Голос

      Дауду нравится, что Корво не слишком разговорчив. Не треплет нервы пустой болтовней, не допытывается как прошел день и его никогда не пробивает поговорить по душам после секса. Корво даже не стонет, когда Дауд снова и снова засаживает ему грубо и глубоко — только шипит и пыхтит, уставившись в потолок. Изредка он прикрывает глаза, когда член проскальзывает на всю длину, и яйца прижимаются к его заднице, делает несколько глубоких вдохов диафрагмой и со свистом выдыхает сквозь ноздри.       — Ты там живой, мужик? — хрипло спрашивает Дауд, утирая выступивший на лбу пот. Он уже не так молод, чтобы без устали трахать в несколько забегов. Последнее время и одного хватает сполна. Проклятая поясница ноет.       — Мхм, — Корво кивает и сам подается вперед, крепче насаживаясь на член.       Ржавые пружины матраса тихо взвизгивают в такт их движениям. От Корво пахнет оружейной смазкой, потом и пресной водой. Он негромко вздыхает и открывает глаза. Черные как деготь, чужие глаза. Дауд замирает.       Он готов побиться об заклад, что это не игра света, хотя он в комнатушке и был дрянным. Кишки завязало в тугой узел.       — Корво?       — Да? Хрен ли ты остановился?       Дауд слышит серконский акцент и хрипотцу. Он слышит голос бывшего лорда-защитника, чью хозяйку Дауд лично лишил жизни. Он слышит голос Корво, которого он вмял в матрас с полчаса назад.       Дауд не хочет признавать, что хотел услышать другой голос. Чужой.       — Дай передышку. Скорее сдохнешь, чем твою задницу насытишь.       — Не ной, — Корво лениво хлопает его по плечу и улыбается. Его глаза светло-карие, с желтизной. Как свежесрубленная смолистая древесина.       Он соскальзывает с члена Дауда и медленно проводит ладонью по своему. елозит по кровати, не слишком ловко пытаясь устроиться на сбившейся под спиной простыни. Его взмыленные волосы разметались по подушке.       Дауд хотел бы снова увидеть те черные глаза. Он смотрит на распластавшегося Корво, на его округлые мускулы и светлые полоски шрамов на смуглой коже, и понимает, насколько ему неожиданно насрать.       Взгляд скользит по его плечу, по сгибу локтя к ладони, на которой выжжена черная метка. Ее линии ровные, гладкие, их края не расплываются как синеватые татуировки моряков. В ее узоре есть ритм. Живой, сексуальный.       Дауд берет Корво за запястье. Его ладонь липкая от смеси слюны и смазки, выступившей на налившемся члене. Дауд оглаживает большим пальцем метку. Она будто бы чуть теплее, чем сама рука.       Корво поднимает взгляд, в котором явно читается вопрос «отдрочить тебе?». Дауд чертовски благодарен, что он не спрашивает вслух, и, крепко сжимая запястье, проводит тыльной стороной чужой ладони по стволу члена.       Неожиданно Дауд понимает, что он не хочет, чтобы Корво смотрел. В этом процессе есть что-то интимное, куда он не готов подпускать даже любовника, чьей рукой себе надрачивает.       Чтобы хоть как-то скрыться от Корво, Дауд закрывает глаза и ныряет в черноту. Ту, где парят левиафаны, и где пространство в агонии выворачивается наизнанку, чтобы стать упорядоченным и гармоничным ничем. Где, куда бы ты ни пошел, за тобой будут следить насмешливые агатовые глаза.       — Корво, ляг на живот и лицом в подушку, — негромко произносит Дауд. Он говорит тихо, без нажима, но Корво знает, что это приказ.       Дауд любит в Корво то, что он без лишних вопросов выполняет приказы. Жаль, что ничего другого он в нем больше и не любит.       Член легко входит в растраханную задницу. Дауд толкается глубже, в крепкое тело, выкованное в бесчисленных стычках с головорезами, дануольским отребьем и переменчивыми в своей верности хранителями, а сам думает о худосочных плечах, стянутых болезненно бледной кожей. Он дергает на себя длинные каштановые волосы, но там, в своих мыслях, куда Корво ходу нет, зарывается пальцами в жидкие смолисто-черные.       Дауд двигается быстрее, вколачивая себя в жаркую тесноту. Тело под ним выгибается и заходится в коротких судорогах на каждом толчке, но не издает ни единого звука. Как раз так, как Дауду и нужно.       В ушах звучит злорадный, укоряющий голос. Тягучий, как ворвань. Дауд пытается представить как бы он выстанывал его имя, заходящийся в хриплых вздохах. Как жалобно бы скребли короткие ногти по несвежей простыни, пока из него вытрахивают то, что осталось от его души.       Интересно, звучит ли этот голос ласковее для Корво?       Гремучая смесь из злобы и ревности ударяет по затылку, точно рукоятка клинка. Дауд свирепеет и вгрызается в Корво с такой силой, что тот не выдерживает и вскидывается, пытается схватить за бедро и сбавить темп. Пульс грохочет в висках, как топот подбитых гвоздями сапог по железной лестнице. От каждого движения по телу Корво эхом катится дрожь. Он до одури сжимается на члене, дерет подушку зубами, но упрямо подается назад.       Оргазм оглушает до темноты в глазах. Тяжелой и жаркой, как мокрое горячее одеяло.       Дауд утирает пот со лба и сыто отваливается на подушку. Душно.       Корво, шумно отдуваясь, приваливается рядом. Хочется его отпихнуть, но сил нет.       — Ты не закончил, — он взглядом указывает на свой еще топорщащийся стояк.       — Две минуты и ты еще пожалеешь, что напомнил мне, — вяло отмахивается от него Дауд.

***

      Корво беззвучно шепчет во сне. Дауд прислушивается, пытается читать по губам. Он придвигается ближе, почти вплотную, чтобы уловить хотя бы обрывок фразы, хоть слово.       Дауд знает, кому он отвечает во сне.       Звучит ли этот голос ласково для Корво?