Тройное дно

— Сидим, коллеги? — Не лучший вопрос на юрфаке, — рассеянно съязвил Эдик в ответ вошедшему. Тот предсказуемо добродушно расхохотался: — Да ладно, Эдь. Пять часов, пятница, погода какая, а вы тут зависли! Пошли куда-нибудь, пропустим пару кружек... Эдик покосился на окно. «Такая» погода представляла из себя чуть более редкие для нормы ноября тучи и подсохшую слякоть. По слякоти под одинокой берёзой прыгала ворона, тщетно пытаясь найти куски булки, которые ещё не сожрали её сородичи. Студенты в последнем потоке попались какие-то уж очень сердобольные. Подавив вздох, Эдик отвернулся от окна, по пути задевая взглядом коллег. Марат, вечный аспирант, привычно уставился в чей-то реферат и сосредоточенно ковырял в ухе. Что-то с этим делать было абсолютно и очевидно бесполезно, так что Эдик и бровью не повёл — за годы, включая студенческие, привык. Марату можно было предъявить любой текст, желательно не на одну страницу — и общество его теряло. Надолго. Во время приступов человеколюбия Эдик думал, что именно поэтому Марат диссертацию так и не написал до сих пор — зачитывался источниками и терял сосредоточенность. В злые минуты, случавшиеся гораздо чаще, думалось циничнее и короче, старой незабытой с третьего курса шуточкой: «Мозги запылились от бумаг». Сам Эдик защитился пару лет назад и пока что о чисто научной деятельности решил с лёгкой совестью забыть. Нескольких семинаров во ВСУДе в неделю ему хватало с лихвой. Второй вечный аспирант, Орест, уважительно Орест Иванович, тоже что-то читал, хотя и с монитора. С высокой вероятностью там могло оказаться что угодно — от рефератов другой группы до высокохудожественной стилизованной под исторические романы порнографии, поэтому Эдик решил не вглядываться. Порнографии ему хватало и своей — и пусть только в мозг. Во всех смыслах. Дверь в кабинет Тимура Аркадьевича была закрыта, тот ещё не вернулся с читаемой лекции, и это было очень и очень кстати. Иначе, пожалуй, Николай Валуев (разумеется, с постоянной присказкой «не тот»), бывший вояка, а ныне заведующий кафедрой уголовки, так просто их выпить бы не звал. Пауза, тем не менее, затягивалась. Эдик снова покосился на коллег, понял, что от этих... читателей толку никакого не будет, и отвечать придётся ему. — У меня семинар в пять-пятнадцать, — вежливо, привычно не меняя тона, отозвался он, пытаясь послать Николая подальше одним только взглядом. Естественно, не вышло — это Тимур Аркадьевич вследствие атрофии мышц играл глазами так, что мог иной раз даже не разговаривать. Тоска... Николай, конечно, хмыкнул: — Если к тебе на него вечером пятницы хоть кто-то явится, я очень удивлюсь. Но с тобой всё понятно, вопрос снимается. А вы? Эдик подавил смешок. Марат не повёл ни бровью, ни ухом, ни пальцем в ухе, Орест рассеянно бросил: «Да-да, сейчас» — как отвечал всегда, если был чем-то очень увлечён. Николай вздохнул и покачал головой: — Т-теоретики... — Какие есть, — вступился за коллег Эдик. — И мы — гражданщики. А если уж заговорил о теоретиках, то сходи к Ростиславу, что ли. Николай закатил глаза: — Ты сам с ним пил? — Пил, — почти не соврал Эдик. Один раз, на прошлогодней новогодней пьянке, он действительно попробовал поболтать с заведующим теоретиков за стаканом шампанского и проклял всё. Даже Устинов так не нудил — тогда ещё получалось так думать. — Но ты напоишь до безудержного веселья даже труп. — А у тебя есть труп, чтоб это проверить? — заржал Николай. Эдик молча поднялся со стула, собирая рефераты собственной группы. Одного не хватало — чёрт, возможно, именно его спёр... позаимствовал и читал сейчас Марат. А что до трупов — учитывая всех его знакомых и друзей, учитывая вообще всё, он вполне мог бы привести Николая в одно место и цинично предложить, чтоб спаивал. Правда, опасался как за Николая, так и за себя. А то и за трупы — вдруг получится? — Марат. Тот не отреагировал даже на звук собственного имени. Эдик вздохнул и потряс его за плечо: — Отдай мне своё чтиво, мне его студенту возвращать. Марат вскинул, наконец, голову и уставился на Эдика широко распахнутыми глазищами — обычно он так и заканчивал чтение: — Эдик, если ты не поставишь ей двадцатку за эту работу!.. Пожалуйста, дай я дочитаю, пожалуйста!.. Потянуло одновременно рассмеяться, закатить глаза, закрыть их ладонью, потрепать Марата по голове и отвесить ему же подзатыльник. Можно подумать, пятнадцать лет человеку. — Я тебе электронный вариант скину, — пообещал Эдик, почти вытянув листки из цепких пальцев Марата и глянув на фамилию студентки. — Только мне до аудитории ещё идти, а я ещё кофе хотел выпить. Отдай, а? Насупившись, Марат нехотя разлепил пальцы и скрестил руки на груди. Орест усмехнулся, не отводя глаз от монитора, и Эдик запоздало вспомнил: он вполне себе умел фиксировать всё, происходящее вокруг него, только отвлекался на внешние раздражители лишь тогда, когда считал это нужным и для себя интересным. Николай посторонился, выпуская Эдика в коридор, и вышел следом. Покачал головой, когда Эдик закрыл дверь: — Как Кира вас терпит? Заведующая кафедрой гражданского права Кира Андреевна Лиева, хотя была немногим старше тридцатичетырёхлетнего Ореста, умудрялась быть вполне грамотной руководительницей и вообще каким-то образом удерживала их, прямо сказать, разношёрстную ячейку в удивительном равновесии, словно это удержание было прописано в её трудовом договоре вместе со всеми остальными обязанностями. Сейчас её на кафедре тоже не было — уехала в прокуратуру. — Это кто ещё кого, — вежливо отшутился Эдик, толкнул дверь из факультетского коридора на лестницу и чуть не столкнулся нос к носу с Тимуром Аркадьевичем. Нет, не было никаких глупостей вроде «перехваченного дыхания», «забившегося в горле сердца» и даже «похолодевших ладоней» — всё же не мальчик, да и работали вместе далеко не первый год, а если считать курсовые и дипломные, из которых только одну Эдик писал не под руководством Устинова, то любая истерическая реакция была бы верхом идиотизма. Но что-то внутри определённо натянулось. Не очень приятно. Николай уважительно кивнул и зачем-то просочился мимо — возможно, искать собутыльников на другом факультете. Эдик мысленно выматерился. Этого ему только не хватало. Виделись они сегодня уже далеко не в первый раз, поэтому Эдик ляпнул — просто чтобы не молчать: — Как лекция? Как будто право на такой вопрос имел. А, стоп, он на самом деле имел. Очень тяжело было смотреть. Спокойно смотреть — на безэмоциональное лицо, стёкла «хамелеонов», сейчас светлые и потому не прячущие довольно тёплый, по его-то меркам, взгляд. На пальцы, поправляющие эти самые очки, на не совсем верно завязанный галстук, на каштановые волосы с проседью — всего в пятьдесят-то лет — вообще... на него. — Без эксцессов, — в привычном формате толкового словаря отозвался Тимур Аркадьевич. — Учтите, что Шурьев отсутствовал в принципе, а Маслюк отпросилась, сославшись на семейные дела. — И вы отпустили? — Эдик неприлично поразился вслух. Чтобы легально отпроситься с лекции или семинара по предмету, который читал или семинарил Тимур Аркадьевич, нужно было либо притащить справку, либо вытащить из подмышки градусник, показывавший минимум тридцать девять. Ну или... — Предъявила прошение за подписью отца, — пояснил тот. — Почерк определённо не её. К тому же его подпись мне знакома. — А... — Эдик покивал. Значит, можно было и отдать Марату реферат — его писала именно эта девушка. Но не возвращаться же теперь, и уже тем более не просить передать. Минуты, что Эдик отвёл на кофе, утекли. — Тогда я пойду и проверю, что из вашей прошлой лекции эти юные умы успели забыть за неделю. — Я сильно удивлюсь, если они хотя бы что-то помнят, — Тимур Аркадьевич ответил с едва различимой ехидцей, и Эдик тоже не удержался от ухмылки. По факультету ходили легенды о том, что Устинов не устаёт, не ест, не спит и не... ну вы понимаете... аж с развода, то есть уже лет одиннадцать. А Эдику казалось, будто он понимает: усталость декана как раз проглядывает вот в таких репликах. Другой человек сказал бы что-то вроде «меня достали за неделю». — Я вам перескажу наиболее яркие моменты, — пообещал Эдик, снова берясь за ручку давно захлопнувшейся двери. И поспешно шагнул на площадку лестницы — ему уже начало казаться, что Тимур Аркадьевич одними глазами ему улыбается. Нет-нет. Нафиг-нафиг-нафиг. Не сейчас. ...Телефон в кармане резко завибрировал СМС-кой, когда Эдик уже сидел за преподавательским столом, студенты лениво вползали в небольшую пародию на аудиторию, а часы показывали 17:13. «Ты заканчиваешь в 18:45?» Эдик криво усмехнулся, привычно разрываясь между старым дружеским теплом и едва заметным раздражением — таким же старым и дружеским. Ромка оставался Ромкой. Хоть бы поздоровался. «Ага», — отбил он в ответ и положил трубку на стол — ответ явно будет, и лучше бы ему быть в ближайшее время. 17:14. «Приезжай, если никого снимать не планировал. Есть разговор». * Во дворе почти родной пятиэтажки слякоти было куда больше, и ни черта не подсохшей, поэтому ботинки Эдик изгадил мгновенно. Не то, чтобы его это сильно разозлило, но он терпеть не мог тратить время на вытирание ног — пусть и всего полминуты. И грязные ботинки тоже терпеть не мог. В Ромкиных окнах свет не горел, но это было абсолютно не удивительно — друг предпочитал обходиться либо вообще без света, либо небольшими настольными лампами, которые в его однокомнатной берлоге немедленно уходили на статус вниз, то есть до напольных. В последний раз лампочки, ввёрнутые в потолочные патроны, Эдик в Ромкиной квартире видел разве что на кухне да в санузле. Свет в окнах соседних — тёплый, домашний — нагонял такую тоску, что Эдик предпочёл пялиться под ноги всю дорогу до подъезда, хотя вообще-то этого не любил. На лавочках было пусто: погода загнала по квартирам даже неугомонных старушек, которым интеллигентный Эдик хоть и нравился всегда, но определённо вызывал подозрения — и шлялся-то не только в гости к научному руководителю и начальству, и пил и с «труподелом», и с «трансвеститом», и даже с «тем рыжим наркоманом, прости Хосссподи». Наркоманом Йося не был, а Витька, несмотря на придурь, выражавшуюся в любви к юбкам на себе, иных транс-наклонностей не проявлял. А Ромка... что Ромка — профессия у него такая, и трупы он всяко не делал, они поступали к нему уже готовыми. По крайней мере, Эдик на это надеялся. Код подъездного замка он набрал на автопилоте и шмыгнул в тускло освещённый тамбур. На площадке никого не было, но сверху тянуло свежим куревом, и Эдик, не желая сталкиваться ни с кем из приятелей, поспешно взбежал на три ступеньки вверх и как мог коротко позвонил в Ромкину дверь, стараясь не смотреть на соседнюю — тёмного металла под красное дерево, с чуть золотой фурнитурой, почему-то каждый раз заставлявшую вспоминать даже не институт, а практику. Дело своё Эдик выиграл. Похвалу помнил до сих пор. Дверь Ромка открыл как-то странно. Чересчур быстро, и одновременно казалось, что он в любой момент готов уйти от неё подальше, причём перекатом. И Эдика затянул в квартиру аж за руку, не давая ни удивиться, ни даже ботинки вытереть. За двенадцать лет дружбы Эдик умудрился изучить даже такую сложную личность как Ромка, и сейчас понимал что кожей, что нутром: это не его обычное. Разве что новую комбинацию прописали, обострившую паранойю, но график посещения Ромкой врача Эдик знал, как расписание своей кафедры. То есть — хоть ночью разбуди. И ближайшие даты кружками обведены не были. — Ром, чт... — Раздевайся — руки — кухня, — Ромка говорил вроде бы как обычно, не отрывисто — даже перечисляя — и Эдик слегка успокоился. Вот это точно было почти ритуалом: в иные моменты его заставляли разуваться аж за порогом. Ромка не был аккуратистом — чтобы это понять, достаточно было взглянуть на кожанку, небрежно валявшуюся поверх притулившегося в углу пуховика — но какой-то щепетильности, присущей всем медикам, он в морге таки нахватался. Бардак бардаком, а чистота — чистотой. Иными словами, пройти по его щербатому ещё советскому паркету в уличной обуви было невозможно. Эдик один раз по наивности это сделал и с тех пор зарёкся. В ванной Эдика удивил розовый кусок мыла на маленьком блюдце, словно бы из чайной пары, чашка которой разбилась. Где Ромка мог такую выкопать, он и представить себе не мог. Разве что Эмма заявилась к нему на чай со своей посудой, да и забыла с концами. Но такое развитие событий казалось куда более абсурдным, чем даже то, что Ромка это блюдце в порыве вдохновения или чего-то ещё купил в комиссионке. А ещё мыло было странным хотя бы потому, что Ромка предпочитал жидкое. А тут мало того, что кусковое, так ещё и розовое. Что-то определённо происходило. Что именно — Эдик опасался загадывать. На кухне Ромка тоже вывернул свет — Эдик случайно щёлкнул соседним выключателем, гася его в ванной, и ничего не произошло. Вместо светильника на кухонной тумбе в серый цветочек психоделически горел «звёздный ночник» за пятьдесят рублей, медленно меняя цвета. Эдик сморгнул, привыкая к картинке, и поспешно сел за откидной столик. Из кружки, которая была в Ромкином доме его, Эдиковой, свисал мокрый хвостик чайного пакетика без ярлычка — видимо, утопил, а вылавливая, оторвал. Эдик спокойно отхлебнул чая с малой примесью красителя. И не такое пил. Ромка напротив старательно грел руки о кружку, и разобрать, насколько у него напряжены костяшки, под «звёздочками» было невозможно. Но вот стопка рядом с этими руками, хоть и пустая, на радостные мысли как-то не наводила. Эдик прихлёбывал чай и ждал. Торопить Ромку было бессмысленно, тем более сейчас, когда он явно... нервничал. Или косвенно. Посидев памятником чему-то ещё с пару минут, Ромка вскочил, схватил стопку, шагнул к холодильнику и за считанные секунды налил себе водки и выпил. Стоя. Эдик зажмурился, почти услышав звон стекла о дубовый линолеум — но его не последовало: стопка едва слышно звякнула о край раковины, а холодильник закрылся так тихо, словно не скрипел дверцей уже лет пять кряду. Ромка почти крадучись вернулся на стул, сел и глянул в лицо — пронзительно холодными в свете «ночника» и вполне трезвыми глазами: — Эдь, я влип. — Куда? — брякнул Эдик, не сразу сориентировавшись. Ромка приподнял брови так, что слова не понадобились. От тревоги и вьющихся внутри эмоций Эдик неловко сырноизировал: — Да уж, твои тараканы... и мухи... явно не варенье предпочитают. — И не мёд, — почти устало протянул Ромка, снова хватаясь за кружку, но теперь хоть для того, чтобы отпить из неё. Судя по запаху, чай не был «коктейлем» из настоя и водки, так что Эдик коротко выдохнул. Как выяснилось, рановато: — Я связался с криминалом. Вообще-то на это, наверное, было принято реагировать как-то по-особенному. Как в книжках и кино показывают — смахнуть со стола чашку, ахнуть, да хотя бы закашляться, подавившись воздухом. Но у Эдика ни горло не перехватило, ни руки не затряслись — просто словно очень сильно сдавило затылок и нос. Вдохнуть он смог только со второй попытки, тут же начало отпускать, а руки у него и так были холодными. Или нет? Неважно. А сердце всё равно заколотилось как бешеное. — «Клиентские» родственники? — Эдик поймал себя на том, что говорит со старейшим другом так, словно бы с новейшим знакомым, пришедшим к нему как к адвокату, хотя он и не практиковал, и одёрнул себя. Лучше уж пусть сорвётся, чем отстраняться. — То есть... Ты ж сколько времени работаешь, где работаешь — что, только сейчас? Его неловкие реплики удивительно разрядили атмосферу — Ромка привычно фыркнул и даже рассмеялся, совсем без хрипотцы или истеричности: — Родственники и прочая шушера, — выплюнутое слово тоже было привычным, как и интонация, — на меня с первого года... со мной беседовать пытались. Мы с тобой ржали ещё иногда. Не злите человека со скальпелем. Нет. — Сейчас скальпель не поможет? — рискнул поддержать тон Эдик. В ответ снова раздалось фырканье, но уже с какими-то странными, непонятными Эдику нотками: — И мог бы помочь — я б не вытащил. Эдик машинально запрокинул голову, подставив ко рту кружку, но тщетно — чая там оставалось несколько капель, да к тому же в губы противно ткнулся сырой пакетик. Зато это помогло перестать таращить глаза. Подобные заявления от Ромки означали что-то... безнадёжное. Вопрос только, с каким знаком, хотя какие тут могут быть знаки... Выяснять, что именно произошло, было бессмысленно, глупо и опасно. Расшифровывать Ромкины слова — тем более, да и главнее было совсем другое. Чашка со стуком опустилась на чем-то прожжённую, чем-то тускло блестящим изгвазданную поверхность дешёвой деревяшки. — Ну и... насколько? Влип ты. А дальше что? Теперь Ромка барабанил по столу пальцами, ритмично и опять же привычно, и если раньше этот мерный стук Эдика раздражал, то сейчас почему-то успокоил. Ромка вёл себя... почти как всегда. Не как отданная на заклание жертва, не как приговорённый или казнимый, даже не как оштрафованный на последние деньги за две недели до зарплаты — последнее как раз однажды случилось, и сейчас Ромка был в разы спокойнее, чем тогда. — Пока не пристрелили, — лаконично отозвался он и, словно опомнившись, перестал барабанить и потянулся к кружке. Эдику снова сдавило горло: — А могли? Пальцами свободной руки Ромка коротко коснулся своего виска, и холод от рук Эдика пополз к желудку. Словно это ему ствол к голове приставляли. — И что им помешало? — правильные слова упорно не желали являться ни по первому, ни даже по десятому зову, и Эдик плюнул. Какие правильные слова в настолько неправильной ситуации? И потом, это же Ромка, о чём речь-то? Ответная ухмылка оказалась лучше любых слов — потому что сама-то как раз была правильной: — То, что трупы в своём доме мне не нравятся. Особенно если это мой труп. Вот теперь получилось закашляться. Сквозь кашель точно прорывались истерические смешки, но было плевать. — И... тот, у кого был пистолет... он... э... учёл твои вкусы по части оформления жилища? Ромка заржал, откидывая голову назад, и в желтовато-зелёном сейчас свете «ночника» вдруг мелькнул нечёткий, но выразительный засос на его шее. Эдик поспешно уставился чуть выше и правее, делая вид, что не заметил — это-то он умел очень неплохо. Картинка, которую складывал его мозг из всех этих деталей, казалась дикой, невозможной, при этом чудовищно простой и почему-то неправильной. Что вообще было чуть более, чем нормой для Ромки, всё не как у людей... Отсмеявшись, Ромка взглянул на него — снова прямо, хотя и слегка исподлобья — и странно легкомысленным, почти весёлым, тоном отозвался: — Скальпель не поможет. Но злить меня всё равно не стоит. — И он это уже понял? — ляпнул Эдик. Ромка странно дёрнулся и прекратил улыбаться. Эдик ощутил острый укол то ли вины, то ли досады, то ли испуга, то ли всего вместе, но Ромка уже спокойно качал головой: — Догадливая ты сволочь. Давно. Картинка криво, но собралась, выступы деталей со скрипом встали в пазы — и Эдик почему-то выдохнул. В принципе, всё, что ему было ясно — Ромка подцепил кого-то, кто в итоге размахивал пистолетом в его же, Ромкиной квартире, но пристрелить... рука не поднялась? Чёрт дери, тогда всё ещё, мягко говоря, веселее, чем он думал с самого начала. Но большего Ромка точно ему не скажет. Эдик встал. — Пошли покурим. А потом вернёмся, ты нальёшь мне выпить, и я расскажу тебе кучу анекдотов о своих идиотах. И перлы дам почитать, тебе понравится. Идёт? — «Покурим», — проворчал Ромка, тоже поднимаясь. — Ты ж бросил. Эдик едва удержался от сердитого «С тобой бросишь, как же» или чего-то подобного. Стрельнуть сигарету хотелось до сведённых скул, но именно поэтому он не собирался этого делать. — Ну ты покуришь, а я рядом постою. Главное, чтоб ребята не вылезли. — Залезут, — как-то даже злобно пообещал Ромка и вышел в прихожую за курткой. Эдик глянул на «ночник» и, прежде чем выйти следом, выключил светилку. Прикинул, не выковырять ли батарейку, но потом вспомнил про злость и скальпель и поспешил за другом. От Ромки он вышел примерно в одиннадцать — убедившись, что тот достаточно успокоился, а его самого, кажется, убедив в том, что по-прежнему на расстоянии вытянутой руки, одного звонка или сообщения. И что всё будет... как-нибудь. И если его держали на мушке, но он ещё не отправился к себе же на работу, то... ну... То, может, и не отправится. И когда они вдоволь нахохотались над студентами, соседями-друзьями и прочими общими знакомыми. В подъезде Эдик, прежде чем вызывать такси — в метро после такой нервной встряски лезть не хотелось — не выдержал и прислонился спиной к двери Тимура Аркадьевича, встав так, чтобы его, если что, не было видно из глазка. Холодная, она остужала всё ещё слегка гудящий затылок, но привести в порядок мысли не помогала. Чёрт, да хоть бы знать, кто этот тип. Пробить как-то по каким-нибудь каналом, юрист всё-таки, не муха начихала. Может, хоть степень этого «криминала» удастся выяснить. Всё же спокойнее... или нет, это смотря какие результаты вылезут... Скрежет ключа в замке Эдик услышал слишком поздно, чтобы успеть смыться из подъезда, но хотя бы отскочить время ему позволило. Тимур Аркадьевич смотрел на него так, что хотелось либо начать оправдываться, хотя было не в чем, либо тихо заскулить и уткнуться лицом ему в пиджак, хотя было бы глупо. И ничего не говорил. Не спрашивал. Словно знал, из чьей квартиры только что вышел Эдик. И что они там обсуждали. И сколько пили. А может, и знал — стены смежные и картонные, перекрытия никакие, а Эдик не мог ручаться, что в какой-то момент кто-то из них не повысил голос. Он кивнул на Ромкину дверь и уже собирался что-то сказать, но его опередили: — Эдуард, не лезьте в это. Эдик моргнул. — Ч-что? — Не лезьте в это, — повторил Тимур Аркадьевич так негромко и спокойно, словно речь шла о какой-нибудь трансформаторной будке, а вовсе не о Ромкином любовнике с пистолетом и собственничеством в комплекте. — По крайней мере, не глубже той грани, за которой кроме моральной помощи вашему другу окажется... что-то гораздо больших масштабов. По-хорошему, после такой отповеди можно было сделать миллион глупостей. Начать расспросы, например. Позвонить снова к Ромке и от души наорать — чего Эдик так и не сделал, хотя ему хотелось. Сбежать немедленно, вопя в ужасе. Полицию вызвать, в конце концов. Вместо всего этого Эдик только помотал головой: — А он сам... насколько глубоко? Чёрт. Вот тебе и «не начинать расспросы». Тимур Аркадьевич снял очки, закрывая глаза, потёр переносицу. И посмотрел на Эдика без них. Горло сдавило так, как не сдавливало при разговоре с Ромкой. Эдик огромным усилием не распахнул рот в попытке глотнуть побольше воздуха. — С той стороны, которой вы опасаетесь... есть косвенные признаки того, что не слишком. Искренне советую вам принять эту версию и пока успокоиться. Эдик подумал, что его сейчас успокоят только остатки Ромкиной водки. Но вслух не сказал ничего. В первую минуту. Во вторую — медленно кивнул. Мышцы переставали слушаться, и он отлично знал, что виной тому — не выпитое. — Спасибо, — тихо обронил он, демонстративно вытаскивая телефон и открывая приложение сервиса такси. Сюда ещё добивал Ромкин вай-фай. — Если вы так говорите... я, пожалуй, и правда успокоюсь. Часа через два. Тимур Аркадьевич хмыкнул, как всегда, не умея улыбнуться, и только теперь надел очки обратно. — Постарайтесь уснуть, Эдуард. Желательно — не в такси. Расслабленные мышцы при резком торможении... — Я знаю, — перебить учителя когда-то казалось Эдику святотатством, а потом они начали вместе работать, и длинные пространные объяснения Тимура Аркадьевича частенько тормозили им рабоче-учебные планы. Так что теперь такое позволялось. — Вы... тоже постарайтесь. Пожалуйста. Тот снова странно усмехнулся — Эдику всегда казалось, что он привык к этим невидимым улыбкам, но сейчас просто оторопь брала — и, молча кивнув, ушёл в квартиру. Мысль побиться головой о его дверь или о стену рядом Эдик быстро отмёл как идиотскую и антиконструктивную. Взгляд упал на надпись на стене, информирующую всех — желающих и нежелающих — об ориентации Глеба и, судя по сердечку, искренней радости писавшего по этому поводу. Безумно захотелось вытянуть из портфеля маркер и подписать что-то вроде «Да все тут пидорасы», но именно в этот момент телефон завибрировал, оповещая о приехавшем такси. Отключился Эдик послушно только в своей кровати, выставив будильник и совсем забыв, что на носу — суббота.