Сумасшедшая

*** Приоткрытая дверь чуть колышется под порывами ветра, петли издают скрип, царапающий нервы. С замиранием сердца открыть дверь и пройти в комнату, встречая лицом холодный ветер из разбитого окна. Чуть дрогнуть от неожиданности, ощущая хруст стекла под кедами. К горлу подкатывает ком, сердце начинает биться быстрее, а в памяти проносятся воспоминания о пугающих фильмах, которые она так не любит. Эти воспоминания, потревоженные такой же пугающей картиной вокруг, разрастаются, заполняя и без того воспаленное сознание. На пол ложится тонкая полоска света из ванной комнаты. Она не хочет заходить туда, не хочет подтверждать леденящие кровь догадки, но невидимая сила тащит прямо к этой старой двери с облупившейся по краям блеклой краской. Несколько шагов — и холодные пальцы уже касаются шершавой поверхности, тянут на себя. Глаза нашаривают такой знакомый, родной силуэт, и крик рвется из груди, застревая где-то в районе горла. Тонкое тело висит в метре над полом, нежную шею пережимает тугая веревка, черные волосы скрывают выражение лица. Она хочет дотронуться до трупа, убедиться, что это не сон, но тело сковало, и все, что она может – беззвучно плакать, не чувствуя даже, как слезы катятся по щекам. *** С тех пор у нее появилась куча привычек, странностей, можно сказать. Она всегда завешивала окна темными плотными шторами, закрывая солнечный свет, пила только крепкий черный кофе строго в девять утра и девять вечера, выкуривала в день ровно тринадцать сигарет, только тяжелые и только с белым фильтром. Раз в месяц, шестого числа, красила волосы в ярко-красный цвет, такой, как когда-то был у сестры. Раз в неделю, по четвергам, она перебирала старые фотографии, невидящими глазами всматриваясь в изображения, дрожащими пальцами гладила любимые лица тех, кого когда-то потеряла. Мать, отец, брат, две младшие сестры, любимая девушка. Она научилась жить без них, жить с ощущением, что что-то упустила и из-за этого потеряла, отпустила. Каждый месяц, в первую субботу и третью среду, она ходила на их могилы, приносила каждому их любимые цветы. Люди смотрели и чуть не крутили пальцем у виска, видя, как девушка кладет на могилы живые цветы. Ей было плевать. Потерявшаяся в своих мыслях, замкнувшаяся в себе девушка никого не интересовала. Она никого не любила, кроме своих умерших, ни с кем не разговаривала. Только каждый день в четыре часа она выходила из дому, закинув за плечи гитару, и шла в центральный парк. Там, под раскидистой березой, на широкой скамейке она всегда играла. Сначала для себя. Не обращая внимания на недоуменные, часто насмешливые взгляды прохожих и завсегдатаев этого парка в лице бомжей, мерно перебирала струны красивой черной гитары, напевая всегда разные, но неизменно со смыслом, песни. Только так она могла избавиться от тянущего ощущения в груди, которое бы окончательно съело ее душу. Постепенно взгляды людей становились более уважительными, даже заинтересованными. *** Был конец апреля, — теплая солнечная погода – когда вокруг красноволосой девушки собралась толпа молодых людей. — Кино можешь? – с ноткой задиристости спросил веселый звонкий голос. – «Пачку сигарет»? Струны замолкли, яркие зеленые глаза на мгновение сверкнули из-под челки, девушка кивнула. Ловкие пальцы быстро перебежали по грифу, зажимая первые аккорды. Простая мелодия, тихий, уверенный голос, сильные слова напрочь отбили у парня желание подшутить над странной незнакомкой. Он-то думал, что не каждый возьмется играть Цоя и так, прямо сказать, довольно мастерски. Девушки и парни, окружившие на тот момент гитаристку, расселись рядом, явно увлеченные прекрасной душевной игрой. За «Пачкой сигарет» последовала «Группа крови», потом «Звезда по имени Солнце». Кто-то просил Люмен, кто-то Земфиру, кто-то Алису. Девушка исполняла все подряд, кроме некоторых песен, которых не знала, но в уме сделала пометочку найти и разучить. Время пролетело незаметно. Люди вокруг сменялись, но их неизменно становилось все больше и больше. Последнюю песню «До свидание» Люмена исполняли практически хором. Оказалось, что студенты, коих оказалось большинство, почти все знают слова песни. Первой робко вступила невысокая девушка, сидевшая рядом с гитаристкой. Чистый, немного низкий голос на удивление подходил этой песне. За ней последовали еще и еще, уже не глядя, есть ли слух и голос. Последний раз пальцы пробежались по струнам, мелодия смолкла. Криво улыбнувшись на аплодисменты ее слушателей, девушка зачехлила гитару, достала пачку сигарет, с удовольствием затягиваясь, и побрела домой, махнув молодым людям напоследок рукой. Все, сказка закончилась. Золушка была счастливой отведенное ей время, пора вернуться в реальность. Но ей было хорошо. Да, было хорошо играть для кого-то, зная, что люди не разгадают тебя, что панцирь слишком толстый. Просто дарить им музыку и наслаждаться любимым делом. Играть, запрокидывая голову в небо или опуская к гитаре, скрывая струны волосами, и растворяться в этой игре, в любимых звуках. Теплый ветер раздувал уголек дымящейся сигареты, как всегда с белым фильтром. Девушка фыркнула сама себе. Без этих привычек жизнь казалась неправильной, вообще не существующей. Пять минут до дома, еще пять минут удержать отголоски свободы и спокойствия, прежде чем снова окунуться в пустоту и постоянное давление мыслей. Раз ступенька, два ступенька, три, четыре… десять, щелчок замка и – все. Ничего больше нет. Тяжелая дверь отрезает ее от внешнего мира до следующего дня, до четырех часов. И месяц до того времени, как она заметит пристальный взгляд синих глаз, зацепившийся за нее в этот самый вечер. *** Могильные плиты всегда встречали ее прохладой и серостью. Любимые лица родителей, еще молодых, смотрящих покровительственно и участливо; они разбились в аварии. Рядом в той же ограде брат и сестры; он погиб в армии при учениях. Несчастный случай, чтоб их всех. Одна из девочек умерла совсем маленькой, при родах, другую убили, когда ей было пятнадцать. Она научилась не плакать, глядя на родные лица, поставила барьер на воспоминания. Стряхнув листья с памятников, девушка положила на могилы цветы: розы для родителей, хризантемы – брату, лилии – девочкам. Поцелуй каждого портрета на прощание, нужно навестить еще одного человека, здесь неподалеку. Лучи солнца, пробиваясь сквозь густую листву, падали на черный мрамор. Низкая калитка тихо скрипнула несмазанными петлями, пропуская ее внутрь ограды. Могила всегда чистая, родители умершей часто приходят сюда, оплакивая свое горе, которому минуло уже больше года. Она потеряла всех, они потеряли только дочь. Они упрекают, и она знала это. Упрекают в смерти своей дочери лишь ее одну, ее бывшую девушку. Все как обычно: безмолвная тишина, нарушаемая шелестом листьев, ее лицо, уже нелюбимое, но родное, ощущение предательства и вины. Вины за то, что не уберегла, не смогла удержать, не знала. И большая белая роза. Отцепив от одежды булавку, девушка хладнокровно уколола палец, достаточно сильно для того, чтобы большая капля крови сорвалась с его кончика, окропив лепестки розы. Она не знала, для чего делает так каждый раз, когда приходит. Просто так нужно, без этого никак нельзя. А почему, это уже не важно. *** Май выдался довольно дождливым, но теплым. Солнце нередко радовало жителей веселыми лучиками-улыбками, и казалось, что народ подобрел: лица теперь не были такими угрюмыми, слова стали менее резкими и раздраженными. Все вокруг окутывало радостное преддверие лета и отдыха. Люди уже не спешили вечером с работы домой, предпочитая прогуляться на свежем воздухе. И неизменно в четыре часа дня в арке на входе в парк появлялась зеленоглазая девушка с ярко-красными волосами, в кедах, черной кофте и с гитарой за плечами. К концу месяца определился круг ее постоянных слушателей, в основном студентов, которые теперь свободное время после занятий проводили в парке, слушая гитарные переборы. Гитаристка не запоминала их лиц: во время игры она полностью погружалась в музыку, взгляд становился невидящим. Но была среди слушателей одна, чье лицо впечаталось в сознание синевой больших глаз, пристально наблюдавших за ней каждый день. Случайное пересечение взглядов – пальцы дрогнули, песня оборвалась на середине. Тихие перешептывания группы людей недоуменно замолкли, когда девушка, пробормотав извинения, отложила инструмент и поднялась со скамейки, отходя немного в сторону. В несколько глубоких затяжек скурив сигарету, постаралась успокоить неожиданную дрожь в теле. Пронзительная синева все еще стояла перед глазами, не желая отпускать. Механизм запущен, сердце уже бьется быстрее. Впервые за два года. — Тань, Земфиру можешь? «П.М.М.Л.»? – Разворот – и снова эти синие глаза. Мысли разбегались, ладони тут же вспотели. Девушка ощущала, как внутри нарастала паника – она отвыкла от этих ощущений, и было как-то дико, что эта незнакомка смогла снова разбудить что-то внутри нее. Нужно взять себя в руки. — Споешь со мной? – она впервые за долгое время обратилась к кому-то прямо. — Конечно. – Впервые будет петь с кем-то дуэтом. Первые аккорды, первые слова любимой песни, вот так – глаза в глаза, не погружаясь больше в свой транс. Как же давно ее никто не называл по имени… Кошка – старая, прицепившаяся кличка. А она ведь просто Таня. — Прости меня, моя любовь… — кажется, что-то снова начнется впервые. *** Начало июня ознаменовалось серым небом и проливными дождями. Из-за сплошной пелены льющейся воды не было видно даже вывески магазина через дорогу. Единственное, что имело смысл – игру на гитаре – пришлось отложить. Лишенная любимого занятия, Таня чувствовала себя неуютно. Она все так же пила кофе в девять часов, выкуривала пачку сигарет, но стоит вот одной привычке измениться или уйти, как смысл всей череды движений пропадает. В тот вечер в мае она впервые возвращалась домой не одна. Когда все разошлись, Ольга, с которой они вместе пели, предложила пройтись. Как-то так странно получилось, что прежде замкнутая гитаристка вдруг очнулась от своей комы. Рядом с синеглазой брюнеткой она чувствовала себя легко и свободно. Это было ново. Часть ее, наверное, большая тянулась к этой новой жизни, а другая хотела удержать старый, устоявшийся образ. Как жаль выкидывать старый, растянутый, но такой удобный свитер, когда он становится мал. Это пугало. Пугало и то, что с новой жизнью нужно впустить в себя новые правила, новые привычки, быть может, новых людей. Она не готова сделать это, не готова забыть своих мертвых. Но вместе с тем Кошка понимала, чтобы начать все заново, вовсе не обязательно все забыть и все в корне поменять, нет. Но чтобы прошлое не беспокоило и не тревожило душу в этой новой жизни, нужно его отпустить. Ох, сидя без дела, можно точно сойти с ума. Одной ей не справиться… Через три дня проливных дождей в темной комнате, наполненной тихими звуками неизменного рока, раздался телефонный звонок. Она уже давно привыкла, что мелодия звучит надрывно и тревожно, абсолютно без разницы, в каком настроении застает телефонная трель. Уже давно Таня не слышала ничего хорошего из телефонной трубки. Звонила Ольга. Потухшим голосом совершенного уставшего человека сказала, что очень скучает по игре Кошки. Девушке и самой не терпелось снова взять в руки инструмент и, хотя она не раз могла это сделать, в этот раз потребность была в игре для единственной девушки, которая скоро должна была появиться в ее квартире. Впервые за долгое время. Этим вечером она снова ощутила комфорт, смешанный с долей страха. На маленькой кухне, стены которой были выложены неприглядной серой плиткой, две девушки пили чай. Хотя точнее будет сказать, просто изредка делали небольшие глотки ароматной жидкости, когда отрывались от основного занятия: одна из них мерно перебирала струны красивой черной гитары, другая увлеченно слушала, стараясь впитать в себя музыку, и пристально наблюдала за гитаристкой. Ольга еще весной почувствовала, что с каждым днем, песней, аккордом ее привязанность-зависимость к красноволосой девушке перерастала в нечто большее. Еще не любовь, но все же. А страшно Кошке стало, когда, уже стоя у двери и собираясь уходить, Ольга вдруг мягко взяла ее за руку и, чуть наклонившись, легко поцеловала уголок губ. Девушку тут же бросило в жар, глаза непроизвольно забегали из стороны в сторону, только бы не встречаться с пронзительным взглядом. Таня терялась в ощущениях. Всего одно короткое, но такое трепетное прикосновение пробудило целый хоровод чувств: тепло, нежность, благодарность, трепет, желание продолжить граничили со страхом, виной, замешательством, чувством предательства. — Посмотри на меня, — Ольга все еще стояла рядом, держа ее за руку, пытаясь заглянуть в зеленые глаза. – Я догадываюсь, что тебе тяжело, но все же. В тот момент Таня явно ощутила, насколько внушительным может быть даже спокойный голос. Разница в возрасте, хоть и небольшая, ощущалась также. Девушка заставила себя взглянуть в теплые синие глаза. Они напоминали море, теплые воды которого мягко успокаивают сознание. Таня видела, как движутся губы девушки напротив, но слышала только шум моря, тихое шипение набегающих на берег волн. — …я не отступлю, — донеслось до нее прежде, чем Ольга поцеловала ее на прощание в щеку и ушла. *** Легкий ветер треплет неровно подстриженную челку, земля в тени дерева довольно холодная, но девушка не обращает на это внимания. Сегодня понедельник, середина июля, она пришла к черному мраморному надгробью. Погода уже восстановилась и теперь она снова изо дня в день может играть в парке. Изо дня в день чувствовать теплый взгляд, каждый вечер пить на кухне чай и играть ее любимые песни. Днем, пока Ольга была на работе, Кошка разучивала незнакомые ранее мотивы, благо для нее это не было проблемой, и каждый вечер на старой неприглядной кухне удивляла синеглазую брюнетку. Ей нравилось видеть, как лицо девушки сначала удивленно вытягивается, а потом озаряется чистой детской радостью при звуке любимых мелодий. Постепенно это стало ежедневной потребностью, как, скажем, сигареты. Да, это как… — …это как медленный суицид – быть на расстоянии от нее. Я не понимаю, в чем дело. Меня тянет к ней, но что-то… мешает, — девушка вздохнула, выпуская вверх тонкую струйку сизого дыма. – Она говорит, что сигареты – зло. Странно, никогда не задумывалась. Тебе тоже не нравилось? – вопрос был адресован памятнику. Кошка грустно усмехнулась, откинулась спиной на холодное железо ограды. – О чем это я? Тебе ведь было плевать. Ты, дорогая моя, всегда была эгоисткой до мозга костей. Вот сама посуди, — девушка запрокинула голову, глядя в ярко-голубое, без единого облачка, небо, — у тебя была семья, моя любовь, хорошая карьера, довольно устроенная жизнь, а ты что сделала? Мы бы и дальше жили себе и горя не знали, если бы не твоя маниакальная тяга к ощущению какого-то странного кайфа от опасности. Сколько раз тебе удавалось выжить? Уже никто не считает. Сколько нервов убили твои родители и я на то, чтобы контролировать каждое твое движение, чтобы тебе ничего в голову не взбрело? Да ты ведь больна была, я давно говорила. Только вот слушать меня не хотели, а теперь упрекают в твоей смерти. Ты у всех была как заноза в заднице. Я уже даже вспомнить не могу, сколько раз рыдала из-за твоих по большей части неисполнимых капризов. А ладно… или хорошо, или никак. Новая сигарета, две неспешные молчаливые затяжки. Сожаление о сказанном горечью табака осело на губах. — Я тут поговорить с тобой хотела. Даже не поговорить, а просто выговориться. Мне так тяжело с этим… Твоя смерть до сих пор давит, сковывает даже. Мне нравится Ольга, но из-за тебя я не могу сделать шаг навстречу. Что мне делать? – Таня немного помолчала, задумчиво глядя на огонек сигареты, неотвратимо приближающийся к фильтру. – Забыть, наверное. Изменить привычки, изменить жизнь, выйти из комы окончательно. Да, — голос звучал решительно и твердо, девушка поднялась с холодной земли. – Холодно тут у тебя, оказывается. А мне нужно тепло. В этот раз Кошка уходила с кладбища с гордо поднятой головой. Новая жизнь? Она началась с появлением Ольги, с ее присутствием она продолжится. Придя домой, девушка первым делом раздвинула тяжелые шторы в спальне, впервые впуская солнечный свет. *** С того момента прошло немногим больше двух месяцев. Почти два месяца относительного спокойствия и тепла. Почти два месяца она стала серьезно встречаться с Ольгой. В Кошке постепенно возрождались забытые ранее чувства: благодарность, забота, зачатки доверия, нежность. Позволить себе влюбиться она пока не могла, слишком уж призрачным и нереальным казалось то, что происходило. Как будто над ними витало что-то, что заставляло Таню постоянно тревожиться за завтрашний день, как бы чего не случилось. Эта тревога съедала изнутри, занимала мысли, когда девушка оставалась одна. И все никак не удавалось забыть последний визит на кладбище. Она старалась не думать об этом, не обращать внимания, но делать вид, что все замечательно не могла: мысль о том, что Она не отпустит, появлялась все чаще и чаще. Вся решительность, которой она была наполнена тогда, теперь постепенно улетучивалась, и через пару дней от нее не осталось и следа. Было начало сентября, когда Ольга и Таня решили жить вместе. Старшая девушка настаивала на танином переезде, но Кошка сопротивлялась всеми силами. Эта квартира была для нее чем-то большим, чем просто домом. Все воспоминания, все радостные моменты были связаны с этим помещением. Но с другой стороны, все плохое, что происходило с ней, тоже связано с квартирой. Так странно, последнее время Таня как будто делилась на две противоречивые части: одна целиком и полностью была за новую во всех смыслах жизнь, другая же всеми силами сопротивлялась, постоянно находились доводы в поддержку старого образа жизни. Ей как будто кто-то нашептывал постоянно: «Нельзя уходить, тут защита, добро»… Девушка не могла смириться с этими противоречиями, они загоняли в абсолютнейшее отчаяние. Она знала, что не имеет права покинуть эту квартиру, но не знала почему. Поэтому в итоге Ольге пришлось перевозить свои вещи в темную обитель Кошки. Проснувшись одним потрясающе дождливым утром рядом с мирно спящей брюнеткой, Кошка отчетливо ощутила, что с ней что-то происходит. Предчувствие чего-то необратимого и явно не очень хорошего буквально сдавливало тисками грудь. Теперь уже ничто не могло заглушить это ощущение, невозможно было врать себе и дальше. Все чаще и чаще Таня теперь обращала взгляд «внутрь себя», пытаясь разобраться. Случалось так, что она просто «зависала» на некоторое время в одном месте, а обнаруживала себя уже совсем в другом. Вроде вышла на балкон покурить, а вернулась через час. Вот вроде бы только что играла на гитаре, а вот – на кухне уже моет посуду, хотя с утра тарелок в раковине ну точно не оставалось. Непонятная тревога иногда превращалась в неконтролируемые приступы паники, сменяющиеся затем апатией. Это было жутко, ненормально, это пугало, но… ведь гораздо важнее найти причину тревоги… что же не дает покоя? А Ольга, казалось, всего этого не замечала, хотя скорее отказывалась замечать. В такой ситуации, когда рядом с тобой человек фактически на ровном месте сходит с ума, обнажилась ее истинная натура. Трусливая и хитрая по жизни, Ольга просто испугалась. Испугалась дальнейших последствий, всего того, что может повлечь за собой эта связь. С другой стороны она сама предложила Кошке быть вместе, стало быть, должна ее поддерживать, но… Нездоровое любопытство перекрывало теперь все добрые порывы, уничтожая в зачатке. Ей было просто интересно наблюдать, что будет дальше, не принимая каких либо решительных действий. Образ жизни Кошки для Ольги оставался загадкой. Первый вопрос, который можно было ожидать в силу ее характера, — откуда у Тани деньги? Ведь она не работала, но как-то жила же все это время. Ответ пришел через неделю их совместной жизни. Они сидели на кухне, когда под окнами их квартиры на первом этаже раздался автомобильный сигнал. Гудок повторился два раза, и Таня спустилась вниз. Стало быть, гудок для нее. Выглянув в окно, так чтобы ее не было заметно с улицы, Ольга стала свидетелем такой картины: красноволосая девушка с отсутствующим выражением лица подошла к черному «Лексусу», припаркованному прямо около подъезда, и забрала белый конверт, который кто-то протянул ей через приоткрытое окно. Немного постояв, чуть наклонившись к окну (Ольга не видела, но знала наверняка, что девушка разговаривает с кем-то в салоне), Кошка вернулась в квартиру. Окно закрылось, автомобиль уехал. На вопрос о том, с кем она разговаривала, Таня ответила коротким: «Дядя». В концерте без сомнения были деньги. Жаль, но больше Ольге не удалось узнать что-либо существенное, в скором времени Кошка закрылась от нее совсем. *** Их отношения можно было без зазрения совести назвать никакими. Казалось, обе знали, на что шли, но на деле все получилось совсем не так. Поведение Кошки стало малоконтролируемым, а Ольга… Ольга с каким-то садистским интересом продолжала наблюдать за ней со стороны. Они обе были одержимы, но по-разному. В моменты проблесков Таня отчаянно нуждалась в тепле и помощи, она искала, к кому прислониться, на кого опереться. В моменты своих проблесков Ольга могла дать девушке то, что ей было нужно, но в иные дни она занимала позицию беспристрастного зрителя. Октябрь для Кошки полностью делился на «темные» и «светлые» дни. Во время просветлений она чувствовала облегчение, смешанное со страхом перед новой темной полосой. В такие дни она обычно, в отсутствие Ольги, играла на гитаре, когда же та приходила – сворачивалась рядом с ней на диване и просто наслаждалась теплом. Таких дней со временем становилось меньше, остальные же проходили в полузабытьи. Теперь она уже едва ли могла вспомнить, как провела день. Страх, беспокойство, необъяснимая паника вкупе с развившимся к тому же ощущением, что за ней постоянно кто-то наблюдает, преследовали постоянно. Однажды ей приснилась Она. Труп, такой, каким Таня нашла ее тогда в ванной, как будто ожил и загробным шепотом в голове прозвучало: «Три звоночка – берегись их…» Что это значило, Кошка поняла уже позже; пугающая картина теперь преследовала ее во сне каждую ночь. Очередным вечером придя домой и услышав тихие гитарные аккорды, Ольга поняла, что у Кошки очередной «светлый» день. Краем уха услышав шаги, приближающиеся к комнате, Таня отложила инструмент. — Оль, я поняла… — взгляд хоть и был осмысленным, голос звучал отстраненно и глухо. — Что поняла? – брюнетка стояла в дверях, со своим обычным интересом наблюдая за партнершей. — Это был первый звоночек… — Ольга настороженно замерла. – Она сказала: «Три звоночка»… — Кто она? — Она, — Таня сделала большие глаза и развела руками, показывая, что это должно быть очевидно. – Она не отпустит, — горько прошептала девушка и снова взяла в руки гитару. Ольга так ничего и не поняла. *** Октябрь принес с собой резкое похолодание и сильные ветры. Листья, казалось, вмиг слетели с деревьев, уносимые холодными порывами. Небо сплошь затянуло тяжелыми серыми тучами, угнетающими не хуже любой плохой новости. Иногда из них издевательски радостно моросил противный дождь. Люди опять закутались в теплую одежду, закрывались от непогоды всеми возможными способами. Старый центральный парк, бывший излюбленным местом молодежи, с приходом осени растерял свою привлекательность. Некогда красивые деревья теперь казались невозможно старыми, неказистыми, страшными. Сильные ветки теперь напоминали выкрученные стариковские пальцы, коряжистые и длинные. Некоторые студенты, помнящие Кошку с ее гитарой, еще иногда наведывались к тому месту, где она постоянно играла, но, подождав немного под порывами ветра, уходили ни с чем. Кошка же в то время продолжала мучиться. К беспрестанному беспокойству, мании преследования, пугающим снам примешивались галлюцинации. Сначала редкие, потом все чаще и чаще. Вернувшись как-то домой пораньше, промокшая и замерзшая, Ольга нашла Таню сидящей в углу спальни. Девушка сидела на полу, поджав ноги к груди и уткнувшись лбом в колени. Немного покачиваясь из стороны в сторону, она приглушенно всхлипывала. — Тань? – Ольга несмело вошла в комнату, направляясь к партнерше. – Что случилось? Девушка, казалось, не слышала, продолжая все так же покачиваться. Только когда Ольга тронула ее за плечо, Кошка подняла голову, с больным отчаянием глядя на брюнетку. — Что случилось? – с небывалой заботой Ольга аккуратно вытерла влажные щеки девушки напротив. — Оль, там кровь… — Кошка невидящим взглядом смотрела куда-то за спину девушки. – Она везде, — в доказательство Таня перевела взгляд на потолок. – Даже здесь… капает… — с интересом дотронувшись до лба брюнетки, Кошка поднесла пальцы к глазам, растирая, как если бы на них действительно что-то было. Тогда Ольге стало по-настоящему страшно. Лицо Кошки выражало сосредоточенность, взгляд все еще был прикован к пальцам, зрачки расширились, губы что-то беззвучно шепчут… Это ужасающе – видеть, как человек сходит с ума. В памяти всплыли слова о трех звоночках. Так вот, стало быть, это второй… Ольга размышляла, как лучше поступить, но мысли просто разбегались, оставляя место только щемящей в груди жалости к такой беззащитной сейчас Кошке. *** Таня абсолютно потерялась во времени. Она уже давно не подходила к окну, не ощущала дуновений ветра. Так казалось. Но на деле был всего лишь ноябрь. Ветер уже сорвал последние, даже самые стойкие, листья, дожди намочили некогда красивый, яркий ковер, покрывающий землю, превращая его в противное, хлюпающее под ногами месиво. Оно будет лежать до утра, когда на работу выйдут дворники и сгребут все с большие унылые кучи возле домов. Таня проснулась сегодня на удивление рано. Открыв глаза, она некоторое время недоверчиво смотрела в потолок, но уже привычных бардовых разводов и капель, сливающихся в единое пятно, не было. Наверное, это должно было хоть немного воодушевить, но сознание девушки было настолько больно, что она просто не могла адекватно реагировать. В голове была настоящая каша, даже при большом желании она, наверное, не смогла бы выделить из обрывков мыслей что-то более или менее цельное, но желания не было – было все равно. Затравленно озираясь, Кошка рваными, дергаными движениями добралась до кухни. В квартире было холодно, и единственным ярким деланием было выпит кофе. На автомате поставив чайник греться, девушка закурила. Что ждет ее сегодня? Очередные пугающие видения? Но ведь это необычный день, не так ли? Произойдет ли это? Но что «это»? А если да, то как? Как она поймет? Как отреагирует Ольга? Что будет в ней? С ними? Вопросов было множество, но ни на один из них уже не хотелось найти ответ. Тихий щелчок чайника, кружка горячего кофе, подоконник, тлеющая сигарета… Когда же, наконец, перестанет давить эта ужасающая череда автоматических действий? Наверное, сегодня — последний день, когда она более или менее вменяема. Подсознательно она уже знала, что произойдет, но пока боялась даже сформулировать эту мысль. Все это время не было страшно, совсем. Только нездоровое любопытство еще иногда вытягивало ее на поверхность из полного безумия. За всю жизнь она любила по-настоящему лишь однажды. Это оказалось самым сладким и болезненным чувством, которое только можно испытать. Однако та, кого она любила, оказалась совершенно не таким человеком, как представляла Кошка. Она всегда думала, что рядом с ней окажется легкое, светлое, хрупкое, до безумия нежное существо, но нет. Она была своевольная до ужаса, эгоистичная, своенравная, упрямая, резкая и иногда жестокая – но это была именно та девушка, которую Таня любила всем сердцем. И она знала, что эта любовь взаимна, что и было на самом деле. Что-то едва ощутимое коснулось плеча, заставляя вздрогнуть. Кошка повернулась и замерла: перед ней стояла Она. Ничуть не изменившаяся, такая же красивая, какой помнила ее Таня, девушка тепло улыбалась. Резкие черты, отличавшие ее лицо, несколько сгладились, из глаз ушли колкие искорки, заменившись ровным сиянием. Кошка несмело улыбнулась, протягивая руку, желая коснуться любимого лица. — Ты пришла за мной? – собственный голос казался девушке слабым и безжизненным. — Я больше не уйду, Тань, — девушка тепло улыбнулась, — теперь ты навсегда со мной… Это могло показаться нереальным, но теперь, когда любимая наконец рядом, это совершенно не волновала Таню. Вот она, ее реальность, стоит сейчас напротив. — Сыграй для меня, Солнышко. Она редко называла Кошку ласковыми словами, и девушка научилась это действительно ценить. Каждый намек на ласку всегда был особенно ценен для Тани. Кошка боялась, что все это просто сон и она скоро проснется, боялась, что Она просто исчезнет ни с того ни с сего. Но желание доставить удовольствие любимой было сильнее всякого страха. Взяв гитару, девушка поспешно вернулась на кухню, с немалым облегчением обнаружив Ее, все еще стоящую у окна. В этот раз она играла, просто передавая струнам все свои чувства, переживания, которых, к слову, за последнее время скопилось не так уж и много. Мелодия вышла красивой и очень грустной. Ее последняя мелодия… *** Крупные хлопья снега ровной пеленой ложились на продрогшую землю. Они плавно оседали, не подгоняемые ветром, укрывая, как большим одеялом. Все вокруг казалось унылым и заброшенным, одинаковые дома, стоящие ровными рядами, наводили тоску. Из общей картины декабрьского анабиоза не выбивалось и большое серое здание, такое же унылое, как и сотни домов в этом городе. С улицы довольно хорошо просматриваются крашеные окна, за которыми спрятались однотипные скучные палаты. В одной из них теперь находится молодая девушка. Ее волосы выцвели, превратившись из ярко-красных в подобие рыжего, глаза теперь лишены жизни. Она тихая, все дни проводит в палате, разговаривая, как кажется со стороны, сама с собой. Ее диагноз: сумасшедшая. Но ей уже все равно, у нее есть то, что ей нужно на долгие-долгие годы. Что же касается Ольги… Она выйдет замуж, родит ребенка. Все сложится благополучно, но все же она будет вспоминать, что когда-то была в ее жизни девушка с красными волосами и гитарой за плечами, чья улыбка согревала душу. И сожаления о потерянном шансе, загубленном будущем будут оживать в душе всякий раз, как она взглянет на маленького ребенка в кроватке. Но она будет помнить.