Пять потерь Луиса

      Луис сосредоточенно изучал взглядом собственные пальцы, сложенные пистолетом – мизинец и безымянный согнуты, указательный и средний смотрят вперед, большой – вверх. Это теперь его «h».       Азбука немых оказалась совсем не сложной, когда уже знаешь звучание букв и произношение слов. Говорят, куда сложнее ориентироваться от рождения глухонемым людям. Он вычитал об этом в этой же самой книге, которую Эйджей нашёл в библиотеке интерната, и порадовался, что не лишился хотя бы слуха. Длинные пальцы медленно сложились в новую форму – три согнутых, образующих круг с большим пальцем, и один, указательный, чуть приподнят над ними.       Это теперь его «d».       Он перевёл взгляд на книгу, внимательно изучая рисунок – правильно ли он его повторяет. Осталось совсем немного, и выучит наизусть. Проще простого. Где наша не пропадала. Наверное, именно так он и сказал бы всего пару недель назад, когда каждый раз, появляясь в комнате, привлекал к себе всё внимание громкими, нелепыми иногда шутками. Теперь же там, куда приходил Луис, становилось тихо.       Странно. Чертовски странно. Так непривычно.       Взгляд тёмно-карих глаз вдруг зацепился за трещину на старом рояле, за котором Луис и проводил свои одинокие уроки. Он отвлёкся, рассматривая проступившее под чёрной краской дерево.       Больше он не был «принцем Харизмой», «самым шумным шутливым дурачком» или «мистером с вечно позитивным настроем». Больше он будто бы не был собой. Теперь, когда говорить было невозможно, Луис стал много, много, много думать. И собственные мысли, казалось, специально накидываются целым скопом, подобно стаду ходячих, стремясь разорвать его на куски изнутри.       Он стал задумываться. Стал рассуждать. И, самое страшное – не мог этим поделиться. Не мог больше вставить шутку, не упустив момент, не мог больше спеть или просто крикнуть, чтобы предостеречь кого-то от опасности.       Он уронил собственную руку на колено, сильно хватаясь за длинную подбитую овчиной куртку. Лилли, наверняка, даже не думала, что делает. Не думала, что калечит, лишает парня самого себя. Даже если бы вдруг задумалась – едва ли бы это её волновало. А Луис этого и не ждал. Он, кажется, в принципе никогда в своей жизни никого не волновал-то особенно.       Взгляд скользил дальше вдоль крупной трещины на рояле, и упёрся в вырезанный на дереве инициал – большую букву «L». И в этот самый момент, будто водоворотом, его втянуло в глубокую, далёкую бездну воспоминаний. Теперь он смотрит глазами совсем ещё мальчишки, «золотого ребёнка». Ему пять, и это его первый рисунок на самый настоящий конкурс. Большой (пусть и кривоватый) дом с прозрачной крышей, маленький лохматый человечек в нём и красивая-прекрасивая, аккуратно выведенная фломастером в самом углу листа буква «L».       Он занял третье место, и сейчас пялился на свое творение, пытаясь понять, что же вообще могло пойти не так! Кто мог устоять перед этой потрясающей «L» и отдать первенство какому-то Нейтану? Даже имя совсем не красивое и не звучное. Луису оно не нравилось. Ему нравилось только имя «Луис», особенно на всяких там дипломах за первое место.       Рассерженный и совершенно пораженный несправедливостью этого мира, он шагал домой под ручку с няней, уверяя её, что весь этот конкурс – не более чем постановка, чтобы раздать давно уже распределённые призы.       – Конечно, Лу. Ты совершенно прав. Я тебя уверяю, что твой рисунок – самый лучший.       В этот день няня Кэрол купила ему самое вкусное пирожное, которое он когда-либо ел, и украсила его свечкой с цифрой «один», которая так приятно мерцала в его, Луиса, честь. Он даже разделил это самое вкусное на свете пирожное пополам, чтобы угостить Кэрол, и она разделила его торжество за чаепитием с игрушками.       В этот день Луис ходил достаточно гордым несмотря на то, что не получил заслуженного признания в детском саду. Они просто не понимают. Здесь у него своя судья, и она-то – самая на свете честная. С этими мыслями он улёгся спать, кутаясь в пушистое одеяло и думая над тем, что завтра им с Кэрол стоит попробовать нарисовать новый рисунок, который, может быть, будет ещё лучше старого, и заслужит настоящее первое место в следующем конкурсе.       Но Кэрол больше не пришла.       Взрослый Луис, сидя перед роялем, невесело ухмыльнулся, пальцем нажимая на тяжёлую, звучную ноту «до». Громкий звук разрушил звенящую тишину, но не сбил его с мысли. К сожалению, не сбил.       На следующий день, за завтраком, мама сообщила ему, что няня Кэрол решила уволиться. Для Луиса это стало настоящим шоком – ведь совершенно ничего к этому не располагало, а она просто взяла и смылась, прямо из-под носа. Сначала ему показалось даже, что это какая-то шутка, ведь няня Кэрол была единственной, кому было дело до того, третье у него место в конкурсе рисунков или первое. А если ей действительно было дело, почему она ушла?       Через время, конечно, уже не такой маленький Луис узнал и о том, что она внезапно увлеклась наркотиками и продолжала работать не потому что хотела нарисовать ещё один рисунок с Лу, а потому что пыталась заработать денег на «дозу», как назвал это отец. Его няня Кэрол стала его первой потерей.       Длинные пальцы Луиса вновь сложились в буквы «h» и «d» поочерёдно, а потом указательный опустился на клавишу, соответствующую ноте «си». Он бродил в собственных воспоминаниях, словно в хвойном лесу, где тут и там его царапали сухие иглы деревьев. Трудный ребёнок. Сколько он себя помнил, он всегда считался таковым. Поэтому стал болтать. Болтать, не затыкаясь. Шутить, тут и там вставляя свои излюбленные фразочки, которые никому не нравились. Порой ввязываться в драки, а порой наоборот – внезапно цепляться в какому-нибудь человеку с самыми лучшими намерениями, искренне считая, что тот – его близкий друг. Когда дело касалось этих самых друзей, он даже становился трусливым, в любых конфликтах, в любых вопросах неизменно занимая их стороны. Он просто боялся сделать что-то не так и вновь оказаться не у дел. Возможно, потому что друзей у него никогда и не было.       – Ну ты и тряпка, Луис, – восьмилетний мальчишка смотрел ему прямо в лицо, уперев руки в бока и приняв при этом достаточно грозный вид. Лу, в свою очередь, насупился и смотрел на него из-под бровей, стараясь выглядеть так же устрашающе, однако, на самом деле будучи совершенно растерянным.       – Но зачем было драться. Мы могли просто…       – Ты не стал мне помогать! Из-за тебя мы чуть не проиграли, Луис, чуть не остались в дураках. Ты всех подставил, вот что.       – Я не подставлял! – выкрикивает он, хмурясь и сжимая в кулаки руки, чувствуя такую обжигающую обиду, что едва ли сдерживает слёзы.       – Нет, ты подставил. Если хочешь защищать этих придурков, с ними теперь и играй. Только ты им не нужен. И нам не нужен.       Рон тогда развернулся и ушел вместе с другими ребятами, а на земле, в песке, остался лежать «браслет дружбы», который сплёл для него Луис, когда особенно нуждался в подтверждении своего статуса. Больше, кажется, он был не нужен. Это была его вторая потеря.       С тех пор Луис перестал гулять во дворе, перестал общаться с другими детьми. Отец и мать, не имея времени на ребенка, полностью заняли его дни репетиторами по самым разным предметам. Луис учился чистописанию, математике, биологии, пению и игре на фортепиано. Читал рассказы, послушно делал зарядку, и больше всего увлёкся именно музыкой – такому шумному, взбалмошному ребенку ни секунды не хотелось проводить в тишине. Он просто терпеть не мог тишину.       Луис закусил пересохшую нижнюю губу. Провёл бы по ней языком, если бы мог, однако… Он выглядел таким спокойным сейчас, сидя в полном одиночестве в большом и даже светлом холле перед своим любимым роялем. Таким спокойным, и таким не похожим на самого себя.       Потерей номер три для Луиса стала семья. По правде сказать, она же была самой лёгкой. Маленький взбалмошный мальчик с вечно взлохмаченными волосами никогда не был любимым ребёнком. Эта фраза отца, про «богатого или счастливого», полностью соответствовала реальности. Луис был богатым. И несчастным.       Этот фокус, что он провернул с деньгами, разгневавшись на отца. О, как много внимания к себе тогда получил маленький Луис, и как сильно он был этому рад. Он заискивающе улыбался, а в его глазах сверкали озорные огоньки, когда отец буквально рвал и метал, готовый прямо сейчас избавиться от собственного ребёнка, способного на такое. Всего лишь ради внимания. Он сделал это ради внимания и эмоций, сделал это из злости и из боли, сделал это, потому что иначе навсегда остался бы тенью в этом счастливом браке своих родителей. О, нет. Либо богатым, либо счастливым. Третьего не дано.       Воспоминания об этом вызвали легкую улыбку на отрешённом лице погруженного в размышления Луиса. Потеря номер три стала в то же время его обретением. Луис попал в Эриксон.       Пальцы парня пробежались по нескольким клавишам, собирая беспорядочные звуки в мелодию.       Здесь началась его жизнь. Так он считал и по сей день, считая эти стены – своим домом, который нужно защищать, а людей внутри – своей семьёй. Здесь он застал страшный вирус, скосивший разом половину преподавательского состава и других работников интерната. Другая половина, набрав полные сумки провизии, сбежала, куда глаза глядят, бросив детей на верную смерть в старом здании посреди леса.       Тут Луис встретил Джейн, Броди и Марлона. Они сдружились сразу, образовав своеобразную «кучку любителей создать проблемы». Конечно, в Эриксоне таких хватало, однако, какое-то время им было вполне весело, и Луис даже почувствовал себя счастливым и значимым. По правде сказать, чувствовал даже тогда, когда начался этот кошмар. Они справлялись со всем вместе. Вместе учились мастерить оружие и использовать его, вместе выходили за периметр, чтобы разведать обстановку, вместе ходили в патруль. Вместе постепенно взрослели в новых условиях, менялись.       О, Луис очень изменился. Маленький капризный ребенок, которому можно всё, но не нужен он никому, сменился весёлым подростком, способным поднять боевой дух музыкой или рассказом, шуткой или историей. Он стал своеобразной правой рукой лидера, Марлона. И, конечно, в один момент иначе взглянул на Джейн.       Джейн была… Странным ребёнком. Не трудным, странным. Угрюмая и закрытая, её могли развеселить разве что шутки Луиса, и то – только наедине. Она держалась молодцом, пока дела не пошли совсем плохо, а Марлону не пришлось устанавливать свои порядки. Однако, было всегда что-то странное, пугающее. У неё часто всё валилось из рук, любой план воспринимался как заведомо пораженческий. Она была слабой. Попросту не выносила то, что свалилось на них всех вот так, снегом на голову.       А потом её забрали. Немногочисленные взрослые в представительстве двух разнорабочих, которые оставались в интернате, в определённый момент засобирались уходить. И, видно, тоже порядком тронувшись головой к этому моменту, решили поразвлечься. Джейн меньше всех оказывала сопротивление, когда её схватили и повалили на грязные простыни. Она только закрыла глаза, и получила то, чего хотела изначально – она умерла. Изнасилованная, избитая, с ранами и кровоподтёками – она ушла вот так, даже не пытаясь бороться. Ни ради самой себя, ни ради, тем более, Луиса, который ничего не мог сделать, если того не хотела она.       «Ля». Он выжимает третью ноту, в знак своей потери номер Четыре, и взглядом возвращается к одинокой выцарапанной «L» на деревянной крышке рояля. В тот вечер Клементина не пришла послушать его премьеру, а потом, сломя голову, бросилась спасать Вайолет. С тех пор девушки стали неразлучны, а Луис лишился языка, и обрёл свою прекрасную, с янтарными глазами – Потерю номер Пять.