Единственное настоящее

      Где-то вдали послышался раскат грома, в не зашторенное окно был явно виден ветвистый росчерк молнии. Усаги было все равно. Она давно перестала бояться гроз. С трудом, молодая женщина села на больничной кровати. Шов от кесарева сечения болел, но эта боль была только в радость – мешала считать все происходящее обычным сном.       Шаря стопами по полу в поисках теплых тапочек, принесенных мужем из дома, Усаги протянула руку и взяла телефон. Хотела отключить будильник, пока он не сработал. Но тот, чей сон она так хотела сберечь, уже проснулся. Мамору сел на коротком диванчике, где проводил уже третью ночь подряд. С его ростом, приходилось скрючиваться, как креветка на гриле. Усаги каждый вечер предлагала мужу улечься вместе с ней на кровать, но мужчина опасался потревожить ее.        - Поспи еще, - она подошла к мужу, положила ладонь на его щеку. Последние дни Мамору просто метался между больницей, работой, домом ее родителей и детским садом. А по ночам не спал нормально, а сопровождал жену в ночных бдениях, - Я покормлю и сразу вернусь.        - С тобой пойду, - подавив зевок, ответил Мамору, забирая с подлокотника диванчика ее халат, а с низкого столика – начатую бутылку воды. Усаги всегда ужасно хотела пить, когда кормила.       По больничному коридору они шли молча, чтобы не потревожить других пациентов родильного отделения. Супруги направлялись к двери отделения, где выхаживали недоношенных младенцев. Им повезло, хоть схватки и начались раньше времени, хоть врачей и беспокоило сердцебиение ребенка, шла уже тридцать пятая неделя беременности. Как уверяли их неонатологи и педиатры, страшных для ребенка последствий ранних родов их семье не грозило.       Усаги привычно отмахнулась от замечаний встреченного по пути врача. Ей с четырнадцати лет приходилось терпеть в своей жизни такое, что прогулка по больничному коридору на четвертый день после кесарева – ерунда. Как и на третий, и на второй. Она бы и в первый же подскочила, но тогда на сторону врачей целиком встал муж. А с ним спорить – себе дороже. Как и с ней. Поэтому Мамору, а следом за ним и врачи, вынуждены были согласиться – если их мальчик может есть и дышать самостоятельно, без помощи аппаратов, она будет приходить к нему каждые три часа и давать грудь.       Последние шаги, отделяющие от кювеза с сыном, даются Усаги легко. Она будто забывает о боли. Торопится скорее увидеть его. Чиба Кен мирно спит, пригревшись в свете специальных ламп. Он очень маленький, но сильный. Именно поэтому, родители дали ему такое имя, хотя давно уже выбрали другое.       Усаги на несколько долгих мгновений замерла над спящим сыном. Коснулась ладонью быстро-быстро движущейся груди ребенка.        - Привет, торопыжка мой, - молодая мать улыбнулась, - Пора кушать.       Мамору остановился с другой стороны от кювеза, очень бережно взял сына на руки. Он и не думал, что когда-то им с Усако еще раз доведется испытать это чувство – когда берешь на руки своего новорожденного ребенка.       Пять лет назад, когда Усаги в этой же клинике родила их дочь, обоим супругам казалось, что стать еще более счастливыми они просто не смогут. Когда стало окончательно ясно: Хрустальный Токио так и не будет возведен, жалели они только об одном. Об одной. Об одной маленькой вредине с легким материнским характером и тяжелым отцовским взглядом.       Усаги забеременела немного раньше, чем должна бы, если верить рассказу короля Эндимиона. Но к тому времени уже и сама сомневалась – был ли этот рассказ на самом деле или только почудился. Но все остальное точно не почудилось, не привиделось. Ощущение какого-то непередаваемого тепла, доброты и нежности, когда твою шею обвивают нежные ручки несносного ребенка, за которого, не задумываясь, жизнь отдашь.       Она нашла к ним дорогу. Даже в этом новом – неидеальном и несовершенном – мире. Усаги и Мамору вряд ли когда-либо забудут всю гамму чувств, накрывших лавиной, когда в родовой палате им впервые показали дочку. У нее были голубые глаза матери. И при взгляде на ее волосы скорее вспоминалась созревшая под солнцем пшеница на полях, чем ярмарочная сладкая вата. Но это чувство… они никогда ни с чем не спутали бы ощущение рядом с сердцем ее – своей малышки. Усаги долго тогда прижимала к себе драгоценный «сверток» из одеял и пеленок одной рукой, зажав во второй ладонь мужа, и плакала, уткнувшись в его плечо, от счастья и облегчения. Они смогли. Они вместе.       Точно так же, она плакала в кабинете своего врача почти полгода назад, когда оглашали ее «диагноз». Беременность. Одиннадцать недель. Она даже тестов на беременность не делала. Боялась даже допустить такую возможность. Чтобы потом не было мучительно больно осознавать, что мечта так и останется мечтой. Прекрасной и несбыточной.       И вот, теперь, эта вполне себе сбывшаяся мечта с лысой макушкой и каким-то космическим взглядом совершенно отцовских темно-синих глаз подслеповато тычется в ее грудь личиком. Пока, наконец, маленькие губки не охватывают потемневший сосок. Усаги жмурится и чуть закусывает губу. Кен еще не умеет хвататься за грудь как нужно и причиняет боль. Но они научатся. Просто ему нужно время. Правой рукой мать чуть помогает младенцу, немного сдавливает грудь, чтобы он охватил не только сосок, но и ореолу. Чтобы ничто не мешало маленькому носику дышать. Вот так, уже гораздо лучше.       Мамору придвинул стул к креслу, в котором устроилась жена с сыном. Едва заметными поглаживаниями касается руки Усако, которой она обнимает худенькие ножки новорожденного. Он маленький. Гораздо меньше своей сестры в его возрасте. Он скорее напоминает одну из ее многочисленных кукол. И удивительным кажется, что кто-то настолько крошечный так быстро может занять столь огромное место в их жизни.       Едва слышно, приоткрылась дверь в помещение, впуская еще одну пару. Они перебрасываются парой слов с дежурной медсестрой, подходят к своему ребенку. У них дело продвигается гораздо успешнее. А Кен снова засыпает, пригревшись у материнской груди. С ним все время так. Приходится будить, чтобы накормить.        - Эй, не спи, приятель, - Мамору протянул руку, несколько раз чуть нажал кончиком указательного пальца на красную щечку малыша, через которую еще просвечивают многочисленные капилляры. Этого нехитрого движения достаточно, чтобы детский рот снова активно задвигался.       Кормление снова обещает быть долгим. Но Усаги готова провести в этом кресле и полчаса, и час – сколько потребуется их малышу, чтобы насытиться. Вот только вода закончилась слишком быстро. А так пить хочется.        - Принеси водички, - она посмотрела на мужа с легкой улыбкой, погладила большим пальцем лысую детскую голову. Мамору кивнул, поднялся на ноги и коротко поцеловал ее в висок. Вид жены, кормящей их ребенка, еще с Малышкой действовал на него необъяснимо. В душе моментально поднималась волна нежности невиданной силы. И теперь, с их сыном, ничего не изменилось.       Усаги знала, что торговые автоматы находятся на первом этаже в противоположном от лифтов крыле. Мужа не будет минут десять, а может и немного дольше. Она улыбнулась сыну, снова начавшему засыпать у груди.        - Эй, хороший мой, не засыпай, - она повторила жест мужа и почувствовала, как малыш снова зашевелился у груди, - Вот так. Ешь, мой маленький, ешь. Ты не представляешь, как мы рады, что ты у нас есть. Как мы тебя любим, - продолжая придерживать грудь для удобства новорожденного, она поглаживала его крохотное личико кончиками пальцев.        - У вас все в порядке? – к ним подошла дежурившая медсестра.        - Все хорошо, - Усаги благодарно улыбнулась женщине, - Засыпает только все время.        - Научится, - ободрила молодую мать медик и перешла к следующему маленькому пациенту.       Усаги проводила ее взглядом, снова посмотрела на сына. Когда родилась Малышка, она все ей рассказала. Не была уверена, что когда-нибудь повторит свой рассказ. И была уверена, что не хочет, чтобы однажды ее дочь узнала, что это такое – нести возмездие во имя Луны. Отвоевались уже. Защитили всех так надежно, как только могли. Два несостоявшихся правителя давно сгинувших в вехах истории миров. Король и королева мира, который – хвала небесам и всем известным Богам – никогда не будет построен.       Серебряное тысячелетие. Хрустальный Токио. Кому они нужны? Точно не ей – Чиба Усаги, держащей на руках своего долгожданного сына. Точно не ему – Чиба Мамору, рассказывающему дочери сказки на ночь и отвозящему ее по утрам в подготовительную школу. Точно не им обоим, знающим – их девочка никогда не будет сомневаться в том, насколько она важна для мамы и папы.        - Ты ведь здесь, с нами, только благодаря папе, - Усаги снова провела пальцем по детской щеке, чтобы подбудить сына, - Я не о твоем рождении, малыш. Тут уж мы с папочкой оба постарались. Я о том, что ты вообще смог быть. Раньше, мы и мечтать не смели… - она замолчала, силясь найти слова. Не то, что ожидала: трехдневный сынишка её поймет. Но рассказать хотела. Это одна из немногих сказок, которую в их семье может рассказать она. Другие сказки – вотчина Мамору. И порой, слушая их - через приоткрытую дверь детской или лежа рядом с дочкой на ее кровати и приглаживая пшеничные хвостики, Усаги откровенно веселится. А потом, когда дочь уже спит, в тишине собственной спальни допытывается у мужа:        - Так кто там грациозно приземлился, Мамо-Тян? Помнится мне, Сейлор Мун в тот раз вовсе не изящно шлепнулась на задницу. Пребольно, между прочим.        - Не шлепнулась на задницу, а грациозно приземлилась на самую очаровательную попку, - возражал обычно муж, ласково поглаживая предмет споров. А потом на его лице вдруг появляется выражение чрезвычайной озабоченности, - Больно говоришь? Дай-ка посмотрю, - и не важно, что со случая, описанного в сказке, уже шесть лет прошло.       Сказок о Сейлор Мун, Усаги была уверена, в жизни Кена будет очень много. Ей же хотелось рассказать малышу о другом.        - У нас с твоим папой должна была быть другая жизнь, малыш. Это была бы замечательная жизнь, Кен. Мы были бы королем и королевой. Самыми настоящими, - она чуть сместила локоть, чтобы приподнять ребенка, - Вот так, сладкий мой. Тебе удобно? Все хорошо? Мы с твоим папой целую тысячу лет жили бы в прекрасном дворце из хрусталя. Мне кажется, это было бы ужасно неудобно. Как думаешь? – она улыбнулась сыну, хоть ребенок и не смотрел на нее в этот момент. Такой теплый, такой родной. Безумно хотелось обнять его, расцеловать крохотное личико и пальчики. Но пусть сначала наестся, - У нас была бы удивительно красивая дочка. Ужасно умная и невыносимо вредная. А еще – очень смелая. Иногда даже казалось, слишком смелая. Такая маленькая, а в бой рвалась наравне со всеми. Она и сейчас у нас есть. Твоя старшая сестра. Завтра она с бабушкой и дедушкой придет сюда, чтобы познакомиться с тобой, Кен. Ее зовут Усаги. Папа все же назвал ее так же, как меня. Но это хорошее имя. Так же как твое. В той, другой жизни, нашу дочку тоже звали бы Усаги. И ей было бы одиноко. У нее не было бы друзей там – дома. И она сомневалась бы в любви родителей. Не о такой жизни мы мечтали с твоим папой все это время. Не ради него сражались и гибли столько раз. Знаешь, Кен, этот мир здорово задолжал нам всем. Нам с папой. Твоей сестре. Твоим тетям. Ты не представляешь, Кен, что начнется, когда им всем разрешат прийти и познакомиться с тобой. Тетя Луна примчится первой, вот увидишь. Когда-то, очень давно, когда твоя сестренка еще не родилась, Луна была моей кошкой. Только тш-ш-ш… Она совсем не любит вспоминать то время, когда ходила на четырех лапах и вылизывала хвост. А вот в Артемисе до сих пор есть что-то очень кошачье. Он и сейчас любит прикорнуть после обеда где-нибудь на солнышке.        - У нас могла бы быть совсем другая жизнь, - шепотом повторила Усаги малышу, - Но жизнь, которая у нас есть, гораздо лучше. У нас есть твоя сестра и ты. Мы есть друг у друга. В той жизни, которая могла бы быть – я не умела печь печенье. А здесь научилась. Оно не сгорает и выходит очень вкусным.        - Не только печенья, - услышав голос мужа за спиной, Усаги улыбнулась. Ярко, широко, открыто. А на щеки вдруг нахлынул румянец. Интересно стало – как давно он там стоит и слушает ее разговор с сыном.        - Твоя мама прекрасно готовит, малыш. Подожди годик-другой и оценишь полностью, - мужчина подошел к своей семье, открыл купленную бутылочку с водой и помог жене сделать несколько больших, жадных глотков.        - Спасибо, - Усаги чуть запрокинула голову, безмолвно прося о поцелуе. В этом Мамору никогда не мог ей отказать. Наклонившись, коротко коснулся губами ее губ. Прохладных от выпитой воды, - Ты давно слушаешь?        - Недавно, - муж улыбнулся, присел рядом с ними на корточки, огладил макушку новорожденного, - Но достаточно, чтобы понять: тебе все нравится.        - Более чем, - охотно подтвердила Усаги.       Когда малыш насытился, отец забрал его из рук матери, осторожно приложил к своему плечу и чуть покачался на месте, чтобы ребенок срыгнул захваченный воздух.       Кен уже снова спал, пригревшись в свете ламп. А его родители все стояли рядом с кювезом, осторожно, самыми кончиками пальцев касаясь своего свершившегося, желанного будущего. Которое теперь стало единственно возможным настоящим. Этот мир задолжал им и так слишком много за свои многочисленные спасения. Так что жизнь, которую они сами для себя выбрали – меньшее, чем он может расплатиться со своими несвершившимися королем и королевой.