Главная женская роль

Мэй Чансу, хитроумный стратег и воплощенный дух мести, всплыл из объятий сна. Тот отпускал его нехотя. Не было бы ничего удивительного, окажись это огненные тиски привычного кошмара о резне и горящих склонах Мэйлин – но... Но этот раз сон отрастил множество ловких пальцев на том, что снам положено вместо рук, и распускал эти руки вволю, так что сердце у проснувшегося билось часто – и отнюдь не от страха. Человек, привыкший в постели только болеть и спать, вдруг пробудился неподобающе возбужденным. Да, телесное смятение было легко преодолимо. Холодное омовение, свежий воздух, дисциплина ума. Труднее всего было не вспоминать знакомое до мельчайших черточек лицо, горящее желанием, и бесстыдные касания, и то, как в сладкой предутренней дреме его разум наполнялся радостью, а чресла – силой… Но ничего, он и с этим справился. И в лицо (то самое лицо, да!) ничего не подозревающему принцу Цзину днем смотрел уже невозмутимый хладнокровный советник Су. Тот самый, который и на следующее утро проснулся посредине совершенно беззастенчивой и ясной грезы об объятиях принца Цзина с собственной рукой в паху, и плоть под ней была недвусмысленно крепка. Безусловно, седьмой принц был достоин того, чтобы им любоваться и во сне, и наяву. Из неловкого юного Буйвола, которого можно было поддразнивать одними поцелуями и касаниями, за тринадцать лет он стал сумрачным молодым мужчиной, притягательным, прямым, сильным, как клинок, и таким же блестящим, если разглядеть его сияние под металлом ножен. Но все же – любовные сны? Сны, точно у юнца, только вступающего в пору зрелости? Совершенно недостойно в положении Мэй Чансу, гения цилиня. «Дисциплина ума!» – напомнил он себе строго, оделся, плотнее запахнул все три халата, да и выбросил случившееся из головы. Увы, через несколько дней ему пришлось пересмотреть свои воззрения на этот предмет. Сон повторялся, обрастая подробностями, как дерево листвой, и в нем бесцеремонный Цзинъянь валял его по ложу как хотел, а Мэй Чансу если и отвечал на это, то долгими чувственными стонами и мольбами продолжить. За чем с интересом наблюдали невесть откуда взявшиеся обитатели поместья, да и просто столичные знакомцы господина Су, возводя тем самым непристойность происходящего, а с ней – и пик получаемого им удовольствия, до самых снежных высот горы Хуаншань. Причин для подобного сновидения не было никаких, однако оно само – было. И являло собой недостойную картину, ведь тело никогда не диктовало непоколебимой воле Чансу свои желания, не считая совсем крайних случаев, когда оно, тело, сообщало: «Ладно, ты как хочешь, а я – в обморок». И вдобавок было неразумным, потому что тратить хоть крошку невеликого запаса сил на похоть, во сне или после этого сна, было опасно, а спровоцировать таким образом приступ болезни – слишком легко. (Нет, лекари ему не запрещали радости внутренних покоев. Хватало запретов «не напрягаться», «не переохлаждаться», «дышать ровно» и «сберегать жар ян» вдобавок к его собственному нежеланию тратить время на брачные игры). Мэй Чансу знал о слабости собственного тела и привык либо обуздывать ее, либо просто отстраняться, но сейчас дело было плохо. Хватало собственного кулака, чтобы дать разрядку плоти, однако дух явно не удовлетворялся этой заменой, если подкидывал ему один и тот же, с небольшим разнообразием, сон изо дня в день. Обстоятельства менялись, действующие лица оставались одними и теми же, а глупое желание пережить приснившееся уже наяву крепло день ото дня. «Я хочу вас, принц Цзин», – повторил он свои собственные слова и изумленно расслышал в своем голосе чувственную хрипотцу. * * * Человек, сперва командовавший армией, а потом из года в год управлявший крупнейший воинской гильдией Поднебесной, обязан понимать и в стратегии, и в нуждах обоза, и в экономном расходе сил. Итак, вот задачка для стратега. Что хуже – терпеть осаду своей крепости изо дня в день (точнее, по ночам, вечно толком не высыпаясь), или дать противнику решительный бой под ее стенами? Что опаснее: измотать себя ночными грезами, пачкая семенем постель, и мучиться тщательно скрываемым смущением днем – или дать желанию сбыться один раз, а потом спокойно спать по ночам? Один раз, не более! Тело насладится и успокоится, разум посчитает дело завершенным, а простодушный Цзинъянь будет сбит с толку и озадачен, но не более того. «Эх ты, воитель! – рассмеялся безымянный демон за левым плечом. – Укротитель буйволов! Он на тебя как попрет – ты и пискнуть не успеешь. Если без чувств не хлопнешься, так в мужском бессилии опозоришься. А вам ведь дальше еще работать рука об руку!» «Это же твой Цзинъянь! – пел ему другой дух в правое ухо. – И не говори себе, что, мол, он переменился; люди не меняются, если с них кожу живьем не содрать. Твой, вот и хватай его, а справиться тебе с ним всегда удавалось, почему не сейчас? Тут не сила нужна, а ловкий язык». Противник, не подозревающий о том, что он кого-то осаждает, сидел напротив и с почтением слушал. Узкие сильные пальцы Цзинъяня сжимались на ручке писчей кисти с силой, которая больше пристала бы рукояти меча. Его губы шевелились, повторяя самые важные доводы перед тем, как их записать. Руки, губы… Мэй Чансу сглотнул и на мгновение отвел глаза. – Вы утомились, господин Су? – спросил принц Цзин заботливо, откладывая лист с перечнем подлежащих продвижению чиновников Министерства Работ. «Истомился», – захотелось ответить сразу. – Я давно сказал, что выбираю вас, и с тех пор моя решимость не ослабла ни на волос, – ответил он, украдкой любуясь резким профилем и сильными плечами. – Пока наша цель не достигнута, я не позволю себе устать. «А все же было бы неплохо, если бы он проводил тебя до постели», – сказали ему в оба уха одновременно правый и левый демоны. – Вы так самоотверженны, что мне боязно за ваше здоровье, – гнул в другую сторону непонятливый Цзинъянь. – Быть может, мне уже следует откланяться?.. «Стоять! Не сбежишь!». Мэй Чансу на мгновение запаниковал, представив, что, пока он тянет с понятным любому парнокопытному объяснением, Цзинъянь подхватится, накинет плащ и уйдет по подземному ходу, оставив его маяться бесплодными любовными снами еще на одну ночь. – Ваше высочество снисходительны. Вы могли бы пожелать, чтобы я служил вам ежечасно, днем и ночью… и не только разумом, но и телом. И даже в этом случае простолюдин вроде меня не мог бы противиться, – бросил он намек, прозрачный, как воды горного озера. Милый, милый Буйвол! Кто бы сомневался, что он ответит чопорно: – Господин Су, вероятно, изволит шутить. Вы и так служите мне всеми силами и засиживаетесь допоздна, изматывая свое тело ночными бдениями мне во благо. – Признаться, я имел в виду другое, но вы сумели меня не понять со всем возможным тщанием. – Я и вправду не понимаю ваших загадок, господин Су. Потрудитесь объясниться, сделайте милость, – вздохнул Цзинъянь. – Если вы предлагаете мне очередное испытание, оно для меня чересчур хитроумно. – Ваше высочество не догадывается, как именно я мог бы услужить ему под покровом ночной темноты, если бы он отдал такой приказ? – прошелестел Мэй Чансу, приоткрыв губы и слегка подавшись вперед. Он чувствовал, как горят у него уши, и даже, наверное, щеки сейчас окрасил румянец, но при дрожащем огоньке светильника Цзинъянь это вряд ли разглядит. – Боюсь, ваши слова стали яснее, но мне они не слишком лестны, господин советник, – отрезал Цзинъянь. – Верю, что вы желаете мне должным образом служить, однако уясните, что приказываю я лишь в армии или у себя во дворце, а не в… иных занятиях. – Говорят, что именно в этих иных занятиях подчинение бывает сладким, – ответил Мэй Чансу безмятежно. – Но я бы слукавил, умолчав, что ваши воззрения на этот счет меня радуют, ваше высочество. Однако если вы не потребуете от меня служить вашим ночным желаниям, то, может, снизойдете до моих? Цзинъянь вздрогнул, когда прохладные пальцы господина Су внезапно накрыли его ладонь: легко, точно невесомый шелк. – В-вашим желаниям? – Вы, никак, почитаете меня духом, не подверженным плотским слабостям? – спросил Мэй Чансу с любопытством. – Я помню о слабостях вашего здоровья, но… – Цзинъянь осекся и заметно смутился. – Но я все же не старец на исходе жизни, а мужчина в достаточно молодых годах, пусть и прискорбно хворый. Верно? – подсказал Чансу, широко улыбаясь. Он подался еще немного вперед, опершись ладонью о столик прямо поверх бумаг. – И мне не чуждо любовное томление. Раз уж вы стали его причиной, ваше высочество принц Цзин, могу я попросить вас об облегчении? – Прямо сейчас? – выдохнул Цзинъянь. Глаза у него стали совсем круглые и темные, то ли от желания, то ли от изумления. – Меня посещала мысль подождать для этого благоприятной даты, скажем, будущего праздника фонарей, но по здравом размышлении я ее отверг. Да, сейчас, – с мягкой насмешкой ответил Чансу. Он перехватил руку, сжимающую кисть, и пересчитал губами костяшки пальцев, одну за другой. До конца счета дойти, слава всем богам, не удалось: Цзинъянь выдернул его с мягкой подушки, как редис из грядки, и наконец-то поцеловал. Болтливые демоны дружно заткнулись и взмыли с обоих плеч Чансу, точно фейерверки, когда Цзинъянь засунул обе ладони ему под ворот халата, сминая белый шарф и царапая нежную кожу солдатскими мозолями на ладонях. – Смиренно умоляю… ваше высочество снизойти к моей слабости, – успел предостеречь напомнить Чансу. Это было трудно. Хотелось рявкнуть: «Буйвол, чего медлишь?» – увы, но старые привычки были сейчас прискорбно неуместны. И да, любой другой при подобном напоминании зарычал бы и накинулся в упоении – но то был Цзинъянь, честная душа. Прекратил его раздевать, нагнулся и подхватил на руки, что-то бормоча о том, что слабым здоровьем ученым мужам не стоит трудить усталые ноги в пути до спальни. Это было так восхитительно нелепо, что Мэй Чансу застонал от восторга, а принц Цзин не растерялся и выпил этот стон прямо с его губ. Цзинъянь уложил его на меховое одеяло и моментально рухнул рядом на колени сам, развязывая пояс его пао, а затем и нижнего халата со сноровкой, выдающей опыт скоротечных свиданий. Мэй Чансу ощутил себя устрицей, которой распахивают створки в поисках жемчужины – или, если выбрать сравнение менее фривольное и больше подходящее к прозе жизни, то капустой, с которой обрывают верхние, грубые листья. Лежа в обрамлении смятого меха и разложенного волнами шелка, он невольно поежился под взглядом Цзинъяня, от жара которого сейчас факелы можно было зажигать. – Господин Су, вы мерзнете? – трогательно всполошился тот. – Пока вовсе не… ах! – раскаленные губы Цзинъяня коснулись его шеи, и он договорил шепотом: – И смею надеяться, что вы еще согреете меня собой. Цзинъянь оправдывал самые смелые из его ожиданий. Пусть наяву он вел себя не с той же самоуверенной наглостью, что и во сне, но времени тоже зря не терял. Вышитые одежды смятыми полетели в угол, стукнула об пол поясная подвеска, вольно распахнулся нательный халат, обнажая бронзовый панцирь грудных мышц. – …повинуюсь вашим советам, господин Су, – пробормотал Цзинъянь неразборчиво, припадая губами к ключице, к плечу, снова к шее, аж покусывая кожу в чудесной торопливости – но при этом предусмотрительно помня, что не стоит придавливать слабого и болезненного советника всем телом. Мэй Чансу еще раз убедился, что дело говорил как раз демон справа: несомненными достоинствами Буйвола были и остались упрямство и дотошность, а вот очаровательная привычка краснеть, едва разговор заходил о весенних удовольствиях, с годами испарилась совершенно. – Может, нам хотя бы на ложе обойтись без «господина»… – ау-у! – Чансу не досказал свой разумный совет, потому что в это мгновение язык пощекотал ему ухо. – Ваше высочество!.. Восхитительная постельная возня понемногу, но неуклонно разогревала ему кровь. Цзинъянь, хоть и был уже в готовности перейти к более решительным действиям (его янское орудие явственно притиралось к боку Чансу сквозь шелк нательных штанов), решил начать трапезу сладким и лишь потом приступить к главному блюду. – Тогда и без «высочества», – покладисто согласился он, на мгновение прервав поцелуи. – Мое имя вы знаете, и я надеюсь, что оно сорвется с ваших губ достаточно громко, когда облегчение будет вам даровано, Пресвятые владыки девяти небес, Буйвол за эти годы и соблазнительным словам научился? Чансу ощутил легкий укол ревности, лишь разжигающий желание сильнее. – Ваши речи благородно предупреждают меня, что на ложе мне достался опытный противник, и, боюсь, все, что мне останется – это смиренно принять свое поражение. – Я не уверен, не потерпит ли ваше драгоценное здоровье ущерб от того, что вам придется принимать… немало? – выразительно проговорил дорогой друг ему на ухо так, что Чансу представил это немалое во всей красе, задохнулся от одной мысли и взвился: – Цзинъянь!.. – Вы уже кричите, прекрасный господин Су? Учтите, что при подобных криках даже добродетельному мужу нет никаких сил терпеть. Скажите скорей, как мне наилучшим образом утолить вашу жажду? Можно подумать, что у кого-то еще тут остались запасы терпения! Вместо ответа Чансу поймал его руку и, переплетя пальцы, потянул к завязкам своих нательных штанов. – Что может знать простолюдин и скромный странник из цзянху об изысках великолепной столицы? Это вы должны быть восхитительно искушены в постельных боях, – промурлыкал он Цзинъяню на ухо, выгибаясь и втискиваясь в его ладонь, – я же человек хворый и даже не смел спрашивать своих лекарей, дозволено ли мне подобное удовольствие. Но я точно не переломлюсь от того, что вы заберете мою жаждущую плоть в свои руки. Выражение лица (половины профиля и щеки) Цзинъяня, которому одновременно польстили и дали прямое указание, что делать, было бесценно. Мэй Чансу полюбовался им еще секунду и блаженно прикрыл глаза, растворяясь в долгожданном удовольствии. Цзинъянь работал кулаком в восхитительно правильном ритме и еще ухитрялся нести ему на ухо бесстыдную чушь, хоть и дышал при этом, словно после бега с полной выкладкой. «Да ты с ума сошел, Мэй Чансу! Использовать принца, своего господина, своего важнейшего союзника – как доступную певичку, или ладно – как брата-солдата у походного костра, просто для того, чтобы самому получить плотскую разрядку, даже не отдарившись ответной…» Это было нарушением всех правил вежливости, глупо, себялюбиво, чревато последствиями, невыразимо приятно… Он почувствовал, как тело скрутило судорогой удовольствия, аж пальцы на ногах поджались. Никакого сравнения с тем, как он сам, проснувшись поутру от любовных видений, болезненно быстро двигал рукой, стараясь поскорее освободиться от возбуждения и представляя себе лицо принца Цзина из своего сна, хмельное, искаженное желанием, вот такое, как сейчас… а-ах! Имя Цзинъяня на пике удовольствия он не выкрикивал – это, пожалуй, отдавало бы драматизмом дешевой любовной истории. Просто бессловесно стонал ему в губы, и хорошо, что бессловесно, потому в эту минуту мог наговорить каких угодно глупостей в дурмане наслаждения!.. Но какие-то остатки разума ему удалось сохранить. – Ваше высочество позволит мне оказать ему ответную услугу? – выдохнул Чансу, приподнимаясь. Цзинъянь перевел на него взгляд глаза-в-глаза и мягко прижал обратно к постели. Зрачки у него были огромные, а лицо совсем покраснело. – Прекрасному господину Мэй достаточно только дунуть, чтобы я свалился за грань, – усмехнулся он. – Как я от тебя завелся, прости за казарменный слог… Если будешь только смотреть, пожалуй, и того хватит. Чансу так и смотрел, открыв рот, как в несколько движений руки Цзинъянь его догоняет. Потом тот кутал Чансу меховым покрывалом, а хворый советник слабо отбивался, пытаясь поймать его пальцы и поцеловать, но шансов ему не оставляли ни накатившая вслед за сияющим пиком дремота, ни смешливое, но вполне упорное сопротивление Цзинъяня, смущенно бурчавшего: «Перепачканные же…» «Я все еще хочу вас, принц Цзин», – подумал он с изумлением, засыпая. * * * Сон Мэй Чансу был глубоким и благодатным. Зато то, что произошло вчера, наутро воспринималось как настоящее сновидение, посланное ему особо снисходительными, но игривыми божествами. И если бы не смятые в жгут халаты, из которых Цзинъянь так и не додумался извлечь его, укрывая потеплее, можно было бы долго гадать, где сон, а где явь. Да, было бы недостойным ясного разума лукавством утверждать, что советника Су не беспокоило, с каким лицом встретит его принц Цзин теперь. Вчера, пусть и выказав сперва некоторую медлительность в догадках и понимании намеков, дальше тот держался отлично, к крайнему и обоюдному удовольствию. Будет обидно, если этот безупречный образ принц нарушит нынче: неуместными вздохами, томными взглядами, глупыми улыбками или попытками коснуться руки советника, принимая из нее министерский доклад. Верно ведь? Но если дозволено смирять недуги тела лекарствами, а не напряжением ума, что мешает смирять волнения плоти на ложе, соблюдая при том похвальную для здоровья умеренность? И если по какой-то причине (гадать о которой Мэй Чансу мог бесконечно и начинать при этом прямо с лукавых воспоминаний юности) ему захотелось именно Цзинъяня, самый прямой и ясный способ утолить любовное томление заключался в том, что они сделали ночью, и точка. Это рассуждение было ясным и логичным, и вовсе не требовалось быть гением, чтобы признать его справедливость – а значит, это должен был понять и сам Цзинъянь. Если он настолько умен, каким его в своих планах рассчитывал видеть Мэй Чансу, он не совершит ошибки и не примет случившееся за нечто… игривое. Так что, в сущности, это была проверка. Да-да, проверка. *** Цзинъянь догадывался, что происходящее было испытанием. Прошел ли он его так, как того желал господин Су? Да ведь кто способен похвастаться, что точно понимает все резоны и хитроумные планы господина Су! Вот уж воистину, гении, подобные цилиню, стоят куда выше простых смертных. Цзинъянь не мог отрицать в себе влечения к собственному советнику. Было в том что-то… будоражащее не только разум, но и плоть. И что-то неправильное. Образ Су Чжэ иногда словно двоился, и из-под маски хилого стратега выглядывал кто-то совершенно другой, смутно знакомый, но Цзинъянь никак не мог понять, кто именно. Он чувствовал, что разгадка где-то рядом, но сорвать покров с этой тайны пока не мог. А господин Су в последнее время вел себя так, словно бы задался целью вывести принца из себя, зачем – можно было лишь гадать. Эти странные долгие взгляды, прикушенные губы, вспыхивающее слабым румянцем лицо. Помилуйте, Су Чжэ все-таки был его советником, а не лунъяном из веселого дома! Хотя Цзинъянь не мог отрицать, что подобное поведение будоражит, и ему приходилось отгонять от себя неподобающие мысли. Например, очень хотелось узнать, порозовеют ли губы господина Су, если оживить их поцелуями, сможет ли он согреть своим дыханием холодные пальцы советника, или… На этом месте Цзинъянь обычно стискивал зубы и принимался старательно думать о чем-нибудь постороннем, совершенно не имеющем отношения к Су Чжэ, или Мэй Чансу. Беда была в том, что в последнее время всё, буквально всё вокруг, имело отношение к этому господину. Когда господин Су бросил в него первый, вполне прозрачный намек, Цзинъянь удивился, но предпочел сделать вид, что не понял. Но тот все не унимался. Цзинъянь, конечно, мог многое выдержать, но как отказаться от того, что само падает в руки, словно созревший плод? – Прямо сейчас, – выдохнул он, и это даже не было вопросом. Он просто бы не смог остановиться. Губы советника шевельнулись словно бы в изумлении, но Цзинъянь больше не собирался давать ему время для отступления. Однако следовало помнить и о телесной слабости господина Су. Пройти по тонкой жердочке между огненным шаром желания, полыхающим внутри, и смирением, не позволяющим причинить вред хрупкому любовнику, было поистине сложнейшей задачей. Первым же вопросом Цзинъяня при виде того, как ежится Су Чжэ в распахнутых одеждах, стало: «Вы мерзнете?». – Вовсе нет… ах! – прошептал тот и снова вздрогнул, когда Цзинъянь припал к его шее жалящим поцелуем. – Смею надеяться, что вы согреете меня. Господин Су мог бы и не подстрекать его столь явно. Он напрашивался на должный ответ, но приходилось сдерживаться. – …повинуюсь вашим советам, господин Су, – только и сумел пробормотать Цзинъянь, припав губами к ключице, потом к плечу, к шее. Он сам себя не узнавал, когда метил любовника снова и снова, расцвечивая следами укусов и жалящих поцелуев. За шумом крови он разбирал лишь наполовину те длинные изысканные обороты, которыми господин Су признавал его главенство на ложе; у господина советника, несмотря на кажущуюся хрупкость, еще доставало силы разговаривать без умолку. Что ж, настала очередь Цзинъяня идти в атаку: – Я не уверен, не потерпит ли ваше драгоценное здоровье ущерб от того, что вам придется принимать… немало? – Цзинъянь! – взвился тот, утратив и красноречие, и представления о должном обращении. Отлично, значит удар достиг цели. Оставалось лишь усилить натиск и намекнуть господину Су, что чем громче будут его несдержанные крики, тем скорее он окажется повергнут на ложе, и ему надо выбирать, пока остается возможность выбора. Румянец, заливший лицо Су Чжэ, был словно флаг капитуляции на башне взятой крепости. Но, конечно же, господин Су не был бы достоин звания гения цилиня, если бы смиренно принял свое поражение. Воспользовался принцем, словно безропотным лунъяном из веселого дома! Цзинъяня это позабавило. Восхитительная наглость, свидетельствующая о высоком рождении. Ни один простолюдин, даже глава гильдии из цзянху, не осмелел бы настолько, чтобы раздавать указания в постели. А господин Су Чжэ разве что указ не издал с предписаниями, как именно его стоит ласкать. Еще один камешек в корзину с догадками. Когда-нибудь все эти догадки выстроятся в картину победы Цзинъяня над хитроумным советником. При следующей встрече Цзинъяню стоило усилий вести себя как обычно. Однако он слишком дорожил отношением господина Су, и если тот желал делать вид, что произошедшее - лишь незначительный эпизод в их общении, то не его дело рушить подобные иллюзии. Это была проверка, и Цзинъянь уже не сомневался, что прошел ее. *** Принц Цзин повел себя безупречно, выказав себя именно тем человеком, которому гений цилиня отводил бесконечно важное место в своих планах. Разговаривал он легко и ясно, поклон не длил свыше необходимого, смущения не высказывал, обмолвок не допускал и даже под локоть его поддерживал, помогая сесть, совершенно уважительно. Пылкий советник Су расслабился. Мысленно похвалил себя за то, что не поддался смущению в простом вопросе, который того не стоил. И воспользовался в интересах дела тем, что теперь отлично высыпался и не чувствовал никакого отвлекающего от работы смятения духа. И ни единого приступа кашля, слава всем богам-хранителям. За два дня он ухитрился написать столько бумаг, что сложи их в стопку, та вышла бы высотой с парадную вазу, дважды обменяться новостями с Тринадцатым дядюшкой и выйти на маленькое, но полезное в их предприятии дело о пропавшем священном амулете лун-вана Янцзы, на что были списаны многочисленные убытки при устранении последствий наводнения в трех провинциях. О нем он рассказал пришедшему к ночи принцу Цзину уже под конец, скромно увенчав этой находкой список сделанного подобно тому, как рубиновый шарик венчает шапку чиновника. – Недостойный благодарит ваше высочество за беспокойство о моем здоровье, – ответил он рассеянно на вопрос принца, не тяжело ли ему продолжать работу в столь поздний час. – Небеса благосклонны ко мне, и я не могу пожаловаться на самочувствие. Пользуясь этим обстоятельством, мне следует удвоить усилия. Но, может, – вежливо спохватился он, – это я утомил вас? – Вы, господин Су, утомить меня никак не можете. Я счастлив находиться рядом, – Цзинъянь улыбнулся. – Продолжайте, я слушаю вас внимательно. Сияющие глаза Цзинъяня подтверждали, что да, не устал и увлечен его рассказом по-настоящему, а не как ученик, послушно внимающий речам почтенного наставника. Что не отнимешь у Буйвола, учиться он умел и упорством был не обделен. -– Ваше высочество не пьет чая, я знаю. Может, вы желаете гибискусового отвара или теплой лимонной воды? Вечер нынче прохладный, говорим мы долго, а за разговором приятно смочить горло. Э... что такое? -– забеспокоился он, увидев, как Цзинъянь неожиданно всплеснул руками. -– Позор моей забывчивости. Вы заговорили про чай, господин Су, и тут я вспомнил. Я принес вам лунные пряники с недавнего празднования угоститься, но, увлеченный вашим рассказом про драконий амулет, сделался рассеян, -– признался тот сокрушенно. Развернул сложенный шелковый платок и предъявил сокровище - шесть пряников с благопожелательной печатью, соблазнительно пахнущие ароматом специй, и крошечную бутылочку с красной обливной глазурью - сироп. Господин не носит сладостей слуге, и возлюбленный не благодарит ими за ночь утех, но можно принести угощение в дом друга, делясь с ним удачей. А лунные пряники со сладкой начинкой Мэй Чансу любил с детства, когда еще не носил этого имени. – С сиропом из османтуса? -– живо поинтересовался он, вспомнив лакомства тетушки Цзин. – Наверное, -– ответил Цзинъянь не совсем уверенно, и Мэй Чансу уже хотел себе напомнить, что принцы не стоят на кухне и не глядят через плечо кухарке, как уловил характерный ореховый запах. Он аккуратно закрыл бутылочку и отставил ее в сторону, мысленно благодаря богов, что не дали совершить ошибку. – Вы не любите сироп османтуса? – обеспокоился принц Цзин. – Люблю, – улыбнулся Мэй Чансу широко и неискренне. – Обязательно полакомлюсь позже. Принесли отвар, вскипятили чайник, разговоры продолжались своими чередом. Пряники лежали, выложенные на красный платок, и манили глянцевыми боками. Отвергнуть угощение было бы верхом невежливости, и Мэй Чансу за разговором отщипывал от них понемногу, перемежая сладкое угощение сладкими речами. – Скромный советник счастлив единственно тем, что проявленные вами тщание и интерес к делам растут день ото дня. Недалек тот день, когда вы не будете нуждаться в моих советах и на мою долю останется лишь скромная поддержка ваших начинаний. – Прошу вас, – Цзинъянь поднял руку, останавливая его. – Скромная поддержка? Помилуйте, как мне, человеку военному и еще не до конца разобравшемуся в хитросплетениях дел столицы, обойтись без ваших советов! Я буду счастлив, если вы по-прежнему будете одаривать меня своей мудростью. Ах, прямодушный принц Цзин, вы никак учитесь льстить – и учитесь на вашем бедном советнике? Добро же, в эту игру можно играть и вдвоем. – Счастье служить добродетельному и благосклонному господину, вознося того к достойным его вершинам. – Голос Мэй Чансу едва не дрогнул, когда он совершенно некстати вспомнил, к какому сияющему пику они поднялись вместе три дня назад. Да, он и вправду устал, сам того не замечая, если сделался рассеян и начал думать не только о делах. – Помянутые вами вершины столь высоки, что при одной мысли о них сердце начинает биться чаще. – Цзинъянь сделал паузу, подхватывая намек на лету, точно парящий в воздухе конец шелкового платка. – Льщу себя надеждой покорить любую горную гряду вместе с вами... Принц вежливо замолчал, позволяя Мэй Чансу самому домыслить несказанное. С этой развилки разговор мог продолжиться по-всякому: уйти в обсуждение предстоящего ему пути к трону или, напротив, затронуть более личные материи. Но ночь уже давно распростерла свой покров над крышами Цзиньлина, и, быть может, не станет таким уж проступком отвлечься от разговора об их общем великом плане и поговорить о малых милостях, дарованных богами? Мэй Чансу облизнул палец, подбирая им с платка последние сладкие крошки – жест, может, и не самый изысканный, зато Цзинъянь просто впился в него глазами, – и произнес с нарочитой двусмысленностью и достаточно тихо, чтобы собеседник был вынужден хоть немного склониться к нему, прислушиваясь: – Ваше высочество чересчур снисходительны к человеку слабому, который, разумеется, не может сравняться доблестью и выносливостью с отпрыском драконьего рода. Боюсь, что подняться к вершине я смогу лишь с вашей поддержкой... я бы сказал самонадеянно – «опираясь на вашу руку». – Я готов предоставить вам руку для поддержки, – принц Цзин определенно схватывал все на лету, – или любую другую часть тела... по вашему выбору. – Будет справедливым первым делом поблагодарить те уста, которые роняют столь сладкие для меня слова лести и произносят речи надежды, Как вы полагаете, ваше высочество? – Мэй Чансу приподнялся со своего места, закинул руки Цзинъяню на шею и приоткрыл губы. Воздаяние за решимость скромного советника не заставило себя ждать. – Я принимаю вашу благодарность, – успел выдохнуть Цзинъянь прямо ему в губы. Прежде Буйвол не слишком любил целоваться, говорил, что подобная ласка уж чересчур сокровенна. Но сейчас господин Су предпринял все усилия, чтобы разбудить в нем дремлющих до поры демонов. И глаза принца вспыхнули радостью, когда Мэй Чансу сам потянулся к нему в безмолвной просьбе о поцелуе. Чансу боялся, что глубокий поцелуй заставит его кашлять и задыхаться, но боги не допустили. Казалось, воздух сгустился в сладкое пьянящее вино, которое он пил с губ Цзинъяня. Мало того, это вино стекало по всему его телу с быстротой горного водопада и наливалось тяжестью в паху. Определенно, одного-единственного раза пребывания в руках источника его беспокойных снов оказалось недостаточно для окончательного излечения. А тот, казалось, решил сделать все, чтобы его дурман не проходил. Заботливо давал вздохнуть – и тут же снова запечатывал губы. Подхватил ладонью затылок, растрепав косу. От этого простого жеста Чансу продрало дрожью. – Вам холодно, господин Су? – То, что меня трясет... это точно не от холода, – пробормотал Чансу, собирая остатки самообладания в крошечную, в горсти уместится, кучку. Удивительно, как за эти годы Цзинъянь набрался опыта в любовных делах. (Возмутительно: и с кем это он успел его набраться? Уж не с тем ли молоденьким генералом?) – Но ваше высочество совершенно правы; нам лучше переместиться в спальные покои – там натоплено сильнее. – Не смею возражать, – Цзинъянь согласно наклонил голову. – Пойдемте же. Боюсь, моего терпения не хватит надолго. – Это я не смею испытывать терпение моего принца. – Мэй Чансу, вопреки почтительным словам, оперся на локоть принца Цзина, точно знатная дама на руку исполнительного слуги. Иначе он, пожалуй, не устоял бы. В прошлый раз его просто принесли в спальню, и это было сладко; но в этот хотелось выказать хоть немного физических сил в дополнение к душевным и самому распахнуть ее двери перед желанным гостем. – Готов опуститься на колени и просить прощения, если заставил вас прождать хотя бы одно лишнее мгновение. – Вы искушаете меня одним видом, а уж ваши слова заставляют сердце биться вдвое быстрее, – прошептал Цзинъянь. Пожалуй, если он не замолчит, то Чансу имеет все шансы опять въехать в спальню на руках. Следовало поторопиться. Откуда только силы взялись – он протащил Цзина за собой так быстро, словно за ними демоны гнались. – Прошу вас, ваше высочество принц Цзин. Церемонный поклон был не так уж и нужен, но позволил немного отдышаться. – Мое убогое жилище слишком скромно, чтобы достойно принимать вас. – Красоту вазы подчеркивает один-единственный цветок – так, кажется, говорят? Вы своим присутствием украшаете эти покои. – Слова Цзина были легкомысленным замечанием, но сказанное дальше пьянило сильней страстного шепота: – Надеюсь, цветку будет позволено распуститься во всей красе у меня на глазах? Невероятно, но Мэй Чансу почувствовал, что краснеет. – Это жалкое тело недостаточно хорошо для вашего взора, – пробормотал он почти всерьез. – Позвольте судить об этом мне, господин Су. Вы ведь уже решились, недостойно благородного мужа отступать. Как говорится, «Когда садишься в свадебный паланкин…» – «…поздно прокалывать дырочки в ушах»? – Мэй Чансу невольно хихикнул. Отчего бы Буйволу не знать не только велеречивые высказывания ученых мужей, но и соленые солдатские поговорки. Тем временем Цзинъянь приступил к нему, распутывая ловкими пальцами узел пояса: – Вот, видите, я положил начало расцвету; довершите же его сами. Или вы предпочтете, чтобы императорский сын услужил вам, раздевая… что ж, обещаю, что справлюсь не хуже любого слуги. – Он фыркнул, сломав всю поэтическую торжественность момента, но не возбуждение, которое вызывали в Чансу его слова. – Вы желаете меня видеть без единой нитки на теле? Так во дворце понимают чтимые каноны любовного свидания? – он продолжал цепляться за иронию, как за последнее прибежище. – Да, – выдохнул Цзинъянь. – Заколку, так и быть, можете оставить. И к демонам все дворцовые каноны! Ну так что же, мне?.. – Сам! – потребовал Мэй Чансу. Казалось, он снова юнец в армии – так быстро и дисциплинированно он избавился от всего, включая носки. Если Цзинъянь рассчитывал на долгое тягучее зрелище, усладу для глаз, гибкие движения и слетающие один за другим покровы… нет, определенно, что бы его друг ни рассчитывал увидеть, он получил это сполна и даже облизнул губы неосознанно. И лишь потом разделся сам, сложив одежду такими аккуратными квадратами, словно его специально учили этому полезному искусству дворцовые слуги. Слишком разительно они смотрелись рядом обнаженными: Цзинъянь, прекрасный настолько, что смотреть больно, весь в загорелой броне мышц, доставшихся тяжким ратным трудом, с белесыми ниточками давних и незнакомых шрамов, с налившейся кровью плотью, в возбуждении прижавшейся к животу – и он сам, слабый мягкотелый ученый, узкоплечий и с просвечивающими сквозь нежную кожу дугами ребер… Только янский столб показывал ту же степень мучительного желания. Цзинъянь сгреб его в охапку и рухнул на застланную мехами постель, с превеликой осторожностью уронив слабосильного советника на себя. Он был горячий, как целебный источник, и так же от него шибало пузырьками острого возбуждения, а сердце его колотилось быстро и мощно. Одной ладонью сжав ягодицы Чансу, другой он подхватил покрывало и натянул на него поверх. Несколько мгновений Чансу лежал, втиснувшись в него всем телом, втираясь плотью в плоть, ощущая это касание остро и сладко, потом разомкнул губы и выдохнул… нет, наверное, тихонько застонал. – Удобно ли вам, господин Су? – ухитрился выдавить Цзинъянь, железный человек. – Лучшего и пожелать нельзя, – мужественно ответил Мэй Чансу, дыша открытым ртом. – Ваша рука лежит очень уместно, ваше высочество, но не могли бы вы… а-ах!.. – ногти немедля царапнули нежную кожу так, что он прогнулся в пояснице и не сразу смог договорить, – …найти столь же удачное применение и для другой? – Все, что вы пожелаете, советник, – пообещал Цзинъянь и тут же провел напряженным кончиком языка по его шее. Чансу пискнул, теряя всякое достоинство. «Все что угодно», – это была его собственная реплика, которую сейчас бесстыдно украл у него этот на удивление опытный, невероятно проницательный, потрясающе желанный Буйвол. Который прямо за этим, положив ладонь ему на бедро, чуть повернул его – а затем, протиснув ладонь между их телами, мягко забрал плоть Чансу и свою собственную в кулак и начал двигать. Чансу застонал в голос. – Господин Су должен извинить меня, у меня всего две руки, и обе чрезвычайно заняты, – хриплым голосом произнес Цзинъянь, прервавшись на мгновение. – Поэтому я не в состоянии заткнуть ему рот. Если мы не желаем пробудить всех ваших домочадцев и сделать их свидетелями той радости, которую вы вскоре испытаете… Чансу сообразил продолжение фразы остатками затуманенного разума и впился своими губами в губы Цзинъяня, приглушая в поцелуе страстные стоны, совершенно ему не свойственные, возмутительные… и неизбежные. Но хотя бы недолгие. Ему потребовалось лишь несколько движений руки друга, чтобы излиться. – Какой ты нетерпеливый… – бормотал Цзинъянь, продолжая возгонять по стволу уже собственное удовольствие и в то же время судорожно поглаживать Чансу по спине. – Какой горячий… Клянусь медными яйцами зверя куй… тебе просто нельзя лишать себя подобного облегчения… регулярно… я об этом позабочусь… ох! Тело под Чансу вздрогнуло, выплескивая семя, а на лице Цзинъяня расцвела бессмысленная счастливая улыбка. Чансу обессиленно распластался на нем, прижавшись щекой к щеке и рассеянно целуя уголок губ. Течение крови в его жилах, такое же слабое и дерганное, как обычно, постепенно успокаивалось. Сердце в груди Цзинъяня колотилось все так же ровно и мощно, перебивая его биение его собственного. – Господин советник, я должен признать, что вас посетила очень плодотворная идея, – произнес Цзинъянь осторожно. – Угу… – ничего умнее гений цилиня выдать сейчас не мог. – Но, чтобы избежать побочных последствий этого предприятия, я бы предложил вам крепче завернуться в одеяло, пока я принесу вам спальный халат и влажную ткань обтереться. – Но... – Чансу усилием воли встрепенулся. Шевелиться не хотелось, трудно было даже удержать глаза открытыми, однако надо же и приличия знать. – Ваше высочество!.. Ему показалось, или Цзинъянь пробурчал в ответ что-то вроде: «Будешь возражать, предложу тебя вылизать»? Быть того не может. – Ваше драгоценное здоровье важно для успеха нашего дела, – сказал принц твердо. – Одевайтесь… вот так, руку просовывайте. И извольте подвинуться, господин Су. Вам не показано переохлаждаться. Когда жаркое тело скользнуло под одеяло рядом с ним, он успел только счастливо улыбнуться, прежде чем погрузиться в дрему. *** Ле Чжаньин негромко кашлянул. Цзинъянь вздрогнул: – Прости, о чем ты говорил? – Закупка фуража, – подсказал тот. По губам верного помощника пробежала тень улыбки. Лишь тень, но Цзинъяню и этого было довольно. Похоже, он слишком погрузился в грезы о господине Су. – Фуража, – повторил он и сдался. Думается, генералу Ле вполне по силам самостоятельно справиться с этой задачей. – Займись этим, Чжаньин. – Да, командующий, – поклонился тот и вышел из кабинета. Принц мог поклясться, что генерал, отвернувшись, не стал сдерживать улыбку. «Покорить любую вершину вместе с вами», – кажется, так вчера сказал Су Чжэ. Или это произнес он сам? Весь разговор о вершинах был так наполнен намеками и вторыми смыслами и привел к столь сладостным последствиям, что Цзинъянь до сих пор ощущал желание при воспоминании о вчерашнем вечере. Похоже, его советник решил не избегать плотских удовольствий. Это не могло не радовать. Еще после первой их встречи на ложе Цзинъянь пообещал себе, что она не станет последней. Но как было убедить в этом Су Чжэ? Тот мог быть упрямцем похуже, чем Хуанди, однако не смог не покориться желанию. Значит, он, Цзинъянь, все сделал правильно. И кто бы мог подумать, что господин Су такой сладкоежка? Съеденные лунные пряники разожгли в нем такую страсть? Если так, Цзинъянь готов был скупить все это лакомство как в самой столице, так и в ее окрестностях. Особенно если после этого Су Чжэ будет столь же податлив, как и вчера, и так же обнажен. Цзинъянь мотнул головой. Нет, лучше не вспоминать белую кожу, беззащитную шею, которую все время хотелось трогать, узкие ладони, прерывистые вздохи и иронию, которой советник все пытался прикрыться, как щитом. Слабая попытка обрести самообладание потерпела крах в его объятиях. Горячий, нетерпеливый господин Су. Его хотелось присвоить себе без остатка, взять все, пометить, как собственность. Цзинъянь потер лоб. Нет, пора прекращать вспоминать предыдущий вечер и приложить все усилия к тому, чтобы он не стал последним в череде их встреч. Что там говорил советник, вручивший ему несколько свитков перед тем, как принц покинул его. “Предложения по реформе военного министерства”? Вот этим Цзинъянь сейчас и займется, выкинув из головы все, не относящееся к делу. * * * Наступал вечер. Министры Шэнь и Цай наконец-то покинули гостеприимный дом советника Су, продолжая оживленно спорить уже в дверях и на улице и не смущаясь приставленной к ним охраной. Принц Цзин проводил их взглядом, в котором несомненное уважение к честным и деятельным чиновникам мешалось с явственным нетерпением. – Вы не слишком притомились, господин Су? Господа министры жадны до новых знаний. Мэй Чансу действительно чувствовал, что все тело гудит от усталости, а язык скоро начнет заплетаться. Молодые министры вычерпывали колодец его познаний с жадностью путника, который дорвался до воды после целого дня в дороге. Но разве не таких соратников он желал принцу Цзину? – Напротив, Их ревностный интерес я нахожу обнадеживающим. — Он уселся поудобнее и разгладил смятую ткань полы, измятую в пальцах. Вопросы, которые ему задавали Шэнь с Цаем, оказывались не из легких, и блеснуть гением с этими двумя цепкими умами было не так же легко, как бабочке взмахнуть крыльями. – Так вы одобряете мой выбор? – Без сомнений. Я радуюсь тому, какими людьми ваше высочество себя окружает, и вижу добрый знак в том, что они сами тянутся к вам. Ведь когда я не смогу быть с вами рядом… Цзинъянь замер на месте. – Что же может вам помешать, господин Су? – Мало куда может позвать дорога странника из цзянху? – отшутился он. «Усталость действует на мой бедный язык хуже рисового вина, и я делаюсь болтлив». – Я и забыл, – сказал Цзинъянь печально. – Вы многолики, как сама луна, советник Су. То вы – изящный месяц, то – сияющий полный лик, и появляетесь и исчезаете по собственному разумению. Сразу и немощный книжник, и глава самых отчаянных бойцов, и скромный простолюдин, и знаток тайных течений при дворе, и хрупки, как тонкий фарфор, и не чураетесь страшного риска… – Обстоятельства вынуждают смертного к самосовершенствованию, как сказал кто-то из мудрецов древности. Но… страшный риск? Пожалуй, это преувеличение. – Это было преуменьшением, когда вы доброй волей отправились в подземелья Ся Цзяна! – Какой интересный выбор слов. Добрая воля, ваше высочество, представляла собой дюжину офицеров Управления Сюаньцзин во главе с сановником Ся и его помощниками лично, явившихся по мою душу и выстроившихся грозными рядами у моих ворот, подобно почетному караулу. Зрелище, воистину достойное быть запечатленным на свитке лучшего шелка. Принц Цзин покачал головой. – Что вы за человек, советник! Вы смеетесь там, где я сам готов сокрушаться до слез, зная за собой вину в случившемся. Скажи вы мне заранее о том, что намереваетесь сделать, я не отпустил бы вас навстречу этой опасности. – Именно поэтому я и не сказал вам, – ответил Мэй Чансу с легким упреком. Еще не хватало того, чтобы Цзинъянь дальше начал над ним квохтать, как наседка, и кутать в шелковое одеяло, оберегая от невзгод. – Сердце вашего высочества чувствительно, но опасность была не так велика, как вам сейчас мнится. – Неужели вы заранее знали о том, что тайный яд не причинит вам вреда? «Да я вообще про эту чертову пилюлю Уцзинь не знал, иначе захватил бы с собой в рукаве обманку!» Недоработка со стороны обычно предусмотрительного гения цилиня, которая чуть было не стоила ему головы. Но этого всяким впечатлительным принцам знать не стоит. – Конечно, знал. – Но не было никаких препятствий тому, чтобы Ся Цзян, сердце которого черно, словно угольные копи, не попытался воздействовать на вас иным, не менее жестоким способом. Мэй Чансу пожал узкими плечами. – Мое тело слишком хрупко для того, чтобы было разумно прибегать к подобной угрозе. – Как так? – опешил Цзинъянь. Мэй Чансу ответил ему широкой, ясной улыбкой. Похоже, пришло время для еще одного маленького урока. – Скажите, принц Цзин, в вашей молодости воинские наставники не учили вас тому, что оружием может стать абсолютно всё, что находится в вашем распоряжении? – Да, но скажите, какое это имеет отношение?.. – Повторяю, всё. Даже слабость, ваше высочество. Не имея иного оружия, можно и нужно использовать в поединке умов и её тоже. Вы не понимаете, как именно? Мэй Чансу усмехнулся и поднял руку; рукав чуть спустился, обнажив бледное запястье. – Видите? Человеку с развитой ци переломить эту кость не сложнее, чем сухую ветку. Стоит даже вам, всегда заботливому и осторожному, стиснуть мою руку сильнее обычного, и на ней останутся отпечатки ваших пальцев. Какой дознаватель, желающий создать видимость, что показания даны добровольно, представит очам Сына Неба искалеченного бессильного свидетеля? Безобидного и хворого ученого, который в страхе перед жуткими мучениями готов оговорить сам себя? Ставки сановника Ся Цзяна были слишком высоки для грубых методов воздействия, и я знал об этом заранее. Но, пытаясь хитрить, он перехитрил сам себя. «А человека, который обхитрил Ся Цзяна и заговорил ему зубы, вам, мой прекрасный принц, нечего и думать переубедить». Мэй Чансу смотрел на Цзинъяня ласково и ясно, но, очевидно, эта мысль промелькнула в его взгляде, отчего принц потряс головой и ответил совершенно честно: – Почему-то мне кажется, что эту сложнейшую и якобы заранее выстроенную интригу вы изобретаете прямо сейчас, с целью убедить меня и унять мое беспокойство. – Вот как? Вы что же, приписываете мне склонность к самоубийству? – Надеюсь, что нет. Но иногда... – принц Цзин помолчал. – Простите меня, господин Су. Иногда мне кажется, что вы готовы пожертвовать своей жизнью просто ради того, чтобы непреклонно и твердо направить мой путь в желаемую вам сторону. Наивный Буйвол умнел на глазах. Это было похвально, это было именно тем результатом, которого Мэй Чансу добивался, но ему самому создавало проблемы. Так что он всего лишь улыбнулся и заметил, не ответив ни да, ни нет: – Мне кажется, вы видите во мне человека не менее жестокого и фанатичного, чем не в добрый час помянутый вами Ся Цзян. Поглядите, разве я таков? – Если на вас глядеть, господин Су, можно узреть только лик прекрасный и нежный, тихий голос и дивную хрупкость, – улыбнулся в ответ Цзинъянь, подался вперед и накрыл его ладонь своею. – Не могу спорить, зрелище приятное глазу и волнующее, но разве ваш облик – это весь вы? Сложная тема, щекотливая. Изящный облик Мэй Чансу был маской, созданной руками чудо-целителей Архива; и натянул он на себя этот облик лишь потому, что его прошлое лицо было навсегда стерто обвинением в измене и сожжено в пламени Мэйлин. Слабость – это оружие, прелесть – это оружие, хитрость – это самое надежное оружие, раз уж тебе не дано удержать в пальцах ничего тяжелей писчей кисти. Но как некстати Цзинъянь задал себе вопрос, что там, под маской! Надо бы сменить направление его мыслей. – Я рад, что мой облик прелестен для вас, ваше высочество, раз это позволяет вам делить со мною не только труды, но и удовольствия. Хотя меня неизменно изумляет то, что вы продолжаете дарить мою скромную персону своим вниманием. Цзинъянь смерил его действительно очень внимательным взглядом, так, словно видел сейчас сквозь все слои плотного шелка и тщательно выбирал место для первого, наиболее чувствительного прикосновения. – Господин Су, к чему слова? Меньшее, что я могу сделать для вас – это позаботиться, чтобы ваш сон был крепким. Во всем прочем я готов следовать вашим наставлениям; скажите сами, когда наши с вами труды на сегодня закончатся и настанет время отойти ко сну. Чансу судорожно сглотнул. Цзинъянь понял и подхватил его игру очень хорошо, но теперь, к смятению хитроумного советника, этот уверенный, чуть прохладный тон и тщательно подобранные выражения, в которых тот намекал на их взаимные ласки, отзывались в его слабом теле явственней, чем любые слова страсти. – Позже, ваше высочество, позже. Позвольте мне уповать на ваше обещание, пока же мы с вами вернемся к бумагам и разберем этот документ. Податные списки провинции Ланчжоу, обратите внимание, чьими печатями они заверены… * * * Мэй Чансу проснулся посреди ночи. Ветер ли громче обычного завывал в щелях ставен, полная луна ли светила слишком ярко, беспокоя блуждающие по снам души. Он сел в постели – и тут же лежащий рядом человек беспокойно заворочался, будто устроился подле него на ложе лишь затем, чтобы охранять его покой. Хотя по всем правилам должно было быть наоборот. – Господин Су? – окликнул его принц Цзин тихим шепотом. — С вами все в порядке? – Не беспокойтесь, ваше высочество, спите, – прошептал он в ответ так же тихо. Цзинъянь все же сел, обхватив руками колени. Его черные глаза поблескивали в темноте. Он не был похож на очнувшегося от дремы – скорее на солдата на посту, бдительного и настороженного. За прошедшие дни у них уже сложился свой обычай. Когда Мэй Чансу выплескивался под лаской Цзинъяня и, сладко обессилев, быстро засыпал, принц спал рядом, утром же Чансу просыпался уже в одиночестве. Цзинъянь покидал его дом по подземному ходу в самый глухой час ночи, с бесшумной ловкостью человека, не раз ходившего в армейскую разведку. Должно быть, сейчас было еще рано, только миновал Час Собаки. Чансу почувствовал, как его обняло мягкое – Цзинъянь, не мешкая и не спрашивая, набросил на него одно из одеял. – Не спится? – Увы. Не спится. – Если хозяину дома не спится, будет неучтивым храпеть у него под боком, – усмехнулся принц. – Если вам приснилось дурное, или недужится, или вас просто тревожит лунный свет – поверьте мне свои тревоги и позвольте успокоить вас, – Цзинъянь обнял его за плечи и потянул назад, укладывая себе на грудь. – Ваше высочество, вы чересчур потакаете ничтожному, – запротестовал он неуверенно. Он понимал, что это воистину недостойная стратега и политика слабость – но в объятиях Цзинъяня ему было покойно. – Так вы быстрей уснете, господин Су, и не будете завтра изнуренным и слабым, верно? – усмехнулся принц. – Убаюкивать вас своим пением я, простите, не стану: Ле Чжаньин говорит, от моих рулад даже собаки выть начинают. – Вы пели колыбельные вашему генералу? – изумился Мэй Чансу. – Спьяну меня тянет обычно на что-то протяжное, любовных песен я не знаю, и матушкины колыбельные оказалось вспомнить легче, – судя по тому, как шевельнулось под ним тело, Цзинъянь пожал плечами. – Говорят, вы искусно играете на флейте и цине, господин Су? Будьте снисходительны к человеку, которому в детстве оттоптала уши черепаха. Мэй Чансу вспомнил, как теми же самыми словами дразнил Водяного Буйвола в юности, и глупое сердце дрогнуло. Он прижался к груди Цзинъяня и наслаждался минутой незамутненного покоя. Потом придвинулся покрепче – и ощутил недвусмысленно восставшую плоть. Хм, неудивительно. Молодой здоровый мужчина, только что проснувшийся, держащий в объятиях покорно льнущее к нему тело. «Тебе, может, и хватило ваших мальчишеских забав вечером, а ему явно было мало». – Позвольте мне повиниться, ваше высочество. – начал он, полуобернувшись. – Ваш слуга был небрежен, и оттого испытывает стыд, вспоминая, что на ложе думал лишь о собственных нуждах и не подарил должного удовольствия вам. Раз уж мы оба не спим, может, нам следует, гм… – Гм? – своим глубоким бархатным голосом переспросил Цзинъянь. – Вы желаете, чтобы я утешил вас? В этот час? – Утешение, которое дарят ваши руки, прекрасно. Но может, настало нам время познать больше возможностей, которые зрелые мужи, в отличие от торопливых юнцов, способны получать от тела друг друга? – решительно договорил Чансу. Руки, сжимающие его в объятиях, не разжались и не дрогнули, дыхание не участилось. На мгновение Мэй Чансу почувствовал себя так глупо, словно только что пытался соблазнить искусным развратом полдюжины почтенных монахинь. – Я благодарю вас за откровенность, но не думаю, что вам это полезно, господин Су, – ответил принц Цзин мягко, но непреклонно. – Я не прощу себе, если превышу пределы ваших сил. Всякий раз, когда мы с вами предаемся ласкам, вы достигаете сияющего пика очень легко, а потом сразу впадаете в глубокий сон. «Ну спасибо, Буйвол, ткнул меня носом в мою слабость!» Мэй Чансу сердито вывернулся и сел ровно. Он не собирается падать без чувств, в конце концов. – Вы что же, так сведущи в лекарских знаниях, принц Цзин? – Я – нет, но моя матушка… – Принц только взглянул в округлившиеся от шока глаза собеседника и быстро поправился: – Нет-нет, упаси боги, она не при чем, не подумали же вы, что я говорил с ней об этом, господин Су?! – Я был бы вам очень признателен, если бы вы сберегли эту тайну при себе, а не оделяли ею своих близких, родственников и домочадцев, – слабым голосом выговорил Мэй Чансу. Почему-то мысль о том, что тетушке Цзин будет доложено, чем они с Цзинъянем занимались и в каком именно виде это делали, наполнила его ужасом. – Конечно, конечно. Я всего лишь хотел сказать, что матушка воспитала во мне привычку обращать особое внимание на здоровье тех, кто рядом со мной, и показала, куда в первую очередь стоит смотреть. – Мое здоровье, – с обидой заметил Мэй Чансу, – не настолько хрупко. – А мое желание не столь себялюбиво, чтобы рискнуть этим самым здоровьем хоть в малейшей степени. Тем более по не самому важному поводу. Неужели мои руки перестали дарить вам наслаждение, господин Су? Вы ввергаете меня в отчаяние – или искушаете предложением доказать вам обратное еще раз? – Вы, кажется, хотели, чтобы я уснул, а не напротив, перебудил весь дом? – К смущению Чансу, последнее на мгновение показалось ему более заманчивым. – Все, чего я хочу, это чтобы вам было хорошо, – отозвался Цзинъянь с обезоруживающей искренностью. – Даже если для этого придется зачитать вам трактат Ли Тун Сяна о девяти видах сношений, чтобы вы сначала покраснели от его откровенности, потом – достигли пика одной силой воображения, а потом – начали зевать от переизбытка ученых сведений и наконец-то легли спать, я и это сделаю. – Боги и духи! – Мэй Чансу не выдержал и расхохотался. Названный трактат был памятен ему еще по тем дням, когда пара юнцов вознамерилась его выкрасть из дворцовой библиотеки и была поймана на этом неподобающем занятии. Неужели с тех пор у Цзинъяня все же хватило упорства его прочесть? – Ваше высочество, поздравляю, вы окончательно меня разбудили. – Мне нет прощения, – покладисто согласился Цзинъянь. – Идите сюда, господин советник и выговорите мне за неподобающее поведение в вашей постели… *** Господин советник после недолгого сна был мягок и расслаблен. Казалось, ночное время забрало у него всякий стыд, и Су Чжэ совершенно беззастенчиво льнул к Цзинъяню. То ли отрешился от всех дневных забот, то ли его искушенный ум перестал просчитывать самые очевидные варианты развития событий. Цзинъянь тихо изнывал, представляя, как он сделает последний шаг на пути, ведущему к полному обладанию господином Су. Тот же лежал в его объятиях покойно, не как человек, сжигаемый пылкой страстью, но как тот, кто нежится в мягком и глубоком телесном удовольствии. Когда, полуобернувшись в его объятиях, господин Су предложил принцу себя, Цзинъяня продрало по хребту дрожью возбуждения. Невиданное дело, слабость и податливость этого человека, изящного, но невзрачного собой, бередили в нем желание больше, чем когда-либо могли любая хрупкая дева или юный прелестник. Как было бы восхитительно развести эти стройные ноги, пить стоны с узких губ, смотреть, как ореховые глаза затянет поволокой желания, — и делать это тело своим, переплавляя его в чистое удовольствие одним ударом плоти за другим!.. Господин Су сам желал отдаться ему, несмотря на то, что это решение было неразумно и опасно, – и это так льстило Цзинъяню, что отдавалось сладким ощущением в паху. ...Но запястье у него хрупкое настолько, что ненароком стиснутые пальцы могут оставить на нем отпечатки. Тело господина Су то и дело сотрясает кашель, и он изнемогает всякий раз, стоит ему выплеснуть семя. А если принц будет неосторожен с пылким объятием, то и ребра может своему советнику сломать, - что говорить о большем. Цзинъянь полжизни провел в армии, и его любовниками, когда выпадал такой случай, становились крепкие бойцы, способные дать ему отпор и на ложе, и на тренировочном поле. Может, поэтому он и помыслить не мог, как это — получить удовольствие в любовной схватке от боли другого? Цзинъянь посадил господина Су к себе на колени и принялся заново доказывать ему, что для того, чтобы достичь наслаждения, не обязательно рисковать собственным здоровьем. Сам же он принялся повторять в уме семьдесят четвертую главу Гуань-цзы «о количественных нормах хозяйств в горном княжестве». Он вспоминал положения трактата и проводил ладонями по длинным ногам Су Чжэ, подсчитывал в уме, сколько му надо засеять рисом, чтобы не случилось голода, и целовал запрокинутую шею, учреждал чиновничьи должности и проводил языком по напрягшимся соскам. Но древняя мудрость так и не могла отвлечь его от пьянящего дурмана. * * * Буйвол есть Буйвол. Цзинъянь был в целом не глух к разумным доводам, успешно менял в обращении со своими подчиненными привычку армейского командира «ты, ты и ты: исполнять!» на мягкую напористость и даже умудрился остаться в фаворе у своего переменчивого нравом отца, ни разу не упершись рогами в присутствии Сына Неба. Зато это свое похвальное поведение он сполна искупал за дверьми спальни своего советника. Нет, что касалось чувственных удовольствий, Мэй Чансу жаловаться было не на что. Очевидно, ту дюжину лет, что он сам исцелялся и странствовал по цзянху, его высочество седьмой принц набирался опыта с кем-то на ложе, а теперь обрушил весь этот опыт на бедного господина Су, как бочку с подогретой ароматной водой в горячих купальнях. Приятно было до слез, буквально. Пальцы Цзинъяня вышибали искры из его тела при одном прикосновении и заставляли стонать сладко и долго, когда принимались за дело. Но это же Буйвол! Если он попал в колею, повернуть его оттуда невозможно. Видимо, за время пребывания в усадьбе Су его высочество то ли покусал лекарь Янь, то ли нашептал в уши всякие ужасы летающий по дому дух Линь Чэня. Он теперь кутал Чансу в одеяла тщательней, чем путник в дороге – флягу с горячим вином. Обнимал его так бережно, словно тот был фарфоровым (и какой гуй дернул тогда Чансу сказать про синяки?). Не подпускал неодетым к растворенным дверям. А главное, одарял только теми немногими ласками, которые считал полезными, и так скупо, словно их ему выдали в войсковом арсенале под расписку и поштучно. Чансу подумал, что тот делает это столь же терпеливо и с такой же полной уверенностью в порядке вещей, как вываживает после скачки и держит в теплом стойле своего знаменитого боевого жеребца. Жеребец – залог победы в бою и повод для гордости перед всеми; советник – залог успеха их предприятия и… тоже та победа, которой может гордиться мужчина, пусть втайне? Господин Су с принцем Цзином стали успешными союзниками в общем деле и – теперь это уже было ясно – образцовыми возлюбленными, чьи нежные отношения достойны быть вставлены в любые поэмы или назидательные трактаты как идеал. Более всего Мэй Чансу сомневался, были ли они друзьями; не были, пожалуй. Душа Цзинъяня оставалась от него постоянно затворена, как дверца алтаря, за которой сберегалась… Драгоценная поминальная табличка там сберегалась, гуй его побери! Воздыхания по тому, кто покинул этот свет и никогда и ни при каких условиях не вернется. «Самый блестящий юноша столицы», храбрец и проказник Линь Шу: веселый, беспечный, сильный, брызжущий светом и смехом, как фейерверк в новогодних небесах. Сяо Шу, чей лук украшал стену принцева рабочего кабинета, точно драгоценность. Словом, приукрашенный идеал десятилетней с гаком давности. Почему, скажите на милость, этот тупой Буйвол не мог пережить свою потерю, смириться и жить себе дальше? Или хотя бы взглянуть в лицо тому, с кем разделяет общее дело и ложе и догадаться… Ну, хоть о чем-то. Мэй Чансу злился, сам не зная, чего хочет больше – чтобы Цзинъянь так и не узнал, в какую злую насмешку над молодым командующим превратился друг его юности, или чтобы этот упрямый лоб все-таки осенило. Уж Линь Шу он, наверное, на радостях поцеловал и обнял бы так… «Чтобы ребра хрустнули?» – подсказал хилому советнику голос разума. И хорошего настроения не прибавил. Он вздохнул и сел писать письмо в резиденцию князей Му. Со всеми, кроме Цзинъяня, объяснения нынешнего положения дел проходили ровно. Даже Нихуан, женщина, уронила пару слезинок и на этом воспоминания о прошлом завершила, перейдя к насущным нуждам настоящего. Даже княжич, с охотой изображавший из себя круглоглазого болвана, озабоченного честью сестры, не задал ни единого лишнего вопроса и даже, кажется, не удивился. Говорить же с Цзинъянем… всякий раз, как речь заходила о Линь Шу, все это делалось похоже на бег между подожженных горшков с порохом. Даже в деле с Вэй Чжэном, всего лишь товарищем своего друга, принц чуть было не поступил опрометчиво, повинуясь единственно зову сердца. Сердце же такой орган, что полагаться на него в принятии решений иногда не лучше совета, получаемого от иной, не столь почтенной мышцы человеческого тела… Но у них не было выбора. Вскоре Вэй Чжэн должен был встретиться с седьмым принцем, чтобы тот уже сейчас узнал всю правду о произошедшем на Мэйлин и дальше действовал ясно, с открытыми глазами, руководствуясь знанием, а не смутными чувствами. Старина Вэй Чжэн не подвел. Чуть ни на колени бросился от радости увидеть своего молодого командующего, приказы Мэй Чансу был исполнять готов, докладывал четко, как по писаному, не сказал ни слова лишнего. Хватило и того, что он сказал. Мэй Чансу повернулся к комнате спиной и слепо уставился в темное небо за распахнутыми створками, пока в груди точно разгорался горячий уголь. «Горы Мэйлин превратились в преисподнюю. Огонь выжег землю». Огонь, пожравший большую часть его жизни и продолжающий навещать его в кошмарах по ночам, как и занесенный меч Се Юя, рассекающий его панцирь, и покрытое запекшейся кровью лицо отца… Он обернулся на тихое отчаянное бормотание Цзинъяня: – Он не вернется… Не вернется… Сяо Шу не вернется… «Буйвол, гуй тебя раздери, будь же мужчиной! Тебя никто, кроме твоего драгоценного сяо Шу, не интересует, что ли?! Не смей реветь на глазах у людей, которых тебе еще вести в заговор против воли Сына Неба и которыми, если все сложится удачно, ты должен будешь править с императорского трона». – Пусть я теперь прославленный циньван с семью жемчужинами. Какой в этом смысл? Какой смысл? – совершенно неподобающим образом сокрушался принц Цзин. Глаза самого Чансу были сейчас сухи и злобно сощурены. Мэн Чжи беспокойно покосился на него и попытался первым увещевать принца. Мэй Чансу остановил его движением руки и принялся спокойным голосом вколачивать мудрость правильной тактики в принца сам. Слово за словом, напоминание за напоминанием. Но, похоже, его увещевания проходили у Цзинъяня мимо ушей. Тот даже посмел заявить что-то вроде: «Я не в силах сосредоточиться и не хочу сейчас разговаривать», – и на этих словах главнокомандующий Мэн, знающий, когда нужно притворяться недалеким, а когда требуется решать быстро и отступать с поля боя слаженно, вытолкал всех из комнаты. Когда все ушли, а принц остался сидеть, Мэй Чансу покосился на него и последовательно выставил чайник на огонь, а чашу для горячей воды и бутылку с вином – на столик. Хотел грохнуть, но сдержался и поставил мягко и так же мягко произнес: – Судя по тому, что вы остались, ваше высочество, свое нежелание разговаривать вы высказали только для уха присутствовавших в комнате? Я слушаю вас со всем тщанием. Он сел и потер висок. В голову точно тонкую иглу вонзили, и всё от усилий не издать ни вздоха, ни звука, пока принц выпытывал так хорошо знакомые ему подробности у Вэй Чжэна. Тем временем Цзинъянь послушно налил себе в чашку вина, выпил одним глотком и произнес, глядя в дальнюю стену: – Я, конечно, знал, что никто не выжил при Мэйлин. Но я надеялся. Он выдохнул, поднялся и принялся расхаживать по комнате широким военным шагом. – Мой друг... Сяо Шу не раз доказывал, что способен на невозможное... А теперь надежды не осталось. «Тринадцать лет ты хранил эту надежду, как старый лук на стене? Ухаживал, воском натирал, тетиву подтягивал? Сумасшедший». Мэй Чансу поглядел на лицо со следами недавних слез и понял, что знает ответ на свой вопрос. Он не хочет и не может признаться Цзинъяню, кто он такой на самом деле. Потому что тогда этот глупый Буйвол бросит все и будет печься только о безопасности своего новообретенного сокровища или рыдать над его горькой судьбой и близкой кончиной. А дело, которое они задумали, требует жесткости, вплоть до возможности пожертвовать собой, если это потребуется. – Ваша надежда, принц, никогда не имела под собою разумных оснований, и вы это знаете, – солгал он совершенно спокойно. – Вам было бы лучше отпустить дух вашего друга, нежели тревожить его этой надеждой снова и снова. – Неужели вы не понимаете, что я не мог не надеяться?! – Цзинъянь замер на полушаге и уставился ему в лицо горящими глазами. – Но даже если не уповать на надежду, оставались доводы рассудка. Вэй Чжэн, а он – заместитель командира отряда, выжил; значит, мог выжить и кто-то еще. Я не понимаю, почему он так твердо уверен в гибели сяо Шу. Никто не видел его могилы, никто не видел тела... «Ты видишь. Сейчас. Точнее, смотришь на меня и не видишь. Тебе нужен только блестящий сяо Шу из твоих юношеских дней, безупречный герой и воин. Не его искалеченное слабое подобие, которое ты не узнаешь даже под собственным носом». – Семьдесят тысяч человек полегли на поле боя, – голос Мэй Чансу был резок и сумрачен. – Склоны Мэйлин стали для них братской могилой, где одни кости неотличимы от других. А вы еще смеете надеяться и спрашивать, не отыскали ли отдельно тело вашего друга, наследника семьи Линь?! Я доподлинно знаю, Сын Неба особо позаботился о том, чтобы из этой семьи никто не выжил. Скажите спасибо, что не нашли. Иначе привезли бы его останки в столицу и развесили над воротами. По частям. При каждом его слове Цзинъянь твердел лицом, как человек, на которого один за другим сыплются удары, а он крепится, превозмогая боль. На мгновение повисло тяжелое молчание, потом тот обронил: – Вы говорите так, точно у вас нет сердца, советник Су. – А вы – так, словно только сердечные привязанности для вас и важны. Вы уж решите, ищите ли вы справедливости для семидесяти тысяч или мечтаете о возвращении того, одного? – Разве в нем одном, как бронзовом зеркале, не отразилась судьба всех оклеветанных павших? – Цзинъянь в волнении протянул руку, все еще пытаясь что-то доказать. – Они все взыскуют справедливости, но он... Он был мне больше, чем брат, больше, чем друг. Чего стоят все разговоры о правосудии, если я забуду о том, кто для меня важнее всех? «Боги и демоны! Сяо Цзинъянь, да вытащи ты голову из задницы! Мы… то есть вы с Линь Шу были не разлей вода, но с тех пор больше десяти лет минуло. Прекрати пережевывать одно и то же. Сяо Шу то, сяо Шу сё… Ты обожаемого родного брата в той кровавой каше потерял, почему об этом не вспоминаешь? Как ты смеешь оплакивать лишь одну душу, да еще вдобавок живущую на этом свете, пока мне приходится тащить груз семидесяти тысяч? Почему ты вообще не видишь, каково пришлось мне – хоть бы прямо сейчас, пока я стоял в двух шагах от Вэй Чжэна и слушал, как он живописал тот огонь, что горит у меня перед глазами в каждом ночном кошмаре? Эгоист!» – Правосудие, – рыкнул он свирепо, – это не подарок для тех, кто дорог лично вам. Правосудие и справедливость предназначены всем. – Он уже не вспоминал, что говорит с принцем, что избранная им роль смиренного советника не предполагает дерзости. – Стыдно боевому генералу лить слезы на людях, недостойно будущего государя думать о привязанностях своего сердца. А вы, ваше высочество, так одержимы вашим сяо Шу, что только о нем и можете думать! Днем, ночью, во время трудов в вашем кабинете – еще когда? Но принц Цзин был воином, а значит мог ответить ударом на удар: – Всегда. В любое время дня и ночи. Независимо от того, с кем я и чем занимаюсь. Помните об этом, советник, и не смейте никогда забывать. Если бы взглядом можно было прожигать дыры в человеческом теле, Цзинъянь сейчас обзавелся бы парой не предусмотренных природой отверстий. Возможно, в своем тупом буйволином лбу. – Я полагаю извращением человеческой природы, – нежно прошелестел советник, – лежать в постели с одним, а мечтать при этом о другом, уже дюжину лет как мертвом. Вы бы предупредили меня, что ли, ваше высочество. Надеюсь, хотя бы в отхожем месте столь возвышенные мечты вас не посещают? Сперва принц Цзин сжал руку в кулак и почти успел замахнуться, и лишь потом замер. – Только ваше нездоровье является причиной того... – он тяжело сглотнул окончание фразы. – То, что мы разделили с вами ложе, по-видимому, ничего не означает. Вы проявили низость, пытаясь очернить память человека, который не может вам ответить. Что ж, тогда я отвечу вместо него. Вам нет смысла поддерживать того, чьи привязанности вызывают лишь насмешку. Мэй Чансу посмотрел на него упрямо и злобно: – Не вам решать, принц Цзин, что для меня имеет смысл, а что нет. Может, вы и ставите свои оскорбленные чувства превыше надобностей того дела, которое поклялись довести до конца, а я слово держу. Мне, вашему советнику, всего лишь придется сделать в расчетах мысленную поправку на прискорбную слабость моего господина. – Не смею вас настолько утруждать, – оскалился тот. – Если поддержка меня в государственных чаяниях и на ложе вам так тяжела, не лучше ли закончить все здесь и сейчас. Стоит ли растрачивать талант стратега на постельные утехи? Ваше здоровье не столь крепко. Могу лишь удивляться тому, что вы на это решились. – Мое ложе, как и мое здоровье, вы смело может вычеркнуть из перечня вещей, о которых вам стоит беспокоиться, Сяо Цзинъянь, – рявкнул Мэй Чансу; вполголоса, но этот голос был вполне командирским. – Думайте хоть немного о деле, а не том, насколько я вам симпатичен. Ваш сяо Шу сам назвал бы болваном того, кто откажется от услуг советника на полпути к цели. – Три яньло тебе в глотку, – выругался в ответ Цзинъянь, развернулся и стремительно вышел в сад. До Мэй Чансу донеслись приглушенные проклятия. Кажется, принц понял, что слегка напутал с направлением. «Ничего, перелезет через стену, – мстительно подумал он. – Тупой Буйвол». Было бы закономерно, если бы его сейчас скрутило приступом кашля – но только глаза наконец нестерпимо защипало от слез. *** – К демонам всё, – взревел Цзинъянь и пнул ни в чем не повинный столб, поддерживающий крышу летнего павильона. Конечно, вести себя так в чужом владении было по меньшей мере неприлично, но принц он или не принц! Он оглядел темный сад. Для того, чтобы попасть в собственную резиденцию, надо было вернуться в дом, пройти мимо этого… господина Су. Нет. Пожалуй, сейчас на такой подвиг он был не способен. Придется лезть через стену. Цзинъянь с трудом подавив желание еще раз пнуть столб, мягко подпрыгнул вверх, зацепил в полете не замеченную им ранее ветку и неловко приземлился на каменную площадку ограды, разделяющую две резиденции. – Гуй задери, – прошипел он. Из-за ветки он рассадил колено, как будто ему не тридцать лет, а всего лишь семь и он снова учится прыгать. А рядом стоит сяо Шу и смеется. При воспоминании о друге в голове всплыли все несправедливые упреки, которым осыпал его Су Чжэ, и Цзинъянь снова взбеленился. «Мое ложе, как и мое здоровье, вы смело может вычеркнуть из перечня вещей, о которых вам стоит беспокоиться, Сяо Цзинъянь», – прозвучало в его голове. Отлично! Значит, он и не будет. Почему какой-то советник, пусть и разделивший с ним постель, смеет упрекать его в привязанности к пропавшему другу? А ведь он знал, он всегда знал, что этому хитроумному лису не стоит доверять! Срезанный колокольчик, жалобно звякнувший на ступеньках, встал перед его мысленным взглядом. – Надо было засыпать этот проход совсем. Еще тогда, – пробормотал Цзинъянь. Ему не нужен трон, он военный. Пусть господин Су катится к демонам и избирает в господа кого-нибудь другого. Да хоть Цзинхуаня. Две змеи отлично поймут друг друга. «Не вам решать, принц, что для меня имеет смысл, а что нет»? Именно ему! Су Чжэ сделал свой выбор, значит, Цзинъяню и принадлежат все его помыслы. «Может, вы и ставите свои оскорбленные чувства превыше надобностей того дела, которое поклялись довести до конца, а я слово держу…» – Цзинъянь саданул кулаком по ограде. Этот хилый мерзавец обвиняет его в том, что принц Цзин не держит своего слова? Некоторые и за меньшее головы лишались, а он наглеца даже не прибил. Сдержался. С трудом, но сдержался, помня о приступах гнева своего отца. Вот уж в этом он не хотел походить на отца-императора. Пусть господин Су благодарит всех небесных заступников, что у Цзинъяня хватило сдержанности и благоразумия уйти. Он затих, снова и снова переживая отвратительную ссору в доме советника. Нет, себя он ни в чем не мог упрекнуть. Его сердечная привязанность к сяо Шу совершенно не означала, что он забыл обо всех остальных, погибших на Мэйлин. Он чтил их память и был готов пожертвовать многим ради восстановления справедливости. Но Линь Шу был для него не только самым блестящим юношей столицы, братом и другом. Нет! Он был его сердцем, равным во всем. Другого такого нет и не будет. Если бы сяо Шу вернулся – неважно каким: искалеченным, слабым, злым, изменившимся до неузнаваемости, – он, Цзинъянь, был бы счастлив. – Гуева отрыжка, – ругнулся он, прежде, чем спрыгнуть с ограды вниз, в свою резиденцию. Хватит пережевывать свои обиды. Да, над ним висит долг армии Чиянь, и, видят Небеса, он сделает все, что в его силах, чтобы справедливость восторжествовала. Но видеться с господином Су он не обязан. По крайней мере, в ближайшее время. Ему и без того есть чем заняться. – Чжаньин, – рявкнул он, – поднимай людей! Поедем проверять караулы. *** Мэй Чансу свирепо уставился на лежащий перед ним лист бумаги. Уже не первый. Пара его смятых собратьев закончили свой путь на углях жаровни. Ему хватило терпения прождать до утра, прежде чем сесть за написание этого письма. Ночные сны не принесли отдохновения, а лишь бесконечный затяжной морок, в котором он снова и снова разматывал бинты с лица, а Цзинъянь отшатывался с отвращением и восклицал: «Ты никакой не сяо Шу!» Он подумывал принять снотворное, которое оглушило бы его и погрузило в глубокий сон, но в конце концов обнаружил себя за столиком в кабинете, едва забрезжил рассвет. «Размолвка между нами двумя может пагубно сказаться на том деле, в котором вы согласились принять мою помощь…» Не то. Насколько он знает Цзинъяня, тот сейчас сидит, дуется и не желает никого видеть. И помириться с ним, пожалуй, удастся не скоро. «Я готов принести вам нижайшие извинения за несдержанность своих речей и заверить, что этого никогда более не повторится…» Всё не то. Не нужны Буйволу его извинения, ему нужна уверенность, что больше ни одна сволочь, привыкшая взвешивать чужие чувства на весах и хладнокровно их оценивать, не полезет грязными руками в самое ценное переживание его жизни. Ему нужно, чтобы господин Су знал свое место и держался от него подальше. Мэй Чансу покачал головой, стиснул зубы, готовясь практиковаться в изысканном уничижении, и вывел на новом листе аккуратными летящими знаками: «Ваше высочество принц Цзин. Я, недостойный, был безрассуден и глуп, не почитал императорской крови, не соблюдал установленных правил…» «Остынь, твое высочество седьмой принц, – подумал он. – Видишь, я поклонился лбом в пол и молю о прощении. Я – твой слуга и никто более, не лезу ни в твою жизнь, ни в твое сердце, ни – никогда больше – в твою постель. Благодарю за несколько жарких ночей, теперь стисну зубы и как-нибудь обойдусь. Не привык быть доступной заменой в таких вещах, знаешь ли. Впрочем, ты не знаешь. Ты – принц, я – советник принца; ты исполняешь наши общие чаяния по восстановлению доброго имени армии Чиянь, я почтительно тебе в этом помогаю, делая вид, что просто стремлюсь по стезе придворной карьеры за своим покровителем, а все прочее – ночной морок демонов-гуй». «… Ныне слуга умоляет своего господина о прощении за допущенную дерзость, готов любым способом искупить свою вину, дабы вернуть ваше расположение, и почтительно заверяет, что данное им слово остается неизменным, а намерение способствовать успеху вашего высочества – всё таким же твердым. Вода течет вниз, а человек стремится вверх; так и я мечтаю продвинуться вслед за возвышением моего господина». Сумел же Цзинъянь как-то работать вместе с господином Су в самом начале, когда еще само слово «советник» заставляло его кривиться? Сумел обуздать свой нрав после срубленного колокольчика, несмотря на то, что был уверен в вине советника по отношению к его горячо любимой матушке? Сумеет и сейчас. Пришлец из цзянху дерзок и не имеет представлений о приличиях, но будучи поставлен на место… Да, вот именно так и следует закончить: «…низко кланяюсь и молю о снисхождении, простолюдин Су Чжэ». Письмо надо будет вложить в футляр и отправить с одним из слуг к воротам усадьбы седьмого принца. Никаких хождений по подземному ходу, соединяющему оба дома, никакого вторжения в чужую жизнь. Все отвратительно церемонно и предельно официально. «Можешь вылезать из садовой беседки, куда ты раньше забивался после наших ссор, или что там у тебя теперь стоит, в твоей усадьбе?» Мэй Чансу не знал, от чего он сейчас чувствует себя хуже: от отвратительных снов, от вчерашней ссоры или от написанного только что письма. Ручку кисти точно липким медом измазали. Ему не составляло труда кланяться и унижаться перед любым из придворных сановников, перед принцем Юем даже – но Цзинъянь? Принц и советник. Точка. Пол-стражи бегом вокруг квартала, у посыльного легкие ноги, что молодцам из цзянху такие расстояния? И все же Мэй Чансу бесило, что можно было бы просто сказать Фэй Лю перепрыгнуть через стену, и вот она цель, окно кабинета Цзинъяня, рукой подать. Если бы не их вчерашняя ссора! Впрочем, если бы не ссора, не было бы нужды писать; определенно, недостаток сна не лучшим образом сказывался на разуме гения цилиня. Мэй Чансу отказался от своего обычного завтрака, ограничившись пустым чаем; рявкнул на безответного Ли Гана, зашедшего к нему по какому-то малому вопросу; не заметил проходившего двором лекаря Яня и вышел на крыльцо, не запахнув плаща, в его присутствии… Дальше оставалось только опрокинуть на ковер светильник и устроить небольшой пожар, но тут гонец прибежал обратно. – Глава!.. – выговорил он, запыхавшись. – Я отдал письмо, как вы велели, но ответа на него нет, принц Цзин уехал совсем незадолго до меня. То есть до того, как я пришел. – Уехал?! Куда! – поднялся со своего места Мэй Чансу, оторопев и катая желваки на скулах. – Мне не сказали, глава! – повинился тот, кланяясь и складывая руки. – Ответили только, что принц в городе и вернется к вечеру. Генерала Ле он с собой взял, так что я отдал письмо в руки их управляющему, десятнику Бао, я его хорошо знаю, и трижды повторил, что дело важное, чтобы отдал без задержек. Я что-то не так сделал, глава? «Это я что-то не так сделал, – подумал Мэй Чансу мрачно. – Вчера его надо было останавливать, или правда сразу Фэй Лю с письмом послать, а не стесняться, как барышня на выданье». Время до вечера обещало стать бесконечным, а нрав главы Мэя – невыносимым. Фэй Лю, самый чувствительный в доме к подобным вещам или просто самый неуправляемый, сбежал на крышу. Помощники Ли Гана, накрученные многоопытным старшиной, ходили на цыпочках и бесшумно, что получалось у них неплохо, сказывался опыт вольной жизни, но выглядело так, словно в дом пробралась парочка ночных татей, переодевшись в платье честных слуг. Тетушка Цзи взялась варить имбирный настой, от которого едкий дух стоял на два двора сразу. Потом начался дождь, и во влажном воздухе стало трудно дышать; тут же явился лекарь Янь и споил беззащитному пациенту вдвое большую чашку грудного отвара, чем обычно, отвлекая его от бумаг. Ноги затекли сидеть; волнами накатывала совершенно неуместная сонливость… Ответ принесли уже тогда, когда на небе проступили первые звезды. «Уважаемый господин Су. Принц Цзин дарует вам прощение и надеется, что впредь вы будете более осмотрительны при выражении своего негодования. Я по-прежнему принимаю ваши намерения в отношении меня и не требую искупления. Предлагаю отложить личные встречи и ограничиться перепиской. С почтением, Сяо Цзинъянь». Мэй Чансу тихонько зашипел сквозь зубы, точно раскаленный металл, на который плеснули воды, но при слугах смолчал. Что за ребячество? Как смеет Цзинъянь… не желать его видеть? Гадко и нечестно с его стороны швырнуть в мусор те церемонные извинения, которые стоили Чансу немалой крови. И этот лицемерно вежливый тон!.. Да и как принц представляет себе это «отложить личные встречи»: они станут совещаться, перекрикиваясь через стену, или примутся доверять бумаге в подробностях все те планы, которые и вслух иногда произносить приходится, понизив голос? Глупости, конечно, просто глупости. Но некоторым упрямым людям нужно время, чтобы справиться со своим упрямством, допустил Мэй Чансу и великодушно дал Цзинъяню время… скажем, до утра. А сам зарылся в подготовку доклада для него – блестящего, безупречного доклада, собирающего в одно целое и увязывающего друг с другом предложения по переустройству одного из важнейших министерств двора. Пусть принц Цзин еще раз убедится на наглядном примере, насколько неразумно ограничиваться письмом там, где нужно обсудить возможности совместно, а также чем отличен искусный, ратующий о его интересах советник от простого библиотекаря. Уже ночь? И что такого? Он не нищий студент, которому пришлось бы освещать свой рабочий столик второпях наловленными светляками. У него была пара жаровен со свежим углем, хорошие восковые свечи и стопка лучшей бумаги. Плюс к полнейшему нежеланию смотреть тягостные сны еще раз. У Мэй Чансу уже пальцы сводило от письма, а шея ныла тупой болью, когда доклад был готов, возвышаясь стопкой высотой с хороший мужской кулак. Пришло время приступать к короткой вразумляющей записке, которая будет к нему прилагаться. Не столь униженной, как первое письмо, но по-прежнему почтительной. «Ваше драгоценное высочество несоразмерно снисходительны к моему проступку, однако недостойный сознает, что запрет являться вам на глаза уже служит достаточным свидетельством вашего гнева...» «Прекращай злиться, Сяо Цзинъянь! – звучало четко и ясно между строк. – Позови меня. Прямо сейчас. И вот почему…» «Смиренно ожидая часа, когда мой господин соизволит переменить решение, позволю себе передать вам кое-какие малозначительные соображения по переустройству Военного министерства, которые вы пожелали видеть. Однако ваш слуга опасается, что без уточнений на словах моя скромная работа окажется вам не настолько полезна, и готов предстать перед вами, когда вы прикажете». По правде говоря, не такая она вышла и скромная: он вложил в этот доклад всё своё отчаяние и весь блеск разума, а он – гений цилиня, в конце концов! Тем не менее, он завершил письмо все тем же застенчивым «с совершенным почтением, Су Чжэ», запечатал и только тогда позволил себе выдохнуть. Так он не выматывался и при долгих поездках в тряской повозке. Отправляя наутро гонца, Мэй Чансу специально наказал: «И на этот раз возьми лошадь!». Лошадь оказалась кстати; с ответным посланием тот вернулся достаточно быстро. Мэй Чансу судорожно схватился за плащ – одеваться – еще прежде, чем развернул бумагу. На ней было всего несколько набросанных быстрой кистью строк: «Господин Су Чжэ! Присланные вами соображения относительно Военного министерства как обычно безупречны и вполне мне понятны. Что же касается нашей личной встречи, я предпочту ее отложить, чтобы не усугублять ваше раздражение. Полагаю, в своих хлопотах вы вообще забыли о праздности и вот-вот перейдете черту, отделяющее ваше хрупкое нездоровье от собственно болезни. Настоятельно прошу вас отдохнуть и не искать встречи со мной. Сяо Цзинъянь» Мэй Чансу застыл, выронив плащ. Он испытывал внезапное головокружение порядочного человека, которого только что ошарашил чем-то тяжелым по голове разбойник в темном переулке. То, что это разбойник был его другом, братом, любовником, господином и тем человеком, которого он поклялся возвести к власти, лишь усиливало ошеломляющее впечатление. – Глава!.. – почему-то с перепуганными глазами заорал его человек и опрометью бросился вон из комнаты, а когда вернулся, тащил за собой лекаря Яня. Лекарь Янь подскочил к нему с прытью, которая всегда удивляла Мэй Чансу в этом почтенном человеке, заставил прилечь на подушки, зачем-то протер лицо – и лишь увидев на мягкой тряпице красные пятна, Чансу заподозрил, что дело неладно. Кровь из носу у него прежде еще не шла. Правда, ничего не болело и дышать ему не мешало, но все вокруг суетились, таскали холодную воду из колодца, делали примочки, что-то заваривали, шумели… А Мэй Чансу созерцал потолок, лекарскими заботами распластанный навзничь на ковре, и мрачно думал: «А вот сейчас свалюсь без чувств еще на трое суток, что он без меня делать будет?» И ответил сам себе еще мрачнее: «Отдохнет от меня со всем удовольствием!» Конечно, было бы очень кстати показать бессердечному Цзинъяню, до чего он довел советника, но роскоши полежать пару дней без чувств ему никто не дал. Янь, бурча, что некоторые люди собирают недуги, как иные коллекционируют нефритовые вазы, вынул из его бренного тела пару воткнутых игл, оставил ему комок ваты и сосуд с холодной водой, приказал полежать полстражи и удалился. Тетушка Цзи, носившая воду, перестала охать и убежала к себе на кухню. Фэй Лю подошел, сунул ему чашку остывшего крепкого чая со словами: «Пей!» – и на этом счел свой долг исполненным и умчался в сад. Придерживая вату у лица, Мэй Чансу нагнулся и подобрал упавшее письмо, причину всего переполоха. «Настоятельно прошу вас не искать встречи со мной». Следовало понять, что же произошло. Цзинъянь повредился в рассудке? Тяжело болен? Обиделся как дитя (что тоже означает «тяжело повредился в рассудке» для человека его лет и положения)? Пьян, в конце концов? Быть не может, чтобы он не осознавал сложность их ближайших планов или, сознавая, всё же решил отказаться от дальнейшей помощи гения цилиня. Разве что он внезапно подозревает Чансу в чем-то настолько несообразном, что это перевешивает любую пользу. В шпионаже на Северную Янь или в намерении выкрасть у него из кабинета драгоценный красный лук (да чтобы эта деревяшка рассохлась и треснула)? Он с минуту посидел неподвижно. Очистил разум. Проделал упражнения для дыхания, которым его учил Линь Чэнь, – все пять. Растер свежую тушь на камне, взял самую тонкую кисточку – и принялся писать. «Когда учёный отшельник поднимается на гору Хэшань, а спустя дюжину лет возвращается к людям с бессмертным трактатом, боги ему рукоплещут. Однако в нашем деле обстоятельства таковы, что ему не пойдет на пользу мое долгое нахождение в неведении и отдалении от вас. Принц Цзин, если вы ратуете за него – используйте в нем все мои умения. Если вы обеспокоены моим здоровьем – тем более облегчите мне ношу, вернувшись к прежнему распорядку событий. Я желал бы послужить нашей общей цели изо всех своих скудных сил и прошу вашего ответа как можно скорее. Мэй Чансу, известный как Су Чжэ» Нетерпение жгло кончики пальцев. Отправить еще одного гонца через весь город? Смешно. Он сделал то, что следовало бы с самого начала: подозвал Фэй Лю и вручил ему футляр. Да, тому нужно перелететь через стену в соседнее поместье, найти там принца – «Буйвола, конечно», - или хотя бы его генерала Ле – «ты его знаешь, да, тот, с наборным воротом на доспехе, оранжевым, как мандарин, тот самый, что учил Тиншэна стрелять», - и незаметно отдать эту вещь. Сказать, что для Цзина. Только одному из двоих, больше никому. А если не найдет, пусть скорее возвращается. Ладно, цветов набрать тоже можно; весенние первоцветы уже распустились. «Сделаешь это быстро для брата Су?» Фэй Лю влезет в любое окно и не смутится никакой охраной. Фэй Лю не удивит обитателей усадьбы принца – он часто скачет туда погулять по красивому саду, независимый, точно кот, которому все равно, где хозяйская лужайка, а где – владения соседа. И не станет ничему удивляться сам. Ответ, который принес Фэй Лю: небольшой квадратик белой бумаги, сложенный в несколько раз так, чтобы прятаться в ладони или в рукаве – походил своим видом на весеннюю записку, разве что не был надушен. Но внутри записки в трех строках мелких знаков таился ядовитый скорпион. «Су-сяньшэн, ваших скудных сил хватило на горячий спор с тем, кого вы называете господином. Думаю, что и лишняя пара строк не подорвет ваше здоровье. Цзинъянь». Рычаг потайной двери в подземный ход хрупкий советник Су дернул с несвойственной ему силой. *** Все было плохо: караулы (службу несли негодно), казармы (развели бардак), погода (холодный дождь), тренировочное поле (развезло), слуги (нерасторопны и ленивы) и советник Су. Цзинъянь сознавал, что, пожалуй, все дело в советнике. Именно он был источником всех проблем, из-за которого страдали остальные. Спустя почти сутки после отвратительной ссоры Цзинъянь разрывался между двумя противоположными желаниями: придушить хилого мозгляка, посмевшего лезть туда куда не просят, и… Вот со вторым желанием было сложнее. Цзинъянь вообще врать не любил, а уж с самим собой предпочитал быть честным. Господина советника Су… хм-м… хотелось. Даже сейчас; особенно сейчас – когда внутри кипело демонское варево, состоящее из бешенства, тоски, ярости и острого желания. Кто бы мог подумать, что Су Чжэ мелким ужом заползет ему под кожу, заставляя вспоминать то, что принц вспоминать не хотел. Белое горло, на котором так легко оставались следы от поцелуев, тяжелое дыхание, пересохшие губы, мурашки на руках. Цзинъянь встряхнул головой: – Так, всё! – сказал он вслух и для верности хлопнул рукой по рабочему столу. Надо взять себя в руки. Он надеялся, что последнее письмо (не письмо даже, а так… записка) заставит советника Су держаться от него подальше. Ему нужно время, чтобы успокоиться и вернуть себе равновесие. И только потом он будет готов встретиться с Су Чжэ лицом к лицу. Зазвенел колокольчик потайного хода. *** В потайном ходе, в сырой толще земли и в прохладную весеннюю погоду, неизбежно должно быть холодно. Почему он не вспомнил об этом, когда, забыв подхватить плащ и едва вспомнив про светильник, широким шагом устремился вперед? Один раз принц Цзин уже продержал его у своей двери пару часов, ничто не мешает ему это повторить – или просто, подхватив оружие, убраться из своих покоев на тренировочное поле, вымещать досаду на безответных манекенах. Хорош будет господин советник в темноте под запертой дверью, всего лишь в двух домашних халатах. Не в самом же деле он идиот, который мечтает заболеть, только чтобы Буйвол вышел из своего необъяснимого равнодушия и забеспокоился? Мэй Чансу твердо пообещал себе, что ждать станет не дольше, чем требуется свече, чтобы сгореть на один палец. Он шумно выдохнул, встал поудобнее, словно его могло опрокинуть ветром из проема открывающейся двери, и потянул за шнурок колокольчика. Дверь распахнулась почти сразу, тихо скрежетнув запорным механизмом. В светлом проеме обрисовался силуэт принца Цзина, выжидательно глядящего в полумрак. Мэй Чансу спохватился от мгновенного оцепенения, сложил руки в вежливом приветствии и слегка поклонился – Добрый день, ваше высочество. Цзинъянь отрывисто кивнул, не сдвинувшись ни на шаг: – Не такой уж и добрый, советник. Мэй Чансу ощутил, как брови сами сходятся на переносице – то ли он озадаченно нахмурился, то ли просто сощурился, вглядываясь из темноты на свет. – В таком случае позвольте мне осведомиться, все ли в порядке и здоровы ли вы? – Здоров ли я? – удивился Цзинъянь. – Разумеется; почему вы об этом спрашиваете? А вот вам с вашим здоровьем явно не полезно бегать по холоду. Сидели бы лучше у себя возле жаровни. Я вам, кажется, ясно сказал… – Написали, – поправил его советник. – И написанное настолько меня обеспокоило, что я рискнул прогулкой в полсотни бу к вашим дверям. Вашему высочеству не кажется, что мы с вами должны объясниться? – Вы полагаете, я вам что-то должен? – Лица принца Цзина против света было не разглядеть, но в низком голосе звякнул металл. – Считаете себя вправе что-либо от меня требовать? Мэй Чансу проглотил ответ на этот вопрос, как и свое мнение о неблагодарных упрямых животных. Только спрятал кисти рук поглубже в рукава и стиснул кулаки. – Просить, – ответил он все еще спокойно, хотя невозмутимость давалась ему с трудом. – Или предлагать. На ваш выбор: впустите меня к себе или присядьте рядом со мною здесь, на этом помосте. Предстоящий нам разговор не из тех, что можно уложить в два слова. Нам нужно многое прояснить. Он повел ладонью в сторону. В подземном ходе было прохладно, но пар изо рта уже не шел. Если понадобится, он потерпит. Выбор места тоже может сказать о многом: это союзников приглашают к себе, а вот с врагом ведут переговоры на ничейной земле. Неужели стоило задеть обожаемого сяо Шу лишь словом, чтобы навеки превратиться для Цзинъяня во врага? Недобрый знак. – Проходите, – неохотно посторонился принц. – Раз вы настроены на долгий разговор, мне вас не переупрямить, значит, мой долг как хозяина – хотя бы устроить вас в тепле, чтобы вы не пострадали. Поверьте, я хорошо усваиваю уроки. «Переупрямить?» Мэй Чансу возмущенно фыркнул и проскользнул в открытый проем, стараясь изогнуться так, чтобы не задеть Цзинъяня даже рукавом. Учиться-то тот учится, это верно, но почему в последнее время научился чему-то не тому? Принц предложил ему присесть – все так же почти без слов, угрюмо посверкивая темными глазами. Больше всего это походило на неловкость, как если бы он кого-то прятал от Мэй Чансу в спальне за бумажной стеной, причем советник имел бы полное право потребовать ответа, кого именно. Погодите, а может, на самом деле… – Ваше высочество, если мой визит исключительно не ко времени, вы можете прямо сказать мне об этом, я пойму. – Господин Су! – раздраженно отрезал принц Цзин. – Не изображайте из себя кокетливую барышню, сделайте милость. Вы уже вломились в дом, не считаясь с моим прямым нежеланием. Впрочем, меня это не удивляет. Вы зовете себя советником, но постоянно пренебрегаете моими распоряжениями и делаете лишь то, что считаете нужным. – Когда это я… – Помолчите! Вы хотели объяснения – вот вам объяснение, извольте. Я помню о возложенном на меня долге и по мере сил и возможностей следую вашим планам. Но оставляю за собой право видеть вас лишь тогда, когда это будет продиктовано крайней необходимостью. Так мы достигнем сразу двух целей: я перестану раздражать вас ненужными воспоминаниями, а вы не будете вызывать во мне острое желание придушить вас. Что в этом неясного? Запасы спокойствия Мэй Чансу, и так истощенные последними сутками, таяли, точно воск на огне. – Всё! – отрезал он. – Ваше высочество не желает разъяснить, какое преступление, несравнимое с прочими, я совершил, что вы желаете покончить со мной собственными руками? – Вы, советник, несравненный мастер играть словами и переворачивать все сказанное с ног на голову, – бросил Цзинъянь презрительно. – О, да! Если человек военный вроде вашего высочества пожелает придушить хилого ученого, ему это будет нетрудно. Зато ему будет куда сложнее распознать без помощи ученого пресловутую «крайнюю необходимость», пока она не взглянет ему в лицо. – Как тонко хилый ученый может назвать дураком человека военного, надеясь, что тот не сумеет распознать оскорбление за чередой красивых слов! Так вот, я сумел, – Цзинъянь повысил голос. – Не могу упрекнуть вас в ответ в недостатке ума, зато сердца вам боги недодали. Вы хуже певички из веселого дома – та хотя бы просто получает деньги за свое ремесло, а вы требуете плату душами. Похоже, их нынешний разговор, пусть и свернул к желаемой откровенности, мог закончиться плачевно. Мэй Чансу явился сюда с твердым намерением наладить отношения со своим принцем, а не испортить их, однако подобных сравнений он определенно не заслужил. – Когда и что я требовал с вас, Сяо Цзинъянь? – Чансу не мог рыкнуть, голос у него больше был не тот, но прошипел свои слова он очень выразительно. – Я приехал в столицу затем, чтобы предложить вам все, что имею, и если из этого «всего» мое тело больше не кажется вам привлекательным или мои принципы вас коробят, поверьте, это я переживу; но отбросить так же легко два последние года моей жизни, которые я поставил вам на службу, – это уж слишком с вашей стороны! Только произнеся это, он понял, что сказал. Оставалось молиться всем богам девяти небес, чтобы Цзинъянь не заметил его оговорки или понял ее по-иному. «Последние два года» – это же обычно не означает «последние, что мне остались»? – Слишком?! – повысил голос Цзинъянь. «Нет, этот и настоящего цилиня не заметит, если тот мимо его окна пройдет!» – Слишком – это когда вы решаете за меня, что мне думать и чувствовать. И неважно, будет ли это мое личное отношение к сяо Шу, или те весенние удовольствия, которые я разделял с вами. «Ах, удовольствия? Весенние? Певичка недостаточно старалась или посмела оценить те высокие материи, которые ее не касаются? Гуй тебя побери с твоей тонкой натурой, твое высочество!» Но волна гнева, отхлынув, оставила едкую пустоту. Кто всегда говорил: все, что может быть использовано, должно быть использовано? Господину Су жизненно необходимо сохранить свое положение при принце, остальное не имеет значения. – Я глубоко сожалею об этих словах, ваше высочество принц Цзин, и уже принес вам извинения за них в самой униженной форме. Если этого недостаточно – извольте. Мэй Чансу одними рывком поднялся с подушки и тут же распростерся в земном поклоне на полу. Всего на секунду, но этого хватило. Когда он поднял голову, то увидел, что Цзинъянь, побледнев, отшатнулся. – Достаточно ли теперь? – договорил советник, стоял на коленях. – Почтительно кланяюсь и возвращаю вам полное право решать, кого любить, кого помнить, а кому достается… ах, проклятье, какой оборот пропадает! Я ведь даже постель вам согреть не могу толком. – Вы ничего не можете оставить без издевки и насмешек, советник? Умение придержать язык вам, должно быть, тоже неведомо? – Цзинъянь прошипел это, угрожающе нависнув над коленопреклоненным господином Су. Взгляд снизу вверх определенно имел свои особенности – седьмой принц, бывший друг его детства, сейчас вызывал дрожь при одном взгляде. – Что ж, придется отблагодарить вас за безграничную щедрость души. И раз уже вы были столь добры и наконец-то представили мне право выбора, то я, пожалуй, воспользуюсь им в полной мере. Он стиснул плечи советника, не соразмеряя усилий – хватка пальцев ощущалась даже сквозь халаты, – и рывком вздернул Мэй Чансу на ноги. – Раз у вас хватает сил, чтобы взбрыкивать подобно породистой лошади, и игривости, чтобы устраивать мне тут целое представление, вы пригодны и для того, чтобы все-таки согреть мою постель как должно. Тем более что вы давно об этом мечтали! Мэй Чансу понадеялся, что его лицо осталось спокойным, пока он прикусил щеку изнутри, собирая остатки самообладания, точно мелкие монеты на дне кошеля. – Это ваше условие, на котором я могу остаться, или, напротив, новый упрек на будущее к списку прочих? Впрочем, трудно сделать наши отношения хуже, чем они уже есть сейчас. Показывайте... вашу постель. – Лучше молчите, советник, – посоветовал ему принц мрачно, разворачивая на месте и подталкивая к дверям спальни так же ласково, как стража пихает пленника тупым концом копья. – Целее будете. *** В спальне принца Цзина в этой жизни он не бывал ни разу. Там оказалось прохладно, горел лишь один светильник, и в его свете было можно разглядеть окованные железом сундуки у стен, более пригодные для арсенала, чем для спальни императорского сына, низкое ложе с брошенным на него одеялом и неожиданно трогательную, совершенно не подходящую к прочей обстановке голубую ширму с танцующими журавлями. Не то чтобы Мэй Чансу интересовали сейчас сундуки и ширма – он просто выхватил их оцепеневшим взглядом, потому что в эту секунду повернуться к жарко дышащему ему в затылок Цзинъяню было совершенно невозможно. – Можете оглядеться, господин Су, – милостиво разрешил Цзинъянь. Мэй Чансу не припоминал у него такого тона, весело-снисходительного. – Вам предстоит провести здесь много времени. – Судя по обстановке, ваше высочество наделены поистине солдатской скромностью, – начал он вежливо, но два пальца тут же легли ему на губы. – Я уже посоветовал вам молчать, – повторил Цзинъянь терпеливо. – Не вынуждайте меня приказывать. Пальцы были твердые, с характерными мозолями от тетивы. Мэй Чансу подавил внезапное желание облизать губы. Приказ так приказ. Он не собирался спорить по каждой мелочи – хотя предполагал, что ему придется выдержать бой по вопросу слишком важному, чтобы в нем можно было уступить. – Сейчас, – продолжил Цзинъянь так же спокойно, – я позову слуг устроить все здесь для моего – и вашего – удобства на ночь. – Он выдержал короткую паузу и кивнул на шелковую ширму. – Если вы чересчур застенчивы, господин Су, я не запрещаю вам спрятаться. «Цзинъянь, зараза, в какую игру ты играешь?» Мэй Чансу уже смирился с мыслью, что ему придется согреть ложе императорского сына, но как-то не был готов к тому, что это станет известно всем его домочадцам и обитателям усадьбы. Как известно, в разговорах на кухне любая новость распространяется со скоростью горного водопада. Оттого он с примерной поспешностью метнулся за ширму, подобрав полы халатов. Шаги, негромкие фразы, позвякивание металла, густой голос Цзинъяня, разрезающий остальные шумы, как корабль – водную гладь. Мэй Чансу застыл за тонкой шелковой преградой, ощущая одновременно возбуждение и неловкость. Жаровни, вода, свечи… душистое масло? Даже последний поваренок в поместье будет знать, что их господин собирается провести ночь не один. Что за нелепое представление? Цзинъянь никогда не был склонен выставлять свою личную жизнь напоказ – да и сколько той личной жизни у него было! Сейчас, по слухам, у седьмого принца была всего одна наложница и ни одной признанной фаворитки. «А что насчет фаворита?» Утехам южного ветра тот предавался явно не в первый раз. Цзинъянь, кладезь неожиданностей. Простой и упрямый Буйвол его юности, или излишне прямой и резкий опальный седьмой принц годичной давности внезапно преображался у него на глазах. – Выходите же. Рука Цзинъяня отодвинула створку и вытянула его к свету и теплу. Ставни были плотно закрыты, три жаровни мерцали углями, слабо пахло чем-то ароматическим и свежим. Цзинъянь с усмешкой привлек его к себе поближе – Что я вижу? Господин Су, неужели вас обуяла скромность, раз вы не воспользовались возможностью развязать даже верхний пояс? Хотя приятно, что вы оставили это удовольствие мне. Молчите, не отвечайте. Что бы вы ни ответили, в конечном итоге результат будет одним. Я сейчас распахну на вас всё. Слой за слоем. – Он скользнул ладонями под неизменный белый шарф и медленно потянул его наверх. – Вот видите, как хорошо, что я посоветовал вам молчать, – продолжил он вполголоса на ухо, пока его руки тянули, развязывали и забирались внутрь. – Вы совершенно несдержанны в речах, начали бы спорить, наговорили мне всякого, я бы высказал вам ещё больше неодобрения в ответ… А ведь для губ и языка можно найти куда лучшее применение, чем говорить дерзости, как вы полагаете, советник? Одной горячей ладонью он обнял Чансу за бок поверх тонкого нательного халата, другой мягко надавил ему на затылок – и вовлек в поцелуй. Целоваться с Цзинъянем было хотя бы не в новинку – и не ошеломляло так сильно, как эта новая бесцеремонная снисходительность. Проще было отложить все возражения ненадолго – ровно на ту минуту, пока Цзинъянь мягко сминал его рот своим, пробовал на вкус, вылизывал уголки губ, прикусывал, посасывал язык – словом, изучал все открывшиеся возможности с неспешной обстоятельностью, безошибочно задерживаясь именно на том, на что Чансу отвечал тихими постанываниями. Хорошо было, аж мышцы живота поджимались. – А вы знаете, господин Су, – заключил Цзинъянь веско, оторвавшись от него наконец, – ваш язык сумел вымолить себе прощение. Вы что-то хотели сказать, мне кажется. Говорите. О да, совсем недавно Мэй Чансу хотел ему высказать очень многое! Возмутиться, сыронизировать, вернуть происходящему действу должный оттенок – напомнить, что сейчас он, человек подневольный, исполняет прихоть сиятельного вельможи, и пусть заигравшемуся Цзинъяню будет хоть немного стыдно. Но тот смотрел сейчас в упор, и его глаза все так же предупреждающе сверкали, горели черными углями – не притушив своего пламени с того самого мгновения, когда он втолкнул Мэй Чансу в спальню. А в голове у самого Чансу шумело, словно он хлебнул вина. Недостаток воздуха, должно быть. – Что ваше высочество желает, чтобы я сказал? – произнес он, сглатывая пересохшим горлом. – М-м... Дайте подумать. – Цзинъянь выдержал паузу. – Что вы поняли и осознали: все будет так, как я хочу? Или что вы просите меня ещё об одном поцелуе? «Цзинъянь, ты уверен, что для меня пришло время сдаться? Что я вообще умею сдаваться?» Сейчас шла привычная для Мэй Чансу битва: его тело пыталось диктовать свои условия духу; дух же уступал в мелочах, но был непоколебим в остальном. И у тела не было войск в запасе для неожиданной атаки. По крайней мере, лишиться чувств от поцелуя ему, наверное, не грозило. – Давайте пока остановимся на втором. Боюсь, первое я не смогу произнести достаточно убедительно, – мотнул головой Мэй Чансу. – Все так же строптив, – заметил принц Цзин с усмешкой. – Я и не сомневался. Тогда продолжим, господин Су. Я намерен целовать вас до тех пор, пока... – Пока что? – Пока вы не сможете больше обходиться без моих поцелуев и ради того, чтобы их получить, не научитесь смирять свой невыносимый характер, – пояснил Цзинъянь прежде, чем снова толкнуться языком ему в рот. Было ли это так же сладко целую вечность, точнее – тринадцать лет назад, когда два юных балбеса, не знающих ничего о будущем, валялись в траве и подначивали друг друга на неподобающее? Он не помнил. Мысли из головы повымело, прошлое казалось нераскрашенным рисунком в книге, набросанным скупыми штрихами. Неужели следовало пройти через смерть и десятилетие почти полного отсутствия плотских желаний, чтобы осознать, какие сладкие у Цзинъяня губы? В такой же превосходной степени сладкие, как его буйволиная натура – упряма. – Извольте облегчить труды своего господина, советник Су, и обнимите меня за шею сами, освободив мои руки для более важных дел, – распорядился тот, разрывая поцелуй. И советник послушно исполнил требуемое. Переступая порог спальни, он рассчитывал, что рассерженный Цзинъянь под требованием «согреть ложе как должно» имеет в виду собственно соитие и приступит к нему не церемонясь. Однако тот не спешил. Ему явно больше нравилось понемногу раздевать – и изучать, как отзовется раздетое и опрокинутое в покрывала тело на поцелуи, легкие укусы и бесцеремонные поглаживания. После преображения на горе Ланъя новая кожа Мэй Чансу долго оставалась болезненно чувствительна, да и сейчас ощущала любое легкое касание. Поэтому он носил мягкий неотваренный шёлк вместо дорогой парчи и старался не допускать почти ничьих прикосновений. Исключения из этого правила можно было пересчитать по пальцам – и, Цзинъянь, похоже, список исключений возглавлял. Ему было позволено касаться везде, от каждого касания по телу растекалась мягкая волна удовольствия, а спина так и прогибалась. Прохладный воздух щекотал обнаженную кожу Мэй Чансу, а поясница, под которой комком сбились халаты, уже взмокла. А привычно замирать под руками оказалось с его стороны не лучшим ответом. – Если бы я желал получить на ложе робкую деву, цепенеющую под моим взглядом, я бы выбрал не вас, – не спеша рассуждал несносный Буйвол, который сам пока даже верхнего шэнь распахнуть не соизволил. – Потрудитесь проявить участие в том, чем мы занимаемся. Как вы говорили – наше общее дело? – Говорил. Но я как-то по-иному представлял свои обязанности, – стиснув зубы и тяжело дыша, отозвался Мэй Чансу. Жаркое дыхание, уже коснувшееся живота, и руки, которые вознамерились развести ему колени, не способствовали собранности и ясности ума. – Неужели я понижен из советников в наложники? – И не надейтесь. Как наложник вы совершенно никуда не годитесь. Вы не обучены дарить изысканное удовольствие мужчине – ну знаете, все эти танцы, соблазнительные жесты, особые телодвижения, позы, предписанные для соития… вы же ученый человек, найдите трактат сами и прочитайте. Но вы не совсем безнадежны – и, полагаю, неплохо одарены в том, чтобы удовольствие принимать. Я жду, что вы продемонстрируете мне это умение, господин Су. – Сначала вы, принц Цзин, желали, чтобы я согрел ваше ложе… когда это успела зайти речь об удовольствии недостойного? Цзинъянь рассмеялся, ничего не ответив, и совершенно возмутительным образом прихватил ему зубами кожу на животе, отчего бедного советника выгнуло дугой. Он сам не понял, что именно вызвало у него негодующий вопль: «Еще!» – то ли это случилось, когда тот принялся гладить ладонями внутреннюю сторону бедер, не доводя касания на четверть цуня до самого сокровенного, то ли когда, устроившись поудобнее, забрал в губы напрягшийся сосок. Какого демона вообще эта совершенно бесполезная часть мужского тела оказалась так болезненно чувствительна? – Только не думайте, что мною ведет распущенность натуры, – Цзинъянь дал ему благословенную передышку на десяток ударов сердца, чтобы самому порассуждать. – Я получил прямое повеление государя чаще прибегать к вашим советам. Если для этого потребуется драть вас... Прошу прощения, господин Су, я хотел сказать – неустанно прикладывать к этому усилия днем и ночью, то так и сделаю. «Зараза! Тупое парнокопытное! Ты меня еще и воспитывать вздумал?» Эти крики так и замерли не родившись в глубине горла Мэй Чансу, отчетливо понимающего, что они могли бы звучать уместно в пору его юности в нежные пятнадцать лет, но зрелому мужу вроде него нынешнего не пристали совершенно. – Вашему высочеству нет нужды превращать это в урок, – обиженно буркнул он. – Воистину вы умнейший человек, советник, – подтвердил Цзинъянь, – Действительно, никакой необходимости в этом нет. Зато есть желание. Он выразительно подчеркнул это слово и даже не осмотрел – облизал его взглядом. Плоть Чансу, и так радостно приветствовавшая предложение «драть» со стороны Цзинъяня, под этим взглядом окрепла и того сильней. – Все просто, господин Су, Вам не надо гадать, чего и почему я желаю. Сегодня ваш урок будет легок, не нужно быть гением цилиня, чтобы с ним справиться. От вас потребуется всего лишь подчиняться мне. Например, сейчас я желаю снять с вас всё до нитки – иначе, боюсь, ваши одежды окажутся безнадежно испорчены. «Всё» означало совсем всё, включая заколку – Чансу вздрогнул, когда прохладная, пропитанная маслом коса скользнула, разворачиваясь, по плечам. Цзинъянь почти не отстал от него – разделся в таком бешеном темпе, словно у него под роскошной одеждой бегали кусачие муравьи, и рухнул в постель. Янский столб у него уже вздымался, напряженный и готовый к бою. Он обхватил Мэй Чансу руками, повернул на бок, обнял сзади, прижав к горячей груди, целуя и прикусывая всюду, где мог дотянуться – шею, затылок, плечи, – и жарко зашептал на ухо: – Ваш урок, советник, начнется прямо сейчас. Сперва раздеться – так, как я этого хочу, и лечь – так, как скажу я… Он вжимался в Мэй Чансу торсом, животом, бедрами, терся о его ягодицы, еще не приступая к решительному штурму, обволакивал живым теплом, заставлял волну мурашек бежать от основания волос. Низкий звучный голос Цзинъяня, привыкшего командовать на поле боя, внезапно охрип. – …и я буду гладить и ласкать вас… вот так… и узнаю, какое прикосновение заставит вас вздрогнуть сильнее, от какого вы возжелаете меня жарче… а искусный лживый язык вам не поможет, я не слова ваши буду слушать, а ваше дыхание, ваши стоны… … Время растянулось, словно лента, чужие ладони блуждали по телу Чансу, бесстыдные пальцы проникали туда, где им вовсе не следовало находиться, зубы и вовсе прихватили его за загривок, и туда словно горячей водой плеснули. Это было слишком, слишком много, невыносимо, и одновременно слишком мало! – …не питайте иллюзий, вы станете как комок горячего воска в моих руках, господин Су, и тогда… тогда я вознагражу вас за усердие по заслугам... о-о-о, еще раз так сделайте!.. Какое отзывчивое тело, о боги девяти небес! Вы хоть знаете, насколько вы чувствительны, советник? Отзывчивы и на боль, и на ласку, но боли не будет, обещаю. Боли не было, и кашель не подступал к горлу. Остро пахло душистым маслом и потом, и Чансу сделалось совсем жарко, этот жар шел изнутри, подогреваемый движением пальцев, уже проникших в его тело и мягко раздвигающих мышцы, ласкающих, дразнящих касаниями скрытую жемчужину, от чего он был готов стонать в голос и только усилием воли держался. А обещания перетекали из горячего шепота прямо в мозг: – …целый флакон масла и бездна терпения, чтобы сделать это безболезненно... моя плоть войдет в ваши врата, как ключ в замок… но вам, господин Су, наверняка терпения не хватит, и вы приметесь меня умолять раньше… «Умоляю. Пожалуйста. Все, что угодно. Для тебя. Как ты желаешь. Послужить твоему удовольствию». Бессмысленные сладкие слова танцевали в воздухе, как цветочные лепестки, обволакивали, прилипали к губам, одурманивали мозг крепче вина. Цзинъянь сам дрожал, как в лихорадке, когда, согнув его ногу в колене, вошел сразу и полностью, и Чансу вскрикнул, почти торжествующе. – Хорошее… начало, – тяжело выдохнул тот, качнул бедрами, и Чансу предсказуемо ахнул, когда крошечная живая молния прошила его от самого копчика и прямо в мозг. – Да-да, вот так. И вперед... вместе… по сияющему пути в сотню шагов… ну же, громче! *** Несносный господин Су наконец-то молчал. Утомленный, вымотанный любовным поединком, он заснул мгновенно, не договорив даже слова. Благословение Чанъэ, не иначе. А вот Цзинъянь спать не мог. Лежал на боку, подперев голову рукой, и все смотрел на своего советника, так неожиданно уступившего ему сегодня. Да полно: уступил ли ему господин Су на самом деле или просто поддался, не желая портить свои хитроумные планы. Впрочем, какая разница?! Принц понимал, что с утра их ждет нелегкий разговор и надо бы хоть немного перед ним отдохнуть. Су Чжэ был грозным противником, особенно в беседе. Но разум, взбудораженным страстным соитием, никак не желал успокаиваться. Цзинъянь все вспоминал, каким податливым и отзывчивым был сегодня Су Чжэ на его ложе, как стонал, принимая ласки, как прикрывал глаза, не в силах вынести чужого взгляда. Но еще его не покидало ощущение какой-то неправильности. Какая-то крошечная, будоражащая мысль на самом краю сознания. Ее никак не удавалось ухватить. Она раздражала, словно золотой карп в садовом пруду: кажется, ты вот-вот схватишь его, а он уже плеснул хвостом и ушел в глубину. Хорошо, заснуть он все равно сейчас не сможет. Почему бы не попробовать поймать надоедливого карпа? Неправильность была, конечно же, связана с господином Су. Что-то, выбивающееся из его обычного поведения... или нет? Странно, сколько раз он пытался определить для себя, кто же такой Су Чжэ. Человек, появившийся ниоткуда, гений, подобный цилиню. Его невозможно было описать ни одной из триграмм «Книги перемен», невозможно было навесить ярлык и поместить в архив. «Я хочу вас, принц Цзин», – невозможная, запредельная наглость. В своей жизни Цзинъянь встречал только одного человека с таким же невероятным нахальством. Отпрыск семейства Линь – сяо Шу. Но тот был молод, горяч, да вдобавок любимый племянник императора. Ему прощалось многое. В каком же из волшебных источников цзянху господин Су набрался такого нахальства? Вот уж вопрос, достойный, чтобы задать его Архиву Ланъя. И упрямство! Безоговорочное, бескомпромиссное упрямство человека, который уверен, что знает всё лучше всех. Черта, которая так бесила Цзинъяня в Линь Шу. И сейчас приводит в бешенство, но виной этому уже господин Су. Так! Стоит остановиться. Мысли, пришедшие в голову в Час Быка, могут свести с ума. Но остановиться уже не получалось. Цзинъянь осторожно соскользнул с ложа, тихо сменил пару прогоревших свечей в напольном светильнике, чуть подвинул ширму и сел за рабочий стол. Разгладил бумагу, растер тушь и поднял кисть. Господин Су крепко спит после любовной схватки, вряд ли его потревожат размышления седьмого принца. Два столбца. Один – это сяо Шу, другой – господин Су. Один пылал, как огонь маяка, другой же холоден, как снега горы Хэнань. Один – тверже драгоценного алмаза, другой – текуч, как вода. Две противоположности, и каждый из них умудрился потревожить сердце Цзинъяня. Ну, что ж, начнем? Сердце почему-то забилось часто-часто, словно предчувствуя опасность. Взмах кисти... Доклад о военном министерстве, переданный ему Су Чжэ вместе с письмом, в котором так причудливо смешались извинения и высокомерные поучения. Просто образец, достойный подражания. Хрупкий знаток стратагем – откуда в нем такое понимание военного дела? Цзинъянь мог поклясться, что человек, написавший этот доклад, сам воевал. Но Су Чжэ – военный? Немыслимо. Вот и еще одно отличие. Сын рода Линь исходил из семьи военных и службу знал с детства. Пожалуй, он тоже мог бы написать подобный доклад. Цзинъянь вспомнил, как командующий Линь Се не принимал донесения и отчеты, если считал, что они написаны расплывчато. «Слишком полноводная река течет по вашей бумаге», – говаривал он. Цзинъянь хмыкнул – отличие обернулось внезапным сходством. «Все вокруг может стать вашим оружием», – вдруг вспомнил он одного из своих наставников в воинском деле. И тут же мысли перескочили на портовую драку, в которую они с Линь Шу однажды вмешались. Никто из них, молодых дураков, не подумал об опасности, что им грозила. Мечи в подобной драке были бесполезны, в отличии от острых ножей для разделки рыбы. Тогда, помнится, сяо Шу отбивался от своих противников медным котелком, а он сам… что же было у него в руках?.. Посох, выхваченный у бродячего торговца. «Вспомните, чему вас учили воинские наставники: все использовать как оружие. Слабость тоже оружие», – прозвучал у него в ушах голос советника. Он вспомнил, как тот кутался в одеяло, рассказывая о своих мытарствах в управлении Сюаньцзин. Стоит отметить это тождество и идти дальше. Он задумался на мгновение и улыбнулся. Измятые края одежды. Господин Су Чжэ, устав от долгой беседы, начинал теребить рукава. Цзинъянь обратил на это внимание давно, отметил схожесть привычки с пропавшим другом и благополучно забыл. Или не забыл? Когда Шэнь Чжуй и Цай Цюань, обсуждая преобразования, совершенно забыли о времени, он обратил внимание, как господин Су комкает края одежды. Линь Шу поступал так же. Кажется, вкусы Цзинъяня с годами совершенно не изменились. И он еще сетовал на различия! Но что-то же должно отличаться? Еда! Господин Су ест, словно барышня на выданье на встрече с женихом. Пару цяней риса, крылышко той самой курицы, что он не сможет связать сам, плошка супа и бесчисленные лекарства. Как на этом прожить? Неудивительно, что господин Су испытывает постоянную слабость. Линь Шу же всегда любил поесть. Полный обед и сверху пол-короба лакомств от матушки. И куда в него все влезало? Но Линь Шу был молод, деятелен и здоров. С утра до ночи в движении. Неудивительно, что он ел за двоих. Господин Су двигается мало, больше сидит около жаровни – может быть, ему и еды нужно куда меньше? И двигаются они по-разному: порывистый сяо Шу и аккуратный лао Чжэ. Один был вихрь, для которого любое усилие не составляло труда, другой то и дело садится с неловкостью, и тогда видно, что каждое движение причиняет ему боль. Хотя сегодня ночью боли не было, в этом Цзинъянь мог поклясться. Если принять во внимание болезнь господина Су, так ли уж существенны эти различия? Взять те же самые лакомства. Лунные пряники, обожаемые сяо Шу. Их он всегда сметал подчистую и даже крошки собирал пальцем и облизывал, чтобы… Цзинъяня вдруг бросило в пот. Лунные пряники, переданные его кухаркой для советника. Палец господина Су, весь в налипших крошках, и то, как он этот палец облизал. Волнующее зрелище, но его свидетелем, к счастью, был только сам Цзинъянь. И ореховый сироп, который господин Су отставил в сторону. Или это был сироп из османтуса? Он тихо встал из-за стола и подошел к двери, осторожно отодвинул створку и подозвал слугу, дремлющего на корточках. – Господин? – Узнай у кухарки, какой сироп она готовила для лунных пряников в последний раз. Для господина Су. Слуга кивнул и тихо скользнул прочь, а Цзинъянь задвинув за собой створку, вышел на галерею. Прошелся в нетерпении туда-сюда. Ему хотелось немедленно получить ответ. – Ореховый, господин, – выступил из тени слуга. – Тетушка Лю спрашивает, не должна ли она приготовить пряники сейчас? Для вашего гостя. – Нет. Ну вот, теперь вся усадьба будет знать, кто именно разделил с ним ложе. Прятки Су Чжэ оказались совершенно бесполезными. Цзинъянь вернулся в спальню, плотно затворив за собой дверь. Никаких сквозняков. Здоровье господина Су слишком ценно для него . Особенно сейчас. Он подошел к столу и, не давая себе времени на раздумья, начертал под каждым из имен: «пряники», «крошки», «палец» и «ореховый сироп». Сяо Шу даже после самого мелкого съеденного ореха начинал чихать и чесаться. Будет ли то же самое с господином Су, если угостить его орехами? Пожалуй, не стоит так рисковать хрупким здоровьем советника. Плох тот господин, что мучает слугу из-за неясных подозрений. Или это уже не подозрения? Им овладело лихорадочное нетерпение охотника, вставшего на след. Дальше, дальше, дальше. Что еще? «Когда садишься в свадебный паланкин – поздно прокалывать дырочки в ушах»: любимая пословица командующего Линь Се. Принцесса Цзиньян, матушка сяо Шу, каждый раз выговаривала мужу, услышав ее. Цзинъяню всегда казалось, что принцесса больше играет, чем сердится по-настоящему. Цзинъянь больше ни от кого не слышал этой поговорки, но это ничего не значит. Или значит? Он сжал виски – каждый знак, начертанный им, вызывал вопрос и вместе с тем подводил к столь невероятному выводу, что и мысль о нем заставляла сердце панически биться. Надо успокоиться. Он встал, не в силах больше сидеть, и снова сел, дрожа как в ознобе. Занес кисть над списком, и тут его осенило. Последнее письмо Су Чжэ, то самое, на которое он ответил почти оскорбительной в своей холодности запиской. Его письмо – где оно? В кабинете? Здесь? Письмо оказалось на столе, в груде других сообщений и свитков. В тот день, помнится, он и не выходил из спальни, работал здесь, негодуя и злясь на весь белый свет.. Где же это место? Вот! Иероглиф «гора». Неправильный порядок черт. Детская ошибка. Сяо Шу, получивший по рукам. Учитель каллиграфии, вышедший из себя. Их наказали обоих: Цзинъяня за то, что не пресек безобразие, а Линь Шу – за непочтение. Опять совпадение?! Сколько одинаковых черт может быть у двух совершенно разных людей? Одна, две, три? Больше? Или… Или, если предположить самое невероятное – это просто один человек. Изменившийся до неузнаваемости. Цзинъянь сцепил пальцы в крепкий замок и прикусил костяшку. Можно ли так измениться? Мыслимо ли так измениться? В Су Чжэ нет ничего от Линь Шу. «Ну как же ничего? На список посмотри, легковерный дурак. Вот тебе, Цзинъянь, задача, достойная гения: он или не он». Он качнулся вперед, готовый вскочить и бежать, но куда и зачем? И тут карп наконец-то плеснул хвостом и дал себя поймать. Глаза! У господина Су глаза Линь Шу – темные, почти черные. А в левый глаз словно брызнули краской. Крошечные золотые пятнышки, видные вблизи тому, кто дал себе труд присмотреться. Ни у кого и никогда Цзинъянь больше не видел таких глаз. К демонам того, кто скажет, что и это совпадение! Может, он сходит с ума? Но даже если и так, подобное сумасшествие слишком сладко, чтобы он мог от него отказаться. В голове воинскими барабанами стучало: «сяо Шу, сяо Шу, сяо Шу». Нет, надо успокоиться. Он смял написанный лист, не замечая, как еще не просохшая тушь пачкает пальцы, и улыбнулся почти безумной улыбкой. Иногда Небеса бывают благосклонны. «Как ты там говорил? – мысленно спросил он у самого себя. – Если бы сяо Шу вернулся – неважно каким: искалеченным, слабым, злым, изменившимся до неузнаваемости, – ты, Цзинъянь, был бы счастлив?! Вот тебе его вернули. Но он молчит и признаваться не собирается. Наоборот, делает всё, чтобы ты его не узнал. И?» Цзинъянь замер. – Да, – тихо сказал он, – да, я счастлив. – И тут же испуганно прикрыл рот рукой, когда из-за ширмы донесся шорох одеял. «Тихо! – прикрикнул он на самого себя. – Не испорть все! Если сяо Шу поступает так, значит, так надо. Терпи! Делай вид, что не знаешь! У тебя будет время!» Он представил, как утром ему придется встретиться взглядом со своим… любовником. Еще и это! Как он упустил из виду эту ночь, когда Су Чжэ, то есть сяо Шу, так самозабвенно отдавался ему. Нет! Он подумает об этом завтра! Цзинъянь встал, сделал два шага до ложа и осторожно лег, стараясь не потревожить сон господина Су. Да! Господин Су и не иначе, пока все не прояснится. Он закрыл глаза, глубоко и ровно задышал, стараясь очистить мысли. «Сяо Шу, сяо Шу, сяо Шу», – барабаны в его мыслях и не думали успокаиваться. *** Советник Су покинул усадьбу принца, когда щели между ставен еле-еле окрасились серым в преддверии наступающего рассвета. Сделал он это на цыпочках и держа в руке пояс от пао и один ненадетый носок – второй просто не смог отыскать. Слава всем богам, что поместья соединял подземный ход, потому что при необходимости взглянуть в глаза хоть кому-то из слуг принца Цзина обычно невозмутимый Мэй Чансу сгорел бы со стыда. Прежде он не раз принимал Цзинъяня на своем ложе, наслаждаясь его осторожными ласками, однако не мог предполагать, что отличие будет разительным. Вряд ли кто-то в этом доме остался в неведении, что хозяин дома соизволил одарить южной радостью некоего молодого мужчину, а кто умел сложить два раза по две счетные палочки вместе и получить четыре, те наверняка догадались и об имени счастливца. В любви Цзинъянь его скромность не щадил, а сам Чансу воистину позабыл пословицу «молчание – твой верный друг». Зато Цзинъянь сполна искупил это заботой после. Теплое обтирание, спальная одежда, горячий чай, неумело, но аккуратно подвязанные волосы – казалось, советник Су вновь превратился в его глазах в хрупкую фарфоровую вазу, с которой стоит обращаться предельно бережно, чтобы она и дальше радовала тебя красотой. Разомлевший Мэй Чансу хотел было после соития уснуть как есть, но хитрый Цзинъянь сперва принялся его тормошить, а потом и вовсе сообщил на ухо возмутительное: «Когда вы, прекрасный господин, лежите обнаженный и покорный в моей постели и даже шевелиться не желаете, я могу решить, что вы напрашиваетесь на повторение». Покорность выплеснулась вместе с семенем, и Мэй Чансу, ворча, хоть и в полудреме, сел и дал себя привести в порядок. А потом, не допив последнего глотка чая, свернулся под теплым одеялом и заснул быстро, как с обрыва упал. Ясность мысли вернулась к нему с пробуждением затемно. Цзинъянь спал рядом, уткнувшись в подушку лбом и кулаками и натянув на себя одеяло лишь наполовину. Мэй Чансу вдруг подумал, что если сейчас тот повернется, не увидит ли он совершенно незнакомое лицо? Этот новый Цзинъянь – спокойно-властный, насмешливый, переигравший его на том поле, где у Буйвола не было никаких шансов, – настораживал в той же мере, как и привлекал. Это Мэй Чансу следовало обдумать тщательно и в спокойствии своего собственного кабинета. Тихо и бесшумно, как привидение… ладно, с легкой неловкостью и неизящно сползя на пол, но по крайней мере – тихо, он встал, подобрал развешанную на ширме одежду и принялся торопливо облачаться. Цзинъянь посапывал, но не просыпался. В подземном ходе оказалось не так уж страшно холодно. Даже несмотря на забытые им носки. Кровь, что ли, побежала в его жилах чуть быстрей после невозможной выходки, которую он себе… которую он позволил Цзинъяню. Да. Именно он и именно позволил! Как бы он ни склонялся перед принцем Цзином и – без лукавства – звал себя всего лишь скромным советником будущего Сына Неба, но отвечать за то, как легли камни, пристало только тому, кто обладает всем знанием о положении на доске. Знание он утаил от Цзинъяня, а незнанием его оберегал – как тот оберегал его после близости, кутая в теплое одеяло. «Мы квиты, Буйвол. Сяо Шу я тебе вернуть не могу, извини». Мэй Чансу крутанул рычаг, открывая дверь, и меж знакомых полок потайной комнаты, где ему не нужно было света, чтобы не споткнуться, прокрался в собственную спальню. «Право, точно юнец, тайком проникающий в дом, где его ждет возлюбленная, крадется на цыпочках, чтобы не потревожить ни ее нянек, ни сестер». Заботливых нянек в его усадьбе уж точно хватало с избытком. – Ах, вот он где? – раздалось звучное, и за плечо его крепко сгребла уверенная рука. – Весь твой дом беспокоится о недужном господине, а господин вместо здорового сна, оказывается, позволяет себе гулять по ночам? Затеплилась свеча. Линь Чэнь, взявшийся невесть откуда (не боги же принесли его на облаке, уронив посреди двора?), отодвинул его на расстояние вытянутой руки и взглянул прищуренными глазами, как кипятком окатил. – И еще неодетым?! Чансу, ты совсем разум потерял? Хочешь слить все результаты моих и Яня трудов в помойную яму? Он толкнул Мэй Чансу в грудь – вроде бы несильно, но тот кувырком полетел точно в мягкий ком сваленных на кровати одеял. А Линь Чэнь уже опустился на колени рядом ухватив цепкими пальцами за босую ногу. – Щекотно!.. – Молчи, неблагодарный! Или я одним тычком пальцев сделаю так, что твой язык онемеет, а охота гулять по ночам подобно весеннему коту пропадет надолго… Линь Чэнь казался разозленным всерьез и угрозу свою осуществить не постеснялся бы – и так нажал что-то на стопе так, что Мэй Чансу охнул и дернулся. – Ладно. Не ледяные хотя бы. – Целитель шумно выдохнул и натянул на него одеяло до плеч. – Ты был вот настолько близок к тому, чтобы я поступил с тобой, как отец со строптивым сыном, и это невзирая на то, что работа у тебя в основном сидячая. – Меня нельзя бить, – сказал Мэй Чансу с мягким упреком. – Тебе нельзя многого из того, что ты делаешь. Ходить по холоду неодетым, засиживаться за делами допоздна, смущать твоих домочадцев странными поступками. Дай руку… Интересно, ток крови все такой же рваный, но полнее, чем я ожидал. Ты что же?.. – Он расхохотался. – О! Чансу, ты отводишь глаза, как девица, потерявшая непорочность. Тебе хватило решимости вознестись к небесам на сверкающем пике, а сейчас ты боишься, что тебе еще и за это от меня влетит? – Кто тебя только пустил в мою спальню, – буркнул Мэй Чансу, действительно отводя глаза. – Стоит быть главой воинского союза и держать полный дом бойцов, чтобы посторонние тут шастали, как по собственному двору! – Заметить меня мог разве что малыш Фэй Лю, – сказал Линь Чэнь самодовольно. – А остановить не рискнул бы даже он. Не заговаривай мне зубы. Кто это был? – Линь Чэнь! Тебя это не касается. Я уж точно не девица, а ты – не строгая маменька. – Я твой врач и благодетель, глупый цилинь. И услады плоти в пределах разумного, в отличие от остального, я тебе не запрещал. Твой любовник хорош, держись его и, может, проживешь на этом свете дольше. Но я бы предпочел дать ему еще несколько прямых и ясных советов. Так кто же? – Он придвинулся на пару цуней ближе. – Ты все-таки заполучил на ложе своего давнего друга или остановил свой выбор на ком-то ином? – Ты ведешь себя, как какой-нибудь сплетник из слуг, которому в богатом доме только и есть развлечений, что узнавать, кто и с кем делит ложе!.. Может, тебе еще любопытны подробности, в каком виде и сколько раз? – Подробности! – оживился Линь Чэнь. – Я люблю подробности. Занести, их, что ли, в свитки Архива… Что ты на меня уставился, как чудище даолао на новую пагоду? Это шутка. Любовная схватка прибавила тебе здоровья, но явно отняла разума. Спи давай! *** Мэй Чансу открыл глаза и сел в постели. Против обыкновения, ощущения в теле утром были не те, что обычно переживал хворый советник по утрам. Вчерашнее свидание точно не было сном, а вот после этого ему явно приснилось, что заявился несносный всезнающий Хозяин Архива и ругал его за… – Доброе утро, красавец, – пропел издевательски знакомый голос, и Линь Чэнь наяву шагнул в его спальню. – Я распорядился твоим домашним тебя не будить, сказал, что тебе нужно отдохнуть после процедур – цени мою заботу о твоей репутации. Ну же, руку давай, мне интересно видеть, что изменилось к утру… Так. Ладно. Жить будешь. Зову слуг и даю тебе полстражи на то, чтобы привести себя в пристойный вид, и не задерживай занятого человека! Вихрь голубых одежд улетел обратно в двери, скрипнула задвигаемая ширма, послышались голоса. Мэй Чансу тяжело вздохнул. Скучно с Линь Чэнем не бывало никогда – в известной степени он обладал свойством взбаламучивать спокойное течение жизни почище Фэй Лю. – Ты совсем не удивлен моим появлением, – сказал Линь Чэнь, сидя уже за столом и с томным видом потягивая горячее вино. – Думаешь, Хозяин Архива лично явился сюда, чтобы проверять холодные ноги, врачевать сопливые носы и… – Молчи, – сверкнул на него глазами Мэй Чансу, предвидя продолжение. Призыв, если вдуматься, совершенно безнадежный. – Ладно. Надеюсь, другие твои части тела в недавнем времени ущерба не понесли, – покладисто согласился Линь Чэнь, да еще и подмигнул, охальник. А про причину своего появления не сказал ничего. Мэй Чансу очень, очень хотел знать, что привело сюда его всезнающего друга. Но задавать Линь Чэню вопрос напрямую было все равно, что ловить птицу-зимородка голыми руками. И ты вымотаешься совсем, и результат нулевой. А если Хозяин Архива будет в особо издевательском настроении, так и плату за ответ попросит. Стоило помолчать и подождать. Линь Чэнь, в отличие от всяких птиц, был хвастлив, когда речь шла о вещах шуточных, и скрупулезен – когда о серьезных. – Не один ты в последние дни предавался любовным утехам, – наконец заявил тот с торжеством и сделал паузу. Так хвастался сейчас или заговорил о деле? – Я тут встретил одну девушку. Ах, какая девушка! Алый цветок, слаще небесных персиков, благоуханней весеннего ветра, благочестивей целого монастыря. Является ли твой возлюбленный таким же кладезем достоинств, а Чансу? – Мой хотя бы принц, – фыркнул Мэй Чансу и тут же поразительным образом смутился, как мальчишка, что вообще об этом заговорил при насмешнике Линь Чэне. На удивление, тот не стал язвить и иронизировать, а лишь вздохнул: – Вот и в моей истории без принцев не обошлось. Слушать будешь? Не знай Мэй Чансу Хозяина Архива так хорошо, он бы заподозрил в его дальнейшем рассказе искусный злой розыгрыш либо вовсе помрачение ума. Какая-то девица, удостоившаяся его мимолетной благосклонности, какая-то её бабка, и востроглазый Линь Чэнь разглядел, что та держала дома алтарь покойной хуасской принцессы Линлун. Той самой, на покорение чьего мятежа уходил в незапамятные времена отец-полководец Линь Се. Седая древность, его самого – в смысле сяо Шу – тогда и на свете не было, кому это вообще интересно? Кого волнует, что одряхлевшая бабка приносит поминальные жертвы давным-давно умершей женщине, моля, чтобы та уберегла с небес своего сына, который… «Где-где, говоришь? В самом сердце враждебного царства Хань, под алой крышей дворца? Сказки, конечно. Линь Чэнь, я занят серьезным делом, и уж точно не верю в сказки про благородных изгнанников, которые возвышаются до обитателей Запретного города». – Ты слушай, слушай дальше, – махнул рукой Линь Чэнь даже без улыбки. Не хотелось слушать эти глупости, хотелось улучить полчаса в одиночестве, чтобы продумать хорошенько, что ему делать со своим собственным принцем. Наставлять Цзина так, как он это делал прежде, после прошедшей ночи было немыслимо. Что-то непоправимо изменилось в паутине тщательно выстроенных отношений, связывавших принца и советника, и Мэй Чансу пока не мог понять, приблизило ли это его к цели или, напротив, добавило еще один виток к и без того кружному пути. Однако Линь Чэнь не зря охотился за знаниями с тем же рвением, с каким божественный стрелок И до начала времен гонял по Поднебесной хищных зверей. И, будучи заинтересован, никогда не уходил без добычи. Какими способами умели это делать в Архиве, Мэй Чансу посчастливилось увидеть краем глаза – и он решил, что политическая интрига длиной в двенадцать лет строится как-то понятней и проще. Скажем, мыслимое ли дело, отличить одного человека из целой сотни по пряди волос!.. Но поведанное Линь Чэнем сегодня, кажется, переходило из области немыслимого в просто невозможное. – Принц Юй – из народа хуа?! Сын их принцессы? Да ты шутишь. Линь Чэнь смерил его взглядом, который сам Мэй Чансу обычно приберегал для недогадливых подчиненных: «Ну что за люди!» – Когда я шучу, я смеюсь, Чансу. Ты ведь знаешь, что его советница, Цинь Баньжо – хуа по происхождению, хоть и скрывает это? Советница, не наложница; говорят, что принц Юй предлагал взять ее в дом, но барышня Цинь ему отказала, не потеряв при том доверия своего господина. Как это тебе, Чансу? И много ли ты знаешь в городе вельмож, у которых в советниках ходит пригожая девица, а не мудрец в годах, рядом с какими и ты – юноша? Мэй Чансу замер. Полезная привычка – не тратить и толики сил на движение, когда надо напряженно думать. Если пятый принц знает о своем происхождении – и о том, что оно надежно отрезает его от звания наследного, в то время как рядом с ним все более возвышается его брат… А рядом с ним, точно тень, вьется деятельная и ловкая женщина, в подчинении которой ходит невидимая армия ее соплеменниц, обязанных Сяо Цзинхуаню если не верностью, то служением… Из ранее удачливого, но последовательно низводимого им соперника принца Цзина, противника, чье поведение Мэй Чансу умел предсказать и чьими поступками достаточно долго управлял, принц Юй превратился в неизвестный камень, зажатый в занесенной над доской руке игрока. Это отчетливо понимал Мэй Чансу, это понимал и Линь Чэнь, и им не требовалось обменяться словами подтверждения, чтобы это знать. – Ты уверен? – спросил он наконец. – Если бы я не был уверен вовсе, я бы не поспешил к тебе и не влез в твой дом на ночь глядя! Но… было бы неплохо проверить кое-что еще раз. – Тогда я прямо сейчас не пойду к Цзинъяню, – сказал Мэй Чансу твердо. – Не пойдешь, конечно, – Линь Чэнь взял его за руку и неожиданно хихикнул. – И не вижу тут ничего смешного! – Конечно, не видишь. В этих вещах ты, гений цилиня, слеп как и прочие смертные. Но я-то – не прочие. У тебя запястья потеплели. И кровь текла неспешно, пока ты размышлял о вещах важных и действительно могущих вызывать беспокойство, но ускорилась, едва ты заговорил о том, чтобы пойти к твоему принцу… не пойти, не пойти, конечно! Вот что соитие животворящее делает! И даже подушки под рукой не оказалось, чтобы в него швырнуть. Мэй Чансу приказал себе успокоиться. То, что Линь Чэнь его дразнит, – в порядке вещей. Известия, что тот принес (прервал свои дела, ехал несколько дней и утра ждать не стал), – куда важнее. – Принц Юй. Неразрывно связанный с сетью хуа? Преданный их делу и имеющий иные амбиции, нежели наследование трона по всем правилам? Это слишком важно, и я должен сказать об этом Сяо Цзинъяню! – Мэй Чансу выпалил это с жаром. – После недавно случившегося между нами охлаждения я с трудом выправил положение – и не должен давать ему повод лишний раз подозревать меня в нежелательных действиях за его спиной. Это было бы неразумно. Замолчал, Замер. Спросил сам у себя, склонив голову: – Хотя почему в нежелательных? Линь Чэнь беззастенчиво уставился на него, да еще с таким вниманием, какого заслуживал не всякий актер, декламирующий на публику возвышенные стихи. – Ты что смотришь? – спросил Мэй Чансу с подозрением. – Любуюсь, – ответил тот, обмахиваясь веером. – Да ты продолжай, продолжай. – С каких это пор я вправе обременять совесть и репутацию принца Цзина сообщениями обо всех коварных махинациях, творимых мною ради его же блага? Это непрактично. Ему нужно знать, что помеха устранена с его пути – но зачем беспокоиться о большем? Он принялся постукивать пальцами по столу. – Даже если он рано или поздно узнает – тогда это будет уже неважно. Худшее, что он может сделать, – прогнать меня с глаз долой… это будет иметь как раз нужный назидательный эффект и укрепит его репутацию... – Он помолчал. – Но прогнать меня ему теперь будет тяжелее. – А уж как тяжело будет тебе! – поддакнул Линь Чэнь. – При чем тут я! – осадил его Мэй Чансу раздраженно. – Я в любом случае должен буду уйти. И раньше, чем он поймет, что я умираю, – он поморщился. Веер щелкнул, складываясь. – Глупый цилинь! И каким местом ты меня вчера слушал, когда я давал тебе совет держаться твоего любовника? Не иначе тем, которое употребил для достижения удовольствия. Ну вот, тот запас выдержки Линь Чэня, который позволяет ему быть серьезным, явно закончился. Хорошо, когда в этом состоянии он гоняет Фэй Лю по крышам или шутит шутки над безответным Ли Ганом; плохо, когда его выходки обращаются на самого хозяина дома. – И как ты, Хозяин Архива, умудряешься выражаться более пошло, чем зазывала из припортового веселого дома? – поморщился Мэй Чансу. Отчитывать Чэня было бессмысленно, по правде говоря: понятия о должном и недолжном у него были свои, даосские, язык не короче, чем у самого гения цилиня, а годами он был как бы не в полтора раза старше и за эти добавочные годы отточил свое чувство юмора подобно пчелиному жалу. Но не молчать же в ответ на такое заявление? – Зато точно! – Великий целитель поднял палец. – Великие лекари древности не зря говорили, что влюбленность пагубно действует на разум, но полезна телу. – Линь Чэнь, дюжину кусачих муравьев тебе на язык… Тот был уже на ногах, и веер упирался Мэй Чансу прямо в лоб. – Ответь себе сам, почему нынче ты колеблешься в вещах, которые прежде решил бы не задумываясь? Ага, не знаешь! – Линь Чэнь засмеялся. – Так и быть, утешься, с твоим разумом все в порядке. Тебе всего лишь придется пересмотреть эгоистические привычки, к которым ты приспосабливался целую дюжину лет. – Мне не нужно менять привычек, мне и так немного осталось. – Мэй Чансу покачал головой. – Я понимаю, что нынче твое настроение отчего-то веселей обычного, но не настолько же, чтобы убеждать меня, не моргнув глазом, будто ночь любви меня расколдовала, и я отныне здоров? Шутка, которая тебя недостойна, а для меня будет горька. – В каждой шутке доля правды, так говорят. Сам понимаешь, гм… нефритовый жезл твоего друга – не волшебный жезл жуи, исполняющий желания, и целительной силой не обладает. Если бы эдакая безделица могла наделить тебя здоровьем, я бы и сам давно озаботился. – Линь Чэнь выразительно фыркнул, но Мэй Чансу даже не покраснел. – Однако при твоем недуге телесное соединение с мужчиной, с которым у вас так сильно обоюдное влечение, приносит кое-какую пользу. И желание жить. Риск простыть и перенапрячься, конечно, выше, но если у вас обоих хватит разума об этом помнить… Он как, помнит? Держит тебя в руках и сам ведет куда следует? – Тебе это настолько интересно? – Мэй Чансу показательно фыркнул, показывая, что предмет, который они обсуждают, скорее смехотворен и уж точно не пригоден для беседы между приличными людьми. – Я признателен моему другу за удовольствие, которое мы разделили, а тебя при этом не было, Чэнь, свечку ты не держал и услышать подробности тоже не надейся. И вообще, почему вы обсуждаем мое ложе, а не важные вещи, которые действительно имеют значение? Если тебе стало скучно говорить о политике, иди вон… поиграй с Фэй Лю. Линь Чэнь отчего-то не согласился пойти, куда его послали, забросал собеседника насмешками – не самыми обидными – и высказал сразу дюжину предположений, как можно было бы поступить с опасным принцем Юем, среди которых самыми простыми и благоразумными были «отравить, ладно, не до смерти» и «украсть, перекинув через седло». – А что, – заявил Линь Чэнь, поигрывая веером, – мужчина он красивый, я с ним знаком, думаю, смог бы занять его внимание на какое-то время, а потом – пока он доберется с расстояния трех сотен ли, куда я его отвезу, обратно до столицы… – Воистину, скучающий разум – худшее из бедствий! Ты придумал отличный способ отложить эту проблему на полмесяца, пока разъяренный пятый принц не вернется в столицу с намерением отплатить всем, кто поставил его в глупое положение. Я понимаю, перемены в моей личной жизни вызывают у тебя зависть и стремление сравняться, но все же не мог бы ты не нацеливаться для решения твоих проблем исключительно на императорскую родню? Линь Чэнь расхохотался, пригрозил втихую споить ему такого особого настоя, от которого язык непременно сам развяжется и выболтает все подробности минувшей ночи, а затем заговорил о деле нормально. За четверть стражи он успел набросать план выявления сети шпионов хуа, намекнул на наличие некоей прекрасной госпожи, которая сможет в этом помочь, стоит лишь ее разыскать, подсказал три разных направления беседы с принцем Юем – в зависимости от того, кто ее поведет, а затем заявил, что ему нужно проветрить голову, и действительно ушел в сад. Мэй Чансу с изумлением посмотрел ему вслед и принялся сводить пойманные из воздуха обрывки фраз в понятное для исполнителей наставление. Это хорошо, что ему было чем заняться. И что он мог с полной самоотдачей досадовать на принца Юя, а не думать о его младшем седьмом брате. Который мало что внезапно покорил его тело, но, ухитрился завладеть и разумом. Причин тому не было никаких. Не был же Мэй Чансу, а прежде – Линь Шу, невинен до прошлой ночи, в самом деле: в юности симпатичному и бойкому сыну командующего открывала двери своей спальни не одна красотка, да и южных радостей он попробовать успел, ну а потом в этой стороне жизни у него не было ни нужды, ни интереса. Цзинъянь всегда был для него тем, кто идет за ним следом, и даже год назад, склонившись неприметным советником к ногам императорского сына, Мэй Чансу не намеревался это положение менять. Одно дело – соблюдать ритуалы почитания, другое – отдать само главенство в чужие руки. Достаточно было и того, что на возвышение Цзинъяня он полагал отдать все свои силы и саму жизнь, сколько бы ее ни оставалось. Что же могло измениться за одну ночь не самых изощренных ласк, если теперь его мысли стремились к дорогому другу, как венчик цветка – к солнцу, и первой из них была мысль следовать за ним? Откуда взялись тревожные вопросы, пустые и легковесные, сами всплывающие на поверхность разума, словно пузырьки воды в кипящем котелке: «А так ли я все сделал?», «Не сочтет ли он меня распущенным?», «Что я смогу сказать ему при встрече?» и «Почему он не приходит?». *** -– Сын приветствует матушку, – поклонился Цзинъянь на пороге дворца Чжило, а та уже спешила к нему навстречу. Изящная, спокойная, благоухающая, словно сама Гуаньинь. – Цзинъянь! – улыбнулась она. – Мой замечательный сын не мог бы посетить мать более своевременно. – Что-то случилось, матушка? – Обычно дворцовые новости не несли радости. Особенно ему. – Ничего дурного, дитя, ты зря взволновался, - улыбнулась Цзин-гуйфэй. Ее лицо, как и всегда, излучало безмятежное спокойствие, но глаза блестели непривычным оживлением. – Ты ведь помнишь, через неделю его величество со всей свитой отправляется на Весеннюю Охоту? – Конечно, – кивнул Цзинъянь. – Я и мои люди уже готовы. – Соизволением его величества твоя бедная мать на этот раз разделит с тобой удовольствие загородного выезда, – улыбнулась она. – Для меня покинуть пределы дворца и оглядеть зеленеющие просторы – редкое удовольствие. Впервые за много лет. – Матушка, вы будете участвовать в Весенней охоте? Поистине, это замечательная новость, – Цзинъянь видел, каким счастьем сияют глаза матери. – В этом году, в компании с вами, охота обещает стать поистине незабываемой. – Мой почтительный сын, – ласковая ладонь погладила его по щеке. – Ты всегда знаешь, какими словами порадовать свою мать. Но оставим комплименты в стороне. Скажи, благополучен ли нынче господин Су? – Господин Су? Да, вполне благополучен. При нашей вчерашней встрече его здоровье было, хм… лучше обычного. Цзинъяню пришлось постараться, чтобы легко произнести имя Су Чжэ. После бессонной ночи более всего он опасался выдать, хотя бы намеком, раскрывшуюся ему тайну. Матушке вряд ли пока стоило знать о ней. Цзин-гуйфэй – его опора во Внутреннем дворце, а новость о том, что Линь Шу вернулся, может поколебать ее спокойствие. Нет уж. Это ношу он будет тащить сам, подобно муравью. – Прекрасная новость. Я приготовила два короба со сладостями, для тебя и для него. Не забудь захватить их перед уходом. Цзинъянь послушно наклонил голову. Последнее время матушка не готовила его любимые ореховые пирожные. То ли управитель дворцового хозяйства невзлюбил лесные орехи, то ли лещина перестала расти на землях Великой Лян. В любом случае, сяо Шу ореховая напасть не грозила. Нечего множить его болячки, а он, Цзинъянь, обойдется без пирожных. А матушка продолжила: – Милостью его величества на празднике Весенней охоты мне будет дозволено жить в менее строгих условиях, чем принято во Внутреннем дворце, и я смогу увидеть людей, на встречу с которыми иначе не рассчитывала бы. Вот почему я заговорила про господина Су. – При чем же тут он? – Советник Су Чжэ – достойный человек и безвинно пострадал у тебя на службе из-за происков врагов. Тебе дано разрешение пригласить его на Весеннюю охоту в качестве гостя, – матушка улыбнулась, чуть выделив слово «разрешение» голосом. Вероятно, следовало расценивать это как приказ, но именно такой приказ он сейчас исполнил бы с радостью. – Сегодня день приятных известий. Я непременно передам ему приглашение. Надеюсь, он сможет отвлечься от своих трудов и разделить с нами радость Весенней охоты. – Цзинъянь немного помедлил, тщательно выстраивая в голове следующую фразу: – Матушка, вы сами знаете, что здоровье господина Су оставляет желать лучшего. Его пользует лекарь Янь, но не мог бы я попросить и вас осмотреть его? Господин Су допоздна трудится рядом со мной. И если я привык к тяготам, то его хрупкое здоровье… Усилия, которые он прилагает, заставляют его быстро утомляться. А еще… еще у него слабое дыхание… и... – Цзинъянь заставил себя замолчать усилием воли. Матушка поощрительно кивнула: – Да? – Я могу что-то сделать для него? Чтобы поддержать… Лучше бы он вообще не открывал рот. Еще немного, и вывалил бы на матушку все свои опасения о происходящем на ложе, словно сам Ту Эр Шен его языком двигал. У солдатского костра или на пирушке с друзьями о таком говорить неловко, не то что с родной матерью. Цзин-гуйфэй улыбнулась: – Значит, вы засиживаетесь допоздна? Цзинъянь изо всех сил старался не покраснеть. Увы, усилия не увенчались успехом. К счастью, матушка отвела взгляд, не желая еще больше смущать сына. Он бы и медной деньги не поставил на то, что она не поняла, о чем идет речь. – Да, – кратко ответил он. На большее его просто не хватило. – Я пришлю укрепляющий сбор, – спокойно продолжила она, все так же не поднимая взгляда. – Не стоит им злоупотреблять, но человек, принявший его, сможет дольше не испытывать утомления. – Да, – поистине его краткость сегодня почти граничила с грубостью. – И масло для массажа. Он замечательно расслабляет. Твой отец предпочитает именно его. Цзинъянь вздрогнул. Имя отца сработало точно ведро холодной воды. – Спасибо, матушка. – Я всегда готова помочь сыну и… его советнику. Пауза в долю мгновения ясно дала понять, что матушка догадывается об его истинных отношениях с господином Су. Цзинъянь покраснел еще гуще. – Матушка, скажите, человек может изменить свою внешность? – несколько неловко переменил он тему. Цзин-гуйфэй милосердно дала ему выскользнуть из той ловушки, в которую он сам себя загнал. – Зачем это тебе, дитя? – удивилась она. – Мне нужно было найти кое-кого, – нарочито беспечно ответил Цзинъянь. – Это удалось сделать, но человек был совершенно не похож на того, кого мне описывали. И я подумал… Может быть, это следствие какой-то болезни? Или лечения? – Ах, ты про такое изменение! Боюсь, я не смогу тебя утешить ничем, что бы я знала достоверно. Лекарские предания говорят, есть страшные яды, переплавляющие внешность, как горн плавит сталь, но проще отыскать драконью жемчужину, чем яд Огня-Стужи. Вряд ли кто-то решится пройти через страдания, сопряженные с ним, лишь затем, чтобы скрыть свое лицо. – Яд Огня-Стужи? – Возможно, Цзинъянь не обладал острым умом своего советника, но сложить одно с другим было несложно. На Мэйлин был огонь и был холод. – Говорят, он рождается там, где пламя плавит лед, а снег не в силах погасить огонь, – невольно подтвердила его догадку матушка. – Наверное, такое возможно только в подгорных владениях владыки Яньло, по ту сторону мира живых. – Вот как?! – протянул Цзинъянь. Похоже, что изменение облика сяо Шу – следствие неисчислимых страданий! А если для того, чтобы излечиться, нужно пройти через еще большие страдания?! Воистину, иногда знание куда страшнее, чем неведение. Он склонился в почтительном поклоне, надеясь, что матушка не увидит слез, навернувшихся ему на глаза. – Благодарю за то, что вы разрешили мои сомнения. Вряд ли упомянутый мной человек прибег к столь жестокому способу изменения собственной внешности. Матушка легко поднялась с места. – Я прикажу принести восстанавливающего силы утиного супа. Ты должен поесть, Цзинъянь. У тебя очень утомленный вид. – Мы вчера засиделись за обсуждением планов… – С господином Су? – невинно уточнила матушка. На вкус Цзинъяня – даже слишком невинно. – Да, – подтвердил он. – Я буду рада познакомиться с человеком, который поддерживал моего сына своими советами и служил ему со всей верностью, – улыбнулась матушка. – Я прошу тебя позаботиться о том, чтобы на Весенней охоте твоему гостю было покойно и удобно. – Господину Су будут предоставлены все возможные удобства, – выдохнул Цзинъянь. Положительно, с краской на щеках надо что-то делать. Неужели ни один лекарь не придумал лекарства от подобной напасти? – Я даже велю захватить парочку лишних жаровен. Надеюсь, матушка оценит мою жертву, – он улыбнулся. – Не беспокойтесь, на встречу с вами я доставлю господина советника в полной сохранности и добром здравии. – Государь безмерно благоволит нам, – сказала она голосом, в котором звучало больше предостережения, чем чистой радости. – Он позволил нам видеться всякий раз, когда мое сердце соскучится по тебе. Какими еще новостями из большого мира ты можешь порадовать меня, мой дорогой? Я готова обменять твой рассказ на чашку горячего супа. Цзинъянь вздохнул и приступил к пересказу последних городских сплетен, что так исправно поставлял ему Ле Чжаньин. *** Когда принц Цзин известил советника о своем скором приходе, тот воспрял духом и даже смущения почти не испытал. Дурман прошлой ночи истончился до мягкой теплоты, которая легко поднималась к щекам, но не заливала их краской. Линь Чэнь понемногу прекратил свои неуместные подначивания, что, мол, симпатия к Сяо Цзинъяню истекает от господина Мэй, как аромат – от цветов сливы, в честь которой он назван. На пятом повторении Мэй Чансу пригрозил прихлопнуть одну надоедливую голубую бабочку, которая порхает тут над ухом, и в доказательство даже швырнул в него книгой; что наиболее удивительно – попал. – Линь Чэнь, – вздохнул он, – заклинаю тебя целостностью свитков в твоих подвалах, отнесись к происходящему серьезно! Я знаю, тебе и Сын Неба был бы не указ, но мои отношения с Цзинъянем сейчас настолько сложны, что испортить их я могу даже без твоего вмешательства. Потому, пожалуйста, держись с ним почтительно, а я обещаю безропотно выпить ту горечь, которую ты мне сегодня вечером споишь. – А ты откуда знаешь про горечь? – переспросил тот с подозрением. – Ты, никак, начал предсказывать будущее, Чансу? Детей еще не доставлял? Рог на лбу не растет? – Доставлял, – рассеянно бросил тот, вспомнив Тиншэна, и поспешил к дверям, приветствовать высокого гостя. Лицо Цзинъяня было спокойным, взгляд – заинтересованным, поклон – уважительным. Как будто не случилось ничего, ни смущающего сердца, ни будоражившего душу. Только легкое удивление мелькнуло в его глазах, когда ему представили «мастера Линь с горы Ланъя», да и то непонятно, что его удивило: визит в столицу человека, по общему мнению сидящего отшельником у себя на горе и черпающего большой ложкой из раскинувшегося вокруг моря знаний, или то, что при беседе принца с советником намерен присутствовать посторонний. Однако Хозяина Архива, отрекомендованного как «друг, который поддерживал меня много лет и которому я обязан здоровьем», Цзинъянь решил и потерпеть. – Я не видел вас недолго, господин Су, однако уже пришел с новостями, – сразу начал он. Как ни хотелось Чансу ответить: «И я, ваше высочество, полон новостей, однако я почтительно уступаю вам очередь», – но он смолчал. Дело советника – рассказывать своему господину о решенных проблемах или хотя бы тех, разрешение которых уже в пути, с принцем Юем же пока были сплошные неясности и опасности неопределенные, как облака в вышине. К тому же, пусть своего пятого брата Цзинъянь не любил, и история этой нелюбви была долгой, но рождению «не от той» матери сын лекарки посочувствовал бы, а не счел это виной, прямого же злоумышления за принцем Юем покуда не числилось. Не дай боги, Цзинъянь с Мэй Чансу поссорились бы снова, да еще по такому не стоящему разногласий поводу, как Сяо Цзинхуань! – Позвольте осведомиться о вашем состоянии, господин советник, – продолжил Цзинъянь с… да, определенно с радостным оживлением. – В здравии ли вы? Я желал бы поделиться с вам хорошей вестью, но она обернется разочарованием для нас обоих, если на мой вопрос вы ответите «нет». – Мое самое горячее желание - ответить вам «да», принц Цзин, – отозвался Мэй Чансу, и двусмысленность этой фразы, прозвучавшей откровенным призывом, заставила его слегка улыбнуться. – И, сказав «да», я не погрешу против истины: мое здоровье в целом слабо, однако нынче недуги дали мне передышку – вот и господин Линь, чьи познания в целительском искусстве несравненны, это подтвердит. – Последнее было адресовано не столько Цзинъяню, сколько самому Линь Чэню, и подразумевалось под ним: «Ты – почтенный человек и блистательный ученый, отвечай серьезно, не смей ржать!» – Да ничего он, ваше высочество, ничего, – кивнул Линь Чэнь. – Все вашими благопожеланиями. «Слава милостивой Гуаньинь, не сказал «вашими трудами»! Этот мог». Мэй Чансу, несравненный гений цилиня и человек острейшего ума, вдруг почувствовал некое затруднение, осознав, что даже ему трудно вести три разговора сразу: вслух с обоими своими гостями и еще мысленный – с каждым из них по отдельности. Линь Чэня он мысленно одергивал и на него ворчал, с Цзинъянем мысленно же обменивался речами, полными сладких любовных намеков, – и все это исключительно в собственном разуме. – Вы, конечно же, знаете, что государь вместе со всем двором вскоре отбывает на Весеннюю охоту, – приступил к рассказу Цзинъянь. – Приглашение на нее – общепризнанный почет, и я, будучи в милости у отца-императора, непременно должен буду туда поехать. Ежегодная императорская охота – подернувшееся дымкой лет радостное воспоминание юности. На ежегодный праздник выезжали все знатные семьи столицы. На зеленом поле расставляли богатые шатры, трепетали флажки на копьях. Вельможи наслаждались мнимой простотой обхождения, дамы пили чай с изысканными лакомствами за стенками из тонкого полотна, стражники из императорской гвардии заглядывались на снующих повсюду дворцовых служанок, мальчики из родовитых семей учились натягивать охотничий лук и выслеживать пугливую добычу по лесам у юношей постарше, те же норовили отделаться от малышни и скрыться с приятелями или красавицами-подругами где-нибудь в чаще леса, чтобы вкусить от недозволенных удовольствий и запить глотком свободы. – Однако, господин Су, – продолжил Цзинъянь, – как я ни люблю охотничьи забавы и как ни хочу прогуляться среди красот в местах, знакомых с юных лет… Разумно ли мне будет предаваться веселью, памятуя, скольких усилий требует наше дело, причем с каждым днем – все больше? – Вашему высочеству не стоит беспокоиться. Я от всей души желаю вам развеяться от забот и не тревожиться: ваш советник сделает все, чтобы соблюсти ваши интересы здесь, в столице. Как ни одиноки будут его ночи без Цзинъяня, зато дни он сможет провести плодотворно и на пользу своему принцу. У него было восемь уже готовых пунктов плана относительно принца Юя и еще пара мыслей, которые пока только зрели. А также Линь Чэнь для разговоров о серьезном и болтовни за чаем. Кстати, если этот нахал посмеет еще раз совать нос не в свое дело и интересоваться случившимся за дверью спальни, он… он… он все ему расскажет! С кем-то он должен поделиться чувством, упавшим на его многострадальную голову, как охотничий сокол на добычу? Линь Чэнь – самая подходящая жертва. Мэй Чансу покосился на будущую жертву. Тот с томным видом покачивал на пальце сложенный веер, уцепив его за петельку. – Дорогой господин Су, – возразил тем временем Цзинъянь ласковым голосом, – отдых на лоне природы и роскошь праздника, которым щедро одаряет нас государь, были бы полезны вам не меньше, чем мне. Полагаю, ваши таланты не умалятся на зеленых склонах горы Цзюань, а ваши бесценные советы я с благодарностью выслушаю и в охотничьем шатре. Неужели Цзинъянь настолько потерял голову, если не желает расставаться с ним даже ненадолго? Полная неразумность такого решения не помешала сердцу Мэй Чансу на миг томительно вздрогнуть. – Вряд ли вам будет благоразумно брать с собой скромного слугу, ваше высочество… – Я знаю все о благоразумии, господин Су, поскольку слушаюсь отца-государя. Он нынче милостив к нам с матушкой и берет ее с собой в праздничный поезд, а мне дозволил пригласить вас. «Дозволил» в таком случае означало «повелел», вне всякого сомнения. Вряд ли стоило радоваться неожиданному интересу императора к персоне Су Чжэ, хотя, конечно, и гнева Сына Неба он вроде бы пока не заслужил. Незаметный человек, простого звания, изо всех своих скромных сил пытался давать советы сыновьям дракона, хотя не всякий раз преуспевал: вот, например, принц Юй долго добивался расположения гения цилиня и слушал его советов, уже был готов водить его по городу на шелковой ленточке всем напоказ... но его судьба ныне оказалась несчастлива. Ох уж этот принц Юй! Вечно нет от него покоя бедному советнику. – Поистине удивительно, что его величество вспомнил о ничтожном подданном, отмеченном всего лишь званием кэцина. Однако охота – утеха вельмож, а трудолюбие – добродетель простолюдина, и слишком много дел требуют еще моего внимания в столице… – Вы не желаете разделить со мной праздный отдых или смущаетесь открыто заявить о том, что вы со мною связаны? – тут же выбрал Цзинъянь самое неблаговидное объяснение. Ждал, должно быть, что господин Су открыто вспыхнет от удовольствия и склонится до полу, выражая благодарность за подарок – что, несомненно закончило бы любые разговоры о деле и развернуло бы обоих к дверям спальни. Увы, не в этих обстоятельствах. – Ваше высочество, – протянул Мэй Чансу, обласкав Цзинъяня взглядом, – для меня несомненное удовольствие принадлежать… к вашим людям. Я бы хотел сопроводить вас на эту охоту – и быть подле вас всюду, где вам понадобится моя помощь, пока это будет в моих слабых силах. Но мастер Линь привез мне некие сведения, которые не стоит оставлять за спиной, не проверив, какими они грозят последствиями. – «Некие сведения»? Опять у вас тайны. Извольте говорить яснее! – Разве ваше драгоценное высочество заплатило Архиву Ланъя за этот ответ, чтобы знать, что именно в нем содержалось? – встрял в разговор Линь Чэнь. Очень невовремя, очень некстати, и принц немедленно перевел на него раздраженный взгляд: – Господин Линь, только скажите, и я не поскуплюсь на равную плату, чтобы разделить тяготы – и знания – моего советника! Раз уж вы сидите здесь и слушаете нашу беседу – это будет только справедливо. Любопытно. Мэй Чансу подозревал, что Линь Чэнь способен без труда раздразнить императорского сына, если ему того захочется, но не предполагал, что принц сам вознамерится поругаться с Хозяином Архива. – Принц Цзин, – вмешался он. – Надеюсь, вы не сомневаетесь, что я действую единственно на ваше благо и не имею в этом деле собственных, отличных от ваших, интересов. В остальном оставьте мне свободу действий, прошу вас. – Он улыбнулся, смягчая требование шуткой: – Когда повар готовит для вас парадное угощение, вы не заглядываете к нему в горшки и не пересчитываете чешуи карпа, который превратится в белку на вашем столе. Позвольте и мне готовить свое блюдо самому. Может, я просто принял за змею тень от лука. – Господин Су, когда мои генералы докладывают мне, они не утаивают ничего! Приучены войной. Раз в год и тень от тетивы может выстрелить. Так что я предпочту проинспектировать ваши горшки, просто на всякий случай. Будь они наедине, Мэй Чансу ответил бы, что предпочитает со стороны его высочества инспекцию иного рода, и смягчил бы столкновение этой нежной непристойностью. Может, и хорошо, что Линь Чэнь был сейчас рядом, он действовал на гения цилиня отрезвляюще. – Разве был случай, чтобы я нарушил установленные вами правила в отношении людей достойных и хоть раз предал ваше доверие? Но я не ваш генерал, и методы у меня иные. Цзинъянь взглянул на него удивленно и вдруг разом остыл – такое же чудо, как если бы повозка, летевшая во весь опор с горы, остановилась, не разбившись и даже колеса не потеряв. – Действительно, господин Су, вы – не генерал. Что ж, не примите за обиду и считайте, что меня ведет простое любопытство, – улыбнулся он. – Матушка всегда говорила, что оно у меня неуемное. Что-то скользнуло в мозгу, мягко, как перышко по поверхности воды. Какое-то воспоминание, одно слово…. А! – Погодите. Ваша матушка. Вы ведь упомянули, что благородная супруга Цзин тоже получила приглашение на Весеннюю охоту? – Да, и для матушки нет более драгоценного подарка, чем развеяться в путешествии. Я так счастлив за нее. Но какое это имеет отношение к вашим заботам, советник? Если тетушка Цзин, обласканная милостью императора, едет вместе с ним, значит, императрица уж точно останется в столице. Сын Неба потерпит женские интриги в Шести дворцах, но никак не в собственном шатре. И принц Юй тоже будет отлучен в этом году от празднества, разумеется. Мэй Чансу все же уточнил: – А принца Юя на охоте не будет, раз он в опале и удален от двора? – Несомненно, – согласился Цзинъянь. – А почему вы его вспомнили? Учтите, если ту загадочную тень, которую вы так пытаетесь скрыть, отбрасывает мой пятый брат, я вряд ли приму ваше желание смолчать. – Потому что, несмотря на опалу, он не перестал быть вам соперником, ваше высочество? – ответил Мэй Чансу вопросом на вопрос. – Потому что он в своем бесчестном интриганстве посмел подвергнуть опасности людей, мне дорогих! – громыхнул принц Цзин, глядя ему прямо в глаза. «Мой!» – промелькнуло в его взгляде быстро, но отчетливо. – Знаешь, Чансу, – подал голос долго молчавший Линь Чэнь, – я бы посоветовал тебе договорить до конца. Ты безусловно заинтриговал его высочество до предельной степени, но с некоторых пор считается дурным тоном начинать рассказывать сказку, обрывать на самом интересном месте и оставлять продолжение на следующую ночь. – Какую сказку? – удивился Цзинъянь, и одновременно с этим Мэй Чансу, набравшийся в Архиве знаний об иных землях, но никак не видевший себя в роли варварской наложницы в полупрозрачном шелке, сердито прошипел: – Ну Чэнь!.. – Да так… есть одна история про императора из дальних стран и самую прекрасную из его жен, развлекавшую его по ночам занимательными историями, – благодушно пояснил Линь Чэнь. – Не отвлекайтесь, ваше высочество, не то ваш советник найдет способ перевести разговор на другое. Две пары глаз выжидательно уставились на одного бедного советника. Мэй Чансу вздохнул: – Ваша догадка верна. Ваше высочество выказывает редкую проницательность. Я узнал новость, которая заставляет взглянуть на Сяо Цзинхуаня совершенно по-иному и может превратить его в ваших глазах в человека то ли по-настоящему добродетельного, то ли смертельно опасного. Но я не гадальщик и не способен выбросить на костях ответ, какая из этих возможностей обернется правдой, а какая – ложью и какую стратегию вам посоветовать. «Все сразу, для верности» - не выйдет. На охоту ведь тоже не берут сразу силки, лук и рогатину. – Но можно загнать зверя втроем, тогда у кого-нибудь непременно окажется нужное оружие. – Сразу видно, что драконьи сыны привыкли охотиться самое малое на кабана, – заметил Линь Чэнь со смешком. – Робкую куропатку трое охотников только спугнут, а заяц, загнанный в угол, способен вспороть брюхо человеку. М-да. Ну его, это естествознание с его сравнениями, гуй знает, куда оно заведет. Хоть нас как раз трое. – Нас? – покачав головой, переспросил принц Цзин. – Над вами благословение небес, ваше высочество. Нас. Продолжай, Чансу. – Обозначив таким образом, на чьей он стороне, Хозяин Архива выжидательно замолчал. Мэй Чансу подался вперед и, хоть и поколебавшись, накрыл ладонь Цзинъяня своей. Близость на грани откровенной ласки, но кого ему здесь стыдиться? – Признаться, я думал сочинить для вас длинную и убедительную ложь, пока разбираюсь с этой новой загадкой, потом рассчитывал просто смолчать – но то, что вы только что сказали, перевешивает мои сомнения в худшую сторону. – Разве я сказал что-то особенное? - удивился Цзинъянь, понятливо переворачивая свою ладонь в его и сплетая пальцы. – Вы расставили камни на доске. – Мэй Чансу сжал его руку. – Линь Чэнь соизволил назвать меня сладкоречивым рассказчиком? Тогда послушайте. Представьте, что вы, ваше высочество принц Цзин, никогда, ни при каких обстоятельствах не получите того, к чему вас готовили с юности. То, что вы полагали для себя единственно возможной стезей. Представьте, что вам лгали, что многие годы использовали ваше стремление как приманку. Представьте, что на ваших глазах желанное получает невзрачный, но отчего-то более удачливый соперник. – Он договорил совсем тихо: – И оцените меру отчаяния вашего пятого старшего брата. – Вот как, – Цзинъянь нахмурился. - Пока я не буду спрашивать вас о причинах, по которым Юй не сможет стать наследником трона, раз вы так сильно не желаете их называть. Но вы сами сказали – «многие годы». Что такого вы узнали о моем брате сейчас, что заставляет вас предполагать худшее и видеть в его отчаянии угрозу? – Принц Юй человек незаурядный, но наибольшего совершенства он достиг в том, чтобы следовать чужим советам и оправдывать чужие ожидания. Уж на что вы сами почтительный ребенок и слушаете мать – но принц Юй, приемный сын императрицы, буквально воплощает все ее чаяния. Однако теперь, когда стремительно возвысились не только вы, но и Цзин-гуйфэй пользуется императорским благоволением, обида императрицы растет, и она вполне может подогреть амбиции своего сына. Когда весь двор, император, отмеченная его вниманием супруга, любимые сыновья и гвардия уедут на празднество, а ваш пятый брат останется здесь глядеть им вслед с городских стен, опальный, разжалованный, впервые за столько лет павший так низко из своего недавно блестящего положения... что возобладает в нем, добродетель или отчаяние? Огонь в бумагу не завернёшь, а принц Юй – как ни мало я с ним успел познакомиться – показался мне человеком больших страстей. – Вы говорите о пятом старшем брате так, словно он уже готов поднять мятеж против законной власти. Я не люблю Цзинхуаня и считаю его человеком безнравственным, но не более безнравственно ли будет поверить в его вину потому, что он просто это может сделать? Обвинить его в намерении, которое он, может быть, не питает вовсе? Так… поступает мой отец, – договорил принц Цзин, поморщившись. Мэй Чансу смотрел на него, на своего упрямого, честного Буйвола – аж сердце щемило. Другой императорский сын сразу ухватился бы за возможность вменить в вину ненавидимому брату все грехи, какие в голову приходят, да еще и с верхом. И ведь принц Юй сам переступил черту, когда в своих интригах посмел затронуть наложницу Цзин. Матушка была для Цзинъяня всем, что только было ему дорого на этом свете; стоило лишь заподозрить, что господин Су отнесся к ней недостаточно бережно – и Цзинъянь чуть было не рассорился с советником насмерть, презрев все выгоды и союзы. Что говорить о большем? «Я возьму на себя все коварные, черные дела, чтобы сердце принца Цзина осталось незапятнанным», – вспомнил Мэй Чансу свои слова. Возможно, для этого пришло время? Возможно, стоит отложить планы мягкого сдерживания пятого принца в пользу более решительных мер? Он может начать думать о способах устранения принца Юя уже сейчас и предпринять что-то в ближайшем будущем; может даже сделать так, что доказательства участия в случившемся господина Су никогда не выплывут на свет, какие бы подозрения на этот счет ни питал Цзинъянь. Это разорвет их с принцем Цзином отношения – но устранит угрозу. – Принц Юй, – услышал он собственный голос, – принадлежит к мятежному народу хуа, к его царскому роду, и хуасская советница ему служит. – Это не преступление, – отрезал, как железом лязгнул, принц Цзин. Но головой все же покачал удивленно. – Нет. Это причина, по какой император не сделает его наследником трона, будь он даже скопищем добродетелей и воплощением Нефритового государя – а он все же не таков. Принц Юй это осознает – и что удержит его от того, чтобы при благоприятной возможности получить желаемое силой? – И что же вы полагаете предпринять? – спросил Цзинъянь медленно, разжав пальцы. – Ваше высочество беспокоится преждевременно, я еще и курицу для своего горшка не поймал, – отшутился было Мэй Чансу, но принц повторил с видом решительным и недобрым: – И все же я вынужден настаивать на ответе! – Я надеюсь, вы не считаете, что я разделяю взгляды бывшего наследного принца, который уверен, что всякая проблема легко решается убийством? – огрызнулся Мэй Чансу. Линь Чэнь звучно хлопнул в ладони. – Вы, молодые господа, так прекрасно ведете диспут, что смотрел бы и смотрел, глаз не отводя! – провозгласил он. – И все же… Ваше высочество, ответ на ваш вопрос есть у меня. Господин советник полагает в первую очередь попросить помощи у друзей. – У каких друзей? – спросили Мэй Чансу и Цзинъянь в один голос, даром что спорили мгновение назад. – У меня, – скромно потупил глаза Хозяин Архива. – Линь Чэнь, я и так тебе… – Мэй Чансу осекся. Спросил мягко: – По каким-то божественным капризам тебе вдруг оказалось нечем заняться, или ты так сильно беспокоишься за меня? Я еще помню твой проникновенный монолог перед моим отъездом в Цзиньлин, из которого явствовало, что придворная политика симпатична тебе куда меньше, чем клубок ядовитых змей. Из змеиного яда хотя бы снадобья делают. – Тут ты прав. Змеи – это интересно, - весело согласился Линь Чэнь. – Кстати, так мы возвращаемся к вопросу о принце Юе. Цзинъянь наблюдал за этим разговором молча и очень внимательно. Так, словно Хозяин Архива каждым своим словом затрагивал то, что пришлого человека с горы Ланъя совершенно не касалось, и принц ревниво следил за ним в ожидании момента, когда будет необходимо его одернуть. Мэй Чансу снова нащупал его руку и предостерегающе сжал пальцы. – Вы как будто оба забыли, что военная кампания начинается с разведки. – продолжал Линь Чэнь, помахивая веером. – Конечно, что взять со скромного ученого, но вы-то, ваше высочество? – Веер щелкнул, складываясь. – Меня, увы, на охоту не приглашали, придется искать развлечений самому. Я бы, пожалуй, прогулялся этой ночью по городу – может, даже в компании малыша Фэй Лю. Глядишь, боги обронят мне на голову с девяти небес какую-нибудь удачную мысль. Главное, удобно устроиться… говорят, в усадьбе пятого принца очень удобные крыши. *** Та самонадеянность, с которой Линь Чэнь рассуждал о проблемах, их подстерегающих, была почти невыносима. Но именно что почти. Цзинъянь надеялся, что тот все же предложит решение, которое всех устроит. Сам он, увы, решения не видел, кроме того, что повисло в воздухе несказанным. Но… послать своего брата на смерть только из-за тени подозрения? Нет, на это он сам пойти не мог и сяо Шу не собирался позволять делать за него грязную работу. А вот господин Линь ничуть не сомневался, что возможных решений перед ними лежит не меньше, чем дорог на выезде из города, сложность лишь в том, чтобы выбрать нужную. Цзинъянь почему-то не сомневался, что решением окажется нечто дерзкое, сумасбродное и затейливое – точь-в-точь как сам Хозяин Архива. – Что ж, этой ночью я отправлюсь на прогулку. – Линь Чэнь с треском захлопнул веер. – Я так понял, что ты, Чансу, намерен допоздна работать с документами вместе с гостем? Тогда сейчас тебе пора пить снадобья и ставить иглы. – Но… – попытался возразить господин Су. – Никаких «но», – взмахом руки Линь Чэнь отмел все возражения. – Хочешь плодотворной и продолжительной работы, придется потерпеть. – Лекарь Янь уже стоял на пороге с подносом. – А мы с вами, ваше высочество, между тем по саду прогуляемся. – Нет, – вскинулся господин Су, но был остановлен старым лекарем. – Да, – не без удовольствия возразил Линь Чэнь. – Только не вздумай… – Не грози управлению Сюаньцзин, сидя в Южной Чу, – отрезал Линь Чэнь и отвесил Цзинъяню небрежный поклон. – Следуйте за мной, ваше высочество. Странный он был, этот господин Линь Чэнь. Слишком яркий, слишком раздражающий, слишком манерный. Но за томными манерами было видно сильное тело тренированного бойца. Уж Цзинъянь в этом разбирался. По его оценке господин Линь сам мог войти в список лучших воинов, составленный его Архивом. Просто не посчитал нужным. «А еще он вернул к жизни Линь Шу, – напомнил Цзинъянь себе, глядя в обтянутую голубым узорчатым шелком широкую спину, – и этим заслужил твою вечную благодарность». В саду было тихо. До их появления. – Почему вы решили помочь… – По необъяснимой причине он лучше себя… Начали они одновременно и тут же замолчали. – Почему вы решили нам помочь? – Цзинъянь все-таки решил заговорить первым. – Все знают, что Архив Ланъя никогда не принимает ничьей стороны. Он может объявить, что залог пути к трону – привлечь на свою службу гения цилиня, но сам не служит никому. Теперь же получается, что вы эту сторону выбрали. И, давайте говорить без обиняков, выбрали не того, чья победа обеспечена. – Вы так мало верите в Мэй Чансу? – улыбнулся Линь Чэнь. – Ну же, ваше высочество, не вздумайте ему об этом сказать. Боюсь, тогда ваша совместная работа над документами по вечерам может быть отложена. Господин Су обладает одним отвратительным качеством: когда он дуется, то хочется пойти и немедленно сделать какую-нибудь глупость. – И вы такие глупости совершали? – не мог не спросить Цзинъянь. Не то чтобы господин Линь ему нравился, но, по крайней мере, этот человек знал о несносном характере сяо Шу. – Во множестве, – охотно подтвердил Хозяин Архива. – Ради сохранения моей гордости позвольте мне умолчать, какие именно. Уверен, что и в будущем мне предоставится такая возможность. – Вот как? – Магия, – вздохнул Линь Чэнь. – Стоит этому хилому гению посмотреть вот так, – он захлопал глазами, и принц не смог удержаться от смешка, – как ты тут же бежишь выполнять его просьбу. Вы вот, к примеру, согласились добиваться титула наследного принца. Простите, ваше высочество, но мне кажется, вы бы предпочли остаться просто военным. – Иногда не в нашей воле решать собственную судьбу. Линь Чэнь с треском раскрыл веер: – Мэй Чансу собственной персоной. Мне кажется, я даже голос его слышу. – Неважно, – Цзинъянь поморщился. – Давайте все-таки вернемся к нашему разговору. – Давайте, – нахально перебил его Линь Чэнь. – Архив Ланъя нейтрален и взимает плату за свои знания… – Но заметьте, – снова перебил его Хозяин Архива, – от каждого мы берем ровно столько, сколько он может дать. – И какова будет моя плата? – сухо поинтересовался Цзинъянь. – Мэй Чансу – мое творение. Нет-нет, не морщитесь, ваше высочество! – воскликнул Линь Чэнь и томно обмахнулся веером. – Я не имел в виду, что он мне принадлежит, но его нынешний облик – дело моих рук. А поддержание его здоровья – моя первейшая задача. Я слишком тщеславен, чтобы пустить на ветер собственный труд. И согласитесь, – он нахально толкнул принца локтем в бок, – я отлично справился. Такой красавчик получился… – Не ерничайте, – Цзинъянь потер висок. Все-таки Молодой хозяин Архива был совершеннейшим наглецом. Наверняка ведь знал, как должно вести себя с отпрыском Сына Неба. Но не давал себе труд соблюдать установленные правила. Цзинъянь даже завидовал ему, в какой-то мере. – А вы не хмурьтесь. Знаете, – внезапно Линь Чэнь стал серьезным, – я был против его затеи. К демонам всю эту вашу Великую Лян. Однако у Чансу есть цель. Лишите его этой цели, и он умрет. Но… – Чэнь поднял палец, подчеркивая важность собственных слов, – ...рядом с вами он начал становиться человеком, а не карающим мечом. Поэтому я вам помогу. – Вот как. Цзинъянь изучающе смотрел на хозяина Архива. Надо же, настоящий союзник! Верный, крепкий, надежный. Знает ли Линь Чэнь о том, кто скрывается под маской Мэй Чансу? Наверняка знает, решил принц. – Именно. И чтобы ваши хм… ночные разговоры каждый раз приводили к нужному, я бы даже сказал, блистательному и сияющему результату, потрудитесь соблюдать несколько правил. Об энергии «ци» сыну Цзин-гуйфэй, я думаю, рассказывать не надо? Цзинъянь стиснул зубы и постарался не покраснеть. – Нет, – подтвердил он и еще раз напомнил себе, что это союзник, а кроме того – лекарь, перед которым не стыдятся. – Матушка передала мне для господина Су укрепляющий сбор и масло для массажа. Цзинъянь вынул из рукава мешочек с травами, склянку с маслом и протянул Линь Чэню. Тот сунул нос в травяной сбор, затем откупорил склянку, капнул из нее масла себе на пальцы, растер… – Знаете, – сказал он задумчиво, – я бы хотел лично познакомиться с вашей матушкой. – Не годится? – Я бы и сам не смог предложить что-то лучшее, – проговорил Линь Чэнь, возвращая ему все. – Только, ваше высочество, умоляю, держите себя в руках. Два сияющих пика за ночь, не больше. И перерыв после каждых двух ночей. Цзинъянь побагровел. – Э-э-э… – Не э-э-э, а соблюдайте умеренность, если не хотите получить лишь тень от своего гения. Впрочем, – он преувеличенно нахмурился, – если я только заподозрю, что вы двое гонитесь за наслаждением в ущерб пользе, господина Су будут ждать исключительно долгие одинокие ночи в объятиях лечебных мазей и с поцелуями игл. – Я буду аккуратен, – стиснув зубы, пообещал Цзинъянь. – Вы будете не просто аккуратны, – возразил Линь Чэнь сурово. – Вы будете дарить ему радость на ложе, потакать его капризам в прочее время и не позволите себе рассориться с ним надолго, даже несмотря на его отвратительный, невыносимый характер. То, что между вами искры будут вечно вспыхивать, как между ножом и кремнем, я не сомневаюсь. Сдерживаться во время ссор с этим человеком – задача для святого, и я не стал бы обременять вас невозможным, но боги подарили вам одно преимущество. – Он усмехнулся. – Вам будет легко помириться в спальных покоях после любой размолвки. «Вот, воистину великий целитель мастер Линь, все понимает, – подумал Цзинъянь, надеясь, что хотя бы уши у него не горят. – Когда господин Су в очередной раз выведет меня из себя, а он это сделает непременно, сдерживаться не стану, наору на него – а потом подхвачу на руки, и на ложе». С сяо Шу такой номер никогда не прошел бы, но он твердо пообещал себе, что не станет даже мысленно называть хрупкого, загадочного, острого на язык советника этим именем. Иначе просто не сумеет сдержаться. *** Едва Цзинъянь вернулся в комнату, ему тут же с поклоном подали теплый гибискусовый отвар и вообще принялись хлопотать вокруг. Домочадцы господина Су происходили из цзянху и столичного вежества не знали, однако всегда очень старались принять высокородного гостя как должно и не посрамить хозяина дома. Но теперь Цзинъяню показалось, что и обхождение стало чуть иным: не как со знатнейшим из знатных, к чьим одеждам и то прикоснуться не всякий вправе, а с навестившим их драгоценным родственником. «Ну а кто же мне сяо Шу, как не родня?» – подумал он и тут же прижал пальцы к губам, будто разоблачающие слова могли с них сорваться вне его воли. Господин Су появился, стараясь одновременно поправить свой неизменный шарф и удержать в руках три книги и полдюжины свитков. Цзинъянь поднялся одним слитным движением, подхватывая его под локоть. – Вашему высочеству не стоит беспокоиться, – сказал советник укоризненно. – Сочтемся, господин Су. Мэй Чансу стрельнул в него острым взглядом и ответил: – Чтобы отблагодарить ваше высочество за ту снисходительность, которые он проявляет к скромному ученому, не хватит сразу этой и следующей жизни. А теперь позвольте обратить ваше внимание вот на этот важный документ… Важных документов оказалось не один и не два. «Ты должен думать о деле!» – подстегнул себя Цзинъянь сурово. Он и думал, только его взгляд то и дело ловил точеный профиль, родинку на виске, узкое – тощее даже – запястье, на мгновение показавшееся из рукава. Это он-то, всегда почитавший телесную слабость за непривлекательность! Они все же просидели за бумагами не меньше стражи. Промелькнул в дверях Линь Чэнь, подталкивающий перед собой маленького телохранителя господина Су. Зрелище было воистину достойным: если Фэй Лю выглядел, как и положено ночному татю, одевшись во все черное и узкое, волосы подвязал одним платком и держал в руках другой прикрыть лицо, то Хозяин Архива всего лишь сменил свои просторные голубые одежды на такие же темные (но с не менее изысканной вышивкой) и – да-да, глаза Цзинъяня не обманывали – прихватил черный веер. – Скажите, господин Су, а как вам удалось свести знакомство с Хозяином Архива? – спросил Цзинъянь, когда они ушли. Мастер Линь вел себя в этом доме с непринужденностью человека, которому и в хозяйскую спальню вход не заказан, и этой слабой нотки ревности Цзинъяню уже хватило, чтобы отвлечься от нежного созерцания. – Линь Чэнь спас мне жизнь, – ответил тот просто, но ничего толком не говоря. – То, что я могу из своих слабых сил служить вашему высочеству, – это его дар. Поэтому я осмелюсь умолять вас простить ему любую бесцеремонность. Впрочем, – тут он улыбнулся, – на вашем лице не видно было гнева после того, как он прогулялся с вами по саду. Похоже, вы нашли общий язык. – М-м… да. – И дозволено ли мне будет поинтересоваться, о чем вы говорили? – О возможной пользе для здоровья и о способах улаживания споров, – ответил Цзинъянь рассеянно, потому что именно в этот миг его накрыло осознанием, как накрывает город ливнем. Линь Чэнь ведь сказал без утайки: «Его нынешний облик – дело моих рук». Как он мог этого не услышать? Еще одна монета на общую связку его доказательств. – Он с похвалой отозвался о вашей внешности и дал мне несколько полезных советов. – Зная Линь Чэня, я могу себе представить, что это были за советы! – фыркнул Мэй Чансу. Его непроницаемое лицо смягчилось, как бывает, только когда говоришь о ком-то близком. – Умоляю вас, принц Цзин, подходите к ним с осмотрительностью. Хозяин Архива бесконечно одарен Небесами как умом, так и склонностью к шуткам. Цзинъяню так захотелось сохранить на его лице это легкое, лишенное ожесточения выражение, что он подхватил руку господина Су, только что выпустившую кисть, и поднес пальцы к своим губам. – Напротив, – тихо произнес он, щекоча дыханием узкую ладонь, – я бы хотел опробовать его советы на деле. – Линь Чэнь был настолько бесцеремонен, что не постеснялся говорить о происходящем за дверью спальни? – показалось, или скулы господина Су чуть потеплели? – По эту сторону дверей я позволю себе процитировать только одну его рекомендацию: вам нельзя утомляться – так что давайте закончим дела. – Цзинъянь встал, приподнял легкое тело под локоть, прижав его к себе на мгновение. – В остальном наш разговор был вынужденно кратким. Но дальше я буду готов пересказать его вам до слова и показать, какие уроки из него извлек. Господин Су был высоким, даже выше Цзина, который тоже считал себя мужчиной не мелким. У него были тощие плечи и слабое сложение человека ученого, пальцы были вечно холодными, а от волос пахло травяным дымом. Он не походил на сяо Шу ни единой чертой, но при одной мысли, что это все-таки он, у Цзинъяня сейчас жарко простреливало по хребту. «Наш первый раз, – стучало у него в висках военными барабанами, прокатывалось по всему телу, отдавалось в паху. – С сяо Шу, таким, каким он стал, когда я знаю, что это он – первый». В спальне было уже жарко – а это значило… – Вы ведь ждали, что я сейчас поведу вас сюда, господин Су? – выговорил Цзинъянь хрипло. Не дав времени ответить, он прижался губами к узким бледным губам, с такой готовностью открывшимся для него. Подхватил под лопатки тело, выгнувшееся в его объятиях. Любого другого, так жадно вцепившегося ему в плечи, он бы уже опрокинул на постель, придавил собой, выпил бы страсть в поцелуе. Господина Су всего лишь осторожно качнул спиной вперед, усаживая на кровать, и опустился перед ним на колени. – Вы ждали меня, – повторил он еще раз, расплываясь в улыбке. – Думали обо мне. Вспоминали… Никакого сомнения, Су Чжэ вспоминал, как сжимался и вскрикивал на плоти Цзинъяня. Как целовал пальцы, закрывавшие ему рот. Как дрожал и стонал, достигнув пика удовольствий. Вспоминал и хотел еще. – И я тоже ждал, – выдохнул Цзинъянь и достал из рукава бутылочку с маслом, которую дала ему матушка. Глаза господина Су вспыхнули несомненным узнаванием, для чего именно предназначен подобный предмет на ложе, и он недвусмысленно облизнулся. Невыносимо! Цзинъянь часто задышал ртом и подумал, что ему придется мысленно читать что-нибудь невыразимо скучное, вроде «Ши цзин», только бы не дать всей крови отлить из головы к паху. Он щедро плеснул из бутылочки на ладони, потер руки, согревая, развел полы серого халата Су Чжэ, стащил носки и провел теплой скользкой ладонью под коленом и ниже. – Разве… – прошелестел господин Су, – это драгоценное снадобье предназначено не для другой части тела? – Не только. Ваша всегдашняя ученость, подвела вас, советник, – Цзинъянь подался вперед, тщательно растирая масло по худым ногам, по выпирающим косточкам лодыжек, по ступням, растирая слабые мышцы, заставляя потеплеть кожу. – А вам уж и не терпится? – Вы меня устыдили, – господин Су сопроводил эти слова тихим, но таким явным вздохом удовольствия. – И для чего же оно? – Оно расслабляет мышцы, делает их податливей, – Цзинъянь понизил голос и немного подался вперед, переходя от голеней к бедрам. – Именно таким вы хотели бы быть сейчас со мной? Податливым? – Вы прекрасно знаете, каков я с вами. – Взгляд Су Чжэ поплыл, потемнел, зрачки сделались большими. – Вы-то почему со мной застенчивы? Предпочитаете меня… даже не раздев? – Принял к исполнению, – пробормотал Цзинъянь. Руки у него были щедро умащены и добрались в своих трудах уже до самых ягодиц, так что пояс на одеждах советника пришлось сперва потянуть зубами. – Благословенна будь ваша предусмотрительность, господин Су: вы согрели спальню достаточно, чтобы я мог не оставить на вашем теле ни единой нитки, не рискуя при том простудить вас. Вожделение шибануло ему в голову пузырьками из горячего источника, едва он представил Су Чжэ совершенно обнаженным и раскрытым. Цзинъянь прикусил губу и с тщательностью принялся за продолжение того, что начал. Прошелся по всему телу, разминая и расслабляя, аккуратно дозируя нажим, – и с облегчением понял, что на бледной коже господина Су их вчерашние безумства не оставили ни одной посторонней отметины. И то, что под его руками тот ежился и прерывисто вздыхал, не имело никакого отношения к боли. – Я уже настолько покрыт маслом, что могу выскользнуть из ваших объятий, – настойчиво намекнул тот. – Может, довольно?.. – О, не волнуйтесь, господин Су, – Цзинъянь разминал ему ладонь, палец за пальцем, особое внимание уделяя нажатиям на точки меридиана жизни. Он с удовольствием отметил что под невинной, но долгой лаской плоть господина Су уже вполне воспряла для дальнейших боев. – Выскользнуть может лишь тот, кого слишком крепко сжимают и стискивают в объятиях. Я не посмею. Я посажу вас верхом и дам вам полную свободу действий. – Цзинъянь! – просто удивительно, насколько возмущенный крик смог издать этот слабый и сдержанный человек. – Это было «нет»? – усмехнулся Цзинъянь. Он наконец-то выпустил руку господина Су из своей, но напоследок поднес к губам и втянул по одной подушечки пальцев, слегка прикусив. «Не давать ему остывать» – это важнейшее правило касалось не только степени должного возбуждения, но и потеплевшей кожи, и ничем не затрудненного дыхания. – Это было «скорей»! – Я не осмелюсь нарушить врачебные предписания, господин Су, – возразил он сурово; правда суровость вышла смазанной тем, что он в это мгновение торопливо стаскивал с себя халаты. – А вдруг это может вам навредить? Он нырнул в постель, притискивая любовника к себе, заключая его в надежное кольцо объятий. Как в тот первый раз, когда всего наслаждения ему досталось – ласкать себя руками. Теперь он знал, что его желают с той же силой и страстью, как желает он сам, и предвкушал дальнейшее. Пиршество из нескольких блюд – и первым стало, когда Су Чжэ, закинув ногу ему на бедро, изогнулся, подставляясь под пальцы. «Несносный, своенравный, с железным стержнем вместо хребта, ничем не похожий на юных прелестников – и такой послушный на ложе!» От сочетания двух этих несовместимых вещей сносило голову похлеще, чем от смеси байцзю с просяным пивом. И оттого было еще сложней, потому что Цзинъяню приходилось следить за всем сразу, как на поле боя: как его хрупкий любовник дышит, и как он стонет, и как отзывается на каждое движение внутри, и как отвечает на поцелуи, и какие касания заставляют его выгнуться, а какие – вздрогнуть, и как он блаженно закрывает глаза – и даже не сползло ли при этом с худых плеч меховое одеяло. – Цзинъянь, сжалься… Невыносимо… – Думаешь… мне легко? – выдохнул он в ответ, впиваясь поцелуями всюду, куда мог дотянуться. – Терпи… иначе как ты сумеешь терпеть под ударами моего оружия? – Умоляю, – стонал ему в губы господин Су, подаваясь бедрами назад и стискивая жарким нутром уже два пальца сразу, но не делая даже попытки переменить положения. Вот теперь, пожалуй, было в самый раз. Возбуждение не довело господина Су до изнеможения, но его тело было покрыто легкой испариной и совершенно расслаблено. Цзинъянь приподнял его под мышки, усаживая на себя. Плоть скользнула в обильно смазанные гладкие ножны, господин Су низко застонал и выгнулся в его руках, и дальше все было словно в жарком тумане. *** Весна была милостива к людям. Императорский поезд бодро катил по не размытой дождями дороге, под пологом нежной голубизны, извиваясь, как пестрая и неспешная змея. Где-то ближе к ее хвосту – не так далеко, как повозки слуг, но все же позади карет вельмож и тем более, членов императорской фамилии – катил скромный возок советника Су. Писать в тряской повозке было невозможно, читать – утомительно, да и не очень осмысленно, оставалось одно – размышлять. То самое, за что принцы и держат советников. Данного конкретного советника принц держал еще и за сердце, приходилось признать, но это к делу не относилось вовсе. Отказаться ехать на Весеннюю Охоту в свите принца Цзина, получив на то милостивое соизволение императора, было делом рискованным. Точнее, сам советник, фигура незначительная и вообще простолюдин, хоть и известный своей ученостью и связями, ничем не рисковал, да и изобрази он нездоровье, никто бы не усомнился. Но не стоило давать императору лишний повод выговорить седьмому сыну за якобы строптивость и непочтительность. Особенно теперь, когда успехи возвеличивали принца Цзина все больше, а принц Юй, последний его соперник в схватке за титул наследного принца, был подвергнут опале и домашнему аресту. И то, домашним арест стал лишь по милости императора: тот наложил запрет на суд трех приказов в деле о взрыве мастерской, не желая никакой огласки, и вместо этого определил наказание для сына сам. План Мэй Чансу по низведению одного принца и вознесению к власти другого исполнялся столь гладко, что впору было взмолиться божествам, пусть уберегут самонадеянных от беды. На божества Мэй Чансу надеялся, а сам принимал меры. После того как – невиданное дело! – Линь Чэнь охотно предложил ему помощь в столичных политических дрязгах, он немного успокоился. Линь Чэнь, напротив, оживился, пропадал вечерами и ночами и возвращался с таким видом, словно катался на лодке с фонариками по озеру Хоухай, посетив за каждый раз не меньше трех веселых домов. А один раз Мэй Чансу лично видел, как тот сказал Фэй Лю: «Молодец!» – не попытавшись при том уколоть его шуткой или бесцеремонным прикосновением. Неделя таких развлечений закончилась тем, что перед отъездом друг махнул ему рукой и сказал: – Езжай, Чансу. Развеешься в обществе нашего прекрасного высочества, не будешь так мозолить мне глаза своим томным видом. Что до принца Юя, то даю тебе слово, ближайшие пол-луны от него вам не будет беспокойства ни при каком раскладе, да и дальше я надеюсь на лучшее. Жди от меня вестей, я сам тебя разыщу. – Я… – Ты будешь мне должен, конечно! Курс настоя из корня пай-шен, да, того самого, горького, и огненный массаж фарфоровыми банками… ладно, уговори еще малыша Фэй Лю разучить для меня танец павлина. Не хочешь? Люди неблагодарны, я всегда это знал!.. Захлебнувшись в потоке болтовни Линь Чэня, срабатывающем не хуже, чем дымовая завеса на поле боя, Мэй Чансу сдался. Развеяться, ладно. Оставить решение проблемы с принцем Юем на Чэня, ладно. Весенние дожди наконец-то отступили, и полупрозрачные облака заткали голубое небо. В такие дни ему хотелось жить особенно сильно. Каждый раз, когда он видел Линь Чэня, то судорожно прикусывал язык, чтобы не задавать вопроса «Сколько мне осталось?». Гениальный целитель согласился, когда глава Мэй попросил у него два года, из них полтора уже истекли, а все его разговоры о том, как бодрят упражнения на ложе, Мэй Чансу разумно относил скорее к состоянию духа, чем тела. Все это было не важно. Если бы смертность человеческая была препятствием для счастья, того на земле не существовало бы вовсе. А Мэй Чансу поглядывал из окна повозки на Цзинъяня, гарцующего на своем жеребце в окружении верных офицеров, и чувствовал, что счастлив. *** Цзинъянь смотрел на повозку, в окне которой мелькал профиль господина Су, и чувствовал, что счастлив. Счастлив, несмотря на все треволнения и заботы. Он всегда любил Весеннюю охоту, но был на ней в последний раз еще с Линь Шу. И вот теперь он опять туда едет и снова с Линь Шу, которого не так давно держал в своих руках на ложе. Покорного, страстного, настойчивого. При воспоминании об этом внизу живота потеплело, в лицо бросилась краска, и Цзинъянь оглянулся даже, проверяя, не видит ли кто его состояния. Нет, нужно было срочно успокаиваться. До места охоты еще полдня пути. – Ваше высочество? – подъехал к нему генерал Ле. – Будут какие-то распоряжения? – Я поскачу вперед, проверю, как там отец и матушка. Присмотрите за повозкой господина Су. – Хорошо, ваше высочество. По губам Ле Чжаньина скользнула улыбка. Скользнула и тут же исчезла. Цзинъянь предпочел ее не заметить. – Чо! Чо! – подхлестнул он лошадь и поскакал вдоль растянувшегося на целый ли императорского поезда. По прибытии на место началась обычная суматоха. Цзинъянь проследил за установкой драконьего шатра, убедился, что матушка устроена со всеми удобствами и поспешил к расположению собственного отряда. «Сяо Шу! – думал он, – сейчас я увижу сяо Шу». Последние пару часов он то скакал рядом с императорской каретой, то проверял, как дела у дядюшки Цзи и братьев, то инспектировал дозоры вокруг каравана. Все что угодно, лишь бы не думать о том, что в где-то в повозке едет его сяо Шу. В удобной крытой повозке, устланной коврами, со множеством подушек. – Господин Су! – и действительно, тот оказался первым, кого он увидел в своем расположении. Су Чжэ стоял, задумчиво рассматривая Охотничий дворец на горе Цзюань, и имел вид человека, который крайне терпеливо кого-то ждет. Цзинъянь надеялся, что ждут именно его, и тут же убедился в своей догадке, когда глаза того на миг блеснули радостью, и тут же он опустил взгляд, словно боялся выдать себя. – Ваше высочество, – поклонился ему господин Су Чжэ. «Повторяй себе почаще, что это господин Су, Цзинъянь!» – строго велел принц сам себе, но все равно ничего не мог поделать с улыбкой, то и дело наползавшей на лицо. – Меня заинтересовало, почему мы не расположились в дворце на горе, а разбили лагерь здесь, – спросил господин Су, взглянув на принца так, что тот вспыхнул. «Жди ночи», – повторил себе Цзинъянь. – В Охотничьем дворце живут лишь во время Осенней охоты. На Весенней, как то диктует обычай, не живут под крышей. – Вот оно что. – В силу обстоятельств здесь соблюдается гораздо более простое обхождение. Весенняя охота – это обряд. Здесь нет места высокомерию и тщательному соблюдению церемоний. Мне порой кажется, что даже отец с нетерпением ждет этих дней. Тут он может почувствовать себя свободнее. Его главная задача – сделать первый выстрел из лука. – Вот как, – господин Су выглядел искренне заинтересованным. – Да. На этой охоте не важна добыча. Здесь не следует губить жизнь. Хотя, конечно, бывает всякое. Молодые люди из знатных семей, которые приезжают на охоту в первый раз, только пробуют свои силы. Вот почему в пару к ним обычно ставят кого-то более опытного. Хотя, конечно, мы с… мы всегда старались избежать обязанности быть чьими-то опекунами. Но нам это почти никогда не удавалось. – Ваше высочество говорит о своем давно ушедшем друге, – мимо острого слуха советника никак не могла пройти заминка в речи Цзинъяня. «Да, сяо Шу, это именно о тебе я вспомнил. Надеюсь, что и ты помнишь, как мы удирали от распорядителя охоты и как твой отец надрал нам уши за непочтительность». -– Да, – коротко подтвердил Цзинъянь и тут же заговорил о другом. – Так что будьте готовы к тому, что прогуливаясь по лагерю, вы вполне можете встретить самого императора. Падать ниц при этом не обязательно, поклона будет достаточно. – Спасибо за предупреждение, ваше высочество. – Хорош бы я был, если бы не просветил незнающего. Откуда вам знать местные обычаи? Они замолчали, не в силах длить пустяковый разговор. Каждый понимал насущную необходимость быть осторожным, особенно здесь, где вокруг было столько чужих глаз, но как трудно было удержаться от прикосновений! Положение спас Ле Чжаньин. – Ваше высочество, господин Су! – поклонился он обоим. Цзинъянь встретил появление генерала Ле с облегчением, недостойным бывалого воина. – Нужно расположить шатёр господина Су в середине лагеря и бдительно охранять. Небрежность недопустима, – распорядился он. Ну почему ему кажется, что Чжаньин опять улыбается? Цзинъянь взглянул еще раз – нет, генерал Ле был предельно серьезен. – Мы всё так и устроили. Палатка господина Су готова, – доложил Чжаньин. – Там есть дополнительные жаровни. Двойной войлочный полог. Два меховых одеяла. Я захватил их из вашей усадьбы. – У меня есть меховые одеяла? – удивился Цзинъянь. – Подарок от главы Северного уезда. Помните, вы спасли его от несправедливого обвинения. – Хорошо, – кивнул он Чжаньину и снова обратился к господину Су: – Вы пойдёте сейчас отдохнуть? – Ваше высочество, я действительно устал, проведя несколько дней в дороге. Извините, я вас оставлю. – Хорошо. Матушка сказала, что хочет встретиться с вами. Но, полагаю, не стоит спешить с этим сегодня. Пожалуйста, отдыхайте, – он подошел поближе и тихим шепотом добавил: – Я навещу вас позже. – Ваше высочество?! – господин Су выглядел растерянно. – Тише! Не кричите так. – Но здесь, на охоте? Где так много лишних ушей? – прошипел советник. Румянец ему был к лицу. – Именно здесь, – подтвердил Цзинъянь и добавил, глядя в потемневшие глаза: – А что же насчет ушей… Вам придется быть тихим, господин советник. – Наклонился к нему и добавил. – Очень-очень тихим. Думайте об этом, когда будете отдыхать. Он посмотрел на растерянного сяо Шу, коротко кивнул ему и в отличном расположении духа отправился к отцу. *** Рассудительный, сумрачный, жесткий принц, циничный в своих решениях боевой генерал? Как бы не так. Молодой проказник, у которого только весенние утехи на уме! Хуже Юйцзиня, а это еще тот круглоглазый обормот! Мэй Чансу убедился в том, что прожечь спину весело удаляющегося принца Цзина взглядом никакой возможности не имеет, повернулся и пошел вслед за всегда вежливым генералом Ле знакомиться со своим новым обиталищем. Принимая приглашение на Весеннюю Охоту, он, конечно же, радовался возможности видеть Цзинъяня каждый день и помногу, без утайки, но предполагал, что разговорами им придётся ограничиться. Свежий воздух и влажная весенняя земля не оставляли ему возможности для свиданий в лесу, даже если им удалось бы найти укромный куст, а в разбитом у подножия горы лагере самый разный народ толпится теснее, чем на рыночной площади, и тонкие полотняные стены шатров – это не то что глухие заборы усадьбы. Хотя что говорить – соскучился. Не разумом даже – давно уже позабытым телесным томлением. Может, потому, что все дни пути близость дразнила его непреодолимым последним шагом, а может, под дуновением настоящего, не метафорического весеннего ветра он внезапно почувствовал себя мальчишкой, сбежавшим в дворцовый парк с занятий у наставника. То, что он теперь сам себе и наставник, и экзаменатор, и розги за небрежность, было неважно. Цзинъянь оказался предусмотрителен. В палатке было уже натоплено, и даже пол под слоями циновок не тянул прохладой. А если Цзинъянь предусматривает все до мелочей, значит, твердо намерен явиться в финале сам: типичная буйволиная черта, усиленная годами армейского планирования. И его легкомысленно оброненный намек, что Мэй Чансу придется принимать своего любовника за стенками палатки и в паре бу от часовых, выставленных генералом Ле, из шутки превратился в предупреждение. Когда стемнело, служаночка помогла советнику расплести тугую прическу и снять верхнее платье, а затем с поклоном исчезла. На палатку накинули двойной полог, и Мэй Чансу было внутри тепло и надежно, как мыши в зимней рукавице. Пойман на месте, и захочешь – не сбежишь. А он и не хотел. Чего он хотел совершенно точно – жарких объятий Цзинъяня, его поцелуев, его запаха, к которому он успел так быстро привыкнуть, жадных рук, горячей плоти, на которую так сладко нанизаться… И одна мысль о которой заставила его собственное янское орудие дрогнуть в готовности. «Ты сошел с ума, – сказал ему позабытый демон за левым плечом. – На четвертом десятке лет, хилый и вообще смертельно больной, лежишь тут и распаляешь себя распутными картинками перед приходом твоего друга?» «А раз он непременно придет, – подсказал дух за правым, – почему это ты ограничиваешься картинками? Прояви любезность, подготовься к встрече. Не надо быть стратегом, чтобы догадаться, что сегодня ты снова улетишь на нефритовом пике в сияющие дали». Вольно изображать из себя равнодушного ко всему земному бесплотного мудреца, но не тогда же, когда одну ночь за другой ты принимаешь у себя возлюбленного и достигаешь блаженства под ударами его оружия так же привычно, как падающий в воду камень достигает дна. Если уж он начал с того, что сам повел Цзинъяня на свое ложе, невинность теперь не к лицу обоим. У него было достаточно времени, решимости и массажного масла в коробе с лекарствами – того самого, «для расслабления мышц». Он втолкнул один палец, смазывая, раздвигая гладкую тесноту, силой удерживая себя на грани того, чтобы начать наслаждаться ощущениями сейчас, а не просто предвкушать то, что будет. Потом другой – Цзинъянь был одарен щедро, и не хотелось бы доставить неудобств ни ему, ни себе. Медленно, аккуратно, следя, чтобы сердце не слишком частило, а в горле не пересыхало. Это способ обуздать тело – или поддаться ему? Сдаться перед ним – или из врага, вечно опрокидывающего его во тьму болезни и беспамятства, сделать ненадолго своим союзником? Мэй Чансу, к счастью, успел привести себя в порядок, когда снаружи донеслись голоса и Цзинъянь шагнул внутрь с коротким порывом свежего воздуха. – Вы удобно устроились, господин Су? – спросил тот ровно, но уж взглядом облизал его с ног до головы. – Умоляю, не поднимайтесь. Достаточно ли вам слуг, припасов… и прочего? – Благодарю ваше высочество за заботу, благодаря вашей щедрости мне всего довольно… – начал он заученно, осекся и недоуменно прибавил: – А это что? – А это, советник, называется сапоги, – весомо сообщил Цзинъянь. – Новехонькие сапоги, расшитые узором «панцирь черепахи», из оленьей кожи, с меховой стелькой и пропитанные жиром выдры. – Выдры? – что бы Мэй Чансу ни воображал себе на этот вечер, в этом жир выдры точно не участвовал. Как и остальной зверинец. – В таких, только попроще, мои разведчики ходят по болоту, не замочив ног. – Цзинъянь скинул плащ и сел рядом на кровать. – Когда завтра вы пойдете со мной прогуляться по лесу, господин Су, ваше здоровье не потерпит никакого ущерба. А мне будет приятно, что на вас мой подарок. – Обняв Мэй Чансу за плечи, он произнес ему в самое ухо, отчего по телу побежали мурашки: – Понимаю, для того, чтобы ухаживание приобрело законченность, к сапогам я должен был прибавить шелковый платок и короб лунных пряников, как это принято у простого люда, но, надеюсь, вы меня простите. Да уж, Цзинъянь за прошедшие годы не только научился ухаживать, но даже и не стесняться при том, когда вещь заходила о вещах умилительных и солдата поэтому недостойных. – Вам не надо ухаживать за мной. Зачем носить дары к воротам крепости, которые уже открыты? – Мой дар скуден и выгадает нам лишь полстражи, – сообщил Цзинъянь, запуская руки ему под полы халата. – Сколько, в самом деле, два почтенных человека могут обсуждать одну пару сапог? Но… – тут он запнулся, скользнул ладонями по бедрам и прибавил полушепотом: – Господин Су, вы искушаете меня сверх всякой меры. Нательные штаны, точнее, их отсутствие, определенно оказались более интересной темой для размышления, чем сапоги, подумал Мэй Чансу, закидывая руки ему на шею и уже целуясь. Цзинъянь, полузакрыв глаза и старательно сохраняя на лице выражение медитирующего отшельника, гладил его под ханьфу, и руки у него дрожали от нетерпения. Ему еще хватало соображения не втягивать любовника в долгий поцелуй, после которого остается одно желание – глотнуть воздуха, а лишь метить прикосновениями губ лицо, шею, ключицы. Он даже прикусил мочку уха и, словно испугавшись, тут же выпустил. Но руки его были более бесцеремонны, чем рот, и одно легчайшее прикосновение пальца к раздразненному входу со следами масла заставило Мэй Чансу ахнуть. А самого Цзинъяня – онеметь на мгновение, а потом восхищенно заметить: – Советник! Вижу, ворота в вашу сокровищницу не просто отперты, они гостеприимно распахнуты, и над ними вспыхивают фейерверки, чтобы варвары, берущие город штурмом, точно их отыскали. Как его хватило на такую долгую фразу, было чудом. Как вообще у Цзинъяня, пылкого, сильного мужчины в самом расцвете, всякий раз доставало выдержки длить наслаждение? Тянуть его, как тянут тонкую нить сладкой карамели для лакомства, пока сам Чансу не загорался настолько сильно, насколько позволяло его недужное тело? Только вот сейчас он уже горел. – Цзинъянь… – выдохнул он прямо в губы. – Фейерверки, да? Будут. Сейчас тебе достаточно просто поднести фитиль… Цзинъянь приподнял его, скомкал одеяла в огромный мягкий ком и уложил на него животом. – Вижу, господин Су, вижу. Но разве я не предупреждал, что все должно происходить очень тихо? Что вы хотите от человека военного; для всех мы с вами сейчас обсуждаем сапоги. Мэй Чансу едва расслышал его голос сквозь шум крови в ушах и собственный протяжный стон, когда клинок вошел в ножны, заполняя его, и тут же ему рот на мгновение закрыла жесткая ладонь. – Мы не можем себе позволить… – прошептал Цзинъянь; видно, хотел укоризненно, а вышло нежно. Еще толчок, еще жаркая острая волна ударила вдоль хребта и прямо в голову: если не вырвется криком – сожжет. И… – Нет, так не пойдет, – расслышал он раздосадованный рокот Цзинъяня за спиной. – Ты меня, конечно, с ума сводишь, но так, к подземным гуям, весь лагерь будет знать, чем я с тобой занят. А мои солдаты начнут делать ставки, на котором ударе ты взлетишь в небеса. Давай-ка лучше так... И продолжим. Свернутый жгутом плотный холст – полотенце, кажется, – Мэй Чансу безропотно зажал зубами. Один удар плоти за другим вышибали из него всякий здравый смысл и осмотрительность. Безыскусная предосторожность, грубоватые слова, соитие без изысков посреди полевого лагеря – так, должно быть, Сяо Цзинъянь мог утешаться вечерами в походе с кем-нибудь из своих людей, задрав тому подолы халатов и распахнув свои. На долгую любовную игру слабого тела Чансу никогда не хватало, а на сей раз он достиг вершины блаженства и вовсе быстро, ни у кого с пари не было бы шансов. Вот прямо как представил себя офицером, с которым на привале уединился командующий, поставив в позу поудобнее, так его и накрыло. Солдат из него сейчас был, как из городского стражника – игривая певичка, одни фантазии, достойные зеленого юнца, и вряд ли сам Цзинъянь счел бы их возбуждающими: для него-то походный быт был грубой прозой. Зато того, как Чансу выгибался под ним, насаживался, дрожал в долгой, опаляющей, затопившей все тело тягучей волне, ему хватило без слов. – Это же надо было, господин Су, так изжевать безответное полотенце, – рассуждал Цзинъянь неспешно, выжимая над тазом ткань, чтобы обтереть его и себя. Эту часть ритуала он соблюдал неукоснительно. Теплое обтирание, горячий чай, одеяла. Какие бы игры они не позволяли себе на ложе, после это был все тот же старый добрый Буйвол, который четко знал, что правила есть правила, что «в армии они написаны кровью тех, кто считал себя самым умным», а врачебные предписания сын лекарки явно расценивал как что-то сродни армейским приказам. – Ты… вы останетесь, ваше высочество? – прошептал Мэй Чансу с усилием. Спать хотелось неимоверно. – Ничего бы не желал более, господин Су, – ответил Цзинъянь искренне, – но как отнесутся люди к тому, что поутру увидят меня выходящим от вас? Почивайте спокойно с мыслью о том, что мой шатер от вашего не далее десятка бу и что утром я заберу вас на прогулку по лесу. «А как отнесутся люди к тому, что видели тебя входящим сюда? С сапогами, конечно. Седьмой принц лично доставил господину Су Чжэ пару сапог и короб пряников – видят боги, без пряников в этом рассказе не обойдется… Вот уж какое пари можно держать с уверенностью, так это что по лагерю поползут слухи: загадочного гения из цзянху принц держит при себе в качестве фаворита, и тот не против. Значит, то ли господин советник вовсе не такая всемогущая хитрая сволочь, как о нем говорят, и не чужд слабостей, то ли принц Цзин настолько недалёк, что колет орехи драгоценной нефритовой печатью. Хорошая маскировка, в любом случае. Молодец, Цзинъянь, растешь!» Это он говорил Цзинъяню уже во сне, а тот кивал, и вокруг его головы летали радужные облака и маленькие буйволы. С крылышками. *** Утро наступило слишком быстро. Цзинъянь, вернувшись после краткого свидания, только и успел опустить голову на подушку, как сон тут же его утянул в свои объятия. Когда он в следующий раз открыл глаза, за полотняными стенками палатки было уже светло. – Пора, – сказал он сам и себе и вскочил. Ле Чжаньин стоял на пороге с докладом о прошедшей ночи. – Никаких серьезных происшествий не было, – закончил генерал Ле свой доклад. – Вести от отца? – Нет, ваше высочество. – Хорошо. Чжаньин, я… – он замялся на мгновение, но потом все-таки продолжил, – я покажу господину Су окрестности. Нас не будет примерно стражу. – Господин Су не устанет так долго гулять? – голос Чжаньина был подчеркнуто бесстрастным. – Мы никуда не будем спешить. Мне бы хотелось, чтобы нам никто не мешал. – Да, ваше высочество. Думаю, что вам лучше гулять на восток от лагеря, там есть тихое озеро. Господин Су там сможет передохнуть. – Правда? – Цзинъянь удивленно поднял брови. – Через четверть стражи точно сможет, – твердо заявил Ле. – Отлично. Цзинъянь освежился, переоделся и с трудом дождался, когда приглашенный слуга заплетет ему косу. «Будь серьезным», – напомнил он себе. Воспоминания о прошедшей ночи еще бродили в нем, словно хмельное вино. Любопытно, у костров уже обсудили его подарок? Наверняка. Еще и шелковый платок с пряниками поди приплели. Сяо... нет, господин Су Чжэ уже ждал его у своей палатки, одетый в вышитый серебром теплый кафтан поверх укороченных халатов. Из-под подола выглядывали таоку, заправленные в подаренные Цзинъянем сапоги. – Как вам спалось, господин Су? – непринужденно поинтересовался Цзинъянь. – У входа в вашу палатку дежурил мой человек. Следил, чтобы вас не побеспокоили. – Ваше высочество опасались, что я сбегу? – подняв бровь, спросил советник. Цзинъянь находил эту привычку господина Су раздражающей и вместе с тем очень привлекательной. – Скорее боялся, что желающих пообщаться с вами будет слишком много. – Кому интересен скромный ученый, кроме вас? – хмыкнул Су Чжэ. – Вы удивитесь, сколько людей пыталось засвидетельствовать вам свое почтение. – Вот как, – господин Су заметно встревожился. – Вы уверены, что там не было никого с вестями от Линь Чэня? – Его вестников я распорядился пропускать в любое время дня и ночи, – успокоил его принц. – Мне доложили, что из значимых особ появлялся только Юйцзинь. Но его к вам не пустили. Сказали, что вы спите. – Я действительно спал, выше высочество, – улыбнулся господин Су. – После… – тут он оглянулся и понизил голос, –…вашего визита, мой сон был крепок и безмятежен. – Я рад, – просто сказал Цзинъянь и с удовольствием оглядел Су Чжэ с головы до ног. – Пойдемте? В лесу было солнечно и чуть прохладно – идеальная погода, по мнению Цзинъяня. Но стоило обратить внимание на состояние господина Су. В конце концов, эта прогулка предназначалась исключительно для его удовольствия. – Вы в порядке? – Все хорошо, ваше высочество. Я, конечно, слабее обычных людей, но легкая прогулка в такой прекрасный весенний день способна лишь укрепить мое здоровье, но никак не расстроить его. – Я рад. Так вот, пока нас никто не слышит: касаемо господина Линя и его плана. Я беспокоюсь, что известная нам особа, принадлежащая к хуа, может... В этот момент впереди раздался треск, чье-то сдавленное ругательство и громкий топот. Цзинъянь машинально задвинул Су Чжэ себе за спину. Из-за поворота тропинки на них выскочил генерал Цин Мэн. – Ваше высочество! – закричал он, будучи еще в добром десятке жэней от них. – Оно здесь! – Кто? – Чудовище, ваше высочество. – Генерал Цин остановился рядом, пыхтя и отдуваясь, отвесил поклон. – Теперь-то я его точно поймаю! – Чудовище? – вылез из-за спины принца неуемный советник. – Какое чудовище? – Самое настоящее! – Генерал Цин был уже готов живописать неизвестное чудовище, но вдруг раздавшийся в лесу легкий треск заставил его насторожиться. – Это оно! – подскочил он и, на ходу поклонившись принцу, помчался дальше. – Простите ничтожного, ваше высочество-о-о… Цзинъянь досадливо вздохнул. Конечно, не его дозорным останавливать собственного генерала, но все-таки. – Чудовище? – переспросил у него Су Чжэ. – Самое большое увлечение генерала Цина, которым я, к моему сокрушению, сам некогда приказал ему заняться, – сухо ответил Цзинъянь. – Простите, господин Су, чудовища не входят в круг моих интересов. Давайте лучше поговорим о судьбе дамы, сколь ловкой, столь и беспринципной. – Барышня Цинь Баньжо ведома лишь одной страстью – возрождением царства хуа. Она не понимает, что даже в случае успешного окончания заговора хуасский трон не будет восстановлен. Даже умные люди бывают иногда поразительно слепы. – Возрождение царства хуа? Но это невозможно, – Цзинъянь развел руками. – Даже если мы представим, что предполагаемый мятеж увенчается успехом, то что? – Что? – повторил Су Чжэ и улыбнулся гордой улыбкой учителя, чей ученик успешно сдал государственный экзамен. – Великую Лян не превратить в царство хуа. Их слишком мало. Отдать им прежние земли? Пусть. Но крошечную полоску земли, что осталась от хуа в нашем царстве, соседи проглотят и не подавятся. – Верно, – согласился советник и поклонился. – Примите мое восхищение, ваше высочество. – Оставьте, – Цзинъянь махнул рукой. – Наши отношения с вами позволяют не так строго соблюдать этикет, когда мы наедине. – Потому что мы делим ложе? – тихий шепот господина Су ознобом прошелся по позвоночнику. Но Цзинъянь умел держать удар. – Вы заигрываете со мной, Су Чжэ? – таким же шепотом поинтересовался он. – Как бы я посмел, ваше высочество? – А жаль, – выпустив эту стрелу, Цзинъянь пошел вперед, оставив за спиной растерянного господина Су. – Ваше высочество, – голос Су Чжэ был полон укоризны. – Вы больше ничего не хотите мне сказать? Цзинъянь, конечно, хотел. Беда была в том, что все, что сейчас приходило ему в голову, было сплошь и рядом непристойным. И когда он успел превратиться в столь безнравственного человека? Так что он просто покачал головой, надеясь, что этот ответ устроит господина Су. Как бы не так. «Гений, подобный цилиню», никак не мог обойти вниманием молчание принца Цзина и не уколоть его. – Ваше высочество имеет такой вид, будто именно вы открыли миру утехи южного ветра и сокрушаетесь об этом. Уверяю вас, это знание было известно задолго до нашего рождения. Раскрою вам страшную тайну, ваше высочество, – он намеренно понизил голос, – даже наши пращуры были далеко не первыми, кто предавался этому удовольствию. – Да что вы говорите, советник, – делано изумился Цзинъянь и уже хотел было поцеловать губы, которые изрекали столь возмутительные вещи, как в придорожных кустах раздался шум борьбы, невнятные возгласы и на тропинку выскочил евнух со сбитой набекрень шапкой. – Ваше высочество, ваше высочество! – запричитал он тонким голосом. – Ваша матушка послала меня к вам узнать, когда вы к ней пожалуете вместе с господином Су? – К исходу часа Лошади, – коротко ответил Цзинъянь. – Ваша благородная матушка уже приготовила маринованных перепелок… – продолжал евнух. – Хорошо. – И булочки с начинкой из сладких бобов, и печенье из камелии… – Я понял. – И лотосовый… – Пошел вон, – рявкнул Цзинъянь. Евнух порскнул обратно в кусты. Су Чжэ рассмеялся. – Что вас так развеселило, господин Су? – Цзинъянь еще не остыл от спора с евнухом. – Ваше высочество, вы были прекрасны. Истинный воин Гуань Ди. Любого сметет одним лишь голосом. – И любого заставит покориться? Так, советник? – намеренно понизил голос Цзинъянь. Ах, как реагировал господин Су на этот тон! По щекам его тотчас попопз легкий румянец, глаза заблестели… Прекрасен, как Пань Ань, на пристрастный взгляд Цзинъяня. – Вам я готов покориться всегда, ваше высочество, – ответил Су Чжэ и облизнул губы. – Вы рискуете, советник, – ласковым голосом предупредил его Цзинъянь. – Разве? – в глазах Су Чжэ блеснул ехидный огонек. – Когда армия на марше, подстрекателям грозит суровое наказание. – Сяо Шу, конечно же, знал об этом, но вот господина советника, как человека ученого и далекого от армии, стоило предупредить. – Знаете, какое? – Даже понятия не имею. – Колодки. Представьте – полная неподвижность, безусловная покорность. Вы даже головой дернуть не можете. Вы – беззащитны. Солнце, дождь или снег – они все станут вашими врагами. Румянец Су Чжэ стал гуще, а глаза потемнели, словно в них тушью плеснули. – Картина, нарисованная вашим высочеством, пугает, но… – Но? – Лишь один вопрос терзает меня, Цзинъянь. Принц возликовал: первый раз сяо Шу назвал его по имени при свете дня. – Какой же? – Кого именно вы представляете в тех колодках, которые так ярко живописали? – с этими словами господин Су сделал шаг и оказался совсем рядом. Цзинъянь со свистом втянул в себя воздух. Цилинь, чтоб его. Выкрутится из любой ситуации. – Вас, – выдохнул он и впился в губы любовника, утверждая собственное право владения. На этот раз треск раздался не в кустах слева, а в кустах справа, ради разнообразия. Цзинъянь с сожалением выпустил господина Су из рук. – Эта тропинка положительно заколдована, – прошептал тот. – Почему все летят сюда, словно пчелы на мед? – Ваше высочество, сюда нельзя! Совсем нельзя, ваше высочество. Простите ничтожного, ваше высочество. Там тигр, ваше высочество, – обладатель ломкого юношеского голоса почти плакал. – Прочь с дороги, – рявкнули из тех же кустов. – Какой тигр? – Или медведь, ваше высочество! – Хуай, – простонал Цзинъянь. На тропинку вывалился его младший брат в компании нескольких приближенных и одного из новобранцев генерала Ле. У Тань, кажется, припомнил Цзинъянь, из северных провинций. – Да тут действительно тигр, – один из товарищей брата согнулся в льстивом поклоне. – Цзинъянь! – удивленно воскликнул Хуай. – Что ты тут делаешь? – Гуляю, – лаконично ответил Цзинъянь. – Гуляешь, – бессмысленно повторил Хуай. – Приветствую, ваше высочество, – Су Чжэ выступил из-за спины принца, куда его по привычке засунули при первых признаках опасности. – О, советник! Вы тоже гуляете? Если бы это был не Хуай, а кто-нибудь еще, Цзинъянь заподозрил бы того в изощренном издевательстве, но восьмой принц был именно таким, простодушным и бесхитростным. – Да, ваше высочество. Их высочество, – господин Су поклонился в сторону Цзинъяня, – был так добр, что решил лично показать мне окрестности. Неслыханная милость для скромного ученого. Цзинъянь с трудом сдержался, чтобы не хмыкнуть. Хитроумный господин Су по своему обыкновению сейчас заболтает всех, и никто даже не задастся вопросом, что здесь на самом деле происходит. Так оно и случилось. Добрый десяток фэней Су Чжэ распространялся о местных красотах, осведомился о планах его высочества, под конец прочитал приличествующее случаю стихотворение Тао Цяня, приписав его Цзинъяню, и замолк, оставив Хуая совершенно сбитым с толку. – Гуляйте дальше, старший брат, – махнул рукой Хуай. – Не смею вам мешать. И вместе со своей небольшой свитой скрылся в лесу, бормоча под нос: «Цзинъянь – любитель поэзии. Ну надо же…» Солдат дрожа, распростерся на дороге. – Простите ничтожного, ваше высочество. – Встань, – велел ему принц Цзин. – Ты не мог остановить императорского сына. Возвращайся на пост. У Тань поклонился и исчез в кустах. Советник негромко рассмеялся: – Если верно утверждение Ши Ли, начальника приказа парчовых одежд, что из разговора люди чаще всего запоминают сказанное в самом конце, то вам, ваше высочество, грозит поэтический турнир при следующей встрече с императором. Ваш брат не преминет поделиться с царственным батюшкой своим удивлением. – Придется вспоминать правила стихосложения, – посетовал Цзинъянь. – За что вы со мной так жестоко обошлись? – За колодки, – тихо ответил Су Чжэ и покраснел. – Наказание несоразмерно проступку, – посетовал Цзинъянь, и они двинулись обратно к палаткам. До часа Лошади и вправду оставалось не так много. *** Годы совсем не изменили изящного лица тетушки Цзин, и ее глаза смотрели все так же спокойно и цепко. Она была не просто одной из умнейших женщин, которых ему случалось знать – но вообще одной из самых умных людей, не делая скидок на пол. И она уже полгода как перестала класть в короба с гостинцами Цзинъяня ореховое печенье… Не важно, узнала она его или это все игра его собственного разума… Выигрывая себе еще несколько секунд, советник Су поклонился. Простолюдин склонился перед императорской супругой. Бывший Линь Шу отдал поклон последней из своей семьи: названой сестре покойного отца. А тот, кем он был сейчас, Мэй Чансу, изначально бывший лишь маской мести, но с удивлением обнаруживший, как пустая оболочка наполнилась собственной жизнью… Пожалуй, Мэй Чансу благодарно кланялся матушке своего возлюбленного за то, какого сына она воспитала. На ее лице появилось наивное и естественное любопытство женщины, не часто встречающей новые лица в своем замкнутом мирке, на устах – сердечное приветствие. – Чувствуйте себя свободно, господин Су. – Благодарю госпожу. Мэй Чансу мог только ждать. Тетушку Цзин он не имел шансов ни обмануть, ни разоблачить, если она того сама не хотела, и следовало уповать исключительно на милосердие, которое не даст ей сорвать с него маску прямо на глазах ее собственного сына. – Путь до горы Цзюань был долог, все утомились. Почему бы нам не присесть? Цзинъянь, почтительное дитя, прошу, помоги устроиться твоей матушке и ее гостю. Принцы, конечно, под локоток хилых советников не поддерживают, однако как ослушаться родительского повеления? Цзинъянь усадил матушку на подушки со всем почтением, но и советника успел коснуться с нескрываемым удовольствием. – Как господин провел это весеннее утро? – Госпожа, его высочество удостоил меня прогулки и беседы о прекрасных женщинах. Пусть небо над нами сейчас беспечально, а отдых располагает к праздности, место советника при том, кому он служит. «Мы с Цзинъянем были правда заняты, тетя Цзин. Простите, что не поспешил к вам сразу». – Слава господина родилась на просторах цзянху, который когда-то был мне домом, и пышно расцвела в столице. Вы освоились здесь? – Спасибо госпоже за участие. Столица великолепна всем, разве что кроме холодного климата. – Господин боится холода? – переспросила она встревоженно, придвигая к нему жаровню. – Цзинъянь, ты забыл, что господин Су – не закаленный солдат. Ты проследил, чтобы в его шатре хватало угля? – Сын отвечает матушке, - отозвался Цзинъянь официально, что было вернейшим признаком, что он обижен. Уж генерал позаботится разместить своих людей как должно! – Я распорядился о всем необходимом и сам удостоверился в том, что в шатре господина Су тепло. – Благодарю госпожу за участие, – Мэй Чансу поклонился. – Заботами принца Цзина я не знаю нужды ни в чем и устроен не хуже, чем под крышей собственного дома. – Он улыбнулся. – А в моей скромной палатке так жарко, что заглянувшие гости не знают, куда девать теплый плащ. Почему самая невинная фраза в его голове сразу окрашивается в цвета неприличного намека? Почему после этого он сразу вспомнил, как Цзинъянь скинул плащ вчера вечером у него в гостях и что произошло после? – Господин должен знать, – добавила тетушка Цзин нежно и настойчиво, – что переохлаждение после жара так же опасно. На охоте не то, что в городе. Нет-нет, на торопливое соитие в палатке супруга Цзин намекать просто не могла. Значит, в голове у Мэй Чансу вместо ясных мыслей бродили смутные отзвуки прошлого удовольствия, а уж это вовсе никуда не годилось в присутствии человека такого блестящего ума, как тетушка. Он приказал себе собраться. – Болезнь – мой спутник с юности, и мы с нею неплохо изучили нрав друг друга. Благодарю госпожу за заботу, я буду следить за этим с особым тщанием. По знаку Цзин-гуйфэй служанки принялись выставлять на стол лакированные мисочки и подносики с угощением. – Не откажитесь разделить с нами скромную трапезу, господин. – Госпожа оказывает мне честь, – сложил ладони Мэй Чансу. От церемонности обращения уже в голове начинало звенеть; он столько не кланялся и не плел словесных кружев, даже общаясь с принцем Юем, искренне видевшем красоту в манерности дворцовых обычаев. «Вы меня испытываете, тетя Цзин? Предупреждаете о том, что нужно держать дистанцию? Или действительно не узнали?» – Господин трудится на благо моего сына, не щадя себя. Как мне не быть признательной? – Тетушка посмотрела на Цзинъяня с нежностью, а затем одарила таким же теплым взглядом и гостя. – Вот, попробуйте пирожки с красной бобовой начинкой, это на удачу… Сладкая паста с медом и пряностями, по особому рецепту Цзин-мамы. Беспощадные мстители, прошедшие через смерть и рождение в новом облике, не вспоминают вкус детских сластей, верно? Мэй Чансу, известный тем, что обычно питается скудно, отщипнул только край от пирожка. Пахло точно так, как он помнил. – За стенами ветер, вы провели всю утро на прогулке. Я прикажу подать имбирного чаю. – Заминка, быстрый и пристальный взгляд. – Лекари вам его дозволяют, господин? Бывает, что людям запрещена самая простая пища – например, орехи… – Или грибы сяньгу, – неожиданно встрял молчавший Цзинъянь, вроде бы весь поглощенный маринованной перепелкой. – У меня один офицер их не ест, говорит, на них проклятие. Правда, странно, матушка? Матушка покосилась на Цзинъяня вопросительно, но Мэй Чансу успел использовать это мгновение, чтобы собраться. – Госпожа прекрасно разбирается в уходе за здоровьем. Имбирный отвар мне лекаря, напротив, советуют при всяком напряжении сил, чтобы оно не закончилось простудой. Но нынешняя прогулка не была мне в тягость. – Я немного сведуща во врачебном искусстве, – скромно сказала лекарка Цзин, давным-давно призванная во дворец за свои умения, да так и оставшаяся за его стенами императорской наложницей. – Господин, у вас неровное дыхание. Позвольте мне умерить мое беспокойство и убедиться самой, что прогулка вас не утомила. – Но я не посмею затруднять госпожу… – Пустое, я же сама предложила, – улыбнулась она. – Но матушка!.. При господине Су и так состоит известный лекарь… – Но его же здесь нет, дорогой. А я всего лишь проверю пульс господина, – настаивала та. – Какой в этом может быть вред? На это было нечего возразить. Мэй Чансу настороженно протянул руку вверх запястьем. Он ожидал легкого, щекочущего прикосновения, но пальцы сомкнулись на его запястье плотно и уверенно, так, словно он был готов упасть, а она – поддержать его. Прижали. Пощупали. Еще раз… Тетушка Цзин тихонько охнула, словно у него из-под кожи вырос шип, вонзившийся ей в палец, и на мгновение застыла. – Госпожа?.. Она вздохнула, как всхлипнула, и сделала шаг назад. – Матушка!.. – Цзинъянь тоже осознал, что что-то неладно и подхватил сокрушенную Цзин-гуйфэй под локоть. – Что с вами, матушка? – Я… я вспомнила, – быстро проговорила она. – Вспомнила, что чуть было не совершила непростительное упущение. Цзинъянь, дитя мое, только ты можешь мне помочь. Тетушка, конечно, была из тех уникальных людей, кто и распутную демоницу может уговорить раскаяться. Но принц на посылках – это было нечто новое на памяти Мэй Чансу. Конечно, добрый сын поможет матери и отнесет специально приготовленное ею снадобье великому князю Цзи. Да, именно такое снадобье, которое желательно не держать лишний раз женскими руками во избежание потери им особых свойств. «И непременно скорее! До часа Козы! Иди же». Супруга Цзин набросала несколько знаков на листе подрагивающими – от нетерпения – руками и выпустила ошеломленного Цзинъяня наружу. Правильней было бы сказать – вытолкала. Мэй Чансу стоял столбом, понимая, что сбежать из шатра благородной супруги, не простившись, совершенно недопустимо, но выход был вот он, прямо в нескольких шагах, пока еще не началось… Когда Нихуан, узнав, плакала в его объятиях – это было больно. Вряд ли сейчас окажется легче. – Сяо Шу, бедное дитя, вот что с тобой случилось… – Тетушка Цзин взяла его ладонь в свои, губы у нее подрагивали, но она еще держалась – Яд Огня-Стужи, да? Я не ошиблась? – Он молча кивнул. – Пульс неровный, скачущий, в середине совсем пустой, словно лук-батун, быстрые удары похожи на стук бобов по каменной доске. Так пишет Ван Шу Хэ… Не то знание, в котором я хотела бы удостовериться своими глазами. – Тетушка, не плачьте, не надо, – выговорил Мэй Чансу, обнимая ее за плечи. – Глаза, что видят так ясно, нельзя затуманивать слезами, а вы прозрели истину с первого взгляда. – И до него тоже. – Она попыталась улыбнуться. – Твой путевой дневник уже выдал тебя с головой. – Мудрая тетушка устыдила меня и напомнила о вреде самонадеянности, – вздохнув, согласился он. – Я сохраню этот урок в сердце. Но уроки потом, а сейчас – я просто рад вас видеть. – Ах, сяо Шу, – глаза у Цзин-гуйфэй были полны слез, но она старалась держаться, – я тоже очень рада. Но мысль о твоих мучениях мне нестерпима, дитя. Если бы твои родители могли знать о них, они горевали бы вместе со мною... «Мама плакала бы вместе с вами, тетя Цзин. А отец… отец одобрительно кивнул бы, приказал стиснуть зубы и терпеть. Ради Армии Чиянь». Он неловко пожал плечами: – Самое худшее уже позади, зато я жив. А солдату положена стойкость. – Мальчики всегда остаются солдатами, хотя давно пора снять панцирь и позволить себе отдых? – Она вздохнула. – Ты должен беречь себя, дитя. О делах во дворце позабочусь я. Доверься мне. Неужто на взгляд тетушки он смотрится вовсе не устойчивой к невзгодам сливой и даже не стройным бамбуком, а травой, поникшей под ветром? Нет, Линь Чэнь наблюдает его дольше, и уж если бы малейшее усилие было для Мэй Чансу смертоносно, он… что? Да ничего. Линь Чэнь делал для его здоровья что мог и немного больше, но соображения «так нужно для дела» пресекали любые его возражения. Но их дело уже катилось, набирая ход, он целых двенадцать лет готовился к этому разбегу, и теперь что-то менять на ходу было опасно. Пришлось пустить в ход свое обаяние: – Тетушка, нет! Ни в коем случае, прошу вас. Вы – сердце Цзинъяня, вы – средоточие его спокойствия, и вы должны оставаться в полной безопасности, чтобы он был сильным... – «Чтобы ему было на кого опереться, когда меня не будет рядом». – Чтобы он с легкой душой смог сделать то, на что мы с ним решились. Если вы хотите мне помочь – большей помощи и быть не может. Тетушка покачала головой: – Я в безопасности. Но вы... Вы двое всегда считали, что на небе сонм богов, а внизу сяо Шу и сяо Цзин. Я не могу помешать вам поступать по-своему, лишь прошу: будьте осторожны. – Обещаю, тетя Цзин. Если я чему-то научится за эти годы, то осмотрительности и скрытности. – Он вдруг подумал, как тяжко волнуется тетушка за судьбу Цзинъяня, которого даже видит лишь когда ему дозволено приходить во дворец, и добавил успокаивающе: – Цзинъянь – самый важный человек... для нашего дела, и я сделаю все, чтобы ему ничего не угрожало. Не тревожьтесь. – Вы двое всегда были одним целым, и я беспокоюсь и за тебя, сяо Шу. Ты ведь тоже мой ребенок. – Она взглянула на него и легко улыбнулась: – Самый важный человек, значит? То ли он сказал больше, чем хотел, то ли услышал больше, чем было сказано. Так что пришлось развести руками: – Конечно. Я всего лишь советник, тетушка. А он – тот, кому придется принимать решения и править, используя эти советы. Она шутливо погрозила ему пальцем: – Я не об этом тебя спрашивала. Не надейся отвлечь меня рассуждениями. – Я? – Ты, конечно. С Цзинъянем это у тебя всегда проходило, и с юности ты своей привычке совершенно не изменил. Даже странно, что он не узнал тебя. Было бы настоящим бедствием, если бы узнал – можно себе вообразить, какое желание запереть от любых невзгод сяо Шу испытал бы Цзинъянь. После того, как тот чудом вернулся после стольких страданий! Если даже с господином Су, своим преходящим увлечением, Цзинъянь был ныне так заботлив, то сяо Шу он точно не позволил бы ничего: ни рисковать собой, ни трудить ноги, ни обременять совесть. Сидел бы и охал, глядя, в какую развалину превратится его некогда сильный веселый друг… Нет уж. – Что вы, тетушка Цзин. Цзинъянь с самого начала видел во мне хитрого советника Су Чжэ и не мог бы ничего заподозрить. Тетушка лишь вздохнула: – Просто в твоем случае цена ошибки для него слишком высока, и он предпочтет не замечать очевидного. – Она ласково погладила его по щеке. – Пообещай мне, что не будешь рисковать понапрасну. Если с тобой что-то случится, его сердце будет разбито навеки. А император с разбитым сердцем никогда не станет тем идеалом, что ты нарисовал себе в мечтах. Цзинъянь видел много горя и несправедливости, но сердце его не ожесточилось. Но если ты покинешь его... это может стать той самой рисовой соломинкой, что переломит спину буйволу. – Вот именно поэтому, – вздохнул он, – ему не стоит знать, кто я такой. Советник Су всем хорош, тетушка, но ему предстоит растаять под лучами утреннего солнца. Яд Огня-Стужи оставляет мне немного шансов. Даже если я решу совсем не рисковать и тщательно беречься, человек предполагает, а боги решают за него. – Боги помогают тем, кто хочет их помощи. Не забывай об этом, – отрезала она решительно. – И, сяо Шу... – Да, тетя? – Надеюсь, мое масло вам пригодилось? Что ж, тетушка Цзин всегда умела поймать нужное мгновение. Ошеломленный Мэй Чансу и ответить ничего не успел, как в шатер зашел Цзинъянь. *** Между прочим, зря Линь Чэнь всегда заявлял, что организм Мэй Чансу хрупок и плохо переносит потрясения. Мэй Чансу вышел за порог шатра супруги Цзин не просто на своих ногах, но и даже почти не пошатываясь. А ведь было отчего. То, что тетушка походя смахнула его личину, как рачительная хозяйка – паутину с окна, было полбеды. Она была настолько добра, что сделала это хотя бы не в присутствии Цзинъяня. Но напоследок она одной тонкой фразой дала понять, что знает, как они двое проводят ночи. Причем знает о многом, одобряет и даже, предположительно, дает своему сыну полезные советы на эту тему. А Цзинъянь, что характерно, все время об этом молчал!.. – Ваше высочество воистину счастливы быть сыном госпожи, одаренной всеми мыслимыми достоинствами, – начал Мэй Чансу осторожно, когда они вышли из шатра благородной супруги и направились к собственным палаткам. Цзинъянь улыбнулся. У него вообще с момента возвращения в шатер порхала по губам улыбка, словно в гостях у дядюшки-князя он услышал какую-то особенно удачную шутку. – Матушка поистине великая женщина. Это действительно счастье – быть ее сыном. Этого он мог бы и не говорить. Ее доброты и заботы хватало сейчас на обоих. Хотя… все равно Цзинъянь мог бы не быть таким послушным и не рассказывать матушке без утайки, как допоздна он засиживается по ночам со своим советником. – И вас связывают, гм, доверительные узы, ваше высочество, – сформулировал он обтекаемо. – Неожиданно выяснилось, что не настолько доверительные. Сегодня матушка так решительно выставила меня из палатки, желая поговорить с вами наедине... – Цзинъянь намеренно не закончил фразу, дав ей повиснуть в воздухе. – Со стороны недостойного было бы невежливо присматриваться, но разве она не отослала вас с личным и срочным поручением? Меня же, пользуясь оказией, расспросила про мой недуг. Останься вы, и вам пришлось бы скучать над вещами, понятными только лекарю. – С поручением прекрасно справился мой адъютант. Тем более, что дядя был очень удивлен, получив снадобье. Вряд ли князю Цзи нужно было средство для повышения мужской силы, у нас в семье таким недугом не страдают. Матушке еще придется оправдываться за подобную шутку. Думаю, она просто хотела остаться с вами для разговора с глазу на глаз, верно? Цзинъянь надавил, и следовало ответить таким же нажимом: – Ваше высочество!.. Вы спрашиваете об этом не того человека. В чем бы ни состояло намерение благородной супруги, кто я таков, чтобы о нем судить? Повторюсь, мы говорили о скучных врачебных материях. – И, увлекшись этим разговором, вы забыли, господин Су... – Цзинъянь остановился и взял Мэй Чансу за запястье очень знакомым жестом. – Что я – сын лекарки, а значит, многое могу понять. У вас неровный пульс, пустой, как лук-батун, и дробный, словно рассыпавшийся жемчуг. – Он наклонился к советнику и ехидно прошептал – По-прежнему считаете, что мне был бы неинтересен ваш разговор? «Да ты бы в него вцепился, Цзинъянь, как моллюск в скалу! Нет уж, извини, твое любопытство сегодня останется неудовлетвореннным». – Прошу пощадить скромность вашего покорного слуги. У меня недостает воображения видеть лекаря еще и в вас, ваше высочество. И так отныне меня будут смущать две мысли. Первая – что вы пожелаете считать мой пульс, пока я сам буду думать о совершенно иных вещах. – А вторая? – нетерпеливо уточнил Цзинъянь. – Что вашей матушке ведомо, как мы с вами сплетаем рукава, – отрезал Мэй Чансу твердо. Он-то помнил, как принц заверял его, что конечно же, ни в коем случае не намерен обсуждать их ночные утехи с нею, несмотря на все ее целительское искусство. И обманул! То, что тетя Цзин, на удивление, одобрила происходящее, лишь заставляло Мэй Чансу почувствовать себя застигнутым за шалостями юнцом. – Следует отнести эту догадку на счет ее бесконечной проницательности или вашей разговорчивости? – Вы хотите обидеть меня, господин Су? – нахмурился Цзинъянь. – Неужели два прошедших года не дали вам достаточного представления о моем характере? – С каждым днем я открываю в вашем характере нечто новое и удивительное, принц Цзин. Два года назад мое знание людей было не так искусно, чтобы отметить, как вы превосходно отвечаете вопросом на вопрос! Цзинъянь скользнул по нему искоса быстрым, острым, как клинок, взглядом, словно пробовал его защиту, словно прикидывал: обидеться, нет? Вступить в спор? – Моя матушка, как вы уже отметили, бесконечно проницательная женщина, а слухи о нездоровье господина гуляют не только по столице, но и по дворцу. – Он усмехнулся. – Или вам так не понравился дар матушки, что, не осмелившись выговорить ей, вы избрали своей мишенью меня ? Все, что может быть использовано к пользе дела, должно быть использовано. Тем более такая вещь, как слухи: тонкая, как пар над носиком чайника, едкая, как лучший змеиный яд. Гению цилиня следовало понять, что теперь слухи дойдут не только до врагов, но и до друзей, смирить свой нрав и заранее приготовиться к неудобным вопросам. – Забота благородной супруги бесконечно тронула меня, ваше высочество. Разумеется, я почтительно прошу вас выразить вашей матушке мою искреннюю благодарность. – Рад, что в вас возобладал глас разума. Ведь если матушка решила кого-то облагодетельствовать, проще сдаться сразу. – Цзинъянь шагнул к нему поближе, взял под локоть, заговорил негромко и с тем волнующим тембром, от которого у Мэй Чансу мурашки по загривку забегали, и ветер тут был совсем не при чем: – Сразу оправдаюсь перед вами, я не произнес перед ней ни слова о том, что мы делим ложе; но, судя по всему, укрепляющие сборы и масло для массажа из дворца Чжило будет теперь исправно доставляться в мою резиденцию вместе с коробами сладостей. Скажите еще, что вас это не радует! Как, еще и укрепляющие сборы?! Энергия Цзинъяня начинала навевать тревогу. Стоит мягко намекнуть ему, чтобы не ждал от господина Су на ложе слишком многого. Указанный господин на ложе больше привык болеть – и даже если болезнь дала ему неожиданную передышку, все равно не стоит питать надежду, что так будет всегда. Иначе разочарование окажется слишком горьким. – Недостойный не заслужил такого внимания. Все, что ему остается – это склониться к ногам своего лекаря и спросить, дозволено ли бедному больному столько роскоши. – Господин Су не должен беспокоиться. Я первым делом испросил разрешения мастера Линя на все, что принес с собой в ваш дом, – заявил Цзинъянь торжествующе. – Уверен, матушка только одобрила бы эту предосторожность. – Ах, вот о чем вы так долго говорили вечером в саду? Полагаю, вы доставили Линь Чэню несколько веселых минут, – поморщился Мэй Чансу, и лишь потом вспомнил о церемониях. – Мой опыт знакомства с ним много дольше вашего, и, если вы позволите мне дать вам совет – не затем ли нужны советники? – я бы просил ваше высочество помнить, что даже в цзянху Хозяин Архива известен вольностью речей. – Спасибо за совет, но он слегка запоздал: мастер Линь уже показал свой характер, и это меня не испугало. Его остроумие может быть довольно беспощадным, но оказывается неизменно точным. – Только не верьте всему, что вы от него обо мне услышали, – Мэй Чансу наконец-то сумел вздохнуть свободно, когда разговор с тетушки Цзин перешел на Линь Чэня. Про Чэня он мог говорить часами, хотя бы в порядке мести за то, что тот был способен не закрывать рот вдвое дольше. – Слушай родителей, когда они хвалят сына, и врача – когда он говорит о пациенте. Одно умение обуздать такого упрямца, как вы, уже заслуживает уважения. – «Обуздать»? Ваше высочество, должно быть, говорит о ком-то другом, а не вашем скромном советнике? – Цзинъянь молча помотал головой. Кстати, он снова улыбался. Мэй Чансу уступил: – Ладно, насчет Линь Чэня вы правы: он заслуживает не просто уважения, а даже немного обожествления. Счастьем разделять сейчас ваше общество и многими успехами в нашем деле я обязан в первую очередь ему. В вещах серьезных ему можно доверять как святым сутрам, но… Божества, принц Цзин, имеют обыкновение шутить. – Я надеюсь, что наше горное божество отнесется к порученной ему задаче со всей серьезностью, – заметил Цзин. – И, пока мы с вами предаемся отдыху, сотворит хоть одно маленькое чудо. Именно потому, что я сам, признаться, не знаю готового выхода из этой ловушки... вернее, то единственное, что приходит мне в голову – недопустимо. Они свернули к палатке Мэй Чансу. Принц самолично провожает своего слугу? Цзинъянь проверяет, чтобы он никуда не свернул по делам, а сидел в тепле и покое? Следовало бы выяснить, где сейчас Фэй Лю, и поговорить с командующим Мэном, и… Много чего «и». Но горячий чай и немного спокойствия тоже будут кстати, да и солнце уже заходит. А потом он сядет за написание писем, господин Су, бумажная душа. Цзинъянь приподнял полог палатки, пропуская советника в его обиталище первым. Под полотняными сводами царила полутьма, лишь тлели угли в неизменной жаровне, но не успел Мэй Чансу нащупать стоящую у входа свечу, как его поймали в объятия. – Вы посмели меня распекать, – проговорил принц Цзин прямо ему в губы. – Вы таите от меня какие-то секреты с моей досточтимой матушкой... Господин Су, платите возмещение за обиду! Одна его ладонь уже легла Мэй Чансу на лопатки, другая на затылок, с молниеносностью человека военного и сноровкой того, кто уверен, что ничто ему не помешает сорвать с губ поцелуй. – Воркуете, голуби мои? – раздался голос Линь Чэня. – Смотрю на вас, и сердце радуется. Мэй Чансу дёрнулся в объятиях вспугнутой птицей, чуть было не сшибив локтем светильник. Цзинъянь с той же бездумной привычкой успел бросить ладонь к мечу, готовый защищаться, и лишь потом разум возобладал над телом, заставляя его расслабиться, а язык – ответить вежливое: – Господин Линь, как приятно вас лицезреть. – Вот! – Молодой хозяин Архива наставительно поднял ладонь. – Сразу видно хорошее воспитание. Как ни хочется послать незваного гостя в глубокую пещерку, где солнце не светит, но вежество не позволяет. – Он слегка поклонился. – И я рад вас видеть, ваше высочество. Линь Чэнь всегда и из всего готов сделать представление, нашлась бы лишняя минута; вот когда он перестает шутить, тогда уже впору испугаться и заподозрить, что смерть стоит в дверях. Линь Чэнь, Хозяин Архива, щеголь в развевающихся одеждах, не похожий ни на кого другого, опознаваемый по серьге в ухе так же безошибочно, как чиновник – по высокой шапке с нефритовой бляхой. Должно быть, о его появлении уже судачит весь лагерь. Здесь не Цзиньлин с его крышами, над которыми можно пролететь стремительной тенью. – Линь Чэнь, – произнес Мэй Чансу медленно. – Я не буду спрашивать, как ты сюда пробрался. Не буду спрашивать, куда при виде тебя скрылся Фэй Лю. Не буду спрашивать даже, сколько человек стражников тебя видело и нашелся ли среди них хоть один вменяемый, который уже бежит к генералу Мэну с сообщением, что в лагере посторонний. Скажи только, новости действительно того стоят? – Сколько обвинений сразу. – Линь Чэнь обмахнулся извлеченным из рукава веером, расписанным с обеих сторон поучительными изречениями. – Отвечаю досточтимому советнику: меня никто не видел, Фэй Лю лакомится мандаринами, и да, новости того стоят. И почему ты такой нервный? Вон, посмотри, их высочество спокойно стоит, ждет новостей и не донимает бедного лекаря неделикатными вопросами. Принц настороженно улыбнулся: – Нельзя сказать, чтобы эти вопросы меня тоже не волновали, но я надеюсь на объяснения мастера Линя без всяких понуканий с моей стороны. Зная своего друга, Мэй Чансу был уверен, что без понуканий и толики шутовства тот рассказывать не начал бы все равно. Уж если он не берет за свои сведения плату деньгами, как в Архиве заведено, значит, ему непременно захочется позабавиться за счет собеседника. – Не всякий же раз тебе распекать меня при встрече, могу я нарушить традицию? – Мэй Чансу взял себя в руки, все-таки запалил светильник и жестом предложил всем присаживаться. – Я ждал от тебя известий, но не думал, что ты обернешься так быстро. Сейчас ты скажешь, что мы преувеличили масштаб опасности, так? – Пожалуй, не скажу, – Линь Чэнь удобно устроился на подушках. – Прикажи чаю подать. По зову Мэй Чансу явился слуга, принес вторую жаровню и поднос с чайными принадлежностями. Линь Чэнь придирчиво выбрал чай, поставил чайничек на угли, подождал, когда они останутся в палатке одни, и только затем продолжил рассказ: – Тревожный колокол у тебя в разуме, Чансу, не бьет без толку. Принц Юй, да не будет болеть его голова с похмелья, действительно думал о мятеже. По крайней мере, дамы – прекрасная Баньжо и матушка-императрица – его усердно к тому склоняли. Говорят же отшельники, все смятение духа в этом мире от женщин, и в данном случае я готов с ними согласиться. И он уже был готов им уступить... – Линь Чэнь ловко подхватил закипевший чайничек с водой, – но... С бульканьем крутой кипяток полился в чашки. Принцу Цзину, несмотря на всем известную нелюбовь к благородному напитку, тоже досталась порция. Буйвол сидел, сжимая в пальцах чашечку, точно необходимое, но горькое лекарство, и настороженно ждал. – …но звезды, управляющие движением событий, которые свершаются под небесным сводом, в этот раз встали так, что Архив Ланъя совершил невиданное в Поднебесной благодеяние и дал принцу Юю ответы на вопросы, за право задать которые тот не заплатил. Глава Мэй и принц Цзин, решите сами между собой, кто из вас возьмет на себя эти расходы, хи-хи. «Линь Чэнь, не иначе твоей матерью была лисица-оборотень, наделившая тебя своей хитростью! Ты все говоришь, говоришь, и так ничего и не сказал!» Линь Чэнь смерил взглядом их обоих, глядевших на него в равно напряженном ожидании, и сжалился: – Его высочество пятый принц узнал, что, восстав против отца, он может лишиться сына; что женщина, которой он верит безраздельно, бегает на свидания к другому, и ладно бы куда, а в тюрьму Министерства исполнения наказаний; что матушка-императрица, чьи стремления он почитал своими собственными, всю жизнь таила от него то же знание о его происхождении, что и батюшка, и что... – Погодите, мастер, – поднял руку принц Цзин. – У Цзинхуаня есть сын? – Скорее, у него будет сын, – согласно кивнул Линь Чэнь. – Ваше высочество наверняка не обделены знанием о том, откуда берутся дети, и помните, что ваш брат женат. Его супруга ждет ребенка и, насколько я могу судить по биению двух сердец, именно мальчика. Но это все, что вас заинтересовало из моей речи? – И брат знает, что его мать из народа хуа? – Знает, точнее был огорошен этим знанием совсем недавно. До такой степени, что отправился в дом Мяоинь заливать горе вином. Ну, заодно и новость о наследнике отметили. Не я был настолько жестокосерден, чтобы сообщить ему о матери, благородные господа, зато я скрасил его горе рассказом о сыне. – В дом Мяоинь? Насколько я знаю Цзинхуаня, тот скорее помчался бы с сердечным расстройством к матушке-императрице, чем в веселый дом, – усомнился Цзинъянь. – А уж из всех развлекательных заведений столицы Мяоинь будет последним, чей порог принц Юй переступит; Цинь Баньжо наверняка сообщила ему, что те действуют в моих интересах, а из моих рук он бы не принял сейчас и глотка воды, умирая от жажды, – прибавил Мэй Чансу. Линь Чэнь рассмеялся, сверкая белыми зубами: – Ни одна императрица не может так успокоить мятущееся сердце, как отличное вино, дивная музыка и беседа с умным человеком. Кстати, все за ваш счет. Цзинъянь хмыкнул: – Умный человек это вы, полагаю? – Ваше высочество удивительно проницательны. – И – беседа? – Ваше высочество проницательны вдвойне. Но все, что происходит в Мяоинь, остается в Мяоинь. Довольно того, что принц Юй хоть и злится до сих пор на отца, но мысль о мятеже из его головы выветрилась. – Линь Чэнь замолчал на мгновенье и уточнил: – На треть месяца уж точно, а там и вы вернетесь. Когда несколько дней назад Линь Чэнь шутил, что принца Юя надо украсть, перекинув через седло, и дать ему вкусить прелестей любви, чтобы отвлечь от сложностей политики, Мэй Чансу счел шутку рискованной, хотя и довольно смешной. Разумеется, исток ее лежал в том, что друг не уставал поддразнивать самого Чансу в его страстном увлечении принцем Цзином, не более того. Мэй Чансу и представить себе не мог, что все это может зайти дальше шутки – а тем более возыметь хоть какую-то пользу. – Ну знаешь, Чэнь, ты велик и прекрасен – но позволь мне усомниться. Такого масштаба замыслы никак не могут быть отложены из-за разговоров, вина и м-м... беседы. – Это он твердо знал по себе. Мысль, которую вынашиваешь много лет, а именно такой была мечта Юя о троне, затмевает любые соображения удовольствий и выигрывает у них без труда, точно призовой жеребец из Сардии на скачках. – Особенно если речь идет о пятом принце. Прискорбно признавать, но после нашего с ним знакомства принц Юй стал особенно недоверчив к любому, кто говорит, что ратует о его благе, или высказывает личную симпатию. – А кто сказал, что я высказывал ему симпатию? – удивился Линь Чэнь. – Наоборот, я его связал, похитил, напоил и всячески насмехался. Лишь в одном я был серьезен – когда разбудил его перед своим отъездом и рассказал о будущем сыне. А в остальном это были восхитительные три дня. Давно я так не веселился. Принц Юй умеет поддержать компанию. Мэй Чансу твердо пообещал себе, что ни за что не будет задумываться о сказанном и тем более размышлять, в чем именно состояло восхитительное веселье для этих двоих. Вот просто не будет – и все. К счастью, у принца Цзина воображение было гораздо более практичным или, как минимум, останавливало свой бег при всяких мыслях о пятом старшем брате. Он лишь покачал головой: – За то время, на которое вы покинули столицу, Сяо Цзинхуань уже мог прийти в себя. – Мог, – согласился Линь Чэнь, разливая чай, – но не придет. Болеет. И будет болеть еще примерно декаду. – Чэнь-Чэнь, вольная ты птица из цзянху, – покачал головой Мэй Чансу досадливо. – Какая для тебя, право, мелочь: демонстративно нарушить нейтралитет Архива, прямо в столице похитить цзиньвана, пусть и опального, связать, напоить и отравить, да? И тебя совершенно не волнует, что принц Юй может затаить недоброжелательность к тебе лично? Я уж молчу про бедный дом Мяоинь, который едва оправился после обвинений в связях с разбойниками. – Вряд ли недовольство его высочества продержится долго, – вздохнул Линь Чэнь мечтательно, – у него осталось столько приятных воспоминаний о днях, проведенных вместе!.. Цзинъянь фыркнул: – Досточтимый мастер Линь не боится, что дни болезни затмят дни удовольствия? – Ни в коем разе, болезнь для его высочества я выбрал приличную. Никаких частых посещений отхожего места, никаких болей – лишь общая слабость и желание спать. Ох, ну да. Чтобы с Линь Чэнем и дело обошлось без таинственных пилюль? Или как он там обошелся с принцем Юем. – Прямо подумаешь, брать ли чай из твоих рук, – пошутил Мэй Чансу, но в голосе его звучало восхищение, а вовсе не опасение. – Из моих рук ты примешь все, – заявил Линь Чэнь, – а если от чего-то попробуешь отказаться, то у меня теперь есть его высочество. Он поможет. Подержит. Цзинъянь окинул его вдумчивым взглядом, из которого следовало, что да: поддержит, подержит, свяжет, расспросит Линь Чэня о подробностях веселого времяпровождения с братом, чтобы применить знания на деле, – все для блага своего хрупкого больного советника. Он вытерпел возмущенное выражение на лице Мэй Чансу и лишь заметил кротко: – Боюсь только, что гнев господина Су в этом случае будет для меня непосильным бременем. – Подуется и перестанет, – отмахнулся Хозяин Архива. – Чансу, не пыхти словно ушастый степной еж. Потом выскажешь мне свое недовольство, сейчас подумай о деле. Среди приятных новостей затесалась и одна неприятная. Барышня Баньжо. – А что с ней? – спросил Мэй Чансу, отставляя в сторону чашку. Его друг был озабочен, и даже выражение его лица моментально изменилось, словно кто-то взмахнул волшебным платком и стер насмешливую складку у губ. – Видно, прознав об исчезновении принца Юя, барышня и сама исчезла. Нигде ее нет. По крайней мере, мои люди не смогли ее обнаружить. Ты знаешь, насколько я не люблю что-либо не знать. – Когда мой брат оказался в опале и под домашним арестом, советницу Цинь это не испугало и не заставило его покинуть, а стоило ему загулять на пару дней – и она исчезла? Как странно, – заметил Цзинъянь. – Некоторое время назад мы с Тринадцатым дядюшкой приняли меры к искоренению ее шпионской сети во влиятельных домах столицы, – прибавил Мэй Чансу, – но даже тогда, почувствовав явное противодействие, она не ушла в тень. Хотя, пожалуй, с той поры числит меня в своих противниках. – Значит у нее что-то припрятано в рукаве, – заметил Линь Чэнь, спокойно попивая чай, – и мы пока не знаем, что. Но надо быть готовыми к любым неожиданностям. – Барышня Цинь Баньжо, при всей её изворотливости и связях, меня не беспокоит, – заявил Цзинъянь твердо. – Спасибо за предупреждение, дальше я вполне положусь на умение господина советника разобраться с этой проблемой собственными силами. Мастер Линь, примите мою безмерную благодарность в дополнение к той, которой вы уже располагаете за заботу о нем. Принца Цзина беспокоил принц Юй, остальное же он полагал задачей, которая под силу и его людям. Генерал не думает об обозе, если при нем рачительные командиры; глава гильдии не заботится о мелочах, когда теми занимается старшина. Или он слишком хорошо подумал о Цзинъяне, а тому просто невтерпеж остаться с ним наедине? – Судя по тону, – заметил Линь Чэнь не без ехидства, – вы, ваше высочество, выражаете благодарность лишь затем, чтобы выставить меня и отпраздновать мои успехи наедине с господином советником. Надеюсь, на отдыхе и в праздности вы не забыли те рекомендации, что я вам дал? Умеренность, тщательность, все такое. А то и я сам буду не против заполучить это стройное тело на пару часов и без всяких одежд. Цзинъянь трогательно покраснел. – Линь Чэнь, – проворчал Мэй Чансу. – Ты уверен, что я не обойдусь без иглоукалывания в полевых условиях? Я чувствую себя достаточно хорошо, чтобы и правда не уподобляться ежу под твоими руками. У меня не было затруднений с дыханием уже несколько дней. – И за это мне тоже стоит благодарить их высочество? Воистину, ваши таланты не знают границ. Ладно, оставлю нашего гения в ваших надежных руках до завтра. – Но где вы… – начал было принц, но Линь Чэнь бросил: «Чансу, не скучай без меня слишком сильно», – и без дальнейших слов выскользнул в прореженную факелами темноту за стенами палатки. *** Утро для Мэй Чансу выдалось хлопотным. Выпить два особенно неприятных на вкус отвара (лекарь Янь дал суровый наказ слугам перед отъездом, что, мол, занятый делом глава может и не вспомнить о таких мелочах, так что пусть позаботятся, бездельники!); разобрать письма, доставленные с гонцом Союза Цзянцзо из столицы, и набросать ответ хотя бы на два из них; посидеть за уроком каллиграфии с Тиншэном; обнаружить возле своего шатра Гун Юй в доспехах стражника и отчитать ее, впрочем, совершенно безрезультатно – та смотрела на него почтительными, слегка насурьмленными глазами и никакой вины за самоуправство за собой не ведала… Так и должно быть. Он – Мэй Чансу, глава крупнейшей военной гильдии Лян и носитель второй судьбы, которая давит не слабее двухпудового мешка на плечах и горит так же неумолимо, как отмеряющая время свеча. Не к лицу ему нежная расслабленность барышни в путешествии к долгожданному жениху. Что удается улучить от ночи – о том не следует помнить днем. Да и принца Цзина он с утра видел только издалека – тот прошагал, сверкая парадными доспехами, куда-то в сторону центра лагеря в сопровождении неизменного генерала Ле. Когда к Мэй Чансу, семеня, поспешил евнух в высокой шапке, он сразу припомнил вчерашний курьез в лесу и даже присмотрелся, не тот ли это самый слуга, от благородной супруги Цзин – но нет. Этот не рассказывал про маринованных перепелок, зато объявил, что господина Су Чжэ призывает к себе Сын Неба. С чего бы вообще императору вспоминать о его существовании здесь, на Весенней охоте, где старик мог предаваться спокойному и беспечному отдыху наравне с подданными? Мэй Чансу пожал плечами, порадовался, что с утра успел надеть охотничий кафтан с серебряной вышивкой, и поспешил на зов. Драконий шатер был таким же большим и пронизанным светом, как Мэй Чансу помнил по тем временам, когда он еще не носил это имя. Кольцо личных императорских стражей с масками демонов надёжно отделяло его от мира остальных смертных, евнухи суетились поблизости, даже дымок, плывший над шатром, казался благовонным, а не просто обычным дымом жаровни. Он подумал, что возможно, увидит внутри тетушку Цзин, и эта мысль на мгновение согрела ему сердце. Но нет, в шатре было малолюдно, слуги и охрана не в счет. Возле императорского трона склонился старый Гао Чжань со своей вечной улыбкой. – Подданный Су Чжэ приветствует Сына Неба, – почтительно произнес Мэй Чансу, склонившись и мимоходом отметив, что сумел выполнить земной поклон легко, не задохнувшись. – Поднимись, цин Су. Кто-нибудь! – император махнул рукой, и евнух Гао поклонился: – Подданный здесь. – Закатай ему рукава. Гао Чжань, мелко семеня и сутулясь, поспешил спуститься с возвышения. Мэй Чансу слегка отпрянул от старого Гао – недостаточно, чтобы высказать явное неповиновение, однако удивления скрыть не смог. Даже если известие о том, что непочтительный подданный принимает у себя на ложе принца, дошли до его царственного отца, какие следы тот хочет найти на его руках? Пальцы старшего евнуха были сухими и аккуратными, и в глаза Мэй Чансу он не смотрел. – Никаких отметин, ваше величество... ни родинок, ни шрамов. – Проверь за воротником, – велел император. Евнух Гао наклонился, оттягивая в сторону воротник, и шепнул, еле слышно, почти не размыкая губ: – Здесь Ся Цзян. – И тут же вслух: – Все чисто, ваше императорское величество. Мэй Чансу давно не был солдатом, но в эту секунду ощутил себя в бою, где ему на шлем дважды за короткое мгновение обрушился удар боевого молота. Родинки? У главы Мэй не было никаких особых родинок или отметин на руках и на шее, да хоть бы и были, ни по каким законом Поднебесной это не составляло преступления. Однако у Линь Шу они были. Именно родинку на предплечье безуспешно пыталась искать Нихуан, рыдавшая в его объятиях. Сменив свой облик полностью милостью целителей с Горы Ланъя, он избавился от прежних знаков на теле. Почти забыл о них. Но вот Ся Цзян, выходит – вспомнил. Откуда бывшему главе Управления Сюаньцзин знать, по каким признакам можно опознать именно этого мятежника, павшего больше десяти лет назад? Откуда он вообще взялся, ядовитая гадина, лишь недавно заключенный в самые глубокие подвалы императорской тюрьмы? – Чем я вызвал беспокойство вашего императорского величества? – тихо и недоуменно спросил Мэй Чансу. – Мало кто в столице вызывает столько разговоров, как ты, – усмехнулся император. – И слухи ходят самые разные. Вот один из моих подданных заявил, что, возможно, ты – приближенный принца Ци. Что скажешь на это? Мэй Чансу покачал головой. – Говорят, домочадцы осужденного Сяо Цзинъюя разделили приговор своего господина, так что это вряд ли может быть правдой. Какие свидетельства ищет ваше величество? Ему не приходилось добавлять в голос испуга – скорее сдерживать плеснувшую тревогу. Что можно искать на руках у простолюдина – неужели позорящие следы от кандалов после осуждения, но скромный книжник Су Чжэ послушен закону, послушен Сыну Неба!.. – Я знаю, что ты сладкоречив и умеешь сказать многое, не сказав ничего, - император погрозил ему пальцем. – Что ж, у меня есть человек, который поможет получить должный ответ. Зовите! – Подданный Ся Цзян приветствует ваше величество. Мэй Чансу смотрел на самого ненавидимого им человека равнодушно и брезгливо, усилием воли заставляя сердце биться помедленней. На лице господина Су проступило опасливое удивление – он не ожидал увидеть попавшего в опалу грозного сановника на свободе, да еще в императорском шатре. – Я слышал, преступления главы Ся вопиют к небу, и расследование содеянного им с трудом вынесла бумага, – заметил он вежливо. – Мои преступления судить лишь его императорскому величеству, – оскалился Ся Цзян, – а вот ваши все еще требуют тщательного расследования. – Он мазнул по Мэй Чансу ненавидящим взглядом и, повернувшись к императору, распростерся перед ним. – Дозвольте говорить откровенно, ваше величество, пусть даже мои речи разгневают вас! Император махнул рукой, почти добродушно: – Да говори уже. – Ваше величество! Этот человек самолично признался мне в своем преступлении. Он сумел выйти сухим из воды, словно бессмертный даос, но его спасло собственное хитроумие, а никак не святость. Это не просто приближенный принца Ци. Это человек, который служил в мятежной армии Чиянь и выжил! Мэй Чансу чувствовал, как неровными толчками заходится пульс, отдаваясь в запястье там, где некогда был воинский браслет. Он знал, что обвинение Ся Цзяна не подкреплено ни одним прямым свидетельством – и так же точно знал, что императору не потребуется прямых свидетельств там, где в дело вступит его подозрительность. Мэй Чансу понадобится все его красноречие – но и оно не поможет, когда Сын Неба поверит в то, во что захочет поверить. Приглашенный чиновник двора, ничем не провинившийся перед драконьим троном, может быть обвинен по одному голословному утверждению мятежника, если только речи мятежника окажутся старому императору более угодны. Судьбу Мэй Чансу боги раскачивали сейчас на шелковых весах, и ему следовало надеяться единственно на милосердие Небес. Он стоял спокойно, не шевелясь, чуть склонив голову, и когда воцарилась пауза, спросил: – Дозволит ли ваше величество и мне говорить в попытке защититься? – Не позволяйте ему говорить, ваше императорское величество, – тут же вмешался Ся Цзян. – Своими речами он убедит кого угодно и в чем угодно! – Сановник Ся думает обо мне чересчур лестно, мне не понадобится долгих речей. Всякий, взглянувший на меня, отвергнет саму мысль, что я служил в какой-либо армии, пусть даже третьим помощником войскового писаря. – Яд Огня-Стужи, ваше императорское величество! – торжествующе вскричал Ся Цзян. – Мятежник был отравлен ядом Огня-Стужи. Последствия этого так страшны, что полностью изменяют облик человека, но как именно это происходит, никто не знает. Но отравленного выдает неровный пульс, потому что в нем одновременно сосуществуют и огонь, и стужа. Очевидность и логика – не помощники там, где власть берут страшные сказки и собственные страхи. Разделываясь с Армией Чиянь, император повелел истребить всю семью Линь – и насчет любимого племянника Линь Шу отдал приказ особо. Стоит только этому имени прозвучать перед драконьим троном… Или оно уже звучало на ухо императору, оттого Ся Цзян стоит перед троном без цепей и охраны, с торжествующим блеском в глазах? – Ваше императорское величество, ничтожный осмелится заявить, что, как и у обычных людей, моя покорность принадлежит государю, облик дан родителями, а здоровье подарено богами, как ни скудно они меня им наделили, – Мэй Чансу коротко склонил голову. Он сейчас не испытывал страха – лишь сожаление, но дыхание его делалось все более мелким и частым, как у человека перепуганного. Дурной симптом. – Я недужен, мое сердце бьется слабо и неровно и без того, чтобы приплетать сюда какой-то неведомый яд. Я вижу, что сановник Ся всеми силами старается вернуть расположение вашего величества, не брезгуя и нелепицами, но даже ему не составить из хворых ученых мятежную армию. «Зато он сможет сделать из твоего тела удобную ступеньку, по которой поднимется к своему прежнему положению». – Вы сравниваете себя с обычными людьми, господин Су Чжэ? – голос Ся Цзяна сочился ядом. – Обычные простолюдины не являются в торжественную столицу как приз, за который соревнуются драконьи отпрыски. Обычным людям не хватает дерзости именовать себя гениями цилиня. Обычные люди не ведут себя с наглостью в стенах Управления Сюаньцзин и не грозят местью ее главе. Вам следовало смирить свою гордыню, Су Чжэ, или как вас называть! «Будь осторожен, тяни время. Как только заговорят о Линь Шу – заговорят и о Цзинъяне, император затребует сына к себе, и тогда уже не останется ничего, что бы тебя спасло». Мэй Чансу пожалел, что стоит перед троном прямо, а не преклонив колени. На коленях сейчас было бы легче, тело понемногу охватывала противная дрожь. Слабость – тоже оружие, напомнил он себе и сделал несколько глубоких судорожных вдохов, прежде чем заговорить. – Глава Управления, кажется, забыл свое гостеприимство, камеру с цепями, рассказы о несчастных, потерявших в этих застенках рассудок? Неудивительно, что я обезумел от страха. Месть? Что мог сделать скромный ученый муж главе всесильного управления? Это был крик отчаяния перед неизбежностью смерти. Следует соблюсти равновесие. Хищник готов вцепиться в слабого, но император сам уже не молод и к телесной слабости снисходителен, его даже забавляет, когда у человека вдвое его моложе трясутся колени в его присутствии. – Ваше величество, старый пес служил вам не один десяток лет! Жизнью моей клянусь, я чую измену там, где она пытается скрыться, ваше величество! Взгляните сами, какие круги расходятся от этого человека, словно от брошенного в воду камня? Падение одних принцев и возвышение другого, побег мятежника и низвержение верных. Тот, кто сейчас зовет себя Су Чжэ, не новый человек при этом дворе, иначе и быть не может! Мэй Чансу отметил, что Ся Цзян теряет равновесие, брызжет слюной от злости. Надо было оставаться нарочито спокойным в пику ему, это было единственным, что еще могло заставить императора его услышать. Говорят, в стране Босы маги укрощают ползучих гадов, играя перед ними на флейте. Ся Цзян готов ужалить, но не его надо смирять журчанием голоса, спокойного, ясного, чуть насмешливого; только бы не приступ кашля, боги, не дайте… – Сейчас вы обвините меня в том, что я Сунь Укун, лично явившийся в Цзиньлин, чтобы сеять смуту и раздор? Глупость одних, непочтение и измена других, в этом виновен тоже я? Ах да, в прошлом году в Южной Чу была засуха – наверное и там я приложил свою руку. Полноте! – Мэй Чансу отвесил императору поклон. – Ваше императорское величество, на что только не пойдут люди перед лицом смерти, как только не пытаются спастись, утопив другого. У вас, глава Ся, нет доказательств, у вас нет свидетелей, у вас нет ничего, кроме вашего прихотливого ума. – У меня есть ваше имя, господин! – выкрикнул Ся Цзян. – Я знаю ваше имя. Имя предателя, имя мятежника, скрывшегося от приговора. Лишь одному смутьяну хватило бы дерзости явиться сюда под чужой личиной и, возомнив себя вершителем судеб, расчищать дорогу к власти своему приятелю. Командиру отряда Чиюй, сыну отъявленного изменника – Линь Шу! Прозвучало. Раскатилось громом под сводами палатки, зажгло черным гневом глаза старика императора. – Глава Ся из тех людей, кто не упокоится с миром, не удивив его напоследок, - сказал Мэй Чансу устало. - Все знают, что Линь Шу – мертв! *** Цзинъяню с утра принесли записку от принца Нина. Тот приглашал седьмого брата посетить его, чтобы насладиться за столом родственной беседой, и сообщал, что и принц Хуай там будет. Шатер на Весенней охоте не то, что дворец: здесь и угощение вкуснее, и вода слаще, и братья куда ближе. Наверное, Цзинъянь незамысловато скучал по простой солдатской жизни. Но как бы то ни было, он принял приглашение и в сопровождении генерала Ле направился к шатру брата, решив попутно проверить караулы. Чтобы не расслаблялись. Лимонный отвар вместо чая, гибискусовое вино, ореховые пирожные – надо признать, брат Нин подготовился на славу. Они сидели втроем: он, Хуай и Нин – и со смехом вспоминали детские проделки. Надо признать, что мальчишки везде мальчишки, хоть в хижине, хоть во дворце, всегда найдут время и место для проказ. Третий старший брат, несмотря на возраст, никогда не выговаривал за них младшим, а скорее покрывал их промахи, и, если в нем и жила когда-то зависть к их здоровью и телесной крепости, ни разу не дал того понять. Позже жизнь развела императорских сыновей жестокой рукой, сделав из братьев соперников в одной гонке, хотели они того или нет. Цзинъянь и забыл, как ребячлив и беспечен Хуай, как спокойно-рассудителен Нин… Посреди веселого разговора Цзинъянь вдруг ощутил смутную тревогу, словно холодная рука легла на сердце и сжала его, намекая на грядущие неприятности. – Третий брат, – перебил он Нина, – скажи мне, у тебя все хорошо? Ничего не произошло? – Все хорошо, я здоров, – понял тот по-своему. – Цзинъянь? С чего вдруг ты решил, что у меня что-то случилось? – Цзинъянь, – с лица брата Хуая сползла улыбка, – ты за мгновение стал серьезным. Что пришло тебе на ум? Ум тут был не при чем – ни одной разумной причины беспокоиться Цзинъянь не ведал. Даже нелады с Юем вчера разрешились; воистину, этот месяц был предназначен Небесами для того, чтобы сгладить отношения между братьями, насколько возможно. – Ничего, – ответил он честно. – Но на душе кошки скребут. – Я думаю, тебя догнал запоздалый страх, – сочувственно рассудил Хуай. – Управление Сюаньцзин слишком жестоко. Как вспомнишь, так вздрогнешь. Неудивительно, что и посреди веселого разговора твои мысли все время возвращаются туда. Хоть ты, Цзинъянь, воин, закалён в боях и всё выдержал… Мы бы с братом не смогли. Будь я на твоём месте, утопился бы от страха в колодце! – Человек не знает меры своей храбрости, – сказал Цзинъянь и призвал собственную силу духа, намереваясь взять себя в руки. – Бывало, что и самые боязливые новобранцы поднимали знамя и шли в атаку. Напротив, крепость тела не всегда обещает крепость духа. Но уж в своих братьях я не сомневаюсь! – Ты льстишь нам, брат, – рассмеялся Нин, – куда нам состязаться с тобой в храбрости… Цзинъянь не успел ответить, как к ним с поклоном приблизился слуга и объявил: – Командующий Мэн просит его высочество принца Цзина уделить ему время для спешного разговора. Предчувствие забило в голове набатным гонгом. Цзинъянь тут же оказался на ногах. – Цзинтин, Цзинли, – поклонился он, – прошу простить меня, братья. Мэн Чжи в волнении ходил между шатрами в стороне: три стремительных шага в одну сторону, разворот, три шага в другую. – Ваше высочество, – устремился он к Цзинъяню, едва завидев, – ваше высочество, беда! Он понизил голос, и наклонившись к самому уху принца, прошептал: – Господина Су пожелал видеть император. В драконьем шатре – только личная императорская стража, моих людей с караулов сняли и отослали, в шатер стражники привели кого-то чужого, в плаще с капюшоном, лица не разглядеть, но голос… Я этот скрипучий голос и за стеной узнаю, жаль, я гадину тогда не придушил!.. – Цзинъянь вскинулся, выговорив одними губами: «Ся Цзян!», и Мэн Чжи кивнул. – Он ведь под арестом сидеть должен, как вы думаете... Но Цзинъянь уже не слушал, устремившись к отцовскому шатру широким шагом. Господина Су вряд ли вызвали к отцу для приятной беседы. И Ся Цзян, ядовитый скорпион, он-то что там забыл вместо того, чтобы томиться в подземелье в цепях в ожидании справедливого приговора? Что на этот раз затеял его императорское величество? Но какую бы игру не вел отец, он не отдаст им сяо Шу. Стоя у занавеси, разделяющей императорскую палатку на две части, Цзинъянь слушал разговор, готовый вмешаться в любой миг. К чему ведет негодяй Ся Цзян, он понял сразу, однако выжидал удобный момент. «Будь спокоен, будь выдержан, будь настороже», – повторял он себе. Но вот прозвучало имя Линь Шу, и он понял, что пора. – Сын приветствует отца, – склонил голову Цзинъянь. На охоте, точно в военном походе, отец не требовал от сыновей и придворных вести себя с соблюдением всех церемоний, и это было ему на руку. Господин Су замолк на полуслове, плотно сжав губы, и низко поклонился. Ся Цзян осмелился посмотреть на принца Цзина с ехидным торжеством, словно он и впрямь с самого начала намеревался вызвать Цзинъяня в этот шатер и заставить проговориться перед лицом императора. – Откуда ты здесь? – безгневно поинтересовался у Цзинъяня отец. – Я не звал тебя сегодня. – Меня вело беспокойство за безопасность отца-государя, – отрапортовал Цзинъянь, глядя ему в глаза. – Отец, как этот изменник оказался рядом с вами и почему он не закован? – Он здесь потому, что я захотел выслушать его. Глава Ся, – усмехнулся император, – принес к моему трону обвинение. – Он выдержал паузу, однако Цзинъянь не стал переспрашивать: «Какое?». – Он обвиняет твоего советника в преступлении, принц Цзин. Цзинъянь позволил себе возмущенно выдохнуть. Господин Су замер так, словно он был не человек, а храмовая статуя. – Я со стыдом узнаю, что отец не доверяет мне настолько, чтобы позволить самому оценить проступки моих слуг и наказать их. Советник Су, отвечайте без утайки, что именно дурное вы совершили? – Ваше высочество принц Цзин! – Тот отмер и низко склонился. – Сановник Ся возвел на меня напраслину, недостойный ни в чем не виновен перед вами и перед драконьим троном! Все его прегрешение в том, что он преданно служил вам изо всех своих ничтожных сил и уж точно не помышлял о мятеже: ни ныне, ни прежде. Цзинъянь благосклонно кивнул. – Я услышал вас, господин Су, но не услышал главу Ся. Так в чем же вы смеете обвинять моего советника? – Так называемый господин Су – преступник, прикрывшийся чужим именем ради своих целей! – выкрикнул Ся Цзян, глядя на императора неотрывно. – Он – мятежник Линь Шу. Чем иначе объяснить, ваше величество, что он неразлучен с седьмым принцем точно так же, как это было в прежние годы? Поглядите, поглядите на их лица! Господин Су не подвел. На его лице, точно хризантема осенью, расцвело отвращение, смешанное с легким чувством неловкости. Цзинъянь хорошо его понимал: не всякий раз знатный сановник сходит с ума прямо у тебя на глазах. Сам Цзинъянь тщательно контролировал выражение своего лица в присутствии отца-государя: незначительное удивление, брезгливость, разгорающийся гнев, как будто он только сейчас расслышал запретное имя… – Что за нелепый бред! Господин Су, еще не оправившийся после прежнего визита в управление Сюаньцзин, вынужден отвечать главе Ся на измышления, которые являются не более чем пустым сотрясением воздуха? – Обвинения есть обвинения! – сердито рявкнул император. – Цзинъянь, что ты скажешь на это? – Отвечаю отцу! Проще искать карпа в перепелке, чем видеть в этом человеке Линь Шу. Отпрыск семьи Линь вырос у вас на глазах, отец, разве бы вы его не узнали? Он помолчал, набрал воздуха в грудь. – Ваш сын не легковерен, государь. Когда Су Чжэ пожелал избрать меня своим господином, я первым делом приказал генералу Ле проверить, кто он таков. Имя его отца, господина Мэй, известно в цзянху, таланты его самого признаны другими гильдиями. Он никак не может быть Линь Шу! Я вижу в нелепице Ся Цзяна один лишь злой умысел запятнать мое имя и лишить меня верного слуги. – Ваше высочество, – жалобно и тихо проговорил советник Су, – я умоляю простить недостойного, из-за которого вас обеспокоили делами давно минувших дней. – Он пал ниц в пол и, уже упершись лбом в скрещенные руки, договорил: – Ваше величество, пощады и защиты! В прошлый раз я чудом ушел живым из рук сановника Ся, второй раз на такую удачу я рассчитывать не смею! Цзинъянь бросил быстрый взгляд на отца – как он и ожидал, тот наблюдал за происходящим с довольной улыбкой, словно за лучшим танцем красавиц, призванным услаждать его взор, – и, склонившись, поднял господина Су с пола. – Встаньте, советник Су. Ваша преданность мне заслуживает такой же преданности с моей стороны, и я сам буду просить за вас перед отцом-государем. Нарушение приличий вышло достаточно трогательное и нелепое, и, конечно же, глава Ся не выдержал. Расхохотался, как безумный, с разгорающимся огнем в глазах: – Преданность! О какой именно преданности вы говорите? Эти двое не знали никаких приличий, еще когда были юнцами, об этом знали все в Цзиньлине, а теперь поглядите, они и вовсе сплетают рукава друг с другом без стыда! Спросите у всякого, ваше величество, и вам скажут, что принц души не чает в своей тощей ручной обезьянке. Цзинъянь стиснул зубы, шумно выдохнул и проговорил: – Что творится в моих тайных покоях, главы Ся не касается. Может, он и мою наложницу обвинит в том, что она – Линь Шу? Тут он наконец осекся, словно осознав, что таким изящным оборотом причислил советника Су к своему гарему. Похоже, тем он изрядно позабавил отца: император поинтересовался, вопросительно приподняв бровь: – Вот как? Южные наслаждения? Слива расцветает каждую ночь только для тебя, сын? – и уже откровенно рассмеялся, довольный собственной скабрезной шуткой. – Господин Су служит мне верно, и я им доволен, – ответил Цзинъянь, на мгновение отводя глаза, – но мой язык немеет, и я не смею говорить о подобных вещах в присутствии отца. Он молча удивился, как все сейчас у него выходило точно, выверено, как в поединке. «Слабость – тоже оружие, правда, сяо Шу?» Господин советник, несколькими фразами низведенный до положения прекрасного наложника, стоял в стороне, не поднимая глаз, а Цзинъяню казалось, что они, как в бою, танцуют спина к спине. Император в восторге хлопнул себя по коленям: – Гао Чжань, он покраснел, ты видел? – Видел, ваше величество, – склонился евнух Гао. – Седьмой принц отличается благонравием. – Благонравием! – рассмеялся император. Пожалуй, он пришел в отличное расположение духа; правда, было рано расслабляться, хорошее настроение никогда не мешало отцу рубить сплеча и карать. – Завел себе сразу и советника, и любовника. Неудивительно, что защищает его, будто огненный лев свою добычу. Цзинъянь готов был поручиться, что в столице они двое не выдали себя вообще, если только никто из их ближайших людей не предался Ся Цзяну. Зато в лагере всякий, кто хотел увидеть и услышать свидетельства их трогательного единения, мог это сделать. Вот еще будет ближайшая задача для Мэй Чансу – проредить оставшуюся сеть Управления. – Я защищаю всех своих людей, – проговорил он твердо, выделяя это «всех» голосом, однако мазнув взглядом по господину Су. – Но мне интересно, откуда глава Ся знает о том, кто согревает мне ложе? Кто служит ему соглядатаем? Как он попал в ваш шатер, отец? Речь идет о вашей безопасности. Мы не можем быть небрежны. – Управление Сюаньцзин служит Сыну Неба! – каркнул Ся Цзян. – И будет служить, даже когда ничего не останется ни от Управления, ни от этого бренного тела. Советник Су вдруг произнес, тихо, не поднимая глаз, но совершенно четко: – Ваш скромный слуга печалится о своем несовершенстве, ваше высочество. Увы, не всякому достается прекрасная советница, радующая глаз в любом наряде… – Думаю, стоит проверить вашу охрану, отец, – подхватил Цзинъянь, на ходу складывая вместе, точно части головоломки, замечание господина Су и вчерашний рассказ Линь Чэня. – Кто знает, кого мы можем обнаружить там, под масками. Прошу его императорское величество дать свое дозволение! Дальнейшее произошло плавно и быстро, Еще не успела улыбка выцвести на лице императора, как раздался отчаянный крик главы Ся: – Это все ты! Будь ты проклят! В его глазах Цзинъянь мгновенно разглядел подлинное безумие и решимость забрать жизнь. Такие лица он часто видел на поле боя. Быстрый, как взгляд, в руке Ся Цзяна появился нож – обычный узкий клинок, каким бывалые охотники снимают шкуры с добытого зверя, а ночные разбойники достают в печень случайных прохожих. Как будто демоны повелевали сейчас старым вороном: злобным, нахохленным, молниеносным, который только и ждал, чтобы выклевать глаза тому, кто даст слабину. Он сделал выпад, еще, и еще… Советник Су попятился за широкие спины императорских стражников, и можно было бы выдохнуть, если бы один из них вдруг не заломил ему руку за спину и не дернул с силой за косу, заставляя запрокинуть голову. Белое беззащитное горло с уже побледневшими следами их страсти; именно к нему стремился нож – и Цзинъянь с ужасом понял, что может не успеть. Он со всей силы топнул ногой, заставляя землю вздрогнуть. Этот прием никогда ему не давался, но тут то ли отчаяние придало сил, то ли боги, действительно, улыбнулись с небес, но земля содрогнулась, пошла волной, и Ся Цзян споткнулся в шаге от вожделенной цели. – Насилие в присутствии его величества! – Цзинъянь взвился вверх, приземляясь точно между Мэй Чансу и главой Ся, и лишь тогда закричал, как привык кричать лишь в сражении, отдавая приказ войскам. – Взять предателя! Из-под маски демона, сорванной с головы лже-охранника одним из настоящих стражников, показалось искаженное отчаянием лицо Цинь Баньжо. – Ваше величество, – взвыл скрученный Ся Цзян, – не дайте ускользнуть преступнику! Лучше… Кожаная перчатка принца Цзина заткнула ему рот, как кляп. *** Из императорского шатра Цзинъянь вывел его, поддерживая под локоть. Положение удобное и позволяло не смотреть ему в глаза. Но даже если бы Цзинъянь тащил его за шиворот, презрев всякие достоинство, он был бы малодушно благодарен – колени подгибались так, словно он разом махнул чашку байцзю, а тело, напротив, сковал холод. Мэй Чансу не сомневался, что в душе его друга кипят страсти похлеще крутого кипятка, но великолепная выдержка императорского сына не подвела Цзинъяня в драконьем шатре и заставляла держать спину идеально ровной теперь. – В мою палатку, ваше вы… – начал он, но Цзинъянь оборвал его коротко и мрачно: – Знаю. Откуда-то вынырнул Мэн Чжи, пошел рядом молча. Не иначе хотел присмотреть, что его высочество советника на людях не загрызет. А что за стенами палатки… зайдет ли тот вообще в его палатку или развернется и пойдет куда-нибудь выплеснуть ярость за открывшийся обман? Картина еще та: принц Цзин волочет провинившегося советника на расправу под конвоем командующего гвардии, а советник мелко дышит и чуть ли не икает от страха. На самом деле не от страха, конечно, но воздуха отчаянно не хватало и в глазах темнело. В палатку Цзинъянь его чуть не втолкнул, что-то вполголоса рявкнув Мэн Чжи, так что тот моментально испарился, напоследок бросив: «Сейчас будет». Мэй Чансу ощутил мягкое одеяло под седалищем – и что-то твердое за плечами; нет его не уложили в кровать, его усадили прямо, притиснув спиной к жестким кольцам панциря, запрокинув голову. – Дыши!.. Что, неужели Линь Чэнь вернулся? Точно, потянуло холодным воздухом снаружи, значит, кто-то вошел. Это он вечно требует, дыши-дыши… Дышать все равно не получалось, грудную клетку как тисками сжали. Рядом голос старины Мэна затейливо помянул горячий чайник, подгорных демонов с их матушкой и некую старую сволочь, которая в компании с другой сволочью неизбежно должна была провалиться к этим самым демонам и еще на пару ли глубже. Забулькала вода, в губы ткнулся сосуд с длинным носиком. Вкус был знакомо-мерзкий. Мэй Чансу сделал глоток, потом другой, допил – и наконец закашлялся, и держащие его объятия тут же разжались. Послышались удаляющиеся шаги, по макушке прошелся холод от хлопнувшего полога палатки, молчание тянулось, как нить на веретене, а он все кашлял и кашлял, согнувшись пополам и отчаянно желая, чтобы это наконец прекратилось. Изнеженные барышни падают в обморок, не желая столкнуться с тем, что их пугает; а изнеженные советники прикрываются от необходимости говорить на неприятные темы полуобморочным кашлем, так, что ли? – Ваше вы… погодите, – выдавил он. – Я… все хорошо… сейчас… Он отсел на постели (ему тут же подсунули за спину подушку), глубоко вдохнул – и посмотрел Цзинъяню в глаза. Глаза были очень мрачными. – Ваше высочество, Сяо Цзинъянь. Я сознаю свою вину перед вами и не надеюсь, что вы меня простите за ложь, – выговорил Мэй Чансу ровно, но с ощущениями человека, выставленного на площади у позорного столба. На очень холодной, продуваемой ветром площади. – Я приму ваше решение и назначенное вами наказание, если вы того пожелаете. Принц совершенно безрадостно усмехнулся: – Как всегда играете словами, советник? За что именно вы просите прощения? Мэй Чансу не ждал от него прощения, на самом-то деле. Не ждал даже быстрого наказания, после которого хотя бы прощаются грехи и отношения возвращаются к церемонным репликам принца и советника. Но он наивно предполагал, будто Цзинъяню не свойственна въедливость императорского наставника, когда-то распекавшего их за проделки и для начала требовавшего признать свою вину четко и пространно. – За то, что не назвал вам своего настоящего имени, ваше высочество. – И только? – Цзинъянь смотрел на него с холодным интересом. Совсем не похоже на ту реакцию, которую Мэй Чансу ждал от него. И уж точно не похоже на то, к чему некогда привык Линь Шу. – Остальное, – он поморщился, признавая неразумность исходной посылки, – проистекает из первого. Я счел, что Шу из семьи Линь лучше оставаться мертвым для всех. И в первую очередь для вас, ваше высочество принц Цзин. Решение, на которое имел право господин Мэй из Цзянцзо, но никак не Су Чжэ, ваш слуга. Смирение, увы, не помогло. – И снова мы приходим к тому, что решили вы! А мы, словно куклы на палках, подчиняемся воле того, кто сидит за ширмой. – Цзинъянь встал, прошелся по палатке туда-сюда, как раздраженный хищник по клетке. – Чего вы так испугались, господин Су? Что я задушу вас в объятиях? Что не позволю осуществить ваши замыслы? Чего? Скольких недоразумений можно было бы избежать, знай я правду. – В течении двенадцати лет я привык к тому, что решаю я, ваше высочество, – покаянно склонил голову гений цилиня. – Я признал свою вину в том, что обманул ваше доверие. Совершил ли я это к добру или к благу, обсуждать сейчас смысла нет – если это только не часть того самого наказания, о котором я упомянул. – В искусстве уверток вас никому не превзойти, советник, – горько рассмеялся Цзинъянь. И смотрел он на Мэй Чансу так, как смотрят на противника за секунду до того, как поднять меч. – Но все-таки я жду ответа на свой вопрос: чего вы боялись, скрывая свое имя? Мэй Чансу посмотрел на него с недоумением. Он вспомнил, как плакал Цзинъянь после рассказа о Мэйлин. Как судорожно тот прикрикнул на него, стоило ему протянуть руку к красному луку. Вспомнил, как сам уходил в Управление Сюаньцзин, отсчитывая минуты и надеясь, что его расчет точен… как бы поступил Цзинъянь, если бы в ту минуту все знал, отпустил бы его?.. Ему самому не был известен ответ на этот вопрос. – Разумеется, того, что вы не сможете отнестись ко мне с необходимой бесстрастностью, ваше высочество, и придадите персоне советника слишком большое значение, которого я не заслуживаю. – И все?! Это ваша причина? Гуй тебя задери, Линь Шу! – вдруг заорал Цзинъянь шепотом, схватил Чансу за плечи и начал трясти. – Какой же ты придурок! Я еще пол-луны назад знал, что ты – это ты! И что? Завернул тебя в шелк и спрятал в самый большой сундук? Подвергал сомнению твои действия? Выдал тебя перед отцом? Убил бы тебя, дурака, – с отвращением сказал он и тут же выпустил Мэй Чансу, словно боялся и в самом деле не сдержаться. А вот это было – как пороховой заряд рванул у него перед лицом. Мэй Чансу отшатнулся, моргая. – Ты – знал? Знал и... – он сглотнул и опустил голову. «Знал – и не переставал приходить ко мне по ночам? Знал – и не испытал отвращение, или гнев, или обиду, словом, все то, чем так щедро делишься со мной сейчас?» Потом его догнала еще одна мысль, хуже первой. – Решил только сейчас переменить отношение ко мне? Или сразу переменил... но так хорошо научился притворяться? – Я знал, – глухо сообщил Цзинъянь, так и не повернувшись к нему – стоял себе спиной и рассматривал ширму вдоль стены. – Знал и верил, что если ты не открылся мне, значит, у тебя были настоящие резоны так поступить. А выясняется, что причина была одна... Как ты там сказал: слишком много внимания к персоне советника? Ты вынес мне приговор заранее, даже не потрудившись узнать меня лучше. И даже когда узнал, все равно не доверился. И теперь смеешь упрекать меня в том, что я слишком хорошо притворяюсь? Все-таки расстроен он был сильней, чем гневался. Задет был не принц Цзин – это Цзинъянь маялся от подсердечной обиды. Сяо Цзинъянь наорал бы и даже ударил, как привык со своими, а потом повинился бы и закончил ссору – а нельзя, господин советник хворый, вот он и страдает, копит раздражение, уйти нельзя, остаться невыносимо… «Эй, Цзинъянь! Мы подрались, ты уже победил!» – У меня нет ни права, ни намерений оправдываться, Цзинъянь. Если ты обижен и считаешь меня придурком, ты в своем праве. Единственное, о чем я тебя прошу – скажи, каким образом я еще могу быть тебе полезен, не вызывая твоего раздражения. – Он помолчал. – Не отказывайтесь от советника Су, ваше высочество. Пожалуйста. – Ох, прекрати, – Цзинъянь остановился перед ним, в раздражении взмахнул рукой. – Ты еще ниц упади или напиши пару-тройку проникновенных посланий. Мы уже это проходили. – Он замолчал, но когда Мэй Чансу открыл рот, чтобы заговорить, неожиданно продолжил усталым тоном: – Сколько еще я должен доказывать тебе, что не поставлю под угрозу наше... твое... дело? Знаешь, наверное, ты прав: нет смысла длить то, что лишь обуза для тебя. Все, что может быть использовано, должно быть использовано, да, сяо Шу? Не вышло. Цзинъянь, который всегда долго переживал обиды… «Стоп, погоди!» – оборвал он себя. А почему он вспоминает, как это случалось всегда давным-давно, подходит к другу с меркой юности, хотя сам изменился мало что не до разительного? И не удивительней ли его собственного превращения и нового лица то, что Цзинъянь все знал и даже случайным движением брови не выдал его тайну: ни недоброжелательному взгляду отца, ни любящим глазам матушки, ни даже ему самому? Ему не переиграть этого нового Цзинъяня, не признать перед ним покорно свое поражение – просто потому, что… Потому что они играют на одной стороне. – Буйвол, стой! – выкрикнул он отчаянно, потянулся и поймал его ладонь в свои. Поднес эту руку к своим к губам, но, испугавшись, что тот снова примет все за церемонную игру в подчинение, даже целовать не посмел – просто подержал на расстоянии дыхания и разжал пальцы. – Я... дурак, лжец, манипулятор, кто угодно. Урод, от которого за эти годы немного прежнего осталось, я знаю. Я уже и не сяо Шу толком. Но если тебе нужно то немногое, что осталось – бери и владей, без всяких условий. Я уже и так чуть напополам не порвался, примиряя то, в чем я поклялся, и то, что хочу. Он подумал, что, если Цзинъянь спросит сейчас непонимающе, чего он хочет и не оставить ли его в покое, он просто расплачется, словно ему снова пять лет и он не переживал ни смерть, ни жуткую боль, ни крушение собственного мира. – Почему урод? – Цзинъянь смотрел на него потерянно, силясь улыбнуться, но губы его подрагивали. Мэй Чансу лишь молча пожал плечами, остро ощущая разницу между собой прежним и нынешним. Чахлое тело вместо сильного и ловкого, искривленная душа вместо горячей и прямой. Что он мог ответить? И тогда Цзинъянь осторожно, словно боясь спугнуть, обнял его, прижался лбом к виску. – Как-то, – прошептал он прямо на ухо, будто подслушал его мысли, – я поклялся богам, что приму моего сяо Шу любым – искалеченным телом или душой, неважно. И боги вернули мне тебя. Но ты ошибаешься, господин Су, – на этот раз новое имя прозвучало почти как ласка, – в тебе многое осталось от того человека, что восхищал меня тогда и восхищает сейчас: твой ум, – легкий поцелуй в лоб подтвердил слова, – твоя душа, – рука Цзинъяня легла туда, где заполошенно билось сердце, – и даже это, – рука скользнула ниже, за пояс халата, дразняще сжала тут же напрягшуюся плоть и исчезла. – Я возьму все, что ты предложишь. Тебе больше не удастся сбежать. – Т-ты... – его вдруг затрясло так, что аж зубы задрожали, пришлось заставить себя успокоиться. – Слишком уж ты великодушен, Цзинъянь. С самим собой прежним мне соревнования не выдержать, даже если ты очень крепко зажмуришься. – У него перед былым Линь Шу было лишь одно, крошечное, почти неважное преимущество: он был жив. По нему можно было не плакать. Пока что. – Но выбора у тебя нет, бери что дают, а я постараюсь вцепиться в тебя покрепче. Он подумал: «И даже попытаюсь больше не врать», – но так больно кольнула в сердце необходимость признаться Цзинъяню, как немного ему осталось, что он решил помолчать, хотя бы сейчас. – Когда же ты поймешь, – нежность в голосе Цзинъяня можно было черпать ведром и все равно дна не увидеть, – что не надо соревноваться. Тем более с самим собой. Ты – это ты, и неважно, как тебя зовут. Человек с возрастом меняется. Почему я должен доказывать тебе настолько простые истины? – Цзинъянь склонился к его губам и, прежде чем поцеловать, прошептал: – Ты – самый умный человек, из всех, кого я знаю, сяо Су, почему же ты такой дурак? Мэй Чансу закрыл глаза. Ему не надо было видеть – хватало ощущать губы Цзинъяня на своих… Вот только расстегивать застежки брони вслепую оказалось не так удобно, и руки подрагивали, от нетерпения, должно быть. Ладонь Цзинъяня скользнула ему за ворот. – Какой ты горячий… – проговорил он. Стоп. Совсем не с любовным восхищением проговорил, даже озабоченно. И руку Мэй Чансу перехватил, не давая избавить себя от железа, совсем неуместного в постели. – Что-то не так? Ты… – Я. Все хорошо. Я сам тебя раздену, – распорядился Цзинъянь. Быстрым жестом потер ладони друг о друга и принялся исполнять обещанное, предваряя каждый побежденный узел и каждый слой ткани поцелуями, легкими и быстрыми. Должно быть, именно головокружение от этих поцелуев лишало Мэй Чансу разума, и очнулся он уже когда на него натягивали одеяло. – Эй!.. Цзинъянь, не избавившийся ни от одной детали своих парадных шелковых одежд, даже панциря не расстегнувший, склонился к нему с очередным поцелуем, но Мэй Чансу было уже не обмануть. – Так-то ты принимаешь предложенное, Буйвол? – Завтра. Все завтра. Спи! – Ладонь скользнула под одеяло и настойчиво сжала его руку. – Я – тебе… Пальцы легли ему на губы прохладным щекочущим прикосновением. Прохладным? Это почему? Руки у Цзинъяня всегда были горячие. – Спите, господин Су, а то лекарей приведу... много. Всех! Матушку позову, своих армейских к вам отправлю и мастера Линя в лесу отыщу, для комплекта. – Но мы… – Спи, я сказал. Обижусь! С пальцев на его губах, не дающих и слова сказать, стекал сонный морок, наплывало головокружение и беспамятство, сейчас такое нестрашное, но он-то знал… – Ты никуда… – Никуда я не уйду, не тревожься. От тебя – да меня лошадьми не оттащат, сяо Шу, не сомневайся! «Ты принц, – хотел напомнить он. – У тебя есть обязанности, на тебе лежит наш план, тяжкий, как мельничный жернов, и если все пойдет, как мы планировали, у тебя с каждым днем будет оставаться все меньше свободного времени для себя и нас обоих, а я снова свалился невовремя, и дальше это станет происходить только чаще, прости меня…» – У нас… все хорошо? – выговорил Мэй Чансу. – У нас все хорошо, спи. *** Утром на траву выпала роса, крупная, что твое просо. Во всяком случае, это Линь Чэнь сказал про просо и тут же покосился на принца хитро, мол, видел ли тот столь низменный предмет или все больше по жемчугу? Сяо Цзинъянь, который провел в армии не один год и все, что летит в солдатские котлы, видел, щупал и обонял, деликатно промолчал. Его больше занимали две вещи: во-первых, как это Хозяин Архива умудряется передвигаться по мокрой траве, совсем не замочив подолы длинных халатов, а во-вторых, когда ему можно будет зайти в палатку к сяо Шу. Соображения приличий его не смущали, но Линь Чэнь пригрозил наслать на него крапивницу и мужское бессилие разом, если он не даст сяо Шу выспаться. Цзинъянь обиженно фыркнул и заявил, что намерен просто тихо сидеть и смотреть и что вообще ходить бесшумно он выучился много лет назад. «Ладно, – смилостивился Линь Чэнь. – Тогда только крапивницу». Откуда Линь Чэнь появился посреди ночи, как узнал, что его любимый пациент именно сейчас свалился в горячке и слабости, как прошел в охраняемый лагерь, не потревожив и травинки и не всколыхнув сторожевых постов в полночь, – все это Цзинъянь пообещал себе узнать потом, когда у него будет время на праздные вопросы. Достаточно было и того, что лошадь Хозяина Архива отчего-то стояла у коновязи возле палатки командующего Мэна, и никого это не удивляло. Больше суток Линь Чэнь и носа из шатра господина Су не казал (разве что иногда оттуда доносился вполне уверенный мощный храп, который конечно же, не мог издать недужный и изящный пациент). Когда Цзинъянь туда заглядывал, а делал он это каждую стражу, то видел своего советника в беспамятстве, истыканного иглами, или бледного под горой одеял, тоже с закрытыми глазами. Но надменная физиономия великого целителя была спокойной и лишь малость раздраженной, когда он заворачивал влюбленного принца от дверей со словами: «Не мешайте лечению, ваше высочество!» – Так свое лечение вы закончили? – повторил Цзинъянь в пятый раз. – На этот раз – закончил. – И теперь он просто спит? – Вы поразительно догадливы, ваше высочество. – А теперь представьте, – вкрадчиво сказал Цзинъянь, – он проснется, а меня не будет рядом. – Эка невидаль, – фыркнул Линь Чэнь. – Приведет себя в порядок без вас, умоется, волосы подвяжет, облегчится без стеснения, в конце концов. Пролежите сами сутки в постели, принц Цзин, тогда поймете, что свидание с лежачим тигром бывает милее свидания с любовником. «А то я не валялся тяжко раненым!» – мысленно парировал Цзинъянь. Бывало и не раз, и самым большим облегчением после бреда и беспамятства всегда было найти глазами хорошо знакомое лицо и просипеть едва разборчиво: «Мы победили?» – или что-то вроде. А потом уже, узнав, что основы мира не пошатнулись, выслушивать доклад, стонать, ругаться, требовать отлить, честить всех идиотами и утверждать, что вот он прямо сейчас на коня и в бой, только голову от подушки оторвет. Неужели лекарь этого не понимает? – Ох, – Цзинъянь досадливо вздохнул и объяснил: – Дело не в любовном томлении. Ну почему самые умные люди в моем окружении все время делают глупые выводы из очевидных вещей? Позавчера господин Су вбил себе в голову очередную безумную идею, что я могу уйти навсегда. Вы сами велели мне не волновать лишний раз нашего гения. – Идея безумная, – согласился Хозяин Архива безмятежно. – Но я лекарь не из последних и потому надеюсь, что после моего лечения гений цилиня проснется в здравом рассудке, а не объятый тревожной мыслью, что вы, ваше высочество, умчались в леса, даже не надев шапки, и никогда больше не вернетесь. Или я неправ, и вы вчера успели заключить брак, одним из условий которого было не удаляться от супруга далее, чем на пару бу? За долю мгновения Цзинъянь успел смутиться, по достоинству оценить подобную перспективу, вообразить сяо Шу в алом свадебном наряде и нешуточно обидеться за него. – Ни слова в простоте, мастер Линь, а для красного словца и друга не пощадите? Господин Су, знаете ли, не престарелая дочь крестьянина, которую тому не терпится сбыть с рук, лишь бы кто замуж взял. Или вам надоело о нем заботиться? Линь Чэнь посмотрел на него с любопытством, как на заговорившего голубя. – А вы, значит, хотите заботиться сами? – Хочу! И потому предпочту остеречься. Ему и так хватило волнений. – Господину Су хватало волнений все те два года, что он провел в вашей холодной, пыльной, нервной столице, – отрезал Линь Чэнь. – Если бы я знал, отпуская его сюда, что его будут бросать в застенки, травить экзотическим ядом, держать под обстрелом, заставлять стоять часами на холоде и подвергать иным неполезным переживаниям, только бы вы его и видели. Цзинъянь опытным ухом расслышал в его голосе ту же смесь негодования и нежности, которую ощущал в своем, едва ему случалось заговорить о сяо Шу – и подумал, что насчет «надоело» изрядно промахнулся. Своя ноша не тянет. – Я бы посмотрел, как бы вы его удержали, – усмехнулся он. – Он обвел бы вас вокруг пальца, не успели бы вы и глазом моргнуть. – Поздравляю вас, ваше высочество, вы очень верно описали свою жизнь в ближайшее время, – прокомментировал Линь Чэнь ехидно. Отвернулся, тщательно проверил, как закреплено седло, потянул паузу… – Ну, Сяо Цзинъянь? Вы хотели меня что-то спросить? Или намерены и дальше мяться, как девица на пороге у гадалки? – Хотел, – признался Цзинъянь. – Меня волнует здоровье нашего несносного гения. Он задыхается, ему нельзя мерзнуть, ему нельзя волноваться, он не может удержаться в седле... – Он помедлил немного, а потом словно в холодную реку нырнул: – Он умирает? Это отрава Огня-Стужи? – Откуда вы знаете про яд Огня-Стужи? Ваша уважаемая матушка поделилась с вами знанием? – Линь Чэнь дождался его кивка, вздохнул: – Редкий яд, таинственный яд… Не удивлюсь, если скоро про него станут кричать глашатаи у городских ворот. Ладно. Да, умирает. Кровь бухнула в ушах армейскими барабанами, пальцы сами сжались до белых костяшек на рукояти меча – хотя смерть не тот противник, против которого меч поможет. Линь Чэнь смерил его взглядом и принялся размеренно объяснять: – Яд Огня-Стужи поражает необратимо, лечение же от него жестоко, болезненно и оставляет человеку еще меньше жизненных сил, чем пощадил яд. Ваш друг умирает, – он выдержал паузу, тонкую, как нож, – уже четырнадцать лет. Видно, Цзинъянь справился с испытанием, или зловредность Линь Чэня просто исчерпалась, потому что тот улыбнулся и договорил: – И если бы вы, ваше высочество, видели его в начале этого пути, то сразу признали бы, что сейчас он очень даже бодр. Любовные желания, подумать только, никогда бы не подумал, что Чансу хватит на это! – Значит ли это, что сейчас надежда есть? И что могу сделать я? - спросил Цзинъянь в лоб. Он полагал, что в ответ Хозяин Архива заговорит о тайных знаниях и мистериях, недоступных простецам, боялся даже, что тот потребует возвращения сяо Шу под его, великого лекаря, надзор, но тот ответил просто: – Обещать я ничего не могу, но надеяться вы вправе. Сделайте так, чтобы ему хотелось жить, и заботьтесь о том, чтобы ему было жить легче. Можете советоваться с матушкой, Сяо Цзинъянь, она плохого вам не подскажет. Он окинул взглядом изумленного Цзинъяня и весело прибавил: – А вы рассчитывали, высочество, что я дам вам волшебную пилюлю и шепну на ухо, с каким заклинанием ее использовать? Так я ее пока не изобрел, пользуйтесь тем, что имеете. Мэй Чансу показаны разумность, осмотрительность, теплые ноги, аккуратный массаж – и много любви. Сумеете? – И все? – уточнил Цзинъянь и дождавшись ответного кивка, продолжил: – Хорошо. Это то, что я могу. Обещаю вам, мастер Линь. В свою очередь, я могу надеяться, что вы не оставите господина Су без своей заботы? – Я вам еще надоем! – расхохотался Линь Чэнь, но взгляд его оставался все тем же цепким и острым. – Вы что же, полагаете, четырнадцать лет усилий и лекарского любопытства могут закончиться ничем? Я вложил в него слишком много, помните это, когда будете, гм, просыпаться рядом. – Поверьте, я запомню, – сказал Цзинъянь твердо и кивнул, словно императорскую печать приложил. – Так что, я по-прежнему рискую крапивницей или могу все-таки дождаться пробуждения господина Су в его шатре? – В мокром плаще туда не входите, и не будет вам крапивницы, – сжалился Линь Чэнь и взлетел в седло. – Ну что за люди! Сначала говорят, как они мне безмерно благодарны, а потом начинают клянчить еще уступок... Чо! Пошла! *** Целый день Цзинъянь ходил, словно окруженный божественным сиянием. Встречался с отцом, приветствовал братьев, разговаривал с Мэн Чжи, разбирал жалобы придворных, проверял караулы – все виделось ему сквозь золотую дымку. Эта дымка была крепче любой крепостной стены: от нее отскакивали шутки императора о цветущей сливе, шепотки придворных и вопросительные взгляды братьев. Лишь единожды в этом золотом мареве возникло ясное лицо матушки, которая улыбнулась ему и, потрепав по щеке, назвала хорошим мальчиком. Остальные так и остались за дымкой, не задев чувств Цзинъяня. Он был уверен, что выглядел, как обычно: спокойным, холодноватым седьмым принцем, истинным служакой – но простодушный Мэн Чжи вдруг посмотрел на него с жалостью и, коротко поклонившись, сказал: – Идите, ваше высочество. Идите, думаю, он вас ждет. – Но... – растерялся Цзинъянь. Шел только час собаки, а они договорились утром, что встретятся на исходе половины часа свиньи. Он вспомнил, каким нежным и сладким был утренний поцелуй, обещавший вечернее наслаждение, как нетерпелив был Мэй Чансу, не желавший его отпускать. Но у каждого из них были свои дела, свои обязанности и не след было так открыто их нарушать. Правила, вбитые с юности, заставили Цзинъяня отступить, сделать шаг, другой и наконец выйти из шатра. «До вечера», – сказал он тогда, на миг остановившись на пороге, и Мэй Чансу, уже закованный в броню серых халатов и вооруженный кистью и тушечницей, кивнул ему: «До уговоренного часа». – Я не могу, – мотнул он головой, – да и господин советник ожидает меня позже. А пока отец может вызвать меня к себе, нужно сменить дозорных... – Идите, – строго повторил Мэн Чжи, и Цзинъянь на миг увидел в нем молодого гвардейца, которого когда-то приставили учить двух нахальных юнцов стрельбе из лука. И тотчас понял, что генерал Мэн знает, кто такой господин Су, но это знание не отозвалось в нем обидой. – Караулы нынче будут моей заботой, а их императорское величество в шатре у благородной супруги принимает брата и хоу Яня с сыном, они не дадут ему заскучать. В эту часть лагеря и змейка не проскользнет. Я прослежу. И он совершенно непочтительно подмигнул Цзинъяню. – Хорошо, – кивнул тот и, собрав все свое достоинство, чтобы не бежать, направился сначала к своему шатру. Снял панцирь, оставшись в темном простом одеянии, проверил карман, в котором лежал очередной флакон с маслом (спасибо матушке за предусмотрительность), глубоко вздохнул, пытаясь успокоить сердце, несущееся вскачь, но успеха не добился. Дальше тянуть время просто не получалось. Цзинъянь выскользнул в разгорающиеся сумерки. На палатку советника уже накинули войлочный полог. Факелы у входа были прикрыты защитными экранами. Пара часовых вытянулась в отдалении. В сумерках сразу и не поймешь, кто там вошел в палатку: принц или слуга. Внутри все заливал серый полумрак, а фигура Мэй Чансу была словно облита по контуру золотым отсветом свечей. Цзинъянь множество раз видел его таким – в городской усадьбе, во время их бесчисленных ночных встреч. Разве что волосы, обычно собранные гладко и туго, сейчас стекали по плечам и спине черными прядями. Обычная нестрогая манера причесываться, принятая за пределами столицы и более подходящая человеку, лишь недавно оправившемуся от слабости – но сейчас это выглядело так, словно Су Чжэ распустил волосы нарочно перед приходом возлюбленного, чтобы не тратить на это лишней минуты, когда тот перешагнет порог. Да так увлекся написанием писем, что и не заметил, как этот возлюбленный уже оказался здесь и пожирает его взглядом. Цзинъянь переступил с ноги на ногу – и Мэй Чансу обернулся. – Я совсем потерял счет времени, – сказал он с изумленной улыбкой. – Это я пришел раньше оговоренного срока, – повинился Цзинъянь. – Надеюсь, ты не рассчитываешь, что я выставлю тебя наружу дожидаться условленного часа? – усмехнулся Мэй Чансу, делая шаг к нему. – А ты можешь? – усомнился Цзинъянь и тут же сам себе ответил: – Да, ты – можешь. Но, признаться, я очень рад, что мне не грозит ходить дозором вокруг твоей палатки. По крайней мере, сегодня. – Как же я смогу? Не переоценивай тот запас невинной добродетели, которым может обладать скромный ученый. Какой дивный пример самоуничижения, хоть сейчас выставляй в палату мер-цзиньбу. В качестве эталона. – Скромный ученый, поставивший с ног на голову всю столицу, – подхватил Цзинъянь, – наоравший на принца в присутствии его слуг, надерзивший главе Ся прямо в его логове, управлении Сюаньцзинь. Что тебе после этого выставить меня из палатки? Пустяк, не стоящий упоминания Он дразнил возлюбленного, не в силах удержать счастливой улыбки, и получил усмешку в ответ. – Действительно, прогнать принца – пара пустяков. Тебя, Буйвол, – не получится. Даже если сам захочешь уйти - не отпущу. Прежде, в другой жизни, просто зажал бы тебя в углу и не выпустил... теперь, боюсь, соблазнять придется. Цзинъянь рассмеялся негромко: – Начинай! Хотя, нет, погоди. – Он скользнул ближе, поудобней уселся у рабочего стола, прямо напротив советника, и скомандовал: – Вот теперь можешь. – Ваше высочество желает командовать, как в армии, даже в таком деликатном деле? – Мэй Чансу не спеша шагнул ближе. – Может, еще и оценивать, точно на тренировках, как метко я попаду в мишень? – Он наклонился, упершись руками Цзинъяню в плечи; прядь волос щекотно скользнула по щеке, стекла на шелк халата. – И это после того, как ваше высочество изволили поразить мое сердце с точностью, с которой я просто не в силах соревноваться? – Ах, советник, сдаетесь еще до начала поединка? – Цзинъянь подхватил шаловливую прядь со своего плеча, накрутил на палец и слегка потянул: – Значит, поразил в самое сердце, господин Су? И почему я не знал раньше? – М-м... возможно, всему причина – твоя рассеянность? Брал меня и не замечал, как я таю в твоих руках? Бывает. – Мэй Чансу пытался говорить рассудительно, но глаза у него сияли. – Ты ведь ужасно невнимателен, Цзинъянь. Даже присесть не предложил бедному больному человеку. Приходится обо всем думать самому. Он обошел стол и уселся Цзинъяню на колени, как могла бы сделать игривая девушка не самых строгих правил. Несмотря на всю худобу, по весу он был отнюдь не хрупкой красоткой, но Цзинъяню было не на что жаловаться – Своя ноша легче пера, – сообщил он, как бы невзначай скользя ладонями в широкие рукава верхнего платья советника. – Значит, невнимательный? – Он одарил Мэй Чансу поцелуем.– Рассеянный? – Еще поцелуй. – Ужасный господин? – Поцелуй. – Знаешь, что я тебе отвечу, сяо Шу? – и опять поцеловал, не дожидаясь ответа. Прервался лишь на миг, полюбовался, как розовеют щеки Мэй Чансу, то ли от страсти, то ли от возмущения, и согласно кивнул: – Ты прав! Ты во всем прав! И снова припал к желанным губам. – Я же советник, – не сразу смог выговорить Мэй Чансу, слабым голосом и задыхаясь, точно после бега. – Кому, как не мне, исправлять ошибки моего господина? Первая: ваше высочество пришли на парадный прием или ко мне на ложе? – А это уж, как гостеприимный хозяин решит, – сообщил ему Цзинъянь, с трудом сдерживаясь. Он помог Мэй Чансу развязать пояс, стянул с него верхнее платье, дернул еще один пояс; и все это, не прекращая целовать. Выпустить любовника из плена своих губ он был просто не в силах. Но тот перехватил его руки, когда они уже тянулись к нижнему халату. – Ну уж нет! Если я тут хозяин, мне и устанавливать правила. Вместо того, чтобы вашему высочеству смотреть на мое телесное несовершенство, лучше я полюбуюсь на его красоту. Что ты там прячешь под вышитым шелком? – Мэй Чансу припал коротким горячим поцелуем к его шее и запустил руки под воротник. – Все, что найдешь, можешь присвоить, – опрометчиво пообещал Цзинъянь, дергая собственный пояс. Сколько боги могут отмерить нежности? Меру, две, три? Ему казалось, что ему досталось больше, чем другим. Его захлестнуло с головой, когда он встал, держа сяо Шу в объятиях. – Поднял бы на руки и так бы и носил всегда, как сокровище. Пусть у тебя нынче другое имя, другое лицо, это не важно, ты... Он даже и не понял, что проговаривает вслух свои потаенные мысли, но тут его вернули из горних высей самым простым способом – больно дернув за ухо. – Меня не надо носить на руках, – сказал Мэй Чансу ему прямо в то самое пострадавшее ухо, прихватывая его для верности зубами. – До постели я тебя как-нибудь сам доведу. – Он отстранился, упираясь ладонями в плечи. – А в постели буду невыносимо долго тебя гладить. И рассуждать, какой ты прекрасный и что, право, неприметный простолюдин вроде меня тебя не заслужил. Силой ты со мной справиться можешь, не напрягаясь, но уж язык у меня длиннее твоего на полтора локтя, придется терпеть. Как тебе такой план? Цзинъянь послушно разжал объятия, в три движения, как научился в армии за долгие годы, разделся и, оставшись в одном исподнем, упал на ложе, раскинув руки: – Начинай, я весь в твоей власти. Юный сяо Шу был когда-то – весь насмешка, натиск, брызжущая искрами сила. Чансу был не таков. Не Огонек – уголь, тлеющий в глубине очага. Уголь незаметен, покрыт серым пеплом, кажется, вот-вот погаснет. Но попробуй взять его в руки, стиснуть!.. А Цзинъяню просто необходимо было ощутить это обжигающее касание, говорящее, что это не сон, что любимый человек – вот он, даже руки тянуть не придется. Мэй Чансу сам оседлал его бедра, сжимая коленями не сильно, но решительно, прижал к постели, смерил властным взглядом сверху вниз… Цзинъянь на миг ощутил себя пойманным, и губы сами расплылись в улыбке. – Так легко вы не отделаетесь, ваше высочество, – хмыкнул в ответ Мэй Чансу. – И нечего улыбаться! – Мой советник все-таки сумел заполучить свою добычу на Весенней Охоте, да? – поддразнил его Цзинъянь. – Вы так смотрите на меня, господин Су… – Что твое копье само вздымается к бою? – протянул тот вкрадчиво и медленно прикусил губу. – Только скажи – и я буду кроток и ограничусь одними лишь поцелуями. – Не сможешь, – уверенно заявил тот, наклоняясь вперед и приникая к нему всем телом, и от прикосновения этой прохладной кожи Цзинъяня совершенно нелогично окатило жаром. – Слушай, так нечестно. Почему я могу либо есть тебя глазами – либо тереться о тебя всем телом? Где справедливость? – Нет справедливости, – согласился Цзинъянь. – К счастью. Если бы она была, я бы тебя за такое обращение уже раскатал по постели, заставив кричать от удовольствия… а потом явился бы твой лекарь с горы и оторвал бы мне голову за неподобающее поведение. Ну ее, эту справедливость. Лучше поцелуй меня. Мэй Чансу прижался щекой к его груди, распластался, втиснулся весь. И еще намотал на палец прядь своих волос и медленно водил кончиком по его плечам, по ключицам, по груди. Должно было быть щекотно, но у Цзинъяня только искры под кожей вспыхивали. Потом он осторожно, точно пробуя рукой воду в холодной реке, принялся водить по его телу чуткими пальцами. Он скользил по коже едва ощутимой лаской, едва задерживал прикосновение на отметинах давным-давно заживших ран, а Цзинъяню приходилось стискивать зубы, чтобы сдержать дрожь. А ведь они еще, считай, и не начинали! – Этот шрам у тебя откуда? И здесь! – Он покачал головой, и к пальцам прибавились губы, когда он принялся пересчитывать незнакомые отметины, словно барыга-купец пробовал на зуб монеты. – Ох, молчи, не отвечай, я и так с ума схожу от того, что ты тут рисковал своей буйволиной шкурой во всяких стычках. Нет! Это моя привилегия, на мне, видишь, и шрамов не остается… Да какое там шрамов – на этой тонкой белой коже, где даже кистей рук не касался загар, должны сохраняться следы от всякого прикосновения пальцев! – Похоже, ты пребываешь в заблуждении, что это тебе со мною повезло. А вот и нет! Это мне повезло заполучить себе прекрасного мужчину, драконьего отпрыска во всем блеске его силы, который заставляет меня устыдиться собственного несовершенства. Прекрасный… великолепный… победительный… – каждое слово теперь сопровождалось поцелуем-печатью, – грозен и красив, словно полки с пущенными по ветру стягами… «О ком ты?» – хотел спросить Цзинъянь, но слова застряли в пересохшем горле, и вытолкнуть их оттуда не было никакой возможности. – Ты… только ты… всегда лишь ты… - выдыхал Чансу нежно, обжигая его дыханием. Нежный, как девушка, упрямый, как пограничная крепость, хрупкий как прозрачный фарфор, многоликий, как будда… – Чансу, – произнес Цзинъянь, катая это имя на языке, точно сладость. – Господин Су… – Как ты меня назвал? Не «сяо Шу»? В глазах Мэй Чансу текло, плавилось удовольствие. И, кажется, Цзинъянь сейчас добавил к этому удовольствию еще одну сладкую каплю, признав, что любит его всяким, а не только прекрасным воспоминанием молодости. – Как тебя «сяо» называть, когда ты меня так оседлал и командуешь! – поддразнил он. – Даже не знаю, что заставляет меня терять голову сильнее: твоя беспредельная наглость сейчас – или твоя же покорность на ложе. Чансу фыркнул и улегся на него поудобнее: – Может, я и не покорен вовсе. А просто ленив. – Верно, зря себя в утехах не расходуешь, позволяешь, чтобы это я тебе угождал, – великодушно согласился Цзинъянь, просовывая ему руки под мышки и смыкая ладони под халатом на тощих лопатках. – Молодец. А будешь учиться сосредоточению у твоего приятеля-даоса, так и вовсе кучу сил сбережешь, когда научишься не стонать в голос! – Ваше высочество желает, чтобы я был на ложе молчалив и скромен? – Я? Да я с каждым твоим стоном улетаю в рай владычицы Сиванму, – возмутился такой несправедливостью Цзинъянь. – Но ты уверен, что тебе они на пользу? – Подбиваешь доказать тебе обратное? – Как я могу! Мною движет забота только о вашем здоровье, советник Мэй Чансу недоверчиво хмыкнул. – И почему я тебе не верю? – Наверное, потому, что я беззастенчиво вру? – Сейчас боги сойдут на землю, не иначе. Буйвол признался в том, что соврал! – и Мэй Чансу мстительно прихватил зубами его ключицу, оставив яркий след. Цзинъянь ахнул. – Тогда отвечай, о чем ты сейчас думаешь на самом деле! – Глава Мэй в совершенстве владеет искусством допроса пленных! Все-таки… а-а-а-ах… Я размышляю, куда дальше последует твоя армия: на север или на юг? – М-м… На севере я уже был, осталось утвердить себя на южных границах. – Что? – Сейчас станет жарко, – пообещал господин советник с коварной улыбкой. Цзинъянь обмирал – ему казалось, что сейчас он задохнется. Они словно поменялись местами. Это ему не хватало воздуха, и кровь билась толчками, ревела в ушах. Он почти оглох и ослеп, и все, что чувствовал - сяо Шу на своем теле. Это он-то считает себя жалким подобием былого великолепия?! Ха! Его сяо Шу был прекрасен в любом обличии и только из прирожденного высокомерия сам этого не признавал. А что он был не идеален, так тем делался Цзинъяню еще милее. В любви Цзинъянь привык быть тем, кто ведет. Со своими немногочисленными любовниками и любовницами он заботился, чтобы тем было хорошо на ложе, и не пренебрегал чтением трактатов об искусстве спален. Но никто и никогда так не нежил его самого, не касался его с лаской, больше похожей на поклонение, не желал свести его с ума одними лишь руками и губами. Никто не любил его так, как делал это сейчас сяо Шу. Цзинъянь держался: стискивал в руках вышитые покрывала, вместо того, чтобы крепко обнимать сяо Шу, прикусывал губы, чтобы не стонать в голос (про искусную игру на флейте главы Цзянцзо не слышал только глухой; Цзинъянь надеялся, что в тех рассказах речь шла именно что о музыке), терпел, чтобы не сорваться. – Эй, Буйвол! Дело за тобой! - Флакон с матушкиным маслом (и когда он успел его достать?) ткнулся ему в руку. – Господин Су… – начал было Цзинъянь привычно, но его тут же перебили: – Господин Су желает быть… как это вы однажды выразились… а, вспомнил… быть выдранным, и немедленно! Очень поэтично. – Сяо Су, – рыкнул Цзинъянь, но ему заткнули губы поцелуем – откуда у немощного советника только силы взялись? Масло пролилось тонкой струйкой, пальцы Цзинъяня кружили вокруг задних врат, и Чансу застонал так отчаянно, когда почувствовал ласковое вторжение, что свыше всяких сил человеческих было это вынести. – Не могу больше. Прости. Не могу. – Цзинъянь перекатился рывком, укладывая его под себя. – Сейчас, – прошептал он бессмысленно. В голове словно фейерверки взорвались, когда он подхватил под колени гладкие длинные ноги, приподнял, открывая заветное для проникновения, и коснулся входа. – Ну же, Цзинъянь!.. – выдохнул сяо Шу. Той крошечной толики терпения, что в нем еще оставалось, хватило, чтобы окинуть сяо Шу внимательным взглядом. Тот выглядел… прекрасно – разгоряченный, с потемневшими от желания глазами, с разметавшимися волосами, дышащий тяжело единственно от вожделения. И тогда Цзинъянь себя отпустил. Их бедра соприкоснулись с влажным шлепком, потом еще раз и еще. Глубже, сильнее, слаще. Он рвался вперед так же, как атаковал – безудержно и беспощадно. И сяо Шу принимал все, так же стремясь к нему. Он сжимался на его пике, двигался вровень, подавался навстречу. Его стоны звучали совершенной музыкой. Сколько они сделали шагов по дороге страсти: сто, двести, тысячу – Цзинъянь потерял счет, когда тот взмолился: – Буйвол, сжалься… – Нет! – Помоги… я… не смогу… один… – тот потянулся к собственной плоти, но Цзинъянь отвел его руку, сжал, даже не подумав соразмерить силу, и это стало последней каплей. Сяо Шу вскрикнул высоко (никто из них нынче и не подумал об свидетелях за стенами палатки), сжался тесно и горячо вокруг его орудия и излился. Цзинъянь застонал от чистого телесного восторга и последовал за ним. Они лежали бок о бок, тяжело дыша, с колотящимся сердцем. Цзинъянь сгреб любовника в объятия, притиснул к себе, кутая всем, что попалось под руку, шелком халатов, теплой тяжестью одеял, принялся растирать ему плечи. Чансу лежал очень тихо, вжимаясь в него, лишь на губах его расплывалась мечтательная улыбка. – Не умирай, – вдруг попросил Цзинъянь, поднося к губам бледную руку, – пожалуйста. – Но… – Если захочешь – не умрешь, – убежденно произнес принц. – Прошу тебя – захоти. – Ладно. Разве что от наслаждения, – проговорил Чансу неразборчиво и сонно закрыл глаза. *** В самом сердце Великой Лян двое почтенных людей препирались об очевидном. – А я говорил, надень походные сапоги и третий халат! А ты в ответ: теплая осень, теплая осень... Не мальчик уже. – Но и не старик. – Вот приедет Линь Чэнь, голову мне оторвет за небрежность. Лоб горячий, руки холодные... Возьми мой плащ, укройся. – Не надо. – Надо! Осень на горе Цзюань в этом году и вправду стояла обманчиво теплая, с нежным и ярким голубым небом, но вечером трава становилась хрусткой от инея, а мокрая земля в лесу уже не высыхала вовсе. – Грелка для ног, горячая чашка с питьем для рук, и отошли ты своих слуг, ради всех богов! Я что, сам не справлюсь? На Осеннюю охоту император Ань-ди взял с собой самых приближенных, но все равно народу было много, в Охотничьем дворце на горе всех разместить не смогли, так что у ее подножия вырос целый город из богатых шатров гостей и палаток прислуги. Советник Мэй, разумеется, разместился в самом дворце, в покоях поблизости от императорских; это было так же естественно, как то, что раковина-жемчужница намертво цепляется к скале, и на пятый год после воцарения нового Сына Неба уже никого не удивляло. – С каких пор ты заделался лекарем? – А что? С моим опытом... – Если бы опыт всегда приносил мудрость, ты не только не промочил бы ноги, но и вовсе пролетел над тем болотцем, как небесная фея. А ты ведь знаешь, что твое здоровье – это драгоценное сокровище, дарованное нам Небесами. Все при дворе знали, что положение советника Мэй при императоре зиждется не только на утехах отрезанного рукава (о коих говорили с оглядкой, чтобы не рассердить их величество), но и на узах крепкой дружбы, что связывала их с юности. Ну, или почти с юности. Не все верили, что советник Мэй и некогда сгинувший при Мэйлин Линь Шу – одно и то же лицо. – Посмотрите, ну совсем не похож, – говорили сомневающиеся. – А значит, связи советника и императора всего пять лет. И значит, скоро фаворит надоест государю. При дворе такие глупцы никогда не задерживались. Император не терпел непонятливых людей в своем окружении – Не ворчи. Что ты пилишь меня, как богиня Нюйва своего Фуси на исходе тысячелетия? Подумаешь, болотце! – «Подумаешь, император», – решило болотце и затянуло тебя поглубже. Ну что ты за дурак, Цзинъянь! – Кажется, – обиженно прогнусавил император Ань-ди, он же Сяо Цзинъянь, – мы уже давно договорились у этой самой горы, что дурак у нас ты. – Пришло время пересмотреть решение, – отрезал советник Мэй и плеснул в чашку подогретого вина. – Пей! Потом – снадобье от лихорадки и спать. – Стоило самому излечиться хоть немного, и уже врачуешь всех вокруг? Снадобье от лихорадки горькое, – поморщился Цзинъянь. – Сладкого не заслужил. – «Спать» – сладкое, – отрезал император непреклонно и с неожиданным для хворого человека проворством притянул советника в свои объятия. – Вы, ваше величество, совсем с ума сошли, – заявил нахальный советник и коснулся губами императорского лба. – Горячий... – А как же «подданный здесь», «подданный принял указ», «подданный готов служить»? – Подданный нижайше просит прощения, но если государь сейчас не примет свои пилюли, то всю оставшуюся охоту будет спать в одиночестве. – О нет. Государь милосерден. Он не может наказать своего верного советника, которому в одиночестве точно спать нельзя. Давай сюда свои пилюли, пронырливый сын болотной ящерицы, который откуда-то знал, что там яма с водой, и обошел ее по краю. – Глаза надо держать открытыми, – рявкнул советник без малейшей почтительности, – а не пялиться куда не след! – Господин Мэй, неуловимый, как облако, стройный, как шпиль пагоды, и прекрасный, как яшма, – возможно ли было на него не пялиться... апчхи! – Льстец, – пробормотал польщенный Мэй Чансу, сунув его величеству мягкую тряпицу, – где ты так научился льстить, Буйвол? – Ну уж точно не от тебя, – пожаловался Цзинъянь печально. – Ты меня только ругаешь. Вот все последние полстражи ругаешь, мыслимо ли это? Вместо того, чтобы утешить несчастного и, гм, ублажить. – Ублажить, значит, – зловеще протянул советник Мэй. – Три яньло тебе в глотку, а не ублажить! – При простуде и кашле, – сообщил ему Цзинъянь хладнокровно, однако глаза его откровенно смеялись, – именно такого рода сношения не показаны, но потом можно будет и обсудить. – Ваше величество точно заделались лекарем, – съязвил Мэй Чансу, принимаясь медленно развязывать пояс верхнего платья. – Ну, давайте, расскажите мне, что показано и что не показано государю Великой Лян, провалившемуся по пояс в вонючее болото. Ладно, не по пояс, а по то самое. – Он фыркнул. – Хотя о чем это я? Раз ваше величество говорит, что нельзя, значит, нельзя. Я простой советник. Спорить с императором не смею. Подогретое вино – выпили? Выпили! Снадобье – приняли? Приняли! Сношения не показаны? Не пока-а-а… а-а-ах!