***
Лёня чувствует, как жжёт между лопаток чужой тёмный взгляд, Лёне так страшно, что намокает в подмышках и шею простреливает холодом — потому что он знает, он так делал — в спину можно легко вогнать нож, если знать, куда. Но проходит минута, две, а Мирон Янович не спешит его убивать. Лёня чувствует его тёплые, — снял перчатку, — пальцы в своих волосах. — Скажи мне, — говорит Мирон Янович очень мягко и как-то незаметно становится очень близко, — только одно. Леня почти расслабляется. Не потому что хочет, а потому что не может не. Чужие слова, абсолютно любые, заливаются в уши, как будто Лёня тонет. Он даже глаза закрывает. И потому теряет — так быстро, — ориентацию в пространстве, среагировать — не успевает. Мягкие касания в волосах превращаются в стальную хватку, щеку обжигает — такой холодный стол, в голове появляется навязчивый звон. Лёня почти инстинктивно тянется рукой к карману, и замирает на полпути, когда перед лицом в древесину, как в масло, входит нож. Его собственный нож. Не успел. Лёня кладёт ладони на стол — видишь, я безобидный, но чужие руки перехватывают его запястья и больно дёргают за спину. — Если ты предал Тигров, то почему тебе не предать и меня, когда выпадет удобный случай, а? Самое страшное, — отстранёно думает Лёня, — что у него даже интонация не изменилась. Смоки его голубем звал, старый идиот. Он ведь — змея. Мирон Янович давит ему на руки, сведенные за спиной, почти выворачивает их, Лёня — почти — кричит. — Вы знаете, — торопливо облизывает губы он, — как они ко мне относились, да? Вы не можете не знать, Вам говорили, я знаю, я видел! Хватка становится чуть слабее. Лёне вдруг кажется, что там, за спиной — не Мирон Янович, ему вдруг мерещится, что он снова на собрании Тигров, и его давят на столе, и позади кто-то улюлюкает, ведь ты же такой милый, Лёня, ты же самый младший член Семьи, Лёня, окажи помощь ближним своим, Лёня. Тогда у него был нож и фора в несколько секунд, и он знал, куда бить и куда потом бежать. Сейчас — у него нет ничего. Дыхание восстанавливается быстро, — Лёня не заметил, как перестал дышать. Он выплевывает — вытаскивает из себя: — Меня же чуть по кругу не пустили. И добавляет, не подумав: — Вы ведь знаете, каково это. Мирон Янович молчит. Лёня думает, что сейчас его точно убьют, и лучше бы это было быстро, не нужно было лезть в архивы, и расспрашивать не нужно было никого… Его внезапно отпускают — почти. Лёня снова контролирует свои руки, но сверху давит жёсткая ладонь, а потом становится душно — когда Мирон Янович практически ложится сверху и прижимает его руки — снова, — к столу. Теперь это кажется не таким жутким. Наверное, — думает Лёня, — теперь он просто не хочет меня убивать. И хочет чего-то ещё. (Ему стыдно признаться, он тоже хочет). Острым носом Мирон Янович тычется ему в шею и спрашивает — жарко, почти в ухо, громко и горячо: — А если тебе здесь будет хорошо, не предашь? Если тебя будут ценить — не предашь? — Я бы никогда! — возмущенно отвечает Лёня, не задумываясь. — Хорошо, — тихо говорит Мирон Янович. И едва ощутимо касается Лёниного бедра. Лёня знает, что у него от стыда всегда быстро краснеют уши и шея, потом щеки — и все лицо. Сейчас он догадывается, что похож на помидор. Тощий и очень неловкий помидор. — Я тебя принуждать не буду, — почти равнодушно говорит Мирон Янович. — Ты хочешь? Ты сам. Лёня молча кивает, подавившись словами от смущения. Мирон Янович говорит: — Не слышу. Мирон Янович повторяет: — Ты хочешь? — Блять, — выдавливает Лёня, упираясь лбом в равнодушную поверхность стола, — Да, хочу.***
Когда Лёня пытается уползти в очередной раз, Мирон дёргает его за бедра назад — Лёня вскрикивает — и кладёт руку на спину, лишая возможности убежать. — Я кому сказал: не двигаться? — тихо спрашивает он. — Извините, — задушенно отвечает Лёня, не смотря ему в глаза. Мирон дёргает его за волосы, вынуждая посмотреть на себя. — Держись руками за стол. Ещё одна такая выходка — и отправишься домой. Лёня всхлипывает послушно, его мокрые пальцы с трудом цепляются за угол стола. Мирон коленом раздвигает ему ноги шире, перехватывает одной рукой под живот и придвигается ближе. Смазка течёт у Лёни по бедрам, капает Мирону на туфли и пачкает ковёр. В воздухе невыносимо пахнет клубникой. Мирон равнодушно двигает в горячем и стонущем Ленё — пальцами, поворачивает их и ловит чужой вскрик — ушами, чужую дрожь — глазами, чужое тело — своей рукой. Где-то на улице, за окном, кого-то убивают. Мирон слышит отдалённые вопли. Рядом с ним Лёня воет непрерывно и встаёт на цыпочки, но Мирон снова толкает его назад, проталкивая три пальца целиком и разводя их, словно кулак хочет запихнуть. Что-то такое он и планирует. — Хороший мальчик, — говорит он, прижавшись щекой к мокрому от пота лёниному виску, — так хорошо принимаешь, такой послушный. Лёня ничего не отвечает, его плечи начинают дергаться хаотично и быстро, пальцы скребут по дереву, и Мирон, поняв, что это значит, отодвигается. — Пока нет, — говорит он в ответ на обиженный вой. — Переворачивайся. Лёня неуклюже ложится на спину, чуть не упав со стола, смотрит на Мирона пустыми глазами и облизывает губы. Мирон со странным возбуждением замечает, что у него мокрые блестящие глаза. — Ноги шире, — командует он, и не дождавшись ответа, раздвигает их сам под жалобный стон. — Смотри. Он показывает Лёне трость. Совсем небольшую, не для ходьбы, а скорее декоративную — если не знать, что на конце у неё спрятано лезвие, которое Мирона не беспокоит, ему нравится другое: рукоять в форме черепа. Круглая и широкая. Удобно. Лёня открывает рот, но Мирон перебивает его — Это безопасно. — А… — беззвучно спрашивает Лёня, — а разве не?.. Мирон ухмыляется, ласково поглаживая его по щеке. — Я не могу спать с тобой. Ты же не мой мальчик, ты пока не с нами. У Лёни на мгновение обиженно дёргается губа, Мирон думает: только пока, пока ещё не. Он повторяет: — Ноги шире. Лёня цепляется за его руку до крови и стонет на каждое движение. Мирон видит, как под кожей двигается рукоятка, ему на секунду становится жаль, что в Лёне сейчас — всего лишь ебаная трость. Он думает: «Похер, в следующий раз обойдёмся без сомнительных игр». Он не понимает, откуда вдруг взялся этот «следующий раз». Лёня скулит и вздрагивает на каждый толчок, Мирон думает — он бы мог обхватить меня ногами. Блять. — На квартире у Смоки нашли пять трупов, — мягко шепчет Мирон Лёне в ухо. — Кто их убил? Лёня мотает головой и вскрикивает, когда Мирон двигает рукой слишком сильно. — Кто их убил? — повторяет Мирон, вглядываясь в Лёнино лицо. Ему кажется, он мог бы сожрать его целиком. — Я! — воет Лёня, раздирая Мирону руку до крови, — я убил, бля-а-ах! Мирон улыбается и наклоняется ниже — совсем близко, чувствуя чужое дыхание, и говорит: — Давай, мальчик. Можно.***
Когда Лёня пытается одеться, у него мелко и быстро дрожат руки. Пальцы не слушаются, и пуговица на рубашке поддаётся только с третьей попытки. Мирон Янович наблюдает за ним, облокотившись о спинку кресла, разглядывает с такой неприкрытой жадностью, что Лёне неловко смотреть ему в глаза. Он видит на чужой руке длинные кровоточащие следы и замечает у себя под ногтями засохшую кровь. — Я случайно, — извиняется он. Мирон Янович смотрит удивлённо, потом переводит взгляд на свое предплечье. — А, — равнодушно выдыхает он, — пустяки. Лёня неловко спрыгивает со стола и чуть не падает — Мирон Янович придерживает его за плечо и неприятно протыкает взглядом. — Лёня, — он облизывает губы, — а ты стрелять умеешь вообще? Двоих через окно соседнего дома в полной темноте, два выстрела: в затылок и в лоб. Отдачей чуть не выбило плечо, потом долго болело, Парагрин говорил: неженка. Все вещи из квартиры растащили через день. Разбитое окно свистит на улице до сих пор. — Умею. — Отлично, — говорит Мирон Янович и живо оказывается возле двери. — Пошли. Перед тем, взяться за ручку двери, Лёня оглядывается: со стола попадали все вещи, стопка бумаг разлетелась по комнате и — Лёня знает, — он поцарапал деревянное покрытие. В ковёр впиталась небольшая лужица. Деревянная трость равнодушно валяется на полу и блестит рукояткой — от лунного света сквозь шторы. *** — Нож — это грязно, — говорит Мирон Янович, протягивая Лёне пистолет. — И долго. Некоторые ниточки нужно обрубать сразу. — Сразу? — спрашивает Лёня, равнодушно наблюдая за возней человека с мешком на голове. — А как долго он здесь? — Пятый день, — тихо отвечает Мирон Янович, стоя у него за плечом, — пока ты не пришёл. Человек мычит и стонет. — Почему он не говорит? — Лёня, — поясняет Мирон Янович тоном, которым пользуются в разговорах с маленькими детьми: — Люди без языка не могут разговаривать. Лёня улыбается и снимает пистолет с предохранителя. Он чувствует, в кого стреляет. После хлопка вдалеке начинает лаять собака, Лёня не смотрит на землю, на кровь и мокрый тёмный песок, он глядит на кусочек неба, видный из внутреннего двора и не сразу слышит позади: — Лазарь, иди вон. Оксимирон кладёт тёплую руку ему на плечо.