This son of mine (and yours)

Когда Данте узнает эту ошеломляющую, сбивающую с ног новость, он смотрит на брата несколько секунд, позволяя разуму осознать происходящее — а затем бросается вперед. Бесполезный жест отчаяния, жалкая попытка достать идеального соперника, не задумавшись о тактике. Вергилий легко уходит от Мятежника, даже не пытаясь контратаковать, а у Данте не хватает сил на второй бросок. Он отбрасывает меч в сторону, и тяжело опускается на землю, как если бы ноги перестали его держать. Отчасти, так оно и есть. «Он ведь и твой сын, Данте». Одно крошечное словечко, маленький союз, разрушающий привычный мир. Если бы не это маленькое «и» в середине предложения. Если бы не ледяное спокойствие Вергилия, с которым оно было сказано. Если бы — и это было бы что-то само собой разумеющееся, обычный трёп ни о чем. «Я думал, ты сам поймешь». Данте коротко стонет сквозь зубы и ударяет кулаком по земле. Сердце, кажется, пытается пробиться прямо сквозь грудную клетку, разворотив кости и кожу, но, даже если бы оно прорвалось, все равно при этом было бы больно только доли от секунды. А та боль, что сейчас, надолго — от нее ведь никуда не деться. — Почему ты не сказал мне, — голос чуть подрагивает. — Не сказал про всё это, как только узнал? Вергилий кривит в насмешке губы и выгибает бровь, но глаза его остаются холодными. — Я бы, блядь, смог переступить через наши разногласия! Хуже осознания, что Неро был одинок все это время — наедине с обрушившейся на него силой, наедине со своими мыслями — был только тот факт, что Вергилий прошел через всё один. Гордый, высокомерный и тупой. Ублюдок. — Ты мог бы отдать его мне, если тебе он был не нужен, — Данте улыбается, но горечь улыбки кривит его рот. — Мне он нужен. Вергилий оскаливается — всего на долю секунды — но Данте замечает эту перемену. Видит подрагивающую от едва сдерживаемой ярости верхнюю губу, видит потемневшие, затянувшиеся пеленой гнева глаза. Впервые он так открыто выражает эмоции, и это шокирует ещё сильнее. — В тебе недостаточно силы, — тихий голос Вергилия звенит от напряжения. — С тобой он был бы в опасности, потому что ты безумец, невыносимый несдержанный глупец, который никогда бы не смог защитить моего сына! Выкрикнутое в запале обвинение обжигает сильнее, когда Данте осознает, что даже в такой малости, как слова, Вергилий отказывает ему в отцовстве. Отказывает в том, что Неро появился при его участии. И так было всегда, с самого детства; старший из близнецов, наверное, еще в утробе был замкнутым и холодным, не подпуская к себе никого извне и делая исключения разве что для младшего брата, но и для последнего у него имелись границы. Но сейчас ведь не та ситуация. Не тот момент, когда можно закрываться своей независимостью. — Он и мой сын тоже, недоумок! — Данте срывается на крик, не заботясь о том, чтобы держать лицо. — Ты все и всегда решаешь за других, но тут ты не имел права! Вергилий укладывает пальцы на рукоять меча, но не торопится извлекать Ямато из ножен. От вида Данте, подавленного, растерянного, пусть и прикрывающегося своей яростью, внутри что-то неприятно сжимается. И пусть Вергилий давно запретил себе эмоции — у него никогда не получалось сдерживать себя рядом с проклятым братом. Никогда. От жара Данте тело, привыкшее к холоду и сдержанности, плавится и перетекает, распадаясь на части. Вергилий тихо стонет, зарываясь пальцами в пепельные волосы, чтобы притянуть брата для еще одного невыносимо жгущего душу и тело поцелуя; в происходящем сейчас нет фальши ни для одного из них, каждое движение и каждый жест рассказывают правду. Данте улыбается, разорвав поцелуй, шало и безумно, и не отводит взгляда от брата. «Ты чудовищно красивый сейчас» Вергилий улыбается едва заметно в ответ и пальцами пробегает по ребрам Данте, пересчитывая каждую впадинку между ними. «Ты будешь так думать только до конца… всего этого» Данте машет головой так яростно, что его длинные волосы хлещут Вергилия по лицу. И выражение лица у него такое сосредоточенное, даже напряженное, будто он уже готов спорить до хрипоты, отстаивая свои слова. Но сейчас не время для споров. — Не тебе решать, каковы мои права. Это решаю только я. Данте будто подбрасывает в воздух, но за Мятежника он не хватается. Поэтому и Вергилий не использует Ямато по прямому назначению, лишь отталкивает ножнами, спокойно и уверенно. — Ты не понимаешь, да? Он тоже не больше, чем источник силы для тебя? — Данте восстанавливает дыхание после удара и распрямляется медленно, немного заторможено. — Ты оторвал ему руку, чтобы вернуть себе чертов меч! Вергилий все еще спокоен внешне, только в глазах мерцают искры раздражения. Он качает головой, будто не веря, что его брат может быть таким глупым, и это бесит еще больше. — Он и есть причина моей слабости, — глухо и слишком ровно говорит он. — Он — причина всего, что произошло. — Не произошло бы, приди ты ко мне! — перебивает Данте и делает шаг вперед, порывисто и быстро, но замирает, увидев обнажившийся клинок. — Дьявол, я бы сделал всё для тебя! Тело реагирует на изменения неохотно, будто с большим трудом перестраивая внутри всё так, как это необходимо, чтобы выносить младенца. Тело воина не приспособлено для подобного; тело, знавшее тренировки и сражения, без капли лишнего жира на себе; тело, которое никогда не должно было изменяться при подобных обстоятельствах. Вергилий смотрит на едва обозначившийся живот, инородно выпирающий, стоит обнажиться, только с раздражением. Помеха в бою, помеха в пути, помеха, чертово недоразумение. Никому не нужное будущее дитя, проклятое и отверженное двумя мирами. Он кладет руку чуть выше пупка, прислушиваясь к себе. Можно просто вырвать это крохотное тело из своего, отделив от себя и лишив возможности развиться. Дело нескольких минут, неприятных и даже мучительных, но всего нескольких минут. Рана затянется быстрее, чем он действительно истечет кровью. Так будет лучше для всех, тем более, для этого еще не оформленного до конца куска плоти. Ему лучше совсем не родиться, чтобы потом не жить и не испытывать страданий, что неизбежно найдут его. Вергилий опускает руку ниже, под впадину пупка, и на пробу нажимает пальцами на натянутую кожу, намечая образ действий. И слышит тихое, быстрое биение сердца. Ощущает его под ладонью — скорее мысленно, чем реально — но ощущает. Почему-то он вспоминает лицо Данте — совсем далекое, из детства, когда они едва выбрались из колыбели, и его улыбку — его счастливую детскую улыбку, с которой он хватает брата за руку, собираясь отвести куда-то. Никогда не мог сдерживаться, если дело касается его. Никогда. — Ты сам был слаб и беспомощен, Данте, — Вергилий стряхивает тяжелые воспоминания, чуть поводя головой. — Ты не мог защитить даже себя. Данте смотрит на брата так, что его взгляд физической тяжестью мог бы лечь на плечи, придавив к земле. Без злости, без гнева — только с бесконечной и изматывающей душу тоской. Вергилий чувствует себя безоружным перед такими чувствами: со взглядом не сразишься мечом. — Ты бы дал мне мотивацию, — Данте подходит чуть ближе, сокращая расстояние между ними, и делает ударение на последнем слове. — Ты всегда говорил, что дело в мотивации. Вергилий качает головой. Упрямо сжимает губы в тонкую бледную линию, пытаясь закрыться обратно в своей броне невозмутимости, но Данте подается вперед чуть быстрее, чем это успевает произойти. Чуть быстрее касается ладонью бледной прохладной щеки, с осторожностью проведя ей вниз — Вергилий отшатывается от ласки чуть медленнее, чем мог бы. На доли секунды, конечно, но медленнее. Демоническая форма сменяется человеческой так медленно, как никогда до этого. Процесс рождения нового существа способен отнять все силы даже у демона, который априори сильнее жалкого человека. Вергилий заваливается набок рядом с подозрительно тихим младенцем, покрытым кровью и слизью, и несколько секунд просто смотрит на него. Тревога тихо ворочается внутри отголосками мыслей его-демона, но у них слишком мало сил, чтобы даже протянуть руку. И будто бы для того, чтобы рассеять сгустившуюся атмосферу, младенец вдруг вздыхает и начинает истошно орать. Эти слишком громкие звуки, полные невыносимого отчаяния, заставляют Вергилия всё же потянуться и подтащить ребёнка к себе, прикрывая плащом. Мальчишка тут же умолкает, причмокнув губами, затихает и перестает сучить руками и ногами. Вергилий рассматривает его сквозь опущенные ресницы, устало и немного удивлённо, будто не в силах поверить, что недавно они были почти единым целым, но не испытывает никаких особенных эмоций. Не чувствует всепоглощающей любви или чудовищной нежности, однако желание защитить, до сих пор не имевшее объекта, наконец обретает отчетливое направление: Вергилий проводит пальцем по тонким белым волоскам, вытирая кровь, и младенец, будто отвечая на прикосновение, поднимает правую, изменённую демонической силой руку, чуть светящуюся в полутьме. Когда-то они с Данте явились в мир такими же потерянными и испуганными, раздираемые демоническим и человеческим началами изнутри. Возможно, их ребёнку повезет больше, чем им. — Эй, нам больше нечего делить, слышишь? — Данте понижает голос, переходя на уговаривающий тон. — Всё решилось без нашей на то воли, Джил. Вергилий едва заметно улыбается, реагируя на детское обращение. Оно всегда напоминало о тех днях, когда в их — только их с близнецом мире не было ничего непоправимого и заставляющего страдать. Только покой и любовь, текущая ровным потоком. Любовь, которой они лишились, а потом отчаянно не могли отыскать. Данте тоже улыбается, и обнимает брата за талию, притягивая к себе вплотную, а затем утыкается своим лбом в его. Они стоят так недолго, но время в Аду течет совершенно иначе, растягиваясь в бесконечность. — Я никогда не переставал любить тебя, — Данте прикрывает глаза, прислушиваясь к обрывкам мыслей, что в голове не у него. — Даже когда не помнил, кто я сам. Вергилий хмыкает, но не отвечает. Стоит, все еще прижимаясь к Данте, и это лучше всяких слов говорит о том, что он думает. — Думаю, теперь нам необходимо выбраться любой ценой, — Данте посмеивается, продолжая стоять вплотную. — Я хочу увидеть лицо пацана в ответ на новости. Вергилий только устало вздыхает, но внутри соглашается, потому что сам хочет увидеть лицо Неро снова. Просто так. Мальчишке еще многому предстоит научиться, и настоящий учитель у него может быть лишь один. Ему нужно столько всего исправить.