«Над тем, что любили, творим геноцид и рождаемся снова начать новый цикл, и в жизни нет смысла, а смерть – самоцель, но я всё изменю…» pyrokinesis – «Терновый венец эволюции»
«Пожалуйста, не бойтесь, детектив. Я – нанокибернетический боевой костюм с искусственным интеллектом, меня зовут 900». Это было первое, что услышал офицер полиции Гэвин Рид после того, как в его тело вселился симбиот. Что ж, это оказалось почти правдой. А дальше была ложь и ничего, кроме лжи. «Вы заочно выбраны для секретного правительственного эксперимента по внедрению новых технологий в работу полиции. Всё под контролем, вы в безопасности». Охреневая от голоса в голове – не различая даже его тембр, – Гэвин неподвижно таращился на труп у своих ног: истощённое, как на последних стадиях рака, тело со сломанной шеей. Только что преступник был живым и ОЧЕНЬ быстрым. «Что ты с ним сделал?!» – вырвалось вслух, панически-хрипло. И симбиот продолжил врать. Об изначально непригодном материале, который служил только переносчиком, о том, что не причинит Гэвину вреда… Об улучшении всех его физических показателей и защите от большинства воздействий. «…А при должной степени синхронизации я способен даже ускорять регенерацию ваших тканей в сотни раз!»***
Регенерации тканей не будет. Гэвин корчится на полу складского помещения – использованная, выброшенная оболочка. С раздирающим пожарищем боли где-то под рёбрами. Этот выстрел – может, даже случайный – был уже после того, как симбиот бросил его, перестав защищать. Выскочил. Сбежал. Логичный в общем-то исход, да вот только на какие-то два дня Гэвин действительно поверил, что стал для кого-то целой Вселенной…***
«Какого чёрта?! Ты где?!» «Мой состав, представленный системой псевдовирусных наноботов, позволяет мне…» «Заткнись, заткнись! Я не понимаю, заткнись!» Гэвин жался спиной в стену, будто хотел просочиться в неё и спастись. Как просочилась только что сквозь его кожу алюминиево-серая жижа, которую выблевал пойманный воришка прямо ему на руки, прежде чем упасть замертво. Зачем Гэвин встрял в это? Зачем погнался за этим обдолбышем, который всего-то жадно пожирал всё подряд с уличного прилавка под визги продавщицы? «Я в составе вашего организма. Нам надо поесть!»***
Гэвин вжимает обе руки в живот. Пальцам липко и горячо, а ещё тошнит – то ли от боли, то ли от ужаса. Всё кончено, всё теперь кончено. 900 колотится цепким сгустком матового блеска в трёхдюймовое стекло контейнера. Гэвин ещё чувствует его каким-то уголком сознания. Чёртова паразита. Ричи. Гэвин назвал его Ричи, потому что он ррричит. Ха-ха.***
Симбиот действительно рычал – во всю необъятную многозубость чёрной пасти, – взметнувшись прямо сквозь кожу Гэвина пучком серебристых лент. Тот и сам заорал от ужаса в первые секунды: из его плеча, шеи, руки – росла увесистая и сильная живая хреновина, доведшая, похоже, до инфаркта чью-то агрессивную собаку. «Пфек! Ты как вообще вылез?! – паниковал Рид, отбежав за угол. – Так и будешь теперь торчать?» У него тряслись руки: коснуться гибко вьющейся твари было жутко, будто собственных внутренностей, хоть и боли от неё не было никакой. «Мы в симбиозе, Гэвин, – терпеливо пояснил 900 и ткнулся гладкими боковинами своих страшных зубов ему в ухо, заставив дёрнуться. – Я могу быть с тебя размером, а могу интегрироваться полностью и быть незаметен… Или вот так!» – вокруг шеи обвилась шарфом стремительно истаявшая живая лента. Тёплая, шелковистая… влажно мазнувшая чем-то по уголку челюсти. «Чтобы мой вес не создавал ощущения тяжести, я частично встроился в твои мышцы, Гэвин, – заботливо добавил 900 – крохотный, но всё с тем же мягким бархатным голосом. – Может, поедим уже наконец?»***
Симбиот увлечённо хрустел куриными крыльями, зарывшись в фирменное ведёрко – заявил, что так будет быстрее, когда потерял терпение от того, как Рид их обгладывал по одному. «Ур-р, как же вкусно, а шоколадка будет?!» – доносилось из картонных недр. Гэвин понятия не имел, почему решил впервые потрогать его именно сейчас: может, потому, что перестали наконец пялиться прямо в душу нелюдские глазищи – серебристые с чёрными склерами… Матово-металлический, словно алюминиевый с виду, симбиот на ощупь был как нагретый бархатный пластик. Он податливо дрогнул под подушечками пальцев – лёгкий импульс вибрации, щекотнувший кожу, – и, мелодично курлыкнув сквозь хруст, сразу в нескольких местах обвил петельками неловко замершую кисть. Ему… приятно?.. Звук был странный – будто кроху-котёнка держишь в руках, вся разница в том, что шерсти нет… Но, понимая, что это разумное, абсолютно осознанное существо, Гэвин не мог не смутиться — и голос сам собой слегка сел, а щекам стало жарко: «Д-да, будет шоколадка, конечно…»***
«Синхронизация абсолютна!» Симбиот восторженно таращился Гэвину в глаза, пульсируя основной своей массой где-то на груди, под толстовкой. «Белки гистосовместимости, рецепторы клеточных мембран… – зачарованно ворковал он, ширя ошипованную рядами зубьев улыбку. – Даже через пять часов симбиоза – ты цел, мне удаётся питаться, не повреждая твои клетки!» «То есть в смысле…» – Гэвин едва ли понял хоть слово из этой биологической зауми, только смутные подозрения – разве не само собой разумелось, чтоб он будет цел?.. – шевельнулись на какую-то секунду, но симбиот их тут же перебил: «Ты такой один на миллионы, Гэвин! А то и на миллиарды… Смотри, смотри, что мы можем!» Поверить в свою исключительность… было так заманчиво. И совсем не сложно – наблюдая с лёгким испугом, как протягивается вперёд собственная рука, оплетаясь тусклыми лентами жидкого металла. Обтекаемые тяжи мышц, безупречно острые режущие кромки… «Это охренительно, – пробормотал Гэвин, сжимая-разжимая бронированные когтистые пальцы – и вылезший из-за плеча 900, радостно взмуркнув, пришлёпнул ему на лицо длиннющий язык: во всю щёку, от подбородка до глаза. – Пфек!..» – вырвалось скорей от неожиданности, чем от отвращения: язык был шёлковый и горячий, с запахом кокосовой шоколадки, и даже мокрый след не испортил впечатление. Уголки губ невольно дрогнули, являя несмелую, но искреннюю улыбку. «Слушай, я считаю, что тебе… нужно имя, – прогоняя странную неловкость, предложил Гэвин; упругая тяжесть на лопатке настороженно замерла. – Как насчёт, к примеру, Ричи?» «Я Ричи!.. – восторженно дохнуло над ухом. – У нас есть имя, не хуже Восьмисотого! – и живой металл, соскользнув с руки, крепко обвил тело, будто обнимая. – Ты идеальный, Гэвин! Ты мой», – серьёзно объявил симбиот, пристраивая покатую башку с пастью до самой шеи Риду на плечо.***
- Эй, здесь раненый! Вызовите скорую! - Быстрей, уносим, чёрт, он ломает контейнер! Голоса подёргивает рябью, будто свет сквозь толщу воды. Они искажаются и уплывают, растворяя смысл в огромном Ничто, в которое погружается Гэвин. «Идеальный носитель», «один на миллиарды». Обманутый и походя уничтоженный. Потолок склада над лицом – всё темней, и веки тяжелеют, отчего-то делаясь влажными. Ничего больше нет, только последний, упрямый, обморочно-бестолковый вопрос: «Как же МЫ? Что с нами стало, Ричи?..»***
«Тревожно, Гэвин?» Он дёрнулся в темноте – от неожиданности, конечно, не только от нервов. На часах было 3:35 – разве уснёшь, когда в тебе с десяток часов назад поселилось ТАКОЕ?.. Гэвину и раздеться-то перед сном было неловко, хоть ехидный тварюга и заявил, что изучил все его внутренние органы, не то что тело под одеждой, – Рид лёг в толстовке. «Есть немного». К шее – между подбородком и ключицей – притёрлась тёплая бархатная масса симбиота, раскрытую ладонь шёлково оплело петельками. Гэвин осторожно сжал пальцы в ответ. «Расскажи». Они трепались до этого уже половину ночи. Гэвин слушал о военном лабораторном комплексе в горах, о том, что его «зараза» – это попытка номер 900 создать искусственный аналог инопланетного симбиота для нужд международной безопасности. Взамен он рассказывал всякую ерунду: например, что такое тентаклевый монстр и почему это смешно, и предупредил о тех способах, которыми «щупальца» не нужно применять. Ричи, оказывается, умел смеяться (имитировать человеческий смех, как и голос?) и отпускать потешные комментарии. А теперь – внимательно слушал, затаясь. Гэвин вздохнул, покосившись на чужеродный матово-серебристый отблеск между пальцев. Он не любил рассказывать эту историю. Предпочитал начать издалека… «На мне, как видишь, много шрамов. Вот это я себя утюгом приложил. Включенным, конечно… — Гэвин негромко сонно хмыкнул, закатывая рукав до локтя: в свете фонаря с улицы отчётливо виднелась небольшая вздутая отметина. — Пять лет было. Тогда даже скорую… – он осёкся, когда на шрам щекотно натёк тусклый живой металл, – ск-корую вызвали». Там, где Ричи оплетал его пальцы и ладонь, было ещё множество мелких шрамов: от домашних крыс, не успевавших привыкнуть к маленькому хозяину, от кошек, которых детектив до сих пор не гнушался опрокинуть и тискать за животик до ярости… «А вот это, не поверишь, девчонка в школе укусила! — он со смешком приблизил к мордочке симбионта указательный палец: со внутренней стороны был след от маленьких резцов. — Как же я орал тогда… Зато будет что внукам рассказать». «Шрамы – не то, что тебя тревожит», – проницательно отметил 900, обернув палец тёплой влажностью: лизнул?.. Он мягко, успокаивающе вибрировал где-то под шеей – будто мурлыкал – и наверняка почувствовал бесшумный судорожный вдох. Конечно. Конечно, это не то, что может тревожить даже спустя десяток лет, посещая ночами в самых отвратительных кошмарах. «В общем-то… кхм», — за какие-то пару минут напряженного молчания голос сел, как после долгого сна, и пришлось кашлянуть. Как его учил брат? Вспоминать отстранённо, будто не о себе. Ужастик посмотрел, только и всего… Не могло такой херни произойти с настоящим и до сих пор живым человеком. «Когда я только устроился на работу в полицию… мне крупно не повезло, – подбирая слова, Гэвин выкладывал их перед собеседником, будто тяжёлые угловатые булыжники. – Нет, конечно, тогда я считал, что повезло. Что я буду… Героем. Спасу всех от конченого ублюдка, двинутого на всю голову». В ладонях, оплетённых симбиотом, нарастала противная дрожь, а согнутые в коленях ноги рефлекторно потянулись ближе к животу: закрыться, спрятаться… Неуклюжее движение – вжать голову в плечи, – от чего 900 перетёк Гэвину на грудь и приподнялся, посвечивая в темноте серебряками глаз. «И… я, как дебил, попался. Совершил все ошибки, что только мог. Угодил в лапы тому, кто собственноручно замучил до смерти больше двадцати человек. Я успел сообщить своим, но…» Нет, Гэвин не собирался рассказывать о вечности пыток (два часа? три? За сколько можно локализовать сигнал?) и о том, почему так и не снял сейчас толстовку. «Этот шрам на носу… выглядел не так ерундово поначалу. Это… топором. Когда уже группа захвата подоспела. Добить. По факту, я не должен был выжить, с разрубленной-то головой. Один чувак из опергруппы даже переступил меня, матюкнувшись, как через труп, ахах. Забавно, а?..» Нет, Гэвин не собирался рассказывать о жутком осознании беспомощности, когда он захлёбывался кровью, корчась на полу с разваленным надвое лицом, неспособный позвать на помощь, и как сдирал ногти об пол, пытаясь перевернуться, ползти за ушедшими… Лёгкий тремор, будто яд, расползался по всему телу: каждая клеточка теперь, кажется, тряслась. Поперёк горла встал ком — чёрт, вот только этого не хватало!.. Всё в прошлом, было и осталось там, не отменишь по щелчку! С чего опять эта дурацкая реакция тела… «Меня когда без бинтов вроде-как-невеста увидела… – продолжил Гэвин нарочито приподнятым тоном, будто рассказывая анекдот, – проблевалась и убежала. Серьёзно! Спасибо хоть на пол, а не в рожу, а-ах-ха…» — попытка пошутить и самому же посмеяться явно не удалась. Трудно было поверить, что есть что-то смешное в словах взрослого мужчины, если он при этом трясётся и плачет – заново пропуская через себя всю эту мерзость и боль на грани агонии. За две недели в больнице Гэвин Рид навсегда разуверился в своей безопасности, силах и в самом себе. После выписки он купил себе несколько пистолетов и спрятал в каждой комнате своей грёбаной квартиры. Даже сейчас под подушкой лежал излюбленный кольт: нащупать пальцами холод металла – и ощутить чуть больше уверенности. Вот только руки были теперь несвободны. «Ты спрашивал, почему тревожно, – глухо произнёс Гэвин наконец. – Тот ублюдок сегодня оказался на свободе. И может быть теперь… где угодно». Последняя волна зябкой дрожи – и он ощутил, как между пальцами вдвинулось что-то тёплое и бархатное, сцепляясь с ними в замок. Когтистые лапы симбиота, выходящие пучками полупрозрачных лент из предплечий Рида, крепко держали его за руки. «У тебя есть мы, Гэвин, – шепнул 900 ему на ухо. – Никакое оружие, кроме напалма, нам не угроза».***
Никакое оружие для них не угроза. Для них – но не для Гэвина в отдельности – для истекающего кровью безвольного тела, которое торопливо грузят на носилки. - Без давления. - Здесь возиться – только время терять, допрём так… Уже не шевелясь, даже не корчась – он ещё слышит голоса над собой. А симбиота – не слышит, больше не слышит. Связь оборвалась.***
Гэвин плохо помнил расправу над серийным убийцей. Не помнил даже, где именно они встретили эту тварь. Он ждал под подъездом? Или где-то в сквере по пути с работы? Жаль, что Гэвин не запомнил потрясения и ужаса на ненавистном лице: оно, видимо, просто вытеснилось из памяти ещё тогда, и покалеченная психика его больше не воспринимала. Гэвин помнил только хриплый оклик – и то, как стремительно обволоклось тело бархатным теплом, а мышцы наполнила пружинистая лёгкость. Как сощёлкнулся, будто забрало шлема, частокол острых зубов перед лицом. Лязг – секунда темноты – и контрастный, плавно движущийся мир глазами симбиота. Гэвин помнил жуткий, нечеловеческий вопль. Собственные матово-серебристые руки, ощетиненные остриями, – и плеснувшую из-под них кровь. Брызжущие алые ошметья. Стремительные хищные рывки головой, треск рвущейся плоти и тугие мотки кишок, что лопались в зубах и на гранях пальцев. «Мы счастливы, Гэвин?» – воодушевлённый голос – предельно близко: не в ушах, не в голове даже – просто в самой его сути, которая была теперь одна на двоих: залитая кровью шипастая тварь среди размётанных по земле останков. «Чёрт… – выдавил Гэвин. – Чёрт, чёрт… Надо мыться». И сквозь запоздалый ужас, сквозь тошнотворную липкость рук – он ощущал огромное, как целый мир, облегчение. Страх закончился. Закончилась боль. Его страх, растерзанный в мелкие клочья, в кровавую грязь, изгадил асфальт на десяток метров вокруг.***
Колёса каталки лязгнули и завертелись, раскладываясь: её спешно вытягивали через заднюю дверь неотложки. Опала и повисла плетью рука; смертельно бледное лицо, перечёркнутое шрамом через нос, – безжизненно повёрнуто набок в луже рвоты. - Пулевое в живот, без давления, без сознания, взят с перестрелки на складском комплексе, – торопливо докладывал парамедик реаниматологу – на долгом, тряском пути в операционную, минуя приёмное отделение. Гэвин Рид больше не слышал их.***
Гэвин не помнил остаток дороги домой, не заметил, в каком виде они преодолели этот путь, попался ли кто-нибудь навстречу… Он осознал себя уже ковыляющим вглубь квартиры, оставляя на полу багряный след; ощутил, как симбиот медленно втягивается в шершавую от мурашек кожу, впитывает в себя кровь, – и всё равно она остаётся на растопыренных пальцах, на ладонях, которые полицейский – убийца! – беспомощно вытянул перед собой. Он пошатнулся, мазнув стену кровавой ладонью, – тускло-серебристые щупальца вернули тело в равновесие, отклонили тяжёлую голову от косяка двери. «Страшно, Гэвин?» – 900 обеспокоенно лизнул его ухо, выглянув из-за плеча; собрал языком кровь со щеки. И только тогда Рид задрожал. Он дрожал и под струями воды из душа, всё более тёплыми, глядя на багряные разводы, утекающие в слив; дрожал под успокаивающими поглаживаниями мягких петелек, мыливших его там, где потёки крови подсохли… Пока очередное прикосновение, чуть более настойчивое, чем раньше, – шёлковое скольжение вдоль ключицы – не вызвало с волной дрожи глухой стон. Неосознанный и тихий с непривычки: к ошрамованному телу Гэвина давно никто не прикасался так… Может быть, даже никогда. «Плохо, Гэвин?..» – вопрос, показавшийся таким бесконечно роднящим – даже заботливым, – заставил глубоко вдохнуть. Плохо ли?.. Он опёрся на кафель позади себя, медленно, со свистом выдыхая в наполненный паром воздух. «Нет. Теперь… я свободен. Мы свободны». Ногти коротко царапнули плитку: симбиот, мурлыча, мягко оплетал плечи, спину, поясницу – сжимая упругими волнами пульсации. «Да, Гэвин, мы свободны, Гэвин! – восторженное урчание над ухом – вперемешку с тёплыми влажными касаниями, от которых всё тело шло дрожью. – Пришлось заплатить за это серьёзным стрессом… Теперь мы должны спать!» Он не спорил. То ли тот самый серьёзный стресс, то ли в разы усилившееся чувство единства с симбиотом и доверия – не оставили места для желания спорить. Гэвин просто смывал с себя последние следы крови, тут и там невольно сплетаясь пальцами с упругими серебристыми тяжами, скользившими по коже. Он не помнил, кто выключил воду – он или симбиот. И чем он взял с крючка полотенце – дрожащими пальцами или гибким щупом. «Мы… счастливы», – запоздало ответил Гэвин на давний вопрос, прикрыв глаза в полумраке спальни; уютные объятия одеяла – неотличимы от касаний смертоносной нанокибернетической жижи, которая сладко ёжилась и подрагивала под пальцами: каждое поглаживание бархатной поверхности – будто щекоткой отзывается на коже. «Чувствуем… странное, – чужой – свой – голос беззвучно вибрировал в глубине горла. – Очень хорошо… и одновременно очень нужно… больше». Гэвин и сам не представлял, что это за чувство – щекотавшее где-то под кадыком, мелким треском отдававшееся в пояснице… Чувство, заставлявшее обострённо ловить каждое движение рядом с собой, вплотную, и… впитывать? Неестественное, не поддающееся описанию – на удивление приятное, тёплое… Пробуждающее азарт? «Я не понимаю…» — выдохнул он, жмурясь; рефлекторный порыв – лечь на бок, свернуться – подавлен жаждой продолжать. Чуть удобнее устроиться в упругой хватке – в которой уже трудновато дышать, которая особенно крепка в районе таза: ёрзнуть, невольно подаваясь вперёд… «Не понимаешь, но ощущаешь, Гэвин… – тональность симбиота менялась волнообразно – в такт тому, как носитель судорожно стискивал его, гладил доступный рукам участок серебристого тельца так требовательно, едва ли не страстно… – Выброс гормонов в кровь… Именно то, что заставляет нас так себя чувствовать… Но отчего он? Отчего?..» «От… – Гэвин запнулся, вцепившись сильнее. – От-т… – едва удержал стон: от осознания, что это существо ощущает и анализирует всё, что он чувствует, брала оторопь: пронзительно-сладкая, такая волнующая… – От тебя. Это ты так делаешь, будоражишь… настолько». Мелодичный взрык – почти воркование; симбиот выметнулся откуда-то из груди, завис перед лицом, разглядывая его серебристо и круглоглазо, с бесконечным восторгом, – и Рид, протянув руку навстречу, подрагивающим пальцем провёл вдоль частокола зубов. «Н-не делай мне больно, ладно?..» «О чём ты, Гэвин? – в рокочущем голосе – неподдельное удивление. – Зачем бы я стал делать нам больно?» Ласкающих прикосновений было много, много – по всему телу. Шёлковых, плавных – то ли дразнящих, то ли изучающих с невинным любопытством каждый рельеф под кожей, всё ещё влажной и горячей после мытья. Прекрасно. Невыносимо. Ещё… «Потрогай меня… – Рид шепнул сдавленно, едва слышно, сам не веря, что говорит такое. – П-пожалуйста…» «Здесь, Гэвин? – увлечённо мурлыкнуло, скользнуло вниз. – Где ты прижимаешься сильнее? Где усиливается кровенаполнение?..» «Ох, заткнись!..» – Гэвин выскулил это в подушку, притянутую к лицу, – и глухо вскрикнул в неё же, ощутив упругую нежную хватку. И одновременно – укус за плечо – горячий, влажный, с едва различимой остринкой боли… «Пульс всё чаще, Гэвин… Дыхание всё глубже… – Укусы – лёгкие, влажные, с упоённым урчанием напополам – хаотично по всему телу, в такт пульсации ласковой хватки щупальцев. – Кровенаполнение сильнее… чувствительность вы-ыше…» – так сладко, с таким восторгом – удовольствие симбиота слышалось в каждом звуке, в каждой волне мелкой дрожи – и Гэвин жадно выгибался навстречу, сотрясаясь от каждого сжатия, – вбивался в тесную ласковую хватку… В этот момент – он, кажется, даже любил Ричи. Обожал – со всей самоотдачей оглушённого удовольствием рассудка. И тогда, и потом, когда тот обвивал языком лицо, продолжая бережно покусывать где-то у виска… Гэвин ощущал симбиота, как и симбиот ощущал носителя, – и потому верил. Верил…***
- Что-то Неизвестный загрустил! Давление сползает. Отделение реанимации хирургического профиля – сплошной поток. Кто-то говорит, мясорубка. Безнадёжных – половина. Травма, несовместимая с жизнью, редко перестаёт быть таковой после операции. - Из-за наркоза, может, остаточно? - Да нет, был получше, когда только привезли… Что там по гемоглобинам? Несостоятельный шов на аорте пропускал кровь. Такое часто случается: слишком велик её напор. Впереди были повторные анализы и УЗИ брюшной полости – которое показало бы проблему. Впереди был отказ от повторной операции ввиду нецелесообразности – и много, много переливаний препаратов крови и гемостатиков. А вот шансов – уже не было.***
Доставленный в родной лабораторный комплекс, симбиот 900 застыл на стенках контейнера безжизненно затвердевшими потёками. Спешно выполненное сканирование не показало какой-либо активности наноботов. - Чёрт, столько вгрохали в его поимку! Даже гражданского подстрелили… А этот паразит просто взял и сдох?! - Камски на говно изойдёт. Какие-то большие планы у него с военными были… - Теперь только в печь и осталось. - Лаборанточка! Да, вы, мэм. Отвезите, пожалуйста, этот образец в блок утилизации. И утилизируйте, конечно, да. Доставил же хлопот, мразота… Иногда даже казалось, что у него есть самосознание, как у Коннора. Голоса затихли за дверью лаборатории. Пожилая полноватая лаборантка катила тележку с зафиксированным на ней контейнером к утилизационному блоку – к печам. Обычное дело – но порой ей бывало даже жаль погибших жиж. Они умирали чаще всего вместе с носителем или сразу вслед – бывало, долго не удавалось согнать симбиота с уже бесполезного ему трупа… А вот этого, белёсого – не жаль: столько людей посушил и уморил, потом ещё и сбежал, всей смене штрафы из-за него впаяли… Не верилось даже, что с ним покончено! Но так оно как-то спокойнее… Впереди у 900 – в двадцати футах, пятнадцати, десяти – было ревущее жерло промышленной печи. А шансы… Могут ли они быть у рассохшихся останков?***
«Я должен тебе кое-что сказать, Гэвин. Признаться». Рид не ожидал беды. Даже не кольнуло сразу. И даже тревогу, которой по дороге через сквер окатило с головы до ног – всюду, где его тело любовно пропитал собой симбиот, – рассудок не связал с этими словами. «Да?..» – Гэвин опустил стаканчик на подоконник – что за начало рабочего дня без кофе? – всё ещё не подозревая… «Ты не участвуешь в правительственном эксперименте. Эксперимент – только я, и я сбежал, – 900 говорил отрывисто и механически. – Нас ищут, Гэвин. Почти нашли», – …даже по-машинному как-то, и вспомнилось вдруг, что он, по сути, и есть машина из наноботов. Дурацкая мысль, защитный механизм – попытка отвлечься от крушения своего наспех возведённого мирка… «Ты… шутишь? – Гэвин хохотнул натянуто, неловко: в горле пересохло. – Не знал, что у жиж есть чувство юмора. Да ещё и такое всратое…» «Там, где мы съели твоего врага, уже работают федералы. Не факт, что тебя не найдут, даже если… одного. Когда до нас доберутся – будь готов их убивать». «Федералов? – тупо переспросил Гэвин; пробирающий до костей холодок заползал в самые дальние уголки тела, сводил стылостью пальцы. – С чего нам убивать федералов, я же вроде как… коп?» – ещё один глупый, совершенно беспомощный смешок – будто мольба: пусть всё это окажется дурацкой шуткой… «Потому что иначе убьют нас, они знают как, – под одеждой сжались крепче обвившие тело тяжи – и впервые Гэвину стало страшно в их хватке. – Меня не станут сохранять для дальнейших опытов: я бесполезен и опасен, носители быстро гибнут в симбиозе со мной. А ты… свидетель утечки, Гэвин. Слишком много узнал». «Почему... я?» – это всё, что он мог спросить у чёртовой жижи; он, кажется, почти наяву слышал скрежет и хруст, будто от крошащихся внутри стекляшек – вот-вот полыхнёт режущей болью. «Потому что ты был рядом, когда предыдущий носитель исчерпал ресурс. И оказался…» «Понятно», – Гэвин упёрся лбом в прохладное стекло. Значит, это всё было неправдой. «Нанокибернетический боевой костюм с искусственным интеллектом»; «ты идеальный, ты мой»… Значит, его просто использовали, чтобы выжить. Внедрившись не только в тело, но и в чувства… которые были просто продуктом влияния разумной машины?.. А в следующую секунду думать об этом времени уже не осталось. Желтовато-зелёные глаза в отражении – всё ещё шокированно застывшие – стремительно заволокло серебром: 900 взял контроль. Гэвин не запомнил путь бегства: он снова вверился симбиоту, не имея другого выхода. От окна, под которым затормозил знакомый тому автомобиль, и прочь, прочь сквозь здание: коридоры, лестницы, хрусткие преграды дверей… Кажется, они прыгнули с балкона на третьем этаже. Кажется, двигались нереально быстро – то ли на опережение, то ли спасаясь бегством, не разобрать: обрывки гудков, тошнотворное мельтешение – и безумная гонка оборвалась прыжком. На секунду полёта – мелькнул вскинутый навстречу пистолет, клочок вопля… Хруст под лезвиями пальцев и багряный выплеск в глаза. «Врубай!!!» И грянула боль. Ввинтилась в уши, пробила свёрлами мозг – пронзительная, как оглушающий звук, в унисон с которым вопил Гэвин – корчился 900, – вцепясь искорёженными лапами в комок агонии на месте головы. А потом жидкий металл просто плеснулся из Рида на пол. Скорчился куском желе, зашипел – и боль оборвалась. Звук стал просто громким звуком, когтистые лапы – руками; проявился мир вокруг: кровавые останки под ногами и кольцо вооружённых людей. «РИЧИ!!!» – рванув из кобуры табельное оружие, Гэвин шатнулся к сбежавшей жиже – к спецам с контейнером – и откуда-то справа сухо треснул выстрел.***
Зона кавитации. Участок повреждения тканей вокруг раневого канала от прохождения пули – частая причина несостоятельности швов и ранних кровотечений. Помогло бы разве что протезирование участка аорты – а это поиск расходников, вызов ангиохирурга, консилиум, необходимость компенсировать состояние пациента, прежде чем брать на стол… Время, время, время. Делавшее рисковый шанс глубоко теоретическим и несбыточным.***
Образец №900 был проблемой. Всегда, даже после усыхания: мёртвая масса, запачкавшая стеклянные стенки, прилипла к ним накрепко, не вытряхнуть. Инструкций утилизировать образец вместе с контейнером не было – и лаборантка, разгерметизировав систему, потянулась выскребать потёки щёткой… Бросок в лицо был бесшумен и быстр – всей полужидкой массой, в ореоле сыпанувшей трухи. Щётка выпала из пухлых пальцев, опрокинутый набок контейнер покатился со стола… И, ловко подхваченный этими же пальцами, встал на торец. 900 потерял десятую часть состава – дань абсолютной маскировке. 900 обрёл носителя. Отблеск ярко-серебряных глаз – прикрыть очками; волна костяного хруста – освоиться в скованном артрозами теле. Лаборантка выскользнула из утилизационного блока и стремительно, нечеловечески-текуче заспешила прочь по коридору.***
- Да тут бестолку, что льёшь, то и выливается. - Одной раз пять ОЦК сменили, всю ночь лили – и выжила… - Тут без вариантов, похоже. Но они продолжали. Новый протокол гемотрансфузии – новые пакеты плазмы и эритроцитов… Даже когда кардиотоники, поддерживавшие работу сердца, пошли в запредельных дозах. Даже когда частота сердечных сокращений постепенно замедлилась до тридцати в минуту и начались реанимационные мероприятия.***
Симбиот 900 бежал через поле. С целеустремлённостью хищника, с тупой непреклонностью машины – срезая напрямик петлю шоссе. За его спиной, на месте оставшейся вдали лаборатории, поднимался к небу столб дыма. Его тело – очередная оболочка – никуда не годилось: переломанный полумёртвый мужчина, кости ног наспех скреплены симбиотической массой. Это тело было пригодно, только чтоб продвинуться вперёд. Ещё чуть ближе. До следующей аварии. Невозможным прыжком швырнув себя из кювета, окровавленный человек ударился в лобовое стекло грузовика. «Я успею, Гэвин». Кабину стремительно оплели серебристые щупы – и в лицо онемевшего водителя, круша стекло, ударил раздробленный кулак. Как в замедленной съёмке – торчащая из костяшки жетловатая кость и брызги белёсого крошева. «Я успею».***
Пустые, плоские пакеты из-под эритроцитов и плазмы – горкой на разболтанной тумбочке у кровати. Нашлёпка пластырной повязки на животе – беспомощно-бесполезная теперь – чистая и сухая: вся кровь уходит внутрь. Синусоида сердечных сокращений на мониторе – сто пятьдесят в минуту, когда хватило бы и ста: Неизвестного №19200 качали от души; аппарат ИВЛ – принудительный режим, стопроцентный кислород – заходился тревожным воем. Адреналин, атропин – очередная доза. Пролить струйно – «Ждём!» – синусоида стянулась в прямую. - Да бестолку уже… Но его качали дальше.***
Разгоняя трассу рёвом клаксона, пятитонный грузовик нёсся к городу. Педаль газа – в пол, синие от татуировок пальцы намертво вцепились в руль. Серебристые с чёрными склерами глаза в зеркале заднего вида – холодны и беспощадны. На первом же светофоре разметав всех, кто не успел убраться с пути, подбив в воздух чьё-то тело – он мчал дальше. Туда, куда вело чутьё. «Я успею». Симбиот 900 был вне человеческих понятий, вне жалости, вне чести. Весь его мир, весь его смысл – был там, впереди. Качался на краю небытия. 900 не считал, сколько смертей отметили его путь: для него эти люди не существовали. Его ухабистый полёт оборвался сокрушительным ударом в стену больницы – правой фарой и волоком до самой двери приёмника; с металлическим скрежетом, будто стоном, на дымящий грузовик обрушился козырёк навеса. Со сплющенной о руль грудной клеткой, с кровавой пеной на жёлтом оскале – 900 бешено рвался из своего плена, сминая металл. Латал, латал повреждённое сердце носителя, как мог, – но тот не был идеально совместимым. Тот стремительно умирал – как Гэвин Рид всего-то в ста пяти метрах от симбиота… - Помогите! – у носителя уже не было голоса; это прохрипела паразитическая тварь – с почти человечьим отчаянием. И выглянувшая на разведку санитарка имела неосторожность подойти слишком близко…***
- Всё, не потей. Без вариантов было… - Какое пишем время?.. - Полчаса на оформление бумаг накинем.***
Отчаянный бег – за пределами всех человеческих сил. Рабочая обувь слетела – она неслась босиком. Кафель приёмника – гранит коридора – железная дверь. Один рывок худощавых рук – полотнище подалось с тихим всхлипом, как масло. Взметнул бумаги на посту короткий вихрь, с грохотом опрокинулся рентген-аппарат – под потрясённые, возмущённые выкрики – санитарка ворвалась в палату реанимации и рухнула на свежий труп. И стало тихо. На какие-то секунды – прежде чем ошеломлённая женщина оползла с кровати на пол, поджимая к груди сломанные руки, прежде чем зашевелились все, кого она разметала на своём пути. - Где я? Что случилось?.. Что это, что это… больно… Труп Неизвестного №19200 лежал неподвижно и безучастно, как и положено трупу. Санитарку приёмного отделения – босую, отощалую, трясущуюся крупной дрожью – торопливо обернув больничным одеялом, вели прочь из палаты. Щелчок – лампы погасли. Только отсвет из двери поперёк брошенной койки... Изжелта-зелёные глаза широко распахнулись в полутьме.