Сны

Лука Модрич вновь видит этот сон: сборная Хорватии выходит против сборной Швейцарии. Ватрени сегодня гости и одеты в неосновную, зато любимую черную форму, потому что у хозяев матча оба комплекта красно-белые. Лука, как обычно, подходит со своим вымпелом к капитану противника, чтобы пожать ему руку перед арбитрами и обменяться вымпелами. На него смотрит Иван Ракитич с капитанской повязкой, одетый в красные шорты и полосатую футболку с белым швейцарским крестом на груди. Иван, с дежурной улыбкой, которая у него предназначена для малознакомых людей, протягивает Луке руку... — Есть ли что-то, что ты про меня не знаешь? Привычный глуховатый голос разрывает пелену сна. Лука в темноте приподнимается на локте, широко зевая. Тянуться за мобильным ему лень, но розовых отсветов в окнах противоположного здания, которые смотрят на восток, еще не видно. — Иван, я думал, ты давно спишь... Это что, вопрос из разряда "если среди ночи разбудить и спросить?" Иван как-то странно вздыхает: — Я просто подумал — мы столько лет любовники и еще дольше друзья... если ты все-таки не свалишь из сборной, то скоро мы там отметим двенадцатую годовщину знакомства. — Не свалю, я же обещал. Тебе и Хорватии. Двенадцать лет — это со знакомства, а еще в сентябре будет одиннадцать лет с нашего первого раза, — ухмыляется Лука. — Но я спал, вообще-то, о чем ты собрался поговорить? — Я знаю о тебе, кажется, все... — начинает Иван. — Как ты будешь комментировать новый фильм, что ты говоришь во сне и от каких прикосновений можешь кончить за несколько секунд. И ты знаешь обо мне все тоже. Можешь предсказать любое мое движение в игре, вместе и против друг друга, знаешь каждый сантиметр моего тела. — Ну да. У нас отличная совместимость и при любом пиздеце можно рассчитывать на надежное плечо рядом, — Лука все еще ни хрена не понимает. — И иногда я боюсь — вдруг это станет скучным для тебя. Что однажды случится так, что все во мне будет слишком предсказуемо, однообразно и... слишком мирно для твоей натуры. Как будто тебе придется по инерции исполнять со мной супружеский долг, в широком смысле. Лука удивленно смеется, хватает подушку, лупит ею Ивана и спихивает его с кровати: — То есть, вот это вот пару часов назад по инерции было, по-твоему? Считаешь, что я под тобой лежал и думал о Хорватии? Ну, спасибо за комплимент! — Нет! — нервно фыркает Иван, забираясь обратно и обхватывая колени руками. — Я не совсем об этом. Слушай, я сам не знаю, зачем я это начал. Мне почему-то полезли в голову мысли, что ты можешь устать от наших стабильных отношений, потому что мы с тобой очень разные люди по характеру... Лука чувствует, как сонливость окончательно улетает. Их с Иваном трехлетняя разница в возрасте обычно не имела значения, они познакомились в сборной уже далеко не детьми, у которых каждый год важен для солидного возвышения со своим опытом над младшими. Но сейчас редкий момент, когда Иван похож на растерянного подростка, и просто поцеловать его и сказать "я люблю тебя" кажется недостаточным. — Я никогда тебе этого не говорил, — Лука с трудом собирается с мыслями, чтобы облечь их в слова, черт, он куда лучше умеет орать на поле, чем длинно и убедительно рассуждать, — но я всегда немного завидовал твоему мирному детству в Швейцарии. Помню, что твоя семья жила бедно, как многие мигранты, но хорватская война так и осталась для тебя страшилками из телевизора и рассказами старших. Ты сказал, что знаешь, какие слова я иногда говорю во сне, не так ли? Лука ненавидит говорить о своем детстве и еще больше ненавидит, когда, слушая его биографию, начинают сюсюкать и жалеть, но Иван не начинал ни разу. — "Осторожно", "мама, где дедушка", "есть хочу", "они ждут с битами"... — мрачно припоминает Иван. — Я не знаю, что было хуже — война или последующие годы, когда был голод, развалины, преступность на каждом углу, все ненавидели всех. Кругом происходили бытовые стычки, распадались дружбы, семьи из-за политики и национализма. Помнишь ведь историю у Субы с Антонией, которую чуть не убил ее папаша-наци? — Угу, — хмыкает Иван, — а ведь мать Субы — хорватка. Я знаю все о вас, о проблемах страны, но никогда на сто процентов, психологически, не был частью этого. — А у меня мать сербка... хотя я считаюсь хорватом. Можно было учиться, играть, дружить, спать с людьми, но расплеваться с ними из-за таких вещей или чего угодно еще. Редко с кем можно было мирно жить в тех условиях. Редко кому можно было доверять... чтобы он не старался отжать что-то ценное, или не срывал злость на близких из-за своего ПТСР, или не блядовал направо и налево, потому что воспринимал людей как куски мяса. А наш футбол был костоломной игрой на выживание, но она хотя бы отвлекала от всего остального. — Да... ты видел некоторое дерьмо, которое мне и не снилось, — Иван тянется обнять его. — Я видел некоторое дерьмо с шести лет, — кивает в темноте Лука, зная, что Иван чувствует его движение плечом. — И именно поэтому такой друг и любимый человек, как ты, не мог не стать божьим даром для меня. Который отдает себя всего, ничего не прося взамен, и от этого ты особенно сильно хочешь заботиться о нем. На которого можно рассчитывать, как на самого себя. Быть как в спокойной гавани, наконец-то, понимаешь? Я научился ценить наши отношения благодаря своему детству и юности. Господи, Иван, отчего ты вообще выдумал, что я с тобой заскучаю? — Осенью после Класико мне кое-что снилось, и сейчас этот сон повторился, — признается Иван. — Я видел в нем... другого тебя, которому хотелось острых ощущений, встряски, а я был раздражающе ванильным, что ли, для тебя, и ты игрался... обращался со мной, как с вещью. Ты ни разу не давал мне повода так думать наяву, Лука, просто я немного суеверен, сам знаешь. Извини, что меня понесло спросонок. Лука задумчиво проводит пальцем по старому шрамику ожога на левом плече Ивана, полоску неровной кожи легко нащупать, не видя. — Я нажрался острых ощущений на полвека вперед уже к двадцати годам. Нет уж, спасибо, оставлю их каким-нибудь избалованным мальчикам и девочкам. А плохие сны нужно рассказывать, тогда они оставят тебя в покое. После победы со счетом 5:1 тебя колбасило почище, чем меня, я же помню. — Тогда почему не рассказываешь мне свои кошмары? — С теми, которые из реального прошлого, это не поможет, я рассказывал психологу. Не хочу тебя грузить, я с ними давно уживаюсь. А вот один нереальный бред мне сегодня снился во второй раз, как и тебе. Первый был тоже после октябрьского Класико. — Что? — подскакивает Иван. — Ты в юности выбрал сборную Швейцарии вместо нашей, и мы встречаемся с тобой на поле, два капитана, как почти чужие люди, — Лука напрягает память. — Сегодня ты меня разбудил, а в первой версии сна была еще наша встреча в Испании. Мы все так же в рядах бланкос и блаугранас, но жмем друг другу руки, как большинство между нашими клубами — знакомые, но не более того... — Бррр. Я не представляю уже свою игру в швейцарской сборной, да и вообще они лузеры. И двенадцать лет, в которых не было тебя. — Вот и мне кажется, что это тоже тянет на кошмар. Надеюсь, теперь эта херня перестанет нам синхронно сниться. Снаружи еще темно, но в приоткрытое окно доносится первый щебет птиц. — По-моему, поспать мы уже не успеем и будем весь день ходить с такими мешками под глазами, в которые можно складывать мячи. — У меня-то столько вынужденных выходных без Лиги Чемпионов, высплюсь по пути в Мадрид, а твои будут стебаться на тренировке. — Я к тому, что раз спать уже поздно, давай, ты еще полежишь, не думая о Хорватии.