая невыносимо острые ощущения. Никогда прежде Григорий не чувствовал и не видел женский оргазм так близко, так непозволительно близко. Розовая плоть содрогалась, отзывалась на каждое движение. Он не смог справиться с рефлексами, не успел опомниться — бурная разрядка накрыла внезапно, сокрушительной волной блаженства прошла по телу. Он совсем потерял над собой контроль и впервые в жизни испытал наивысшее удовольствие, даже не раздеваясь. Оно сбило с ног, забрало последние силы. И Червинский, как подкошенный, рухнул на пол, устало прикрыв глаза.***
Солнечный свет на миг ослепил. Под горячей духотой Григорий ссутулился, почувствовав себя крохотной мошкой, бездумно кружащей в раскаленном воздухе. Сивка радостно заржал, ударил копытом, увидев хозяина. Обняв его голову, Червинский нашел необходимую опору. Отдышавшись и встряхнув головой на лошадиный манер, он наконец-то почувствовал твердь под ногами. — Барину помочь? — осведомился подошедший Фидель, имея в виду придержать коня. — Обойдусь, — неприятная злость и ревность проскользнули в голосе Григория. Близость этого мужлана к Елизавете раздражала — он наверняка был в курсе ухищренных развлечений хозяйки. — Мог бы и в тень коня перевязать. И не напоил, небось. Фидель все же придержал коня под узду, но Червинский, ловко сев в седло, выхватил ремешки из чужих рук. — Не лезь, — ногами ударив Сивку по бокам, пустил его быстрым галопом и, завидев в стороне голубую ленту речушки, повернул туда. Конь благодарно поплелся к воде, а Григорий опустился на траву и в тот же момент почувствовал вдруг навалившуюся усталость. Раздевшись до пояса, осмотрел себя. Боль не ощущалась, а красные набухшие рубцы, еще час назад покрывавшие кожу, сейчас были почти незаметны. Устроившись в тени деревьев, Червинский раскинул руки и тотчас же провалился не то в сон, не то в дрему. Откинув за спину копну волос, обнаженная Елизавета склонилась над его уставшим, вымотанным телом. Прикоснуться к ней, обнять не хватало сил, он мог только благодарно принимать ее мягкие поглаживания и беспрепятственно любоваться великолепной женственной фигурой. Массажными движения она втирала маслянистые благовония, от которых першило в горле и слегка кружилась голова. Вибрирующие отголоски возбуждения неудержимым потоком разливались по венам, вновь и вновь погружая в небывалый восторг. — Я приеду завтра. — Завтра, — захохотала Елизавета. — Завтра ты встать не сможешь. — Завтра, — упрямо повторил Григорий. Она отошла, накинув на плечи легкий шелк халата. — Но ты должен понимать, сегодня тебе было позволено слишком много! Незаслуженно много. — Я заслужу, — твердо пообещал он. Окунувшись в ее ровное дыхание, Червинский чувствовал, как влажные губы щекотали щеки, лоб… Сивка громко заржал под ухом. Открыв глаза, Григорий оглянулся. Солнце уже не палило, склонялось на западе за горизонт. Он умылся, оделся и внезапно ощутил тяжесть в кармане, нырнул туда рукой и обнаружил плотную пачку купюр, равную сумме долга. В голове сразу возникли вопросы. Откуда она узнала? Шипко? Фидель? Шумными вздохами конь вновь напомнил о себе. — Поехали домой, дружочек.***
Каждый вечер Сивка привозил его обессиленное тело сюда. Каждый раз Елизавета запрещала ему возвращаться. Она и слышать ничего не хотела о его любви, пресекала нежные взгляды, наказывая даже за нечаянный вздох. А он погружался в эти испытания с восторгом и обожанием. Через месяц уезд облетела весть, впрочем, мало кого взволновавшая: Елизавета спешно продала имение и уехала навсегда. А пару дней спустя — новое известие: Червинский Григорий Петрович повесился недалеко от усадьбы Красновой. Непонятно было, что толкнуло его на этот шаг. Долгов за ним не имелось, от безответной любви, вроде бы, не страдал. Верный конь пришел вечером в имение без хозяина, тут только кинулись и обнаружили тело.