люди предпочитают порочные игры

marina and the diamonds — fear and loathing

      — Не бойся, — шёпот его демона где-то внутри разрывает её черепную коробку напополам.       — Я не боюсь, — отвечает она и падает прямиком в преисподнюю.       Джухён путается в силках собственного отчаяния, моля о той последней секунде своей жизни, чтобы боль-страх-ненависть отпустили её душу, а тело воспарило над землёй.       Откупорив собственное безумие, Юнги подпитывает этим головокружительным напитком своё превосходство над ней.       Никто не идеален, и все ищут себе место на самом верху, даже если приходится ломать людей подобно спичкам, но никто не остановится в гонке хозяев судеб.       Люди лишь инструмент в руках повелителей, но ты оказался изначально под чьей-то подошвой и теперь не можешь выбраться, а ловушка становится все теснее, пока стенки не сдавливают тебя.       Если и тонуть, то вместе, Джухён.       Джухён где-то на пятьдесят процентов своего эмоционального состояния не готова, а другие пятьдесят кричат о желании полной капитуляции, уже затягивая петлю потуже. Где-то полыхает надежда, что есть альтернатива, если она свернёт в другое направление, ведь безумие — не единственный и совсем не правильный выбор. Можно изменить свою линию, и она возродится вновь.       Это не преступление — быть последним добрым человеком на Земле, отдаваясь при этом демону своей же безнадёжности. Юнги разрывает её на куски, потом собирает по кусочкам и повторяет этот ритуал, будто ежедневную чистку зубов (клыков наподобие бритвы). У животных только инстинкты, они не знают жалости и сострадания — это известно каждой жертве.       Жертва сопротивляется недолго, пока не приходит осознание, что теперь твоя жизнь тебе больше не принадлежит.       Джухён видит за окном под слоем синего тюля питту-нимфу, будто она прилетела только ради неё и хочет разделить рассвет вместе с ней. Она сжимает пальцы у груди, царапая себя за мысль о конце всего сущего. Джухён улыбается, потому что птицы приносят счастье (которого ей так не хватает), а не слёзы.       — Лети, дорогая, туда, где будешь счастлива, а я останусь здесь, — сжимая в руках прозрачную сетчатую ткань, она распахивает шторы, и тёмно-жёлтые блики освещают её лицо, играя между собой, кто быстрее заполнит комнату. Джухён не чувствует тепла — только сковывающий холод, забирающийся под кофту, раня кожу своими прикосновениями. Она сдерживается, чтобы не последовать за птицей — впереди пять этажей, кому захочется отдирать тельце от асфальта.       Твоя свобода — ничто.       Руки Юнги приносят боль, которой она не заслужила. Она хотела парить, а не быть на дне и быть должной кому-то, кроме самой себя. Кожа покрывается мурашками, когда он прикасается к ней, обещая очередную кару за неповиновение. Юнги любит хватать неожиданно и сильно, чтобы оставались синяки — как художник любуется собственным произведением искусства, а узоры сходят долго, что приносит удовольствия вдвое.       Каждый раз Джухён обнимает себя плечи, закрываясь от всего, но Юнги удаётся вырывать её из жалкого бункера желаний, где никто не спасет, пока голова разрывается. Джухён бы даже умоляла о пуле, чтобы заглушить голоса, но Юнги не знал о великодушии и наслаждался всецело страданиями, приходящими из угасающего мира. Она не уверена, что где-то от неё осталось живое место, но она ещё вдыхает-выдыхает, и её ждёт только разочарование.       Ты не заслужила это.       Но почему я продолжаю умирать?       Расплата настигает всех, как-то говорили ей, но Он— исключение. Творит, что хочет, прожигает многие жизни, питая своего зверя по имени Алчность. Юнги всегда делает так, как нравится и хорошо ему, а изнывает именно она. Никто не страдает больше, чем запертый на замок, ищущий спасения там, где его и не было изначально. Какая-то глупая шутка, превратившаяся в ментальное расстройство, подогретое чужим вмешательством и контролем над собственной жизнью.       Джухён слышит пение (отдалённое, заглушённое, но такое плавное, словно кто-то поёт ей из другого мира) и не понимает слов, стараясь всплыть наружу и услышать, о чём говорят ей звезды, и понять, где совершила роковую ошибку, но оступается и падает.       — В твоей голове живут разные люди, ты каждый раз меняешься, — говорит ей Юнги, оставляя холодный поцелуй где-то на щеке. Джухён прислушивается и ждёт, пока голоса не заполнят всё её внутреннее пространство и она не будет его слышать, а может, и исчезнет. Становится труднее дышать, но Юнги не выпускает из рук, сжимает, намереваясь выжать всё последнее, не оставляя последней попытки, чтобы вырваться.       Её свет погас, когда Юнги встал между ней и свободой. Она чувствует, как последняя частичка им уничтожена, а барьер разрушен из-за попыток сопротивления, там — где было уже давно поздно что-то спасать, но борьба шла на выживание, где надежда сгорела вместе с ней. Всё, что от нёе осталось, было пеплом, который снёс ветер, рассыпанный на земле, который затопчут тысячи и миллионы, а о ней никто и не вспомнит.       Всё, что у неё было — это голоса, открывшие её мир тому человеку, который уничтожил саму жизнь в ней.       Уничтожение подобно самоочищению, когда появляется последний шанс на искупление, но тебе никогда не дадут ответ о раскаяниях, ты так и будешь блуждать в проекциях, сжираемый своей же совестью, пока не растворишься, а пуля в лоб будет драгоценным подарком, о котором и просить никто не посмеет.