Пять сотен цветов // Five Hundred Flowers

На Церемонию совершеннолетия Сакура не надевает фурисодэ, и в окружении прекрасных куноичи, обернутых в тяжелые слои мерцающей ткани парадных кимоно, Сакура выглядит посторонней в своем простом медицинском халате. Это злит представителей клана Хьюга, хотя им хватает ума помалкивать в страхе перед быстрой на расправу Цунаде и сдержанным с виду Какаши. Они перерыли все сундуки с семейными богатствами ради этого светлого, внушающего надежду праздника, на котором спаситель мира и его друзья официально вступают во взрослую жизнь, и теперь бормотали себе под нос что-то о неуважении, пренебрежении и своих сомнениях относительно ниндзя без рода и имени. Скрытый в тени в отдалении Саске усмехается. Хотя каждый из них пережил ужасы, которые нельзя и представить, только Сакура выглядит соответствующе мероприятию, в отличие от одноклассников, что лишь играются в зрелость, и ее скромное облачение с гордостью демонстрирует это превосходство. Намеренный ли это манифест или просто стечение обстоятельств — Саске не знает. Его устраивает просто наблюдать за событиями, прячась за низкими ветвями плакучей ивы, но Сакура поворачивается к нему и улыбается, подходя ближе: смелые губы в дрожащем изломе. Тогда он понимает, что это был намеренный жест. — Саске-кун, — в ее голосе — особая нежность, всегда предназначавшаяся только ему. — Ты замечательно выглядишь. Он вовсе не чувствует себя замечательно в одежде покойного отца: Саске уже перерос Итачи, а никому из клана Учиха больше не позволялось носить тисненое драгоценными нитями хаори, что тяжело лежит на его плечах. — Хм. — Этим звуком и ограничивается его ответ. Как, впрочем, и всегда, но Сакура читает остальное с беглой легкостью по выражению его лица и протягивает руку, преодолевая барьер защищающих его ветвей ивы. Он берет ее ладонь в свою. — Эта церемония — такая нелепица, — замечает Сакура, и Саске вспоминает, с каким возмущением она обругивала праздник прошлым вечером, пользуясь тем, что никто не услышит ее дома — в доме, который они считали своим. Тогда он развлекался, подначивая ее, пока Сакура не разбушевалась до крика, но сейчас, средь белого дня, она спокойна — практически невозмутима. — Как будто мы не стали взрослыми, когда пошли воевать. Я повзрослел, только когда принял тебя, думает Саске, отпуская ее руку, чтобы пригладить белоснежный воротник ее халата. Он не говорит этого вслух, но она все понимает по тому, как его рука скользит вниз по ее спине, когда они присоединяются к своим одногодкам. — Новый? — вместо этого спрашивает он, замечая статусную вышивку на груди, которая свидетельствует о ее назначении главой госпиталя. — Ага, — смущенно хихикает Сакура, но в ее глазах — кокетство. — Цунаде заказала специально для праздника. Никогда не злите девушку, у которой две матери; Саске краем глаза смотрит в сторону, где Годайме, облаченная в великолепное одеяние клана Сенжу, занимает свое почетное место правителя, но ухмылка на ее неестественно молодом лице — та же, что и у ее ученицы. Карие глаза встречаются с ониксовыми поверх розоволосой макушки, и Саске уверен, что если бы Цунаде не ненавидела его, то обязательно бы подмигнула. Церемония проходит абсолютно вне внимания Саске. Она длинная, да и Хьюга в конечном итоге зацикливают ее на себе, при каждом удобном случае упоминая Хинату и ее особые отношения со спасителем мира. Главное, что все это время Сакура стоит рядом с ним, может быть, гораздо ближе, чем позволяли приличия (но его не волнует, так как те, кто имел право делать ему замечания, давно мертвы), и отстреливается сияющими улыбками в любого, кто начинает шептаться о том, как ученица Пятой липнет к преступнику. Затем она возвращается с ним в поместье Учиха, задорно подпрыгивая на каждом шагу. — В общем, я показала им, что я думаю, — довольно заявляет Сакура, пока держится за его протянутую руку, стаскивая на пороге обувь. — А то фурисодэ, которое я просила заказать, уже у тебя? У Саске его нет. Конечно, он знает, как опасно так бесстыдно пренебрегать требованиями — просьбами — Сакуры, но в этот раз у него есть основания полагать, что она его простит. Он отодвигает тонкую створку сёдзи, отделяющую гардеробную, и своими знаменитыми глазами внимательно наблюдает за эмоциями, которые сменяют одна другую на лице Сакуры, когда она заглядывает внутрь. Кимоно, торжественно представленное в центре комнаты, по-настоящему роскошно. Оно гораздо более дорогое и утонченное, нежели она когда-либо могла пожелать для себя, но в деталях его изумительной отделки кроется важный смысл. Саске не из тех, кто будет пускаться в объяснения, но он заговаривает: — В семейном древе клана Учиха было четыреста девяносто девять женщин… И прерывается в нерешительности. Сакура поворачивается к нему, застывая с вытянутой рукой; ее пальцы осторожно касаются черного шелка рукава и следуют по контуру причудливо вьющегося узора из алых и белых цветов. Она улыбается, и это самое прекрасное, что он видел в жизни — то, как она светится от счастья. — И? — И… — Саске делает глубокий вдох. После прошедшей церемонии он официально — мужчина, но только Сакуре судить, достоин ли он им называться. — И на этом кимоно вышито пять сотен цветов.