Вселенные наших комнат

- Подождёшь? Слава мнётся около двери, словно он не у себя дома, а пришёл за солью к строгой и неприятной соседке. - Я быстро, эм, недолго. Чаю хочешь? - Хочу. - Круто, - он кивает и уточняет ещё раз, нервно стискивая пальцы: - Я скоро. Дверь за ним закрывается, и Влад выпускает до этого запертый в груди тяжёлый вздох. Снова этот взгляд. Каждый раз, когда Славе кажется, что Влад на него не смотрит, в нём словно распахивается какая-то форточка, и в тоске, которая оттуда хлещет, можно захлебнуться. Секунду спустя - снова штиль и непробиваемое спокойствие, будто и не было стонущего шторма в серых глазах, будто всё хорошо и разрез где-то там, в глубине, совсем не кровит. Резаные раны заживают долго. Влад пытался помочь всем, что было в его силах: был честен, и резок, и неприятен, а когда увидел, что это не работает, на несколько месяцев пропал со всех радаров... чтобы потом вернуться и обнаружить всё тот же кровавый след. Наверное, не любить влюблённого в тебя так же сложно, как и любить. Ужасно неловко значить так много для кого-то, ничего не давая взамен. В комнату заруливает огромная кружка, следом за ней в дверном проёме появляется Слава. Он не даёт её Владу в руки, ставит на стол, чтобы тот не обжёгся. Влад привычно игнорирует чувство, больно кольнувшее около сердца. Это просто хороший тон, забота, а не знак внимания. Не стоит так реагировать. Всё проще, чем кажется. На лице у Славы, словно на вывеске кофешопа, крупными неоновыми буквами написано, как сильно он хочет, чтобы Влад посидел с ним рядом, пока он будет менять цепь на его, Влада, велике, но тот притворяется, что ничего не видит, и Слава, нерешительно потоптавшись посреди комнаты, стремительной лёгкой походкой исчезает за дверью. Если уж стоять на своём, то стоять до конца. Они всё ещё друзья, но Владу сейчас не хочется разговоров о больной теме и ощущения горящего взгляда на своей коже. Ему и так неловко из-за того, что с этой сраной цепью пришлось обратиться именно к Славе, потому что на мастерскую денег у него нет, а сам он бы всё только испортил. К тому же, во всём районе никто не разбирается в железячках лучше, и... Влад трясёт головой, отказываясь думать в этом направлении, - он и без того паршиво себя чувствует, - и наклоняется, чтобы сунуть нос в облако душистого пара над кружкой. Использует ли он Славины чувства в корыстных целях? Получается, что так. Но Слава запросто мог ему отказать и не сделал этого. Так что это только его мазохизм и вовсе не проблема Влада. Он осматривается по сторонам. В комнате ничего не поменялось с тех пор, как он был здесь в последний раз. Тогда они, кажется, пили в какой-то компании, что-то пели под гитару, пьяно обнимались, и чем кончилось дело, теперь уже и не вспомнить... как и не помнит Влад этого ощущения свободы, которое будто планирует на него откуда-то с люстры и неожиданно касается голых рук и плеч. Странное ощущение для замкнутого пространства. Хочется выпрямиться, расправиться, словно сонной птице, и пробить пернатой грудью высокий потолок, будто это и не бетон вовсе, а лёгкие белые облака. По коже вдруг колко прыскают мурашки, между рёбрами пробивается что-то трепещущее, зовущее. Влад с тревогой прислушивается к себе, недоверчиво переступая босыми ногами по скрипучему паркету. Откуда эта взволнованность? Слава гремит в коридоре ящиком с инструментами, на стене шершаво тикают часы, всё мирно и ровно, но беспокойство засело в груди дрожащим мыльным пузырём и настойчиво ищет выхода. Он медленно осматривает плакаты и фото на стенах, почему-то боясь и одновременно надеясь увидеть среди этой пестроты и дерзких шрифтов себя - кое-кто ведь безбожный романтик с суперспособностью супернезаметно фоткать, с него станется, - но не находит. Скользит взглядом по сваленным на кровати пледам, замечает ролики и то, что на окне совсем нет занавесок. И медленно понимает, как будто опускает тёмные очки, что смотрит на Славу, который внимательно и равнодушно глядит на него в ответ из каждого угла комнаты. Влад замедляет движения, цепенея под призрачным, но почти ощутимым взглядом, движется осторожней, будто боясь оскорбить поспешностью, невнимательностью, и мысль о том, что он ведёт себя как идиот, исчезает, едва появившись. Это как настраивать бинокль или фотографировать на большом увеличении: поначалу виден лишь общий план, он размыт и взгляд с него соскальзывает, но потом изменяется резкость, и картинка обретает множество деталей. Эти детали вцепляются во Влада колючками. Вот баллончики с краской. Цветов и оттенков тут явно больше, чем требуется для того, чтобы писать на заборах слово "хуй" даже самому искушённому в живописи. Влад, в общем-то, знал, что иногда Слава что-то вандализирует, но никогда не видел его рисунков. Что он несёт в массы? Просто рандомные тэги? Вечное и глубокомысленное "зачем"? Или серию рисунков с БДСМ-атрибутикой, которые так смешат школоту? Я не знаю, - качает Влад головой в ответ на взгляд. - Ты никогда не рассказывал. Ты и не спрашивал никогда. От этой правды ему становится не по себе. Он правда не спрашивал. Потому что не хотел, запрещал себе интересоваться, чем он живёт. Ждал кого-то другого, не с улицы, без биты и банды отмороженных дружков, толкающих кому попало траву. Вот шкаф с книгами. Они стоят в два слоя, кое-где свалены кучами, запихнуты стопками, обтрёпанные, зачитанные - им ли? Он ли беседовал с гоблинами в Заповеднике, катился в никуда под стук колёс Жёлтой стрелы, гладил электроовцу по почти настоящей шерсти, или кто-то другой? Я никогда не видел тебя с книгой. И ты никогда не спрашивал. Вот всякие мелочи, рассыпанные по столу и полкам. Каждая - воспоминание или попытка забыть, одно только слово или целая страница жизни. Вот эта кружка с остатками утреннего чая и надписью "Анапа": чей-то сувенир или он сам побывал на море? Этот плюшевый зверь непонятной породы - приятный подарок или ничего не значащая безделушка? Сколько песен о счастливой любви сыграла эта серая гитара? Я никогда его ни о чём не спрашивал. Взгляд скачет от предмета к предмету всё быстрей и быстрей, и сквозь грохот припустившего вскачь сердца Владу слышится тихий шелест страниц нерасказанных историй, тех часов и лет, которые владелец комнаты провёл в ней, всех тех слов, что были сказаны у этого окна за утренней сигаретой, в этой постели в середине бессонной ночи, на этом полу, у стола, перед зеркалом и в любом другом месте; колкие мурашки уступают место теплу, разливающемуся под кожей от позвоночника к ладоням и ступням, облако потолка становится ещё выше, а стены будто расступаются, как деревья в лесу, и кажется, что сквозь обои просвечивают звёзды, вообразив себя светлячками. Разговорчивая тишина комнаты, впитавшей в себя целого человека, струится вдоль Влада, проходит сквозь него, не встречая препятствий и растворяя в себе... так, будто Слава обнимает его всем собой, прикасаясь к душе, а не к коже. И его такого оттолкнуть просто не хватает сил. Влад осознаёт, что застыл, уперевшись плечами и затылком в оконную раму. Звон и шелест в ушах медленно затихает, уступая место звукам многоэтажки на оживлённой улице: этажом выше что-то падает, за окном пищит таймер пешеходного перехода и шуршат шины, в коридоре стрекочет по шестерёнкам цепь. Слава появляется на пороге, протирая тряпкой масляные руки. Он хмурится, глядя на распластанного по окну Влада, что-то спрашивает, осторожно подходит ближе, а Влад смотрит на то, как он движется, и не может понять, как умудрялся не замечать, насколько красивы только. лишь. одни. его. шаги? - Я закончил, - доносится до него сквозь гул в его растревоженных мыслях. - Ты в порядке? Слава смотрит, чуть наклонив голову, его светлая чёлка, не прилизанная сегодня гелем, вздрагивает от ветерка, тепло дышащего в форточку. Друг, о котором Влад за столько лет знакомства так и не потрудился узнать ничего, кроме самого верхнего и очевидного слоя. Человек, от любви которого он отгородился просто потому, что не захотел копнуть глубже. И себя копнуть глубже - тоже. Влад смотрит в серьёзные серые глаза и чувствует, что никогда и никакими словами не сможет выразить тот отчаянный стыд, от которого его векам вдруг становится обжигающе горячо. Но фантомное ощущение объятия всё ещё обволакивает плечи, утешает и подбадривает, хоть он ни разу этого и не заслужил... Влад кивает и говорит "спасибо" на автомате. Плетётся за Славой в коридор, терзаемый сотней противоречивых чувств и прозрением, и этой спиной, обтянутой тельняшкой, и этой головой, в которой наверняка таится миллион историй, которыми бы Слава хотел поделиться с ним, найди он в себе желание спросить. Теперь желание есть, но через него, как через камни на стремнине реки, тёмными потоками хлещет стыд: ни выдохнуть, ни вдохнуть. Слава, пыхтя сигаретой, молча помогает спустить велик с пятого этажа. И если раньше его молчаливая невозмутимость никак не трогала Влада, казалась признаком душевного спокойствия, признаком того, что он забывает, абстрагируется, отказывается от своей любви, которую не ценят, то теперь она давит. Словно Влад ободрал свою супер-крепкую броню, которой обмазывался все эти годы, об эти незначительные детали чужого жилища, и теперь чувствует окружающий мир всей своей тёплой и беззащитной кожей преувеличенно сильно. Он решается, когда становится почти совсем поздно. Слава щелчком отправляет бычок под водосточную трубу, долго выдыхает дым, смотря в сторону, на проезжающие машины, небо, асфальт - куда угодно, кроме Влада. Потом прощается сухим рукопожатием вместо обычных обнимашек и почти исчезает в подъезде, когда Влад, немыслимо изогнувшись через и сквозь велосипедную раму, ловит закрывающуюся дверь и кричит в полосатую спину: - Я видел у тебя краски. Что ты рисуешь? Слава замирает на середине шага. - Так. Всякое. - Покажешь? Слава не отвечает и даже не оборачивается, шагая через ступеньку. Влад держит дверь до тех пор, пока его шаги не растворяются в квадратной гулкости подъезда. Он не способен пошевелиться, не способен ни о чём подумать, только ощущает себя куском вибрирующей пустоты. Он не взвешивает "за" и "против", не вспоминает всё хорошее, что было между ним и Славой, не уверяет себя в том, что ничего не выйдет - что всё получится - что зря это всё - что нужно бежать - что наплевать, переживу - наплевать, переживёт... Он слезает с седла, пару секунд борется с дверью и, взяв велосипед подмышку, начинает восхождение на пятый этаж.