***
Я сидел за своим письменным столом, стоящим у окна. Я изо всех сил пытался сосредоточиться на домашнем задании, но все было тщетно. Вместо этого я напряженно вслушивался в каждый шорох за своей спиной. Там была дверь. Я то и дело с ужасом поглядывал на свой рюкзак, стоящий возле ножки стола. Он был крепко набит учебниками, и из стопки книжек выглядывал краешек моего дневника. Его вид и заставлял меня нервно вздрагивать при каждом звуке. Когда в коридоре скрипнул пол, я неосторожно дернул рукой, крепко перевязанной бинтом, и сбросил со стола свой металлический пенал. Тот страшно загромыхал, достигнув пола. Карандаши и ручки раскатились в разные стороны, и на полу выросла кучка карандашной стружки. Я сильно закусил губу от страха и дикой боли, пронзившей руку. Я схватился за запястье и почувствовал, что моя рука стала одним большим куском льда. Дрожащими пальцами я принялся развязывать узел, чтобы ослабить перевязь. За день до этого момента отец сильно побил меня. Собираясь в школу, я старался натянуть рукав до самых пальцев. Это далось мне нелегко, потому что рука была буквально синей, опухла и ужасно болела. Но меньше всего мне хотелось, чтобы кто-то увидел синяк во всю руку. Чонгук, мой друг, каждый раз неодобрительно качал головой. — Почему ты не покажешь учителю все это ? — Упрямо спрашивал он меня, хотя прекрасно знал, что я ему отвечу. — Я не хочу в детский дом… — Шептал я и искренне верил в то, что говорю. — Он тебя бьет. Меня мой папа не бьет. Я лишь поджимал губу. Чаще всего отец бил меня за плохие оценки и за невыполнение домашних обязанностей. — «Если не научишься жить, будешь, как твоя мать. Ты думаешь, она была такой сильной и независимой? Она была упрямой сукой, которая не хотела ничего делать. С ней невозможно было жить. Я учу тебя, как жить. Ты должен мне «спасибо» сказать». Я не хотел слышать такое о своей маме. Это было больнее побоев. Но… Моя рука была перебинтована не совсем из-за этих слов или побоев. А из-за форсмажора. В моем старом металлическом пенале была металлическая линейка. Это был урок географии. Я старательно чертил в тетради таблицу, то и дело судорожно вздыхая от боли в руке. Я пытался удержать в своей маленькой руке и карандаш, и ручку, и линейку. Но не предвидел того, что линейка может проскользнуть под рукав. Когда нагретый моим теплом металл прижался к моему запястью, я рванул руку. Острый край воткнулся в сосуд. Сначала я не понял, что произошло. Было очень больно. На рукаве появилось темное пятно. — Я обещала, что спрошу в конце урока прошлую тему. Кто у нас давно не отвечал? Чимин. Чимин, к доске. Я не сразу услышал, что меня вызвали к доске. Мой взгляд остановился на рукаве кофты. Сосед ткнул меня ручкой в локоть. Я посмотрел на учителя, и мое тело будто одновременно пронзили тысячи маленьких иголочек. Все мои знания испарились из головы в долю секунды. Я часто бывал так сильно напуган. Каждый раз, когда осознавал, что отец сейчас ударит меня. — Простите… — К доске, к доске. Дневник возьми. У меня подкашивались ноги. В ушах стучала кровь. Я согнул в локте пораненную руку и прижал ее к груди. Меня так трясло, что я даже лишился дара речи и лишь обливался холодным потом. Мне в голову не пришло отпроситься в медпункт. До доски я дошел быстро. — Я слушаю тебя, Чимин. Я отсутствующим взглядом уставился в пол. Мне было страшно и стыдно. Страшно стыдно. — Расскажи нам о географическом положении Австралии. Я вздрогнул и повернулся к карте, висящей на доске. Я долго блуждал взором по бумаге. — Возьми указку, Чимин. Я потянулся за указкой, но потом отдернул от нее правую руку, которая была такой горячей и влажной от крови, и взял указку в левую. Я с трудом наставил ее кончик на изображение Австралии. Я облизнул пересохшие губы таким же сухим, как наждак, языком. — Австралия…это остров…нет… Учительница округлила глаза, в классе послышались смешки. Я прижал ко рту ладонь, обтянутую рукавом кофты и сильно зажмурился. К глазам подступили слезы беспомощности. — Что с тобой, Чимин? Не смеялся только Чонгук. Он уверенно поднял руку. — Учитель, у Чимина идет кровь. Я отнял руку ото рта и снова посмотрел на запястье. Ткань пропиталась красной жидкостью. — Идите в медпункт, — вздохнула учитель. — Но… Чонгук поднялся с места, а я в ужасе наблюдал за тем, как учитель открывает дневник. — Австралию-остров я тебе не скоро прощу, Пак Чимин. — Не надо… — Залепетал я. Я не хотел быть побитым второй день подряд. — Пожалуйста, я расскажу после урока… — На следующем расскажешь. А пока что вот тебе наука, — росчерк в дневнике. Я сильно закусил губу. — Пойдем, — мой друг вытянул меня из класса. Стоило нам покинуть класс, как я не выдержал и жалобно разревелся. Другой бы на месте Чонгука укорил меня за то, что я плачу из-за такой ерунды, но не Чон. Потому что он знал, к чему приводит такая ерунда в моем случае. Друг отвел меня в туалет. В медпункт мы, как всегда, не пошли. У Чонгука с собой была целая аптечка специально для меня. Он быстро вытащил из нее бинт и принялся осторожно оттягивать рукав с раны. Увидев то количество крови, которое вытекло из моей руки, я снова нервно затрясся. — Чимин, перестань, — немного раздраженно пробурчал Чонгук, плотно бинтуя мою руку. — Ай… Ай… — Я не мог перестать плакать. В тот момент мне казалось, что моя жизнь закончилась. Меня не покидало ощущение, что все это какой-то кошмарный сон. — Это ведь последний урок. Я провожу тебя, — я поставил Чонгука перед фактом. Тот посмотрел на меня и вздохнул. — Если ты не придешь домой вовремя, мне придется снова латать тебе раны. Это было правдой. Но я отлично понимал, что сегодня для меня не открыто ни одного пути с благополучным исходом. Если я пойду сейчас с Чонгуком, я хотя бы смогу отсрочить наказание за плохую оценку, но при этом добавится порция побоев за опоздание. Все эти мысли вихрем пронеслись в моей голове, пока Чон завязывал узел на моем запястье. Я вытер влагу с лица свободной рукой и судорожно выдохнул. — Как скажешь. Когда мы вышли на улицу, я никак не мог заставить себя сосредоточиться на прекрасной погоде. Лишь иногда я будто бы выходил из своего тела и видел городской пейзаж с высоты птичьего полета. Но, может быть, мне это только казалось. Тем не менее, ничто не могло угомонить беспокойство в моей душе, которое буквально сжигало меня изнутри. Страх все рос во мне, набухал, как губка в воде. Я уже не мог точно сказать, какое сейчас время года, где я, идет ли все еще Чонгук рядом со мной. Мне казалось, что я сходил с ума. — Чимин. Я встрепенулся и снова ссутулил плечи. Мы стояли на перекрестке, где мы с Чонгуком обычно расходились по домам. Он шел прямо, а я — направо. — Если что, звони мне. Я вцепился в край куртки Чонгука. Он устало посмотрел на меня. Я быстро отпустил его, не сказав ни слова. Он и так все понял. Но я все равно собрался с мыслями и тихо произнес: — Прости. Я сказал что-то еще, но из всего сказанного запомнил только одно. — Хочу получить от мамы хоть какую-нибудь весточку. Но ничто не могло отсрочить мой приход домой. Всю дорогу домой я нервно теребил лямку своего старого рюкзака, подаренного мне матерью. Я остановился перед калиткой, снял с плеча рюкзак и начал обшаривать передний карман в поисках ключей. Я не знал, вернулся ли уже отец домой, потому что не смотрел за временем, но не дергал ручку калитки лишь потому, что желал как можно дольше постоять снаружи. У нас был достаточно высокий железный забор, скрывавший участок от посторонних глаз. Отец был скрытным и замкнутым человеком. Мне кажется, он стал таким еще до того, как мама ушла из семьи. Я вытянул ключ за брелок, перехватил его холодными пальцами и вставил в замочную скважину. Повернул. Толкнул дверь. Она почему-то не открывалась. Меня это и озаботило, и порадовало одновременно. Затем я подумал о том, что сделает со мной отец, если увидит, что я копаюсь в такое время на улице. Провернул ключ снова. Калитка с тихим скрежетом отворилась. Я прошел в дом, разулся, скинул куртку, вымыл руки, прокрался на кухню, чтобы перехватить чего-нибудь, и быстрым шагом направился в свою комнату. Я не закрыл дверь, отчего чувствовал себя незащищенным. Но мне некогда было думать о своих иных страхах. Я машинально выкладывал на стол нужные учебники. Я вздрогнул, когда мне на глаза попался дневник. Я не помнил, как забрал его из класса вместе с рюкзаком. Может быть, учитель положила его на мою парту, и я сгреб его с остальными вещами. Я почти швырнул на стол пенал со злополучной линейкой внутри. И тут же протянул к вещи руку, чтобы ласково провести по ней пальцем. Он ни в чем не виноват, в конце концов. Не виноват в том, что отец так сильно побил меня, что линейка легко проткнула вздувшийся сосуд. Я сел за уроки, запихав дневник в груду оставшихся в рюкзаке книг. Тут я и услышал скрип, который испугал меня. Пенал со звоном упал на пол, а я принялся ослаблять бинт. Хлопнула дверь. Я тут же позабыл о своей руке и бросился собирать с пола канцелярию и стружки. Я слышал тяжелое дыхание отца, и это заставляло меня сгребать мусор быстрее. — Сын, что ты делаешь? Я ссыпал стружки в мусорное ведро и быстро сел на стул, едва не опрокинувшись вместе с ним. — Уроки. — Хорошо. Он никогда не спрашивал меня, хорошо ли я поел, хорошо ли я спал. Лишь задавал вопросы, контролирующие мою успеваемость и распорядок дня, и, когда я отвечал ему, выражал либо свое одобрение, либо недовольство мной. Второе всегда заканчивалось побоями. Я то быстро и не очень аккуратно строчил в тетради, то замирал на полминуты, глядя в окно. Порой во мне просыпалось сильное желание тихо вылезти через окно и сбежать из дома. Но мне не хотелось бежать куда-нибудь. Мне хотелось узнать, где моя мама. Я почти все сделал, когда отец вошел в комнату. Я узнал его тяжелую поступь. Мое сердце стало колотиться быстро-быстро, словно у маленькой птички. — Ты все сделал? Я не ответил сразу. Сначала я дописал пример, а затем сел к отцу в пол оборота и протянул ему свои тетради, не поднимая глаз. — Да. Отец забрал у меня тетрадки и неторопливо пролистал их. Я пытался дышать ровно. Тетради вернулись на стол. Я глупо надеялся на то, что теперь отец уйдет. — Где твой дневник? Я задержал дыхание. Если буду мешкать, отец ударит меня, если же дам дневник сейчас, то… — Чимин, я устал, — я не рассчитал. В тот день отец был слишком раздраженным. Его ладонь встретилась с моим затылком, и я сильно ударился головой о стол. У отца была тяжелая рука. Удар смягчили тетради. — Живо. Я закусил губу и с трудом высвободил дневник из плена книг. Я протянул его отцу, еле сдерживая слезы. Отец все листал и листал дневник, и мне казалось, что этот ужасный момент будет длиться вечно. — Я же просил закладывать страницу, чтобы я не искал, — удар дневником по лицу. Наконец, он открыл нужную страницу. В воздухе повисла мертвая тишина. — Что это? Я закрыл лицо руками и заплакал. — Что это такое, я спрашиваю?! Я всхлипнул. — Мне стало плохо…меня вызвали… — Тебе сейчас плохо будет. Это еще что? — Отец схватился за край бинта и дернул его на себя. Я вскрикнул. — Папа, мне больно! — Ты это накрутил, чтобы я тебя не ругал? — Нет… — Я испуганно глядел на отца. — Правда, нет!.. — Ты думал, я на это поведусь? Ты должен отвечать за свои проступки. Голос отца стал низким и вкрадчивым. Я знал, что это предвещает, и снова взвыл в отчаянии, закрывая голову левой рукой. — Заткнись, — отец стащил меня за бинт на пол. Бинт затрещал и начал рваться. Я стонал от невыносимой боли. — Пожалуйста! Папа!.. Отец отпустил мою руку, я упал на пол и внезапно захотел бороться. Я перевернулся на живот и пополз на локтях к открытой двери. Только я начал вставать, как почувствовал, что меня схватили за волосы, и в следующий миг я ощутил страшный удар об отцовское колено. Из моих глаз посыпались искры, позвоночник жалобно хрустнул. Я почувствовал резко подступившую тошноту и головокружение. Я упал на бок и успел сгруппироваться прежде, чем меня больно хлестнул ремень. Удары сыпались один за другим. Я совсем забыл, как дышать. — Когда ты поймешь, что нужно нормально учиться? Ты хочешь быть дебилом? — Нет… — Мне становилось все хуже и хуже. Я чувствовал, что вот-вот потеряю сознание. А отец все не останавливался. — Что нет? Не хочешь понимать? Тебе объяснить? Я не ответил, потому что перед моими глазами забегали черные мушки. Ремень рассек краешек моей щеки и руку. Меня хватило лишь на то, чтобы со стоном проползти пару сантиметров к кровати. — Мне очень плохо… — Я с трудом поднялся на колени и уронил голову на постель. — Иди готовь ужин, — отец был очень злым. Его раздражали мои слезы, а обморок он считал за притворство. Я уже почти потерял сознание, когда отец схватил меня за шиворот и рывком поставил на ноги. — Никчемный сукин сын, — он толкнул меня в грудь, и я отлетел спиной в шкаф с книгами. Ударившись о его стеклянную дверцу, я отключился, перед самой потерей сознания услышав глухой (из-за нарастающего шума в ушах) звон стекла и почувствовав острую боль.***
Я очнулся в полной темноте и тишине. Тьма будто бы давила на меня, тишина пробиралась к самым отдаленным уголкам мозга. Будто бы в темную, жаркую и пасмурную летнюю ночь. Я лежал на спине и слышал свое дыхание. Оно было редким, но таким громким, что я пытался не дышать. Мне было душно. Тут я заметил, что рядом со мной кто-то сидит. Я не мог понять, кто это, потому что было очень темно. Я широко распахнул глаза, вглядываясь в черноту. Фигура шевельнулась и опустила руку на мою голову. Я произвольно вздрогнул. Этот некто гладил меня. Я спросил: — Что со мной? Я умер? Я не знаю, почему спросил именно это. Почему-то я был уверен, что на самом деле я сейчас лежу в своем доме среди битого стекла, истекающий кровью. Ведь здесь у меня ничего не болело. Кроме груди. — Нет. Ты еще можешь жить. Я приложил руку к груди. Руку без единой царапины. — Не могу, — вдруг ответил я. — Там отец, мне страшно… Я хочу к маме. — Тебе еще рано идти к ней. Потерпи. Я с недоумением посмотрел на черный силуэт. — А когда будет можно? Фигура не ответила прямо на мой вопрос. — Тебе нужно очнуться, милый. И… — Я не хочу, — перебил я сидящего во тьме человека. — Оставьте меня здесь. Я не хочу возвращаться! — Воскликнул я и часто задышал от нехватки воздуха. — Как я буду жить… — Я обмяк. На меня навалилась жуткая усталость.***
Я не знаю, сколько я был без сознания, и почему я видел такие странные вещи. Я понял, что вернулся к жизни по тому, что меня покачивало. Странно, что отец озаботился тем, чтобы переложить меня на кровать. Я с трудом открыл глаза. Мне все еще казалось, что в комнате темно, меня тошнило. Я сипло втянул воздух в легкие и повернул голову набок. На полу под шкафом было много битого стекла. Была кровь. Я кинул косой взгляд на отца. Мне показалось, что мое пробуждение стало для него неожиданностью. Но его лицо быстро приняло обычное выражение. — Убери это все. Я не мог даже пошевелиться, но медленно кивнул и шепнул: — Да. Отец покинул комнату, а я потратил много времени на то, чтобы просто сесть. Я прислонился спиной к стене и зашипел. Наверное, она вся изрезана. Отец перестарался. Наверное, потому, что знал, что впереди два выходных. Я прижал ко рту ладонь, чтобы меня не стошнило прямо на постель. Нужно было добраться хотя бы до туалета. Заодно возьму веник с совком. Идти было сложно. Я продвигался по стене. Мне повезло, что санузел у нас был и наверху, и внизу. Сначала я немного привел себя в чувство и, хоть и не до конца оклемался, пошел обратно в комнату, чтобы смести осколки. Я с ужасом думал о таком обыденном деле, как сборка пылесоса, но мне не хотелось потом ходить и постоянно напарываться на мелкие стекла. Мне было до слез жалко шкаф. Потому что он был маминым. Да, стеклянная дверца всегда отворялась сама по себе, а задняя стенка и вовсе еле держалась на скобках, но все книги, что в нем стояли, были мне очень дороги. Я осторожно подошел к шкафу. Я сильно ударился об него спиной, но с полки упала лишь одна книга. Преодолев боль в мышцах, я дотянулся до книги, раскрытой на середине. Я поднял ее и аккуратно очистил от стекла, стараясь не пораниться. Когда я закрывал ее, мне на глаза попалась фраза: «Как тяжело жить в этом мире!» Я закрыл книгу, поставил ее на полку, проглотил комок в горле и принялся за работу. Периодически я останавливался, чтобы заглянуть под письменный стол. Под ним стоял большой мамин портрет. Его нарисовал когда-то мой дядя — мамин брат. Маме очень нравилась эта картина. Но она не стала забирать ее, и портрет остался мне. Когда мне было очень грустно, я залезал под стол и подолгу сидел там, прильнув щекой к холодной краске. Я бы забрался туда, но не мог. Когда я закончил с уборкой, я чувствовал себя очень вымотанным. Я упал на постель и закрыл глаза. «Пожалуйста, пусть этот день скорее закончится», — просил я про себя. Я услышал тяжелые отцовские шаги. Нет… — Чего ты разлегся? Приготовь что-нибудь пожевать, чья сегодня очередь? Я попытался подняться. — Я пахал сегодня, как проклятый. Сколько можно повторять? Я принял вертикальное положение и поплелся к выходу, не поднимая головы. Отец хотел тронуть меня, но я испуганно отшатнулся и ускорил шаг настолько, насколько это было возможно. Я спустился вниз и прошел в кухню. Поборол желание сесть. Открыл холодильник. И понял, что не знаю, что могу приготовить. Я решил не паниковать заранее. Я мог что-нибудь придумать. Я порылся по шкафам и ящикам. Заглянул в морозильник и нашел фасоль и индейку. Хорошо. Из этого можно состряпать вкусный ужин. Я вытащил сковородки и набрал в глубокую немного воды для фасоли. Поставил жариться индейку. На меня снова накатила слабость. Я позволил себе сесть и положил голову на руки. Когда я открыл глаза, вода в сковородке почти совсем выкипела. Я почувствовал запах дымка и резко вскочил на ноги. Почему все шло так ужасно? Я отлежал больную руку и теперь каждый раз вздрагивал от боли, пока подливал на сковороду воды и перемешивал все. Кусок индейки тоже сильно подгорел. Я устал лить слезы, хотелось умереть. Жить в постоянном страхе так ужасно. Я выкладывал еду на тарелки, стараясь не уронить сковородку. Я выкинул подгоревшую фасоль в мусорное ведро, прикрыв ее сверху пакетом из-под молока, и пальцами оторвал подгоревшее мясо от кусков индейки. Я сунул его в рот и принялся жевать, стараясь игнорировать вкус гари и подкатывавшую вновь тошноту. Осталось лишь помыть сковороду. Я замочил ее и изо всех сил тер губкой дно, когда отец зашел на кухню. Мне казалось, что он не стремится отдохнуть после тяжелой смены, как нормальный человек, а без конца следит за мной. Наверное, это было не так. — Готово? Я проглотил индейку, закашлялся и закивал. — Уже что-то съел? Как он узнал? — Нет, — я продолжал мылить сковороду. Пена становилась черной. — Почему так воняет? — Я не знаю, — притворился я и перевернул сковородку вверх дном. — Я открою окно… — Сгорело что-то? Я замотал головой и почти пробежал к окну. Я стоял к отцу спиной и через стекло наблюдал за ним. Когда наши взгляды пересеклись, я отвел створку в сторону. — Дай мне вилку и поставь чайник. Я послушно дал отцу столовый прибор и взял в руки чайник, чтобы набрать в него воды. Подойдя к раковине, я вспомнил про то, что не домыл сковороду. Я с трудом оторвал от нее взгляд и пошел ставить чайник греться. Мне не терпелось смыть со сковороды гарь. Я поставил чайник и вернулся к раковине. — Сядь поешь. Я не поверил своим ушам и робко взглянул на отца. — Садись, — повторил тот. Я взял для себя вилку и сел напротив отца. Я принялся тыкать вилкой в стручки фасоли, не поднимая от тарелки глаз. Меня все еще подташнивало. — Почему куски такие обгрызенные? — Услышал я вопрос отца. Я солгал. — Прости, пожалуйста. Так и было. — Да? — Я не смотрел на отца, но чувствовал на себе его взгляд. Я уронил вилку на пол. Я тут же нырнул под стол, чтобы поднять ее. — Я не пойму, ты совсем безрукий или притворяешься? — Я вымою… — Я положил вилку на стол и прежде убрал с пола стручки фасоли, а потом уже помыл вилку. Когда я вернулся за стол, отец едва притронулся к еде. Я неохотно воткнул вилку в кусок индейки. Желудок неприятно ныл. — Почему ты не ешь? Я не понимал, почему отец спрашивает все это. — Я плохо себя чувствую, — честно ответил я. — Я не хочу сейчас есть. Можно я пойду к себе? Все, чего я хотел в тот момент, это лечь в постель. Отец поднялся из-за стола и пошел по направлению к холодильнику. — Если ты хочешь кетчуп, я мог бы тебе дать… — Я изо всех сил пытался ему угодить. Тяжелая отцовская рука легла на мое плечо. Отец повернул меня к себе, и мое сердце снова провалилось в недра желудка. — Ты что-то подсыпал мне? Я с непониманием посмотрел на отца. Почему он так думал? — Нет… — Я вновь почувствовал, что на мои глаза наворачиваются слезы беспомощности и усталости. — Я ничего не делал… — Я пытался сдерживаться, но мои губы предательски дрожали. — Почему ты не ешь? По моей щеке прочертила дорожку слеза. — Меня сильно тошнит, — я прикрыл лицо рукой, но отец взял мое лицо в ладони, слегка сжимая мой подбородок. — Что с мясом? — Оно подгорело, — признался я. Глаза застилала пелена слез. — Прости меня. Отец отпустил меня. — Почему ты мне солгал? — Я видел его спину, маячившую перед раскрытым холодильником, словно сквозь туман. Я подавил всхлип и, растерев слезы по лицу, закрыл руками голову. — Пожалуйста, не бей меня… Отец опустился за стол и начал есть. Я сидел, сжавшись в комок, и плакал. Я не знал, можно ли мне встать и уйти в свою комнату, а есть не мог. — Ты, наверное, думаешь, что я жестокий отец? Я так думал, но замотал в ответ головой. — Я лишь хочу, чтобы ты был нормальным человеком, а не как твоя мать. Мое горло сжал новый спазм. Отец встал из-за стола и поставил посуду на край раковины. — Вымой посуду и приготовь что-нибудь на завтра. Я застонал. — Я приготовлю завтра с утра… Честно… Отпусти меня, пожалуйста. — Не препирайся и учись нормально готовить. Или ты сжег все сковородки подчистую? — Пожалуйста… — Чимин, или я запру тебя на кухне на всю ночь. Мы уже это проходили, так ведь? — Прошу… — Не будь, как твоя мамаша, которая тебя бросила. Я сжал зубы, прикусив при этом губу, и жалобно прошептал: — Я хочу к маме… Он услышал это. — Хочешь к ней? Так вали к ней, — рывок за кофту, толчок, удар об дверь. — Проваливай! — Папа, я умру! — Я не пытался манипулировать им, лишь говорил правду. Отец странно посмотрел на меня. — Не умрешь, — ледяным голосом ответил он. Я продолжал заходиться рыданиями от физической и душевной боли. Это разъярило отца сильнее. — Перестанешь ты реветь когда-нибудь или нет, утырок?! — Я не выдержал очередного рывка и упал на колени. А в следующий момент отец уже схватил с раковины вилку и целился в мое лицо. — Или мне выколоть тебе глаза? Я пронзительно закричал, вскочил на ноги и побежал в свою комнату, едва не переломав ноги на лестнице. Я влетел в свою комнату, захлопнул дверь, задвинув ее тумбочкой (страх придал мне сил), рухнул на пол и пополз на четвереньках под письменный стол. Там я спрятался за мамин портрет и измученный рыданиями вновь потерял сознание.***
На этот раз я не видел фигуру во тьме. Лишь саму тьму. Очнувшись, я обнаружил, что заснул, сжавшись в комок за маминым портретом. У меня сильно болело все тело. Я робко выглянул из-за картины. Никто в мою комнату не входил. Тумбочка все еще была придвинута к двери. Я кое-как добрался до кровати, лег, накрылся покрывалом и зарылся носом в подушку. Меня знобило, щеку саднило, когда я терся лицом о наволочку. Сегодня я бы при всем желании не смог бы делать ничего. Наверное, отец убьет меня за то, что я не помогаю ему по дому. Я заснул, но через какое-то время меня разбудил стук в окно. Я слишком резко сел, даже не успев открыть глаза. Но когда я разлепил веки, то увидел Чонгука. Он негромко стучал в мое окно. Я поднялся и открыл окно, очень тихо, что отец не услышал, и шепотом спросил у Чонгука: — Как ты здесь оказался? Чонгук округлил глаза и фыркнул. — Как и всегда. Я подкрался к двери и проверил, плотно ли тумбочка придвинута к ней. Затем я вернулся к Чону. Он, ничего не говоря, провел рукой по моему лицу, повертел меня и присвистнул, тут же похлопав себя по губам. — За что на этот раз? — За ту оценку, — я кивнул в сторону шкафа. — Дверца разбилась. А еще я почти сжег ужин. Чонгук поморщился. — Сними эту гадость, мне смотреть больно. Я стащил с себя грязную одежду, кинул ее возле кровати и подошел к шкафу, чтобы надеть что-то чистое. — Ты хоть в ванной был? Я покачал головой. — Мне страшно выходить. — То есть ты даже не обеззаразил раны? Чимин… Я быстро натянул на себя короткую полосатую кофту, влез в светлые джинсы и стыдливо потупил взгляд. — От меня плохо пахнет? — На тебя акул можно приманивать. Слушай, знаешь, что… Я на автомате начал заправлять постель. — Пойдем ко мне. Я грустно усмехнулся. — Если только ты меня понесешь. Мне кажется, у меня сотрясение мозга. — Тогда в больницу, — мрачно произнес Чонгук. Я выпрямился. — Нет. — Чимин, перестань. Ты подохнуть хочешь? — Пожалуйста, я не хочу в больницу. — Тогда хотя бы к моей маме, она медсестра. Я вздохнул. — Она спросит, что со мной. Я не знаю, что ответить. Если отец узнает, он меня убьет. Чонгук ткнул пальцем в оконный проем. — Быстро. Я совершенно не помню спуска, это было что-то сумбурное. Мы каким-то образом оказались снаружи и мне начало казаться, что у меня едет крыша. Я с болью посмотрел на утреннее солнце, заливавшее своим светом дорогу перед домом. Чонгук тронул меня за локоть. — Пойдем. Мы шли, ветер приятно обвевал мое искалеченное тело. — А твоя мама знает, что ты со мной дружишь? — Спросил я у друга. Тот лишь пожал плечами. — У меня так много друзей, мне кажется, она их уже и не запоминает. — Я бы тоже хотел, чтобы у меня было много друзей… — Протянул я. — Но как их заводить, если после школы я и на улицу не выхожу? — Используй любой свободный момент. — Я не смогу поддерживать с ними отношения. И они от меня уйдут. Мы остановились на перекрестке. Ветер пригнал к моим ногам желтый листок. Я внимательно посмотрел на этот кусочек солнца. А что будет, если я не вернусь домой? Что если… — Как ты думаешь, где живет мой дядя? Чонгук удивленно посмотрел на меня. — Мне кажется, ты сам должен это знать. Ты задумал к нему сбежать? Я вздрогнул. Слово «побег» звучало так опасно и соблазнительно. — У меня даже номера его не осталось. Папа стер с моего телефона все, что его не устраивало. И телефон в рюкзаке остался. — Может, можно узнать через интернет? Можем залезть дома в компьютер. — Да? Я об этом не подумал. Я даже не представлял, как Чонгук собирается это сделать. Я до сих пор не мог расслабиться, осознавая, что в такой час я нахожусь за пределами своего дома без разрешения отца. — Мы пришли. Дом Чонгука был трехэтажным. Мы зашли в него и долго поднимались по лестнице, пока я не услышал, как Чон позвонил в дверь. — Боже, я так выгляжу, — я зарылся пальцами в свои растрепанные волосы. — Ты об этом переживаешь? Дверь тихо распахнулась. — Уже вернулся? — Я услышал женский голос. — Да, мам, — Чонгук потащил меня в прихожую. — Со мной Чимин. Я увидел, как мои босые ноги оказались на мягком ковре. Ни я, ни Чонгук даже не удосужились подумать о том, что на мне нет никакой обуви. А я и не почувствовал. Господи, что подумает обо мне мама Чона? Что Чонгук привел домой оборванца с улицы. — Мам, Чимин поранился, можешь ему помочь? На моей спине проступили капельки холодного пота. — Проходи скорее на кухню, я сейчас приду. Я прошлепал босиком по кафелю и присел на край стула, будто бедная родственница. Наверное, Чонгук что-то объясняет матери. Мама Чона зашла на кухню и начала доставать что-то из шкафчика возле раковины. Кухня была очень чистой и белой, словно процедурный кабинет в больнице. Наверное, это из-за того, что мама Чонгука медсестра. Она опустилась напротив меня с аптечкой в руках. Я видел, как женщина аккуратно раскладывала на столе бинты и пузырьки. — У тебя правая рука болит, Чимин? Я болезненно зажмурился от отблеска солнца и кивнул. Мама Чонгука задрала рукав на моей руке. Я побоялся смотреть на свою рану, но чувствовал боль. — О боже… Когда ты поранился? Я часто задышал, все еще жмурясь. — Вчера… — Почему так поздно пришли? Я не нашелся, что ответить, а рукав пополз выше. — А это кто тебя так? Я едва приоткрыл глаз и тут же закрыл его. Мама Чонгука спрашивала про длинный вспухший след от ремня. — Тебе страшно? На этот вопрос я ответил честно: — Да. Я сидел с закрытыми глазами и чувствовал, как мама Чонгука проводит полный осмотр моих увечий. Она убрала волосы с моего лица и тяжело вздохнула. Затем оттянула ворот от шеи. — Чимин, повернись спиной, пожалуйста. Я послушно встал, не открывая глаз, и повернулся к матери Чона спиной. Раны на спине обдало холодом. — Кто это сделал? Я сгорбился и мелко подрагивал. Если я скажу, то… — Папа. В кухне повисла убийственная тишина. Вот я и признался. Что мне теперь скажут? — У тебя болит голова? Тошнит? — Да. Она врач, она знает все обо мне. Что она сделает теперь? — Иди в ванную. Чонгук принесет тебе полотенце. Потом ложись в большой комнате. Я все обработаю. Мне казалось, что я так и не открыл глаза и добрался до ванной вслепую. Чонгук набирал воду, объяснял мне, где что лежит, пока я раздевался. Но я уже был на последнем издыхании. Поэтому я упал в воду и ощутил, как у меня закладывает уши. Я растворялся в теплой воде постепенно переставал чувствовать боль. Как в объятьях мамы. Мне было так хорошо. Если бы я умирал, то хотел бы умирать вот так, а не от боли и слез. Я погрузил под воду лицо, оставив над поверхностью лишь ноздри. «Он дышит…» Я сел. Я не мог понять, откуда идет шепот. Я потер ладонями лицо, загладил назад волосы и осмотрелся. На полотенцесушителе ровным рядом висели полотенца. Я сразу увидел среди них свое (оно висело чуть поодаль от остальных). На пластиковой табуреточке рядом с ванной лежало чистое белье, приготовленное для меня. Я похлопал глазами, как разбуженная сова, и взял с края ванны гель. Я намылился, стараясь не задевать ранок и ссадин, гелем же намылил волосы, включил душ и смыл с себя кровь, пот, слезы и плохую информацию. Я вылез, натянул белье, завернулся в махровое полотенце, прихватил с собой вещи и пошел искать нужную комнату. Я нашел ее быстро, потому что меня там уже ждали Чонгук и его мама. «Он двигается…» — Что такое, Чимин? Я вызвал у друга и его мамы такой вопрос своим настороженным видом. Я помотал головой и сел на край дивана. Пока мама Чонгука обрабатывала мои увечья, Чонгук пытался меня приободрить. — Ко мне скоро придет друг, хочешь, я вас познакомлю? Мы можем поиграть вместе или посмотреть что-нибудь… — Ты нашел номер моего дяди? — Печально спросил я. Чонгук хлопнул себя по лбу. — Черт, забыл. Я сейчас! — И он убежал. Теперь никто не отвлекал меня от боли, и я то и дело обкусывал с губ кожу. И тут раздался звонок в дверь. Я слышал, как Чонгук выскочил из соседней комнаты и пошел открывать дверь. Его мама осторожно наклеила пластырь на рубец на щеке и разрешила мне одеться. Она покинула комнату, забрав полотенце, но перед этим сказала о том, что лучше всего для меня сейчас будет поспать. — Привет, Тэхен, — Чонгук уже бодро переговаривался в коридоре со своим другом. Я успел надеть кофту прежде, чем они оба зашли в комнату. — Тэхен, это Чимин. Чимин, это Тэхен, — Чонгук коротко представил нас друг другу. У Тэхена были темные волосы и проницательный взгляд. Это все, что я запомнил. Это и еще то, что он обратил внимание на мой пластырь: — Ты с кем-то подрался? Или с дерева упал? — Поинтересовался он. — Я часто лазаю. — Меня кот поцарапал, — ответил я первое, что пришло в голову и попросил у Чонгука подушку и одеяло. — Не рано ли для тихого часа? — Удивился Тэхен. Чонгук что-то шепнул ему и принес мне все, что я просил. — Мы будем тихо сидеть, — пообещал мне Чонгук. — Если что-то будет нужно, проси. Тэхен что-то заподозрил, когда мама Чонгука принесла тряпочку, смоченную холодной водой, положила ее на мою голову и спросила, не тошнит ли меня. Я ответил, что нет. Меня укрыли, подоткнув одеяло под бока, и оставили в покое. Я моментально заснул.***
Я обратил внимание на то, что каждый раз я просыпался, будто от внезапного толчка: быстро, резко открывал глаза. Вокруг было темно, а надо мной кто-то сидел. Я подумал, что снова попал в то странное место, где неизвестный диктовал мне, что нужно делать. — Я хочу к маме, — сразу же заявил я, чтобы он наконец услышал. — Скажите мне, как… — Что? — Ко мне склонился Тэхен. Это он сидел в темноте. Я смутился. — Почему ты здесь так поздно?.. — Я откинул одеяло с груди, потому что мне стало жарко. — Еще не поздно, — Тэхен поднял бровь. — Просто мы прикрыли шторы, чтобы смотреть фильм и чтобы тебе не светило в глаза. Только начало темнеть. — А где Чонгук? — Я медленно сел. Тэхен взволнованно положил руку на мое плечо. — Как ты себя чувствуешь? Все нормально? Я кивнул. Темнота была лишь у меня в голове. — Мне уже лучше. — Чонгук пошел на кухню за едой. Ты, наверное, сильно хочешь есть? Я понял, что и правда хочу есть. Как я жил столько времени без еды? — Да, очень. — Чонгук, Чимин проснулся, наложи ему еды! — Крикнул Тэхен. Чонгук ответил: «Хорошо». — Хочешь посмотреть с нами фильм и поиграть? Я усмехнулся. — Разве вы не наигрались? — Мы гуляли, — Тэхен подвинул к дивану столик и поставил на него компьютер. Вернулся Чонгук с тремя тарелками, которые едва удерживал в руках. — Хватайте! — Он был веселым. Мне постепенно передалось их настроение. Весь вечер мы смотрели фильмы, ели вкусности, друзья веселили меня. Я давно так хорошо себя не чувствовал. Неудивительно, что Чонгук уговорил оставить меня у себя дома. Его мама на удивление легко согласилась. Даже мне было неудобно оставаться у кого-то на ночь в гостях, хоть здесь и был настоящий рай. Следующий день прошел еще лучше. На самом деле, я потерял счет времени. Но вечером, когда Чонгук начал собирать свой рюкзак для школы, я заволновался. — Мои учебники дома… — Я сел рядом с Чонгуком. Тот вопросительно посмотрел на меня. — Может, тебе взять больничный? Тебе нельзя в школу в таком состоянии. Ты не сможешь ничего сдавать на физкультуре. Это было правдой. Но… — Отец будет очень сильно меня ругать. — Он по любому поводу тебя ругает, — неодобрительно отозвался Чон. В этот момент в комнату зашла его мама. Вид у нее был не самый лучший. — Чимин, твой отец звонил. Я знал, что она скажет дальше. Я поднялся на ноги. — Я должен вернуться домой. Я ничего ему не сказал… — Нет! Мам, скажи ему! Я поплелся к выходу, молча обулся в предоставленные мне старенькие кеды и вышел. Никто меня не останавливал.***
Я нажал на ручку калитки, и она легко отворилась. Мое сердце билось часто-часто, прыгало в горле, меня пошатывало от волнения. На участке вокруг дома сгущались сумерки. Мне казалось, что они становятся вязкими и останавливают меня. Я зашел в дом. Отец уже ждал меня. Я виновато опустил голову и прижался спиной ко входной двери. — Где ты был? — У друга, — мой дрожащий голос эхом отдался от потолка. — Что вы делали? Где ты шлялся два дня? Я зажмурился, выдохнул и сдавленно проговорил: — Я сидел дома…спал… — А в своем доме ты посидеть не мог? Бездельничал там, сбросил все на меня и доволен? Бессовестный. Кто тебе разрешал уходить из дома? Кто? — Отец сделал шаг ко мне. Я засипел от страха. Я чувствовал, что это конец. Зачем я только пришел? Зачем мне эти учебники, если я, возможно, не вернусь в школу завтра? Почему я послушал голос совести? Может быть, это даже не было совестью. Может быть, это было страхом. Рабским страхом. Еще шаг и он меня ударит. Я боялся смотреть отцу в глаза. И почему-то я сделал самую странную вещь, которую мог только сделать. Я бросился отцу навстречу, сильно прижался к нему, крепко обхватив руками, и спрятал лицо в его одежде, пахнущей табаком и чем-то спиртовым. Я еле держался на ногах от ужаса, но такая близость к объекту этого постоянного страха должна была защитить меня лучше, чем бегство. Я крупно дрожал, чувствуя себя одновременно провинившимся ребенком и загнанным в угол зверьком. — Прости меня, пожалуйста… Прости меня, папа… Я старался не плакать, потому что отец не любил этого, но что я мог сделать с теми чувствами, что заставляли мою голову раскалываться от боли, а желудок сжиматься? Я пустил слезу, медленно сполз на пол и судорожно всхлипнул, прижавшись лбом к отцовским ногам. — Прости меня… — Жалобно умолял я. Отец поднял меня с пола, грубовато отстранил от себя и холодно сказал: — Иди в свою комнату. Я вытер рукавом слезы и взбежал по лестнице, пошатываясь и то и дело хватаясь за перила. Я легонько толкнул дверь в свою комнату и… Не увидел света. Заколоченные окна. Отсутствие тумбочки, которой я задвигал вход, но засов на внешней стороне двери. Отсутствие маминого портрета под столом. Он стоял возле моей кровати. Я не мог этого не заметить. У меня подкосились ноги, и я привалился к дверному косяку. — Чего ты там застрял? Иди в комнату. — Что это, папа? — Прошептал я. — Иди к своей матери. Я отступил назад, зажав рот ладонью, повернулся и влетел в отца. Я в ужасе посмотрел на него. — Отпусти меня, пожалуйста… Папа, пожалуйста… — Иди, Чимин. — Папа, мне страшно! — Воскликнул я придушенным голосом. Отец схватил меня за руку и потащил в комнату. Я неистово закричал и принялся вырываться. Отец ударил меня по голове. — ЗАТКНИСЬ, СУКИН ТЫ СЫН! Я не знаю, как мне удалось вырваться. Я стремительно побежал к лестнице. И тут я почувствовал удар под колено. Я потерял равновесие и покатился вниз. Мне казалось, что я падал целую вечность. Мир вертелся перед глазами. Я обо что-то ударился. Темнота.***
Я снова лежу в душной тьме. Надо мной склоняется фигура. — Чимин, тебе нужно жить… — Я не хочу возвращаться! — Крикнул я. Фигура покачала головой. — Ты все еще падаешь…***
Я очнулся на площадке под лестницей. Мои широко распахнутые глаза уставились в казавшийся неоновым в полутьме белый потолок. На его фоне возникла голова отца. — Хватит, Чимин. Я еле-еле пошевелил губами, чувствуя, что нижняя разбита в кровь. Солоноватая жидкость заполняла мой рот. — Что…хватит… Отец взял меня на руки. Я снова не понимал, зачем он куда-то меня несет. — Жить. Я резко вдохнул. Отец нес меня в мою комнату. — Папа… — Просипел я. Отец остановился. По моему виску стекла холодная, как лед, слеза. Я смотрел на лицо отца, не видя его во мраке, и сипло дышал. — Почему ты меня не любишь? Отец ничего не говорил. Я беззвучно заплакал и закрыл глаза. — Ты плохо себя ведешь. Очень плохо. Я шумно выдыхал, ощущая, как внутри меня обрушивается и падает в небытие, словно подточенная водой скала, по кускам моя душа. Мой маленький мир, словно стекло, утонченное до невозможности, был разбит брошенным в него кирпичом. — Я умру?.. Молчание в ответ. Мир вокруг меня снова пришел в движение. Я тихо попросил, приоткрыв глаза и глядя на отца сквозь щелочки меж веками: — Пожалуйста, укрой меня… Я боюсь замерзнуть… — Хорошо. Я медленно повернул голову набок. В комнате царила сосущая тьма. — Папа… Дай мне посмотреть на дом… Пожалуйста… Тот недовольно вздохнул. Но отвернул меня от черного прямоугольника, вырезанного на стене. Я кинул последний тоскливый взгляд на первый этаж. — Я люблю тебя… И я вложил свои последние силы на то, чтобы высвободиться, упасть с отцовских рук на пол, подкатиться к лестнице и превратить этот мир в сплошную карусель. Я падал, и падал, и падал, и падал… Пока чувство падения не заставило меня вздрогнуть всем телом, и…***
Я часто задышал, открыл глаза и проснулся. Я тут же зажмурился от яркого света, бившего в глаза. Теперь я не понимал, где нахожусь. Все было слишком белым. Я снова открыл глаза, на этот раз аккуратно. Надо мной сидела фигура. Я дрогнул вновь. Но теперь я видел человеческие черты в облике незнакомца, сидевшего возле меня. Я помню шумный вдох этого человека, радостное изумление на его лице, пронзительный детский крик и мерный звук: пик…пик…пик… Воздух был наполнен электричеством и звенел от повторяющихся слов: «Он очнулся. Очнулся, очнулся…» Я увидел Чонгука. Он почти скакал рядом с человеком, который, будто бы статуя, неподвижно сидел надо мной. Я пошевелил руками. Неприятно кольнуло правое запястье. Я услышал шелест. Я безмолвно лежал на спине и постепенно осознавал, что больше не чувствую сильной боли нигде в своем теле…кроме груди. «Наверное, это болит мое разбитое сердце», — подумал я, осторожно поворачивая голову к незнакомцу. Я уже знал, кто это… — Дядя… Я чувствовал себя очень слабым, но это непонятное пробуждение подарило мне какое-то облегчение. Весь этот длинный и тягостный ужас я пережил всего лишь за 20 минут до выхода из комы.***
Меня приподняли, мои глаза привыкли к свету, я уже мог немного говорить. Чонгук, которого запустили в палату буквально минут десять назад, не стесняясь, рыдал от счастья. Я смотрел на него и пытался улыбнуться. Я не хотел, чтобы он волновался за меня слишком сильно. Наконец, я очень тихо произнес: — Мне…снился…плохой сон… Дядя склонился ко мне ниже, чтобы слышать каждое мое слово. Но я больше ничего не говорил. Выходит, что я не живу с жестоким отцом, что меня не бьют каждый день. Я в больнице. Почему я в больнице? Где мама? Этот вопрос волновал меня больше всего. Я задал его вслух. — Г…де м…моя ма.м.ма?.. Дядя выпрямился, глядя на меня напряженно и печально. Я с минуту блуждал взглядом по палате. Дядя, Чонгук, окно… Чонгук… Окно. Что-то начало просыпаться во мне. Я глубоко вдохнул. Шевельнул рукой, желая положить ее на грудь, чтобы узнать, почему она так тупо болит. Окно… Внезапно я открыл рот, но не для того, чтобы что-то сказать или вобрать в воздух грудь… Я остановил свой взгляд на окне, а потом поджал губы и почувствовал, как глаза начинает жечь. Все мое лицо будто опухло и горело. — Чимин… Я жалобно и отчаянно заплакал.***
Мой отец не был жестоким человеком. По крайней мере, я никогда не видел его таким. Лишь иногда слышал его короткие перепалки с мамой. И все. Когда мама ушла из семьи, я очень сильно горевал. Отец каждый вечер приходил ко мне в комнату, клал мою голову на свое плечо и молча сидел рядом. Я видел, что он тоже сильно озабочен, но старается не показывать мне своих чувств. Мы продолжали жить, как любая нормальная семья, однако я все чаще чувствовал себя одиноким. Я мог подолгу сидеть, прижавшись к маминому портрету, и смотреть в одну точку. Однажды я перебирал мамины книги в том шкафу со стеклянной дверцей, потому что папа сказал мне вытащить из него все, чтобы он мог его перетащить в мою комнату. Я пролистывал каждую книгу и думал о своем. Я вынул сразу три книги со средней полки и только сейчас заметил, что у задней стенки находилась более узкая полочка, приколоченная над основной широкой. Мне показалось, что я что-то увидел. Я вынул еще одну книгу и увидел целлофановый пакет. Я просунул руку под полку и вытащил его. Я не понимал, что в пакете делали пачка денег, маленький кнопочный телефон и еще пара мелких вещиц. И я не знал, стоит ли показать находку отцу. Пока я думал, он как раз зашел в комнату. — Что такое, Чимин? Я повернулся к отцу и протянул ему пакет. — Я что-то нашел… Папа взял у меня пакет, заглянул в него, задумчиво поморщился. Потом хлопнул себя по лбу. Я наблюдал за ним. — Забыл про заначку! Спасибо, сын. И он удалился из комнаты. А я задавался вопросом: зачем хранить в заначке телефон? Было еще пару таких моментов. Я нашел в ванной дорогое средство, которое мама всегда, каждый день наносила на кожу. Почему она его оставила? В конце концов я обнаружил маленькую шкатулку с бабушкиными украшениями, которые маме были очень дороги. У меня складывалось ощущения, что мама собиралась в сильной спешке или вовсе не заходила домой за вещами. Но как сильно нужно торопиться, чтобы забыть такие вещи? И что это за заначка лежала в шкафу? Я начал много думать об этом. Я спрашивал у отца про это. Тот лишь болезненно морщился и говорил, что не хочет об этом говорить. В один вечер мы сидели у меня в комнате и я снова спросил про маму. Мне необходимо было об этом поговорить. — Пап… — Мой голос нервно дрожал. — Может, маме нужно отвезти ее вещи? — Что? Зачем? Я шмыгнул носом и почесал шею. — Они ей очень дороги. — Новые купит, — ответил мне отец. Я замотал головой. — Бабушкины украшения не купит. Отец поднялся с моей кровати. — Перестань. Раз не взяла, значит, не так уж сильно оно ей и нужно. Это звучало разумно, но я не успокаивался. — Папа, ты знаешь, где мама сейчас? Отец долго молчал, глядя в окно. Я нетерпеливо спросил: — Понятия и не имеешь, да?.. — Знаю, — тихо произнес отец. Я встрепенулся, но очень осторожно попросил: — Отвези меня к ней… Пожалуйста. Я только отдам ей все, и мы тут же уедем, обещаю… Я готов был пойти на все, только бы увидеть маму и спросить у нее все, что меня так долго мучило. — Не стоит, Чимин. Я предложил альтернативу. — Ты можешь посадить меня на автобус или поезд, папа… — Туда не ходят автобусы. Это опечалило меня. Но я не сдавался. — Ну, пожалуйста… Папа… Пожалуйста… Отец резко повернулся ко мне. — Не нужен ты ей, Чимин. Ты это понимаешь? Мы ей не нужны. — Такого не может быть! — Я вскочил с кровати. — Она меня любит! — Нет. — Да! — Мой голос сорвался. — Ну, папа! — Чего ты добиваешься? — Я хочу ее увидеть! — Не надо тебе ее видеть. — Как ты можешь решать это за меня? — Я был очень обижен и выпалил, не подумав: — Кто тебе дал право… Отец не дал мне договорить, наградив меня крепкой пощечиной. Я застыл от изумления, а потом опустился на кровать, закрыл лицо руками и заскулил. — Я, может быть, знаю побольше твоего, а? Чего ты все споришь? Зачем, Чимин? — Я слышал шумное дыхание отца. Он выдохнул и сел рядом со мной. — Иди ко мне, малыш, — отстраненно сказал он, прижимая меня к себе. Я никак не мог успокоиться. Из меня выходили все эмоции, которые я переживал на протяжении месяца. — Не плачь. Он посидел со мной какое-то время, а потом решил, что лучше будет оставить меня одного. Я свернулся клубочком на своей постели и чувствовал, как у меня ноют руки и грудь от сильного расстройства. На следующий день я сидел на кухне у Чонгука с чашкой чая в руках и рассказывал его маме-психологу о своих переживаниях. Она слушала меня совершенно безвозмездно, просто потому, что Чонгук попросил ее об этом. Мама Чонгука часто хмурилась. — Твой папа переживает так же сильно, как и ты, — вынесла свой вердикт психолог, как только я закончил свой рассказ. Она немного помолчала и спросила наконец: — Чимин, я должна серьезно тебя спросить. Я поднял на женщину глаза. — Ответь мне, но прежде хорошенько подумай. Ты хочешь, чтобы с твоим папой поговорили? Чтобы его успокоили, и вы не ругались больше? Я задумался. — Одно твое слово и я сделаю для тебя все возможное, Чимин. Я очень проникся ее заботой и быстро закивал. — Да. Да, я хочу. И это «да» спасло мне жизнь.***
— Я подумал, что на выходных было бы неплохо выбраться на природу, и поэтому… — Отец ошарашил меня этим известием, когда я еще не успел покинуть теплой постели и сонно хлопал глазами. -…мы едем на охоту. Что скажешь, сынок? Я слабо улыбнулся. — Неплохо… — Собирайся скорее! Папа разбудил меня немного раньше, чем обычно, белые лучи утреннего солнца просачивались сквозь полупрозрачные занавески. Я потер глаза. — А почему ты не сказал мне об этом раньше? — Хотел сделать сюрприз. Собери в рюкзак что тебе нужно, быстрее завтракай, умывайся, и поехали. Обычно я очень радовался таким поездкам. Папа охотился, мама собирала грибы и ягоды, я бегал по лесу и искал красивые коряги. Но без мамы было все не то. Однако я послушно пошел в ванну, а потом есть хлопья. Я делал все быстро и организованно. Вот я уже стою на коленках в прихожей, запихивая в рюкзак теплую кофту. Отец сходил к машине, открыл ворота, уложил в багажник вещи и вернулся за мной. Я начал обуваться и вдруг в раздумье застрял на середине действия. — Чимин, давай быстрее. Я выпустил из пальцев шнурки и сел, прислонившись к стене. — Папа. — Что такое? — Отец беззаботно глядел на меня. — В тот день…вы с мамой тоже ездили в лес? Когда я был в школе? Ведь так? Отец будто запамятовал, но после согласно кивнул. — Да. Сезон начался, решили съездить. Я смотрел в точку на обоях. Там была небольшая дырочка, которую я расковырял в детстве. — Сезон… — Да, грибы пошли, добыча тоже… — Я не видел никакой добычи. Отец недоуменно замолчал. — И ты не привез грибов… Папа вздохнул. — Сынок… Мы с мамой поругались, и нам было совсем не до этого. — И вы ничего не собрали? — Нет, Чимин. Ну, ты готов? Не возись, — отец хотел перевести разговор. Мой взгляд забегал по стенам и полу и остановился на ковре. — Папа, а ты маму домой довез? Или она уехала прямо оттуда сама? Или ушла? — Что ты такое говоришь, — фыркнул отец. — Конечно, подвез, но не до дома. Она уехала на другом транспорте. — На такси? — Растерялся я. — Ты сказал, что больше ничего туда не ходит… Отец открыл дверь. — Надевай обувь. — Папа, почему она ушла? — Напрямую спросил я. Отец вздохнул. — Полюбила другого. Прости, Чимин. Она не хотела тебя травмировать тем, что не любит нашу семью. — И вещи в шкафу… Это мамины, правда? Эти деньги… Она хотела убежать от нас… — Я сильно расстроился. — Да, наверное. — А зачем телефон? — Я вытер влагу под носом. — У нее же свой есть. Разве кто-то мог забрать у нее телефон? — Все проще, милый. Боялась, что я прочту переписку, вот и прятала второй телефон. Это звучало правдоподобно. Я перестал расспрашивать отца на какое-то время и зашнуровал ботинки. Но уже на выходе я подумал о том, что я надел неправильную обувь, что стоило надеть резиновые сапоги. Я сказал об этом отцу. Он даже поругал меня. — Сразу нужно думать о таком, Чимин! Вся добыча разбежится, ни о чем не думаешь! — Было видно, что отец очень торопится и даже немного нервничает. Я извинился, вытащил из тумбочки сапоги и попытался ободрить папу: — Зато приедем, а там красиво, холмы, сосны, мой любимый ручей. Маме очень не повезло, что она не с нами. — Угу. — Надеюсь, у нее тоже сейчас все хорошо. И там красиво. Пап, ну, скажи, где она, я не буду сбегать, честно-честно, — я слез в сапоги и выпрямился. — Она…с новым дядей? — С бабушкой. — А-а, понятно, — я улыбнулся и внезапно ощутил, как все мое тело постепенно заполняют тысячи мелких игл. Я не мог пошевелиться, почувствовал, как у меня подкашиваются ноги, и привалился к стене. Я медленно перевел круглые глаза на отца, который стоял ко мне спиной и нетерпеливо тряс ногой. Я еще медленнее распрямился, придерживаясь руками за стену, и пытался вспомнить, как дышать. Только тогда я заметил, что у отца на плече висело ружье, которое он почему-то не оставил в машине. И я рванул обратно в свою комнату со всех ног. Моя бабушка умерла год назад. Я бежал, почти задыхаясь от страха. И я слышал, как отец стремительно следует за мной. В моей голове была лишь одна мысль: нужно бежать, бежать, все равно, куда. Я не верил, что такие странные и страшные вещи происходят со мной. Это было каким-то кошмаром. Что папа имел в виду? И почему мне стало так страшно от этих слов и вида ружья на его плече? Зачем отец так внезапно решил отвезти меня на природу? Я влетел в комнату и осознал, что запер себя. Выход оставался лишь один. Через окно. Я мог с него слезть. Но… Я хотел захватить из своей комнаты самое дорогое, что у меня осталось. Я схватил мамин портрет, вылез в окно и с ним покатился вниз. Было очень больно., но нужно было бежать, ворота были все еще открыты. Я, спотыкаясь, бежал к ним. — На могилу ты своей мамаше вещи отвезешь, — услышал я вкрадчивый голос отца. Уже выбежав на улицу, я обернулся. Его страшная фигура виднелась в оконном проеме. Его лицо перекосила гримаса ненависти. Ружье было направлено на меня. Я всхлипнул, прижимая к груди мамин портрет, затем услышал выстрел, ощутил резкую боль и потерял сознание. Мой отец оказался невменяемым тираном. Он держал маму в постоянном страхе около года. Он отвез маму в лес и убил ее, хотя ничто не указывало на это, пока он не кинул мне ту фразу в прихожей. Собирался убить и меня, потому что я слишком допытывался о матери. Я лежал на дороге, истекая кровью, накрытый маминым портретом. Наверное, это была мамина весточка с неба. Этот портрет или ювенальная полиция, которая пришла побеседовать с моим отцом, а вместо этого нашла меня полумертвого перед воротами гаража. Папа не успел затащить меня в дом. Меня спасли, а отца забрали под следствие. Мамин портрет, который я, словно икону, нес перед собой, уберег меня от сильного ранения. Но на какое-то время впал в коматозное состояние из-за кровопотери и стресса. Все то, что я видел перед пробуждением, было моей борьбой за собственную жизнь. В моей голове.***
Дядя очень осторожно прижал меня к себе и гладил по голове. Приходили санитары, колдовали надо мной, вывели Чонгука из палаты. Я долго и беззвучно плакал, пока меня не напугали тем, что мне снова может стать еще хуже. Я лег, чувствуя, что вновь не могу пошевелиться. Я смотрел на дядю, который вытирал слезы с моего холодного лица. — Ты будешь жить со мной? Я так ждал, когда ты очнешься. Мы все тебя очень сильно любим. Одноклассники приходили, очень переживали… — Ким Намджун, так его звали, постоянно ласково проводил рукой по моим волосам. Я с трудом сфокусировался на его добром лице. — Как мне жить?.. — Слабо, но четко выговорил я. Дядя остановился и посмотрел на меня. Я смотрел на него, не отрываясь, хотя и с большим трудом. — Как мне с этим жить?.. Ким Намджун ответил уверенно. — Дальше. Со мной. Его руки пахли так же, как и мамины. Боль постепенно уходила. Ей на смену приходило робкое, но сильное тепло.