твой далекий дом

Тебе тридцать с хуем, а ругаешься на себя, как будто еще десять и окно разбил в школе. В отглаженной рубашке неуютно, неудобно, оправляешь манжеты, хоть с галстуком ебаться не стал, и без него нормально. Бритый мужик в зеркале выглядит серьезно, как ни старайся. Выходишь из машины сразу наступая в лужу и матерясь сквозь зубы, открываешь ржавую створку ворот и сжимая в руке папку документов понимаешь, что сбежать теперь не получится, уже поздно. Тебе ведь говорили сначала пообщаться, а не соглашаться брать, это же, блять, не машина б/у-шная и не холодильник с авито, а вгрызся зубами как в единственный вариант, хотя были получше. Пацану двенадцать, можно было взять помладше, заведующая рассказывает, что обычно берут детей до года или хотя бы до пяти, косится на тебя недоверчиво. Еще бы. Документы на свидетельство о браке подделка, но тут до этого никому и дела нет, а если узнают, поговорят да успокоятся, что хоть от одного избавились, дай ему бог всего хорошего. — Слава, поздоровайся. — говорит заведующая. Славе до пизды эти приветствия, ему интереснее рассматривать какой-то кривой рисунок гуашью на сине-зеленой стене, краска с которой отваливается уже пластами. — Привет? — сердце сбивается в бешеном ритме как после бега, бросай, блять, курить и нервничать из-за хуйни, это всего лишь пацан. Ноль реакции. — Я же просил без болезней. — заведующая смотрит непонимающе, а ты только крутишь у виска и киваешь на бедного парня. Славка хитро улыбается, но только на мгновение, а после этого обращает взгляд в стену и приоткрывает рот, только не мычит для убедительности еще. — Он здоровый. — оправдывается женщина и сверяется с документами. — Хватит комедию ломать, Карелин. Ты только отнимаешь наше время. Карелин начинает закатывать глаза и изображать приступ какой-то страшной по его мнению болезни. *** В первую встречу поговорить так и не удается, едешь обратно и дымишь в окно всю дорогу. Все равно оформление документов займет время, успеете еще пообщаться. Но тебе сейчас лучше всего понятно одно — пацана нельзя бросать, он там не сможет. Хоть и прикидывается дурачком, но видишь же, какой он. Неловкий, недоверчивый, ничего не взял у тебя, а уходил обратно — оборачивался, боялся, может, что не приедешь к нему больше. Оставишь в этом месте с облупившимися стенами. В следующий раз покупаешь ему разных сладостей и той херни, которую нормальные родители обычно запрещают есть детям. Но у Славы нет никаких, он об этом не знает. — Слушай, Слав, — пока он осматривает еду, пытаешься поговорить с ним, — Я могу опеку выходного дня оформить на тебя, если не хочешь насовсем ко мне. Будем в выходные куда-нибудь ездить, а? Парень мнется, разглядывает обкусанные под мясо ногти и шмыгает носом. Привезти ему свитер какой, что ли. Заболеет же. Побритый почти под ноль, одет в какую-то застиранную футболку, на улице снегопад, а батареи здесь холодные; точно нужно будет привезти теплую одежду. — Мне все равно. Понимаешь прекрасно, не все равно ему, а он тащит по одной конфеты, распихивая их по карманам, будто бы отберут, если не заберет сейчас. * * * Через месяц Слава сидит на заднем сидении, уже не настолько тощий, немного отъевшийся от еды, которую ты привозил каждые несколько дней. В основном, это были конфеты, но надо же с чего-то начинать. — Попрощаться ни с кем не хочешь? Парень жует губу и жмет плечами. Видно, не с кем ему прощаться.