Вся твоя жизнь - боль.

      Боль была с ним всегда. Сначала не такая уж сильная. Какие-то удары, ломота в мышцах. Спине. Родители не понимали, почему он так часто плакал, доктора твердили, что мальчик в порядке. И только тетя, уже после смерти родителей, смогла понять в чем дело. От своего соула Питер получил то же чувство, что и она.        — На самом деле это не обязательно должна быть боль, — объясняла тетя Мэй, обнимая шестилетнего Питера, когда он проснулся от того как сильно раскалывалась голова и плакал остаток ночи. — Просто тебе не повезло. А твой соул может чувствовать твою радость. Или твою любовь.       Питер понимал, что тетя лишь успокаивала его, говоря о положительных чувствах, ведь куда более страшные вещи могли чувствовать соулы. Например, страх. Отчаяние.       До сих пор он вспоминал ту самую страшную ночь. Дикую боль, от которой он орал, пока не охрип, раздирая руками грудную клетку до крови.       Тогда его первый раз усыпили. Обезболивающие не помогали, и в результате он несколько месяцев провел во сне, просыпаясь только для того, чтобы вновь ощутить тянущую и сильную боль.       Потом было ещё несколько таких случаев, когда боль становилась столь сильной, что врачи вынуждены были усыплять мальчика, ребенка, даже не подростка, шепчась о страшной судьбе его соула и о том, когда же мальчику прийдется пережить самое страшное — смерть своей половинки.       Сейчас уже не так тяжело. Да и тогда, если судить по времени — не было так уж больно, но он был маленьким мальчиком. И никто не мог объяснить что сделали с соулмейтом, что так терзает Питера.       Это не прошло. Не проходит до сих пор. И не пройдет, ведь Питер точно знает, кто его соул. Узнал это ещё в четырнадцать лет, когда к нему в гости пришел Тони Старк. С синяком на руке и подбитым глазом. Тем самым, который так дико болел утром в школе, что Питеру пришлось уйти в туалет и прижимать холодную тряпку к глазу почти целый урок.       Его соулмейт Тони Старк, и боль от реактора, а затем от шрама, который остался после, он будет чувствовать всегда. ***       Тони не был заинтересован в соулмейте.       Он никогда не ощущал чувства, которые были бы ему не подвластны.       Правда, после тридцати, когда ему было больно, он часто испытывал страх. Но это было нормально, он человек, ему свойственно бояться и паниковать, когда его избивают, или пытаются убить, или он просыпается с электромагнитом в груди.       Потом появились панические атаки, после Нью-Йорка. Иногда слишком внезапные, но все же объяснимые тем, что творилось в его жизни и в мире в целом.       Сейчас было легче. Может, дело в драках с Кэпом, может, в переделке с Таносом, после которого казалось, что уже ну совсем ничего не страшно.       А может, в паучке, который всегда оказывался рядом, когда Тони был ранен.       Каждый раз, когда паук появлялся — Тони чувствовал, как страх успокаивался, и подставлялся под перевязки, мази от синяков и любые другие способы лечения. ***       Получилось по-дурацки. Заклинило перчатку, Тони мотнуло в сторону, и он впечатался в металлический столб со всего размаху.       Если не считать остальные повреждения — Тони был счастливчик, даже сотрясения не получил. И все же было страшно, какой-то нервный адреналиновый мандраж.       Тони прибыл домой, содрал с себя остатки нано костюма и, с трудом передвигаясь, побрёл искать аптечку.        — Мистер Старк! — услышал он голос Питера и обернулся на него слишком резко, так что в плечах отдало болью от упавшей на него бетонной плиты. Питер вздрогнул, видимо, только сейчас рассмотрев, насколько сильно пострадал Старк.        — Привет, Паучок, поможешь? — Слегка усмехнувшись, Тони, поскрипывая, присел на ближайший пуфик.        — Конечно, мистер Старк, позволите разрезать футболку? — Питер подскочил ближе, с ножницами наперевес. Одно его присутствие уже успокоило мандраж внутри Тони.        — Режь. — Аккуратно кивнул Старк, чтобы шишка на голове не отдавала в черепушку.       Питер предельно осторожно разрезал футболку, сразу же определив, где она прилипла слишком сильно, и смочил эти участки, чтобы отодрать от кожи.       Тони всегда поражался, как Питер может так аккуратно отдирать присохшую из-за крови ткань.       Питер осторожно мягкой тканью смыл кровь с неповрежденных участков кожи, не надавливая, чтобы не побеспокоить синяки и ушибы.       Затем начал медленно обрабатывать спиртом раны.       Старк шипел, но терпел и не дергался. У парня явно был талант, ему бы в медицину, а не в супергерои. Может, уломать Стрэнжа, пусть прочитает лекцию о простых героях Паркеру, нужна же ему реальная профессия, в конце-то концов.        — Спасибо, Паучок, что бы я без тебя делал. — Тони выдохнул, когда наконец-то все процедуры были закончены.       Теперь осталось добраться до спальни.       Питер без слов обхватил Тони так, чтобы не причинить ему боли и аккуратно помог добраться до спальни.       Старк знал, что утром найдет обезболивающее и стакан воды на ближайшей тумбочке, когда проснется. А пока будет принимать лекарства, скорее всего заметит на себе несколько пластырей с котиками или маленькими смешными мультяшками. Или же, если Паучок сорвался к нему не из дома, то обычные бежевые пластыри, что хранились в аптечке на базе и в доме Старка.       Питер спасал его, успокаивая боль, успокаивая страхи, нежно ухаживая за ним, и только благодаря его рукам Тони мог спать по ночам после миссий. Он уже слишком стар для всего этого дерьма, и если бы не Паучок, возможно, однажды он бы не смог быть героем дальше. ***       Каждый раз, когда Питер чувствует чужую боль, ему становится страшно. И он делает все, что может, трясет Карен, договаривается с Пятницей, лишь бы успеть к Старку.       Он знает, что Тони не простит Питеру присутствие на миссиях, куда его не звали.       Но встретить Тони, раненого и избитого — хотя бы так участвуя в его жизни — это святая обязанность Питера, как соулмейта и как влюбленного в Старка мальчишки.       Питер осознавал, что Тони никогда не примет его всерьёз. И что Тони не понимал, как Питеру удается быть рядом, когда нужно, и не причинять лишнего вреда, обрабатывая раны. А как иначе, если вся боль Старка ощущается как своя. И пусть к боли за столько лет Питер привык — к виду ран и страху за жизнь соулмейта — нет.       Будет ли его жизнь такой всегда, в страхе за соула, в ожидании новой вспышки боли — Питер не знал.       Но если бы ему предложили выбрать любое другое чувство любимого человека — Питер бы не согласился. Ведь знать, что любимому больно — самое важное знание, которое когда-либо будет у Питера.