Сквозь призму Бангкока

Воздух за пределами аэропорта Суварнабхуми влажный и горячий, будто застревает в горле комками ваты, когда он делает первый вдох, осматриваясь по сторонам. Рассветное солнце застревает лучами в железных перегородках, пробираясь под навес и немного слепя глаза. Тэхен проводит ладонью по лбу, что успел за минуту покрыться испариной, и разворачивается обратно, исчезая за раздвижными дверями. Падает обратно в прохладный воздух аэропорта и улыбается. Это уже традиция: первым делом выходить на улицу, смотреть на стройные ряды такси, готовые отвезти только прилетевших туристов куда угодно, ловить пальцами солнце. И только потом спускаться по эскалаторам в метро. Возле автоматов по продаже жетонов толпится огромное количество людей, и Тэхен невольно разглядывает их, пока стоит невдалеке возле окошка обмена валюты. Десяти тысяч бат должно хватить на то, чтобы чувствовать себя царем в ближайшую неделю, но Тэхен убирает во внутренний карман все пятнадцать, потому что слишком хорошо помнит, как в прошлый раз ему не хватило денег, чтобы подняться на вершину Маханакхон, где можно было сделать потрясающие фотографии над пропастью — на вершине небоскреба сделали прозрачный пол. В вагоне метро народу еще больше, чем перед автоматами, что логично, но зато не так жарко, как на улице, хотя Тэхен все равно то и дело трет лицо рукавом рубашки, обеими руками вцепившись в поручень. Девушка, которой он уступил место на второй станции, поглядывает на него с сочувствуем и в какой-то момент протягивает ему маленький вентилятор с изображением странно выглядящей печеньки. Вентилятор Тэхен принимает с благодарностью, подставляет под него лицо и так и едет всю дорогу, таращась в окно. Бангкок чем-то похож на Сеул — такие же дома, улицы. На какой-то краткий миг может показаться, что ты не покидал родную страну, но Тэхен знает, что сейчас он очень далеко от дома — особенно, когда через окно вагона видит пальмы, окружающие чей-то приватный бассейн. Это его третий раз Бангкоке за последние два года, но, если честно, ему никогда не будет достаточно. Бангкок никогда не перестает удивлять своими контрастами. На станции Маккасан толпа выносит Тэхена из вагона, и он едва успевает вернуть девушке вентилятор. Она улыбается, машет ему рукой на прощание, а он не может не вернуть эту улыбку с процентами, думая про себя, что Таиланд и правда — Страна Улыбок. Он вприпрыжку бежит по переходу, чтобы пересесть на другую ветку метро, ловко огибает неспешно идущих туристов, глазеющих по сторонам, и в какой-то момент начинает смеяться. Счастье переполняет его всего, захлестывает волной — вернуться сюда снова было самым правильным решением из всех, что он принял в этом году. И пусть год едва успел начаться. Дорога до хостела занимает чуть больше часа. Девушка, приветливо открывшая перед ним дверь, узнает его и за обе руки подводит к ресепшену. Заселяет его сразу же, а не после полудня, как принято, расспрашивает про Корею, в которой сейчас температура все еще не поднималась выше пятнадцати градусов, вручает упаковку чипсов с водорослями и хлопает по плечу. Поднимаясь по лестнице на террасу, Тэхен прислушивается к едва слышному скрипу деревянных ступеней, проводит пальцами по перилам и думает, что это место совсем-совсем не изменилось за полгода. Хотел бы он задержаться здесь дольше, чем на неделю. Стоя посреди террасы, вдыхая душный воздух, прикуривая свою первую сигарету, Тэхен едва сдерживает рвущийся наружу крик. Рюкзак с вещами кажется невыносимо легким, в ногах — ни капли усталости. Кажется, он готов вечность стоять здесь и смотреть на стремительно просыпающийся Бангкок: на макашницы*, которые местные катят по узенькой дороге, на тетушек в панамах, намывающих тротуар перед входами в их магазинчики, на пролетающих мимо птиц, что черными пятнами выделяются на светлом-светлом небе. И пахнет так странно, но в то же время приятно: чуть сбродившими фруктами, можжевельником и мокрым асфальтом. Пахнет Бангкоком. А Тэхен — Тэхен счастлив. Он быстро принимает душ, выкуривает еще одну сигарету на террасе и покидает двери хостела с почти опустевшим рюкзаком, в котором лишь камера, деньги и телефон. Несмотря на то, что времени всего ничего — десять утра, — на улице достаточно жарко для того, чтобы схлопотать тепловой удар, но Тэхену все равно — он уверенно петляет по дорогам в сторону 7-Eleven, где покупает местный Ред Булл, булочку с панданом* и бутылку воды. Классический набор в каждый его прилет. До Королевского дворца Тэхен идет пешком. Тонет в толпе людей в Китайском квартале, глазеет на вышивку, пару раз спотыкается о шланги, протянутые из раскрытых дверей. Бутылка воды пустеет за час, поэтому он покупает новую, улыбаясь своей фирменной квадратной улыбкой кассирам, что начали перешептываться таким знакомым «фаранг, фаранг». В принципе, их можно понять — на улицах Бангкока не так часто можно встретить людей с ярко-синими волосами. Солнце к полудню начинает сходить с ума, сатанеет буквально, и Тэхен снимает рубашку, повязывает ее на пояс. Вспоминает запоздало, что забыл намазаться санскрином. Что ж, опять Хосок будет смеяться над ним и называть паленым печеньем, когда он вернется в Сеул. Футболка липнет к спине, прося снять и ее, а Тэхен мажет взглядом по каналу, который пересекает по мосту, и думает, что был бы не против прыгнуть в него рыбкой. Так жарко. Так солнечно. Так жжет в груди. Растекается обжигающим по артериям, делает круг и возвращается обратно в сердце. Тэхен достает камеру и начинает снимать все подряд — горшки с цветами, статуи Будд, местных поджарых котов, — а потом делает селфи на телефон и отправляет Хосоку, который буквально спустя минуту отвечает ему горой смайликов. Во дворец Тэхен не идет — слишком много туристов, — огибает его по периметру, выходит к реке Чаупхрая и долго вдыхает воздух, в котором мешается бесконечное количество запахов: от водорослей до свежих булочек из ближайшей забегаловки. И небо такое голубое-голубое, куда светлее, чем его собственные волосы, куда выше, чем в любой другой момент в жизни. Хочется развернуться к реке спиной, руки раскинуть и упасть в воду прямо с пристани, устремив свой взгляд к небесам. Память камеры стремительно заполняется фотографиями. Тэхен просматривает их прямо на ходу, петляя по улицам. То и дело останавливается, ловя объективом случайные кадры, улыбается абсолютно всем, кто проходит мимо, чувствуя себя круглым дураком. Но зато счастливым дураком. Когда время приближается к двум часам, он сворачивает на знакомую улочку — узенькую, заставленную с двух сторон вещами местных, — ныряет прямо в самое сердце атмосферы старого Бангкока и будто бы исчезает, чтобы снова появиться, но уже в окружении диковинных вещиц, что умелые тайцы делают своими руками. Рынок амулетов — одно из тех мест, где редко можно встретить иностранца, сюда только местные наведываются, чтобы купить несколько талисманов. Еще в прошлый раз, впервые попав сюда, Тэхен был впечатлен этой непередаваемой обычными словами аурой, которой здесь окутана каждая вещица. Впечатлен настолько, что в красках все рассказал Хосоку, что незамедлительно потребовал у него привезти «самый красивый талисман, который ты сможешь там найти». Тэхен неспешно идет между рядов, разглядывает побрякушки и статуэтки, делает сотни фотографий, улыбается продавцам у прилавков. Одна тетушка удивленно ахает, увидев его, остановившегося точно перед ней. Она берет тот кулон (что это? птица?), который Тэхен разглядывал около минуты, и сует ему в руки, громко повторяя «презент, презент». Он делает легкий поклон и благодарит, сразу же надевая «презент» на шнурок, а затем — на шею. Хочет дальше идти, но резко застывает, когда слышит со стороны недовольное и на чистом корейском: — Я не буду это покупать! Тэхен озирается по сторонам в попытках найти обладателя голоса, но не может. Крутится на месте, рыская глазами, снова думая, что он выглядит, как дурак. — Я сказал, что не надо! Заберите! Боже, что за хрень. Взгляд замирает на чужой темно-серой макушке. Чуть вдали, через три прилавка от него, стоит невысокий парень, одетый совершенно не по погоде — в огромном черном бомбере и широких штанах того же цвета. Продавец, размахивающий руками перед ним, что-то возмущенно тараторит на тайском, но Тэхен не может разобрать ни слова. Сдерживает смешок и подходит чуть ближе. И только потом замечает, что незнакомый парень сжимает в руке огромный деревянный фаллос. То есть, серьезно. Он нереально огромный — таким убить можно ненароком. Тэхен едва не сгибается пополам от смеха, наблюдая эту картину: недовольный соотечественник в самой гуще старого Бангкока, размахивающий фигурой члена, и такой же возмущенный продавец, размахивающий уже чуть ли не шваброй. — Да заберите вы у меня уже этот хуй, — обреченно тянет незнакомец, и тут Тэхен все-таки не выдерживает, ударяясь в смех. На него оборачиваются, смотрят пронзительно и как-то упрямо-гордо. Тэхен от неожиданности захлопывает рот и моргает пару раз растерянно. Откуда ты красивый такой взялся? Он подходит ближе на автомате и зачем-то говорит продавцу на откровенно хреновом тайском: «Простите, мы не можем это купить», забирает у парня деревянный член и кладет его обратно на прилавок. А потом… а потом хватает незнакомца за руку и вопит: — Бежим! И они действительно побежали: чуть не сшибая местных, совсем не грациозно огибая прилавки, под крики продавца, что остался уже далеко позади. Тэхен хохочет, резко сворачивая в один из проулков и только тогда останавливается, оглядываясь на парня, которого все это время тащил следом за собой. А тот и не сопротивлялся даже. — И что это было? — незнакомец медленно высвобождает свою руку. — В следующий раз, когда будешь хватать подобные вещицы, помни, что тайцы до ужаса суеверные, — улыбается Тэхен, — потрогал — значит, должен купить. — Ни за что бы не купил такое. — А лапал зачем? — Просто интересно стало. Ни разу не видел такое огромное скопление хуев в одном месте. — В парке на Чечжу не был, значит. Они смотрят друг на друга секунд десять, а потом смеются — одновременно, в унисон, взгляда на отводя. Тэхен выглядывает из проулка и ухмыляется. Все уже давно про них забыли. — Итак, — оборачивается он, — не хочешь поблагодарить меня за спасение? Между прочим, эти штуки довольно дорогие. Так бы и пришлось купить. — Я не просил мне помогать, — складывает руки на груди незнакомец, но не выглядит раздраженным — скорее, заинтересованным. — Ким Тэхен, — представляется он. — Мин Юнги. — Первый раз в Бангкоке? — Да. А ты уже бывалый малый, как я понимаю, — кривит Юнги губы в усмешке. — Ладно, спасибо, что помог, — сдается он. — Хочешь, побуду твоим гидом и еще парочку раз спасу? — спонтанно предлагает Тэхен. — На случай, если тебе вдруг опять захочется схватиться за статуэтку с фаллосом. Прозвучало это как-то уж слишком многозначительно для фразы, что можно сказать человеку, которого знаешь от силы пять минут, да и Тэхен, честно говоря, вовсе не собирался флиртовать или что-то такое — оно, видимо, само. Без разрешения. Черт бы его побрал. Юнги окидывает его задумчивым взглядом, задерживается им на синих волосах, а потом — на носу, на кончике которого у Тэхена красовалась родинка. Беззвучно смеется и кивает, но не ему словно, а самому себе. А у Тэхена сердце почему-то выходит из строя на пару секунд. — Почему бы и нет. Солнце, кажется, начинает светить еще ярче, когда Юнги улыбается, пряча руки в карманах штанов и внимательно смотря Тэхену в глаза, который почему-то снова теряется и думает, что да. Бангкок никогда не перестанет его удивлять. Гид из Тэхена, признаться, очень не очень, но он старается изо всех сил, игнорируя ехидный голос в голове, который вот именно сейчас решил доебаться до него со словами «ну и кого ты так пытаешься впечатлить». Юнги эмоций мало показывает, но внимательно слушает все, что Тэхен говорит, очень часто кивая. А Тэхен тараторит и тараторит, не в силах заткнуться, в какой-то момент не выдерживая и съезжая в сторону этих глупых, но почему-то ставших до жути важными, вопросов. Через полчаса он узнает, что Юнги тоже из Сеула, ему двадцать шесть и в Бангкок он приехал по работе пару дней назад. Все дела были сделаны, и поэтому он решил задержаться еще ненадолго. — И это верное решение. Бангкок стоит того, чтобы с ним познакомиться поближе, — размахивает Тэхен шпажкой с осьминогами, которые они купили в одной из макашниц. — Сначала я не был уверен, но теперь, пожалуй… — Юнги улыбается едва заметно, оставляя предложение незаконченным, и открывает бутылку с водой. Когда солнце начинает медленно клониться к закату, он просит Тэхена сводить его в место, где он сам еще не был, и тот сразу же гуглит, как дойти пешком до храма Ват Сакет, который — повезло — всего в двух километрах от них. Место, в которое у Тэхена так и не получилось попасть, но рассказы о том, как чудесен вид на Бангкок с вершины храма, прочно засели в голове, подпитываясь собственным желанием пополнить копилку моментов, что заставляют сердце биться быстрее. И, стоя там, на самой вершине Ват Сакет, чувствуя, как гудят с непривычки ноги, вслушиваясь в бой колоколов и сжимая в руках камеру, которая почему-то была опущена, лишена возможности запечатлеть эту красоту, что открывалась перед его глазами, Тэхен вдруг понимает, что он немножко, самую малость пропал. У Мин Юнги в темно-серых волосах запутался луч заходящего солнца, стал цветной прядью, что наверняка на ощупь будет горячей. У Мин Юнги в ушах блестят две длинные серьги, позвякивание которых он может расслышать даже сквозь звон колоколов позади. У Мин Юнги безумно красивые руки, которыми он оттягивает ворот бомбера, потому что да, жарко, слишком жарко здесь. А еще Мин Юнги улыбается настолько широко, что десна видно, не сводя взгляда с вечернего города, что раскинулся перед ним чередой контрастов. Тэхен поднимает камеру, но снимает не Бангкок, а Юнги, который вздрагивает от щелчка затвора, смотрит прямо в объектив, на пару секунду уронив улыбку. Тэхен выглядывает из-за камеры, ждет осуждения или упрека, но не получает — Юнги улыбку возвращает обратно, и она еще ярче словно. Небо на фоне захлестывает красным и розовым, когда он забирает у него камеру, отходит подальше и начинает снимать его в ответ. А Тэхен… а что Тэхен. Он прячет в ладонях лицо, что становится под цвет неба, и истерично смеется, не имея абсолютно ни единого шанса: сердце успокоить, дыхание выровнять. Удержать себя от падения. — Почему Бангкок? — спрашивает Юнги, когда они идут по навесному переходу через дорогу. — Не знаю, — и Тэхен предельно честен. — Первая поездка полтора года назад была спонтанной. То есть… я просто купил билет на ближайший рейс и выскочил из дома, едва успев собрать рюкзак в дорогу. Сначала хотел махнуть в Японию, но я тогда вбил себе в голову, что обязан увидеть бананы, которые растут прямо у дороги. Юнги смеется, и звучит это так, будто он задыхается, отчего Тэхен начинает хохотать следом. Заразительно. Слишком. — А потом, знаешь, одним вечером я гулял по улицам — шел, куда глаза глядят, — и меня попросту накрыло. Думал, что эти эмоции меня разорвут на части, — признается он. Не знает, зачем доверяет такое человеку, которого только встретил. Не знает, но. — Теперь я не могу перестать сюда возвращаться. И каждый раз… — Тэхен смотрит на Юнги прямо и открыто, — каждый раз я умудряюсь испытать что-то новое. Юнги на его слова отвечает пониманием, расплесканным вдоль радужки темных глаз. И будто бы узоров становится больше. И словно темнота совсем не помеха, чтобы их рассмотреть. — Гулял одним вечером, значит, — негромко говорит он, останавливаясь у перил, за которым огнями высоток блестела вода канала. Смотрит вниз пару секунд, а затем резко разворачивается, заставляя Тэхена сделать шаг назад от неожиданности. — Кажется, меня тоже накрыло, — и улыбается. Тэхена не спасти. — Где ты остановился? — А? — В смысле… — Тэхен мнется, чувствует себя до жути неловко, — тебя, может, проводить? — Боишься, что я опять буду хвататься за символы плодородия? — Юнги продолжает улыбаться, но уже одними глазами. И это — самая лучшая улыбка на свете. — Конечно, я этим крайне обеспокоен, — язвит он в ответ. А потом что-то идет совершенно не по сценарию, потому что когда Юнги показывает в гугл-картах место, в котором остановился, у Тэхена перекрывает доступ к кислороду. Да и вообще ко всему перекрывает, у него весь мир сужается до одной точки — той самой на карте, что обозначает хостел, в котором живет он сам. — Слишком романтично, чтобы быть правдой, — выдает Юнги. — Романтично? — Ага. Я прямо почувствовал себя героем слащавой мелодрамы. — Герои слащавых мелодрам не знакомятся так, как мы с тобой, — Тэхен играет бровями, на что получает тычок в бок. Они переступают порог хостела около девяти вечера и до самой ночи сидят на террасе, потягивая пиво, купленное в ближайшем 7-Eleven. Юнги, как оказывается, курит даже больше Тэхена, который, откровенно говоря, одну сигарету поджигал по несколько минут, потому что постоянно залипал на чужие пальцы, сжимающие фильтр. И это все странно и неправдоподобно, потому что. Серьезно. Разве так бывает? Чтобы вот так с первого шага и навылет. Чтобы не в пропасть, а на цветочное, блять, поле — яркое и красочное, как те дурацкие бабочки, что крыльями хлопают за грудиной. Черт бы тебя побрал, Бангкок. Это уже слишком. Это — больше. Это осядет в памяти цветом закатного солнца и запахом местных сигарет, которые на вкус горькие до ужаса, но нравятся все равно. Перед тем, как спуститься вниз, Тэхен замирает, крепко держась за перила, и оборачивается. Смотрит на чужие плечи, затылок с короткими волосами, дым, что кружится выше, растворяясь в душном воздухе. Смотрит и скороговоркой выдает «увидимся завтра», после поспешно сбегая по ступенькам, чуть не навернувшись в самом низу. Не стал дожидаться ответа. Потому что отказ не принимается. Действительно, «увидимся» — прямо с утра. Едва проснувшись, Тэхен первым делом идет на террасу и нос к носу сталкивается с Юнги, который выглядит таким же потрепанным и заспанным. Они смеются, глядя друг на друга, выкуривают по сигарете и расходятся по своим комнатам, чтобы встретиться снова — всего через час, в помещении первого этажа. — Куда сегодня? — Юнги разглаживает низ футболки. В этот раз он одет по погоде. Хотя вряд ли это спасет от жары, что уже начала проглатывать город. — Не знаю. Куда хочешь ты? — В те места, где ты еще не был, — тянет он в улыбке губы, — хочу, чтобы ты разделил со мной первые впечатления. Тэхена не спасти. Его и не нужно спасать. Ему так хорошо, как никогда не было. На обзорной площадке Маханакхон людно и еще жарче, чем на улицах. Солнце слепит, заставляя жалеть о том, что забыл очки, а легкий ветер совершенно не спасает ситуацию. Впрочем, ничто из этого Тэхена не заботит, потому что он стоит столбом, не в силах отвести взгляда от стеклянного пола, под которым… Господи, под ним весь Бангкок. Он парит в небесах над городом. Он просто стоит в воздухе, смотря на дома сверху вниз. До дрожи страшно и в то же время болезненно красиво. Так вот, как чувствуют себя люди на краю пропасти. — Эй, сделай фото, — зовет Юнги. Он оглядывается и видит его — лежащего прямо на стеклянном полу. Юнги действительно лег, подперев одной рукой голову, всем своим видом крича «я на курорте». Тэхен теряет все слова. Тэхен теряет все чувства, что привез с собой в Бангкок, но находит другие — те самые, что хочется увезти обратно в Сеул, крепко прижав к себе. На краю пропасти. Прямо в небе. И весь контрастный мир возле ног. И все это — Юнги. Фото Тэхен действительно делает — трясущимися руками, которые так вспотели, что камера едва не выскальзывает. Ему жарко, душно, ему горячо. И голова кружится. И лишь Бангкок перед глазами, хлещущий контрастами по венам. А еще — чужая улыбка. Сколько дорог ему нужно пройти, сколько раз совершить путь от неба до земли и обратно, сколько звезд на небе сосчитать для того, чтобы видеть ее каждый день? День проходит быстро, день мажет минутами и часами по щекам так и не случившимися слезами, потому что — слишком. Его не хватит. Его уже не хватило. Этот город просто разложил его на цветные пазлы, которые уже не собрать в целую картину. Он так и останется рваными фрагментами, раскрасит цветом весь город. Его — много. Его правда много запредельно. И одного Бангкока уже мало. Они сидят на террасе, курят и молчаливо смотрят на вечерний Бангкок. Тэхен затягивается шумно и изо всех сил — что угодно, лишь бы заполнить эту чересчур многозначительную тишину. Мнет пальцами фильтр сигареты и то и дело смотрит на дисплей камеры, с которого на него смотрит солнце, речная прохлада и Юнги. Тот самый Юнги, что сидит сейчас рядом совсем, плечом касаясь, и тушит сигарету о дно прозрачной пепельницы. Тэхен задыхается. — Знаешь, никогда не думал, что Бангкок окажется настолько красивым, — говорит Юнги, поворачиваясь к нему, — но теперь я понимаю, что этот город и вправду прекрасен. А у Тэхена все артерии перекрывает вдруг. И кровь сгущается тромбами на пути к сердцу. Он подносит сигарету ко рту и жмурится яростно. — Бангкок действительно прекрасен, — он чувствует, как на его плечо ложится чужая рука, и открывает глаза, пропадая окончательно, — но он не самое прекрасное, что я увидел за эти дни, — и глядит на него до того в душу самую, что душа эта взрывается, расщепляется на составляющие. Тэхена не спасти. Его и не нужно спасать. Его бессмысленно спасать. Он сам набрасывает себе петлю на шею, затягивает туже и глаза жмурит до белых точек перед глазами. Сигарета падает на светлый кафель, шипит, кажется, и стремительно тлеет, но ему нет дела — он тянется вперед, скрипя обивкой кожаного дивана, и хватается за чужую шею обеими руками. Целует спонтанно, жмется губами, размазывая по чужим невысказанное, но такое прекрасное, и никак не может не лить слезы про себя. Он — счастлив. У него счастье горячим точно по венам. Жжется изнутри, кусает живое извне, льется светлым и болезненно ярким. Юнги отвечает сразу же. Упрямо и гордо — прямо как в их первую встречу. Прижимается губами, царапает зубами, дергает на себя чужой воротник. Лишь несколько вздохов удивленных — и он подается вперед, падает весь в бушующее настоящее, обхватывает шею Тэхена обеими руками и перебрасывает через его колени ногу, садится сверху. У Тэхена — тлеющие улицы Бангкока перед глазами. У него там рассыпается созвездиями ночное небо, крошится на атомы, тает и стекает по пальцам ярким цветом, которым раскрашена каждая улица этого города. У Тэхена — горький привкус пива на губах, который мешается с вишней. У него по коже стелется горячее и бесконечно необходимое, потому что — Бангкок. Потому что душный воздух легкими касаниями по лицу. Потому что Юнги, что целует его так, будто был бы не против делать это всю жизнь до самой смерти. И ему так плевать, господи. Тэхену бесконечно плевать: на то, что они знакомы лишь два дня, на голос разума, что хрипнет и задыхается в его голове, быстро стихая, на все то, что было до, на все то, что будет после. Ему плевать даже на то, что они сидят посреди террасы, на которую в любой момент может подняться кто-нибудь из постояльцев. Тэхену плевать бесконечно и в небо самое, поэтому он прижимает Юнги ближе, царапает по чужой пояснице ногтями и думает, что этой футболке самое время совершить полет с балкона. Ей бы белым флагом на чужих плечах повиснуть, а ему — ему вжаться губами еще сильнее, чтобы впитать вишневый вкус до самой сути. Где-то сбоку чиркает зажигалка, и Юнги резко отстраняется, сжимая ладони на его плечах. Тэхен тоже смотрит вбок и видит незнакомую девушку-иностранку с растрепанными волосами и до жути уставшими глазами. Она шумно затягивается несколько раз, лениво наблюдая за ними, а потом показывает большой палец. Тушит сигарету о дно пепельницы и, покачиваясь, исчезает внизу лестницы. Юнги опускает голову ему на плечо и начинает смеяться. — Вот тебе и курортный роман. — Курортный роман? — Ага. Всегда хотел узнать, что это такое. — Я тебе эту хотелку знаешь куда? Он улетает через два дня. Тэхен слишком хорошо помнит, как стоит в вестибюле аэропорта, сжимает чужую руку в своей и никак не может убрать с лица эмоции, которых слишком много и бесконечно запредельно. У него на губах все еще тлеют остывающие поцелуи, которых было так много, господи, так много за прошедшие два дня. Так много касаний легких кончиками пальцев по коже, так много густого шепота в самое ухо. Так. Много. Тэхен — не жив. Он сжимает руку Юнги в своей и думает, что послал бы к черту весь Бангкок за возможность снова обнять его — не сейчас, а далеко-далеко, посреди пестрого Сеула, размазывая чувства свои так и не высказанные по чужим губам. У него надорванной артерией бьется нечто важное и такое сокровенное, хлещет красочным точно в сердце. Или из него. Тэхен — счастлив. Он, правда, — счастлив. Он целует Юнги в последний раз и думает, что так правильно. Так — хорошо. Так должно быть. И никак иначе. Идеальный курортный роман, который и не курортный вовсе, и не роман совсем. Лишь короткая история, завязавшая все его смыслы в огромный узел, что не распутать теперь никак. Юнги улыбается ему, пальцами следы на щеке оставляет, что горят потом несколько дней после. Улыбается и обещает звонить, писать. Тэхен кивает, улыбается тоже, но знает, что — нет. Юнги не напишет. Юнги не позвонит. Юнги прыгнет в этот чертов самолет и исчезнет, оставаясь в памяти лишь призрачными очертаниями чего-то куда более важного, чем все образы Бангкока, что Тэхен хранил в своей памяти полтора года. Город контрастов. Город, в котором можно от неба до земли и обратно сотни раз за минуту. Город, что глотает тебя горькой пилюлей, чтобы сделать частью себя. Город, где все конечное становится бесконечным и теряется вдоль твоих собственных вен, по которым вели чужие пальцы. Тэхен тонет, Тэхен захлебывается, Тэхен пропал совершенно. Он стоит на террасе, запихивает в себя никотин и то и дело смеется, потому что, блять, боже. Город, о котором просило его сердце неустанно. Город, что раскрасил душу самым ярким, каждый раз даря незабываемое. Город, что вдруг рассмеялся ему в лицо и пихнул навстречу нечто, что вскрыло душу поперек и вовнутрь, вместо воздуха легкие заполняя с таким простым и горьким «беги». Тэхену действительно бежать хочется. В сторону метро, потом — аэропорт, а после — салон самолета. Ему по Сеулу бежать хочется с криком и чужим именем навылет. Так хочется, но… Сигарета сгорает до фильтра и обжигает пальцы. Он тушит ее и глядит в сторону ночного города, почти не прислушивается к чужим шагам позади. Слишком сильно хочет пить — он сглатывает пустыню во рту и понятия не имеет, что делать с этой Сахарой внутри. Он не сразу замечает девчонку, что облокачивается на перила сбоку от него. Она прикуривает сигарету от зажигалки с рисунком панды, затягивается, глаза прикрывая, и вдруг смотрит на Тэхена с усмешкой. Он сразу узнает в ней ту девушку, что пару дней назад застала их с Юнги на крыше. — Классный город, — говорит она на английском, выдыхая дым, — но больно слишком от него. Он моргает непонимающе, хочет спросить, что она имеет в виду, но не успевает, потому что незнакомка продолжает: — Приехала сюда в погоне за счастьем, а в итоге поняла, что это счастье всегда было со мной. Глаза только пошире раскрыть надо было, — она вытягивает руку, указывая на Бангкок, что домами пестрил прямо перед ними, — и признать, что не найти хочешь, а чтобы нашли тебя. Тэхен пропал окончательно. Он глядит на девчонку эту, Бангкок перед ними, сигарету в своих руках. Глядит и исчезает без следа, растворяется в картинках, что мажут цветом по сердцу. Пропадает весь от конца и до начала в воспоминаниях, у которых одно лишь имя. Он нашел, господи — того, кто впоследствии нашел его самого. Путь до аэропорта Суварнабхуми кажется бесконечным и долгим, как никогда. Тэхен смотрит в окно, прощается взглядом с Бангкоком, не хочет улетать отсюда и одновременно с этим никогда не возвращаться в этот город. Потому что в нем слишком светло. В нем светло настолько, что нового рассвета ему не пережить. В нем небо задыхается пурпурным и шепчет на ухо, что счастье впереди. Впереди, и правду. Наверное. Тэхен не знает. Он ничего не знает, прикрывая глаза, когда самолет взлетает. Ничего не знает, когда мажет по маленькому окошку влажными пальцами, которые сначала прошлись по щекам. Не знает ничего совершенно, глотая чувство недосказанности, сходя по трапу. У него в сердце — целый мир. У него в сердце — целое ничего. У него там дождь льет, молнии сверкают на небе всем от запада до востока, там радуга разрезает серое напополам и теплое по губам скользит. А затем что-то вновь идет не по сценарию. Выходя в зал ожидания, Тэхен останавливается, замирает снаружи и внутри, едва сдерживает невысказанное, что глаза жечь начинает так сильно, как никогда прежде. Юнги стоит возле поручней и ухмыляется. Размахивает табличкой, на которой имени нет никакого — лишь кривой рисунок статуэтки, которую он сжимал в руке в тот день, когда они впервые встретились. Тэхен стоит дураком, глазами хлопает, а потом смеется — громко, ломано, на аэропорт весь, судя по ощущениям. Подходит ближе и достает из рюкзака ту самую статуэтку, не сводя взгляда с чужого лица, что сначала бледнеет, а затем стремительно краснеет. — Дурак что ли. — Хотел хоть что-нибудь на память. Юнги хмурится, щурит свои и без того маленькие глаза, а потом жует улыбку, разворачиваясь к Тэхену спиной. — Если когда-нибудь наши друзья спросят, как мы познакомились, просто молчи. — Почему? — улыбается Тэхен, тянется вперед, пытаясь заглянуть ему в глаза. — Это же пиздец как уморительно. — Вроде как «о да, он стоял посреди рынка, сжимая в руке хуй, а я не смог пройти мимо»? Тэхен смеется. Тянет вперед руки и обнимает крепко. Дышит глубоко и до надрыва где-то внутри. Зарывается пальцами в чужие волосы и думает, что да, Бангкок — город поразительных контрастов. Город, в который приезжаешь в поисках счастья, что оказывается куда ближе, чем можно представить. Город, что впитал в себя самые яркие лучи палящего солнца, чтобы вернуть их тебе с лихвой. И они опутывают запястья твои, будто красная нить судьбы, от которой никакого спасения. Контрасты, надломы — и в небо самое криком беззвучным. Это — Бангкок. Это — Юнги, что стоит сейчас перед ним, сжимая его руки в своих. Тэхен закрывает глаза, думая о том, что «прости, Хосок». Он действительно привез в Сеул самый красивый талисман из всех, что смог найти. Но он — только его.