babe your lips destroy me faster than drugs

Джеймс Пол Маккартни являлся огромным нарывом на жизни и творчестве Леннона. Он был язвой, раной, переломом, вирусом, гадкой бактерией, отвратительной раковой опухолью на забитом сердце, на глупом, забитом сердце, что не забывало преданно увеличивать частоту сокращений до световых скоростей при виде своего мучителя. Пол Маккартни был вязкой микстурой, которую приходится принимать лишь бы не слышать противных нравоучений строгой тёти. Та самая гадость, что течёт вниз по глотке и пищеводу, вызывая желание мигом проблеваться и заесть приставший к языку вкус чем-то сладким. То самое необходимое лекарство, без периодического употребления которого болезнь не проходит, а говорить, слушать, гулять, есть, дышать и вовсе не получается. Пол был лучшей песней Элвиса, им ещё не написанной. Он держал гитару по-своему, одевался опрятно до раздражения, шутливо подмигивал, совсем не шутливо забирался ладонью под юбку очередной красотки, курил, как-то по-блядски выкручивая пальцы, и пел. Пел так, что никакие Элвисы со всеми своими лакированными причёсками и близко не стояли. На взгляд Джона, конечно. Этот изнеженный парень был талантлив. Талантлив настолько, что у Леннона не хватало слов для комментирования его песен, а в грудной клетке от тревоги не хватало места. Зависть к одарённости Маккартни, внешности, положению в его, Джона (на минуточку), группе, к популярности среди фанатов, к умению держаться перед камерами — не просто зависть, а растущая неудовлетворённость от самого себя при каждом взгляде на басиста. В какой-то момент Джон понимает, что его эмоции, направленные на друга, штормят от полного негатива до возбужденного любования. В какой-то другой момент Джон понимает, что ревность очень далека от зависти и танцует здесь ведущую одиночную партию. Все подобные «понимания» и «моменты» упрямо доводят Леннона до отчаянных текстов, агрессии, злобного подшучивания, до многочасового сидения в темном углу студии, в полном игнорировании одного конкретного человека. Окружающие воспринимают эти выходки причудами музыканта. Списывают на его тяжёлый, сложный характер, пытаются скрыть от прессы очередной скандал или пьяный дебош, платят крупную сумму за молчание глупой девочке, что так хотела заполучить звезду на одну ночь, но в итоге получила только ожоги и унижения — как это обычно и бывает со звездами, знаете, ей повезло, что не сгорела. Маккартни лучше всего этого и не забывает напоминать такую простую истину каждым своим чёртовым жестом, тембром голоса, надменным взглядом, опрятной прической, идеально сидящим костюмом и обворожительной до комы улыбкой. Джон ненавидит всё из перечисленного. Потому что ложь. Потому что притворство. Потому что лицемерие. Потому что он знает. Знает, что Полли прячет за стыдливо опущенными глазами, знает, что скрывается за его стеснительным смехом. Пол Маккартни эгоцентрик, жаждущий денег и внимания. Он постоянно берёт бразды правления в свои руки, мягко и ненавязчиво, становясь со временем полным лидером the Beatles. Он смотрит на Джорджа свысока, будто он какой-то недоразвитый ребёнок, а на Ринго не смотрит вовсе. Конечно, это не заметно. Конечно, все они имеют свои заскоки. Джон никак не может понять, что этому алчному монстру нужно от него. Леннон помнит времена до их мировой популярности, помнит, как Маккартни буквально кости себе ломал лишь бы заставить Джона ещё разок взглянуть на него. В те странные годы их жизни Джон только начинал подпускать его ближе к своим мыслям, своим переживаниям, он редко хвалил или дарил ласковый взгляд, боясь ошибиться, привязаться не к тому человеку. Теперь, чтобы не смотреть на басиста Леннону приходится кусать обветренные губы, сбивать пальцы о струны сильнее, не есть на протяжении дня — боль или голод хорошо отвлекают мысли и возвращают взгляд, начинающий скользить по чужому профилю, на черновик. Иногда можно просто не надевать очки, тогда всё вокруг расплывается в акварельные пятна подобные некоторым работам Стью, что он показывал Джону. Смотреть на мир будто через призму картин мертвого художника больно, больнее, чем можно представить, в голову лезут воспоминания вперемешку с виной и желанием уйти вслед за другом, укрыться в его объятиях и больше не иметь дела с грязью музыкального бизнеса, с грязью собственных желаний. Пол, каким-то невообразимым способом, догадывается об этом. Всегда подходит, медленно садится близко-близко, опуская горячую ладонь на шею или плечо, прижимая Леннона к себе теснее, вытаскивает очки из сумки и плавно опускает на горбатую переносицу. Джону кажется, что Пол так доказывает свои права на него перед Стью. Их вражда даже после смерти художника продолжается — место осталось пустым, но Джон не пускает туда никого, тем более Пола, оберегает и хранит, привычно шепча в моменты написания песен что-то, что было шуткой только у него и Сатклиффа, делая отсылки к любимой "Алисе в Зазеркалье", которые слушатели вряд ли оценят или поймут, но он сам и призрачный Стью останутся довольны. Маккартни это не устраивает, он хочет закрыть Джона собой по всем фронтам, забирая себе места самых родных в жизни Леннона людей. Он так уже делал с умершей матерью, настойчиво отстраняя призрак Джулии, когда гладил непослушные волосы Джона, давая парню выплакаться на своем плече, рассказывая о том, что понимает, что рядом, что он единственный, кто может с ним это горе разделить.Чарующий шёпот на ушко и уверенные руки придали Джону сил. Связали парней горем потери. Маккартни лучше Леннона на всех плоскостях этого измерения, во всех начинаниях, действиях, в каждом аспекте человеческого существования. Он лучше как певец — его голос выше, гораздо чище, может прекрасно лечь и на рок-н-ролльный мотив, и на заунывную балладу. Он лучше как музыкант — знает кучу аккордов и нотную грамоту, умеет играть на множестве инструментов и выбивать из них нужный ему звук. Он лучше как текстовик — что не песня, то хит, написанный без каких-то очевидных усилий. Он лучше как отец — Джулиан бежит к нему навстречу, обнимает за шею и просит приехать как-нибудь ещё, они общаются легко, на одной волне, улыбаются друг другу. Джон не хочет вникать в тонкие психологизмы, пытаясь осознать, почему его ребёнок тянется к этому человеку больше, чем к родителю, Синтия улыбается Полу открыто и радостно, а не натянуто и с опаской, а в доме атмосфера с приездом Маккартни становится по-настоящему уютной. Джон не хочет вникать, потому что каждый такой сбор двух семей заканчивается для него всегда одинаково — мигренью от навязчивого осознания: он не против Пола, который отнимает внимание ребенка, он не против этой уютной атмосферы, принесённой Маккартни, он просто-напросто против собственной жены, одним своим присутствием напоминающей, что Пол быть его семьёй не может Всё хреново, но Джон как-то держится. В основном благодаря Брайану. Менеджер стал почти что отцом, нет, не всей группе, а именно Леннону. Он держал необузданность музыканта на коротком, но удобном поводке, а тот и не был против. Эпстейн оказывался рядом, как только Джон ощущал приближающуюся панику, помогал скрываться от фанатов, крал его у журналистов из-под носа, составлял расписание на день, неделю, на годы вперёд, уравновешивая то, что сам Джон уравновесить был не в состоянии. Брайан подобно архангелу следил за Ленноном, держа его мир в относительной сохранности. Оберегал от неприятностей, решал его проблемы, помогал избежать новых. Эпстейн не требовал в ответ признания, поддержки, откровенности, помощи, не требовал вообще ничего. А Джону хотелось, чтобы начал. Чтобы рука мужчины чуть сильнее сжала его бедро, когда они теснились на заднем сидении такси, прижатые друг к другу шумно болтающими ребятами, чтобы ладонь скользнула чуть ниже линии талии во время очередной встречи, чтобы шёпот на ухо прозвучал чуть ниже и грубее, когда Эпстейн говорит ему что-то, чего остальным знать не положено. Джон бы сдался. Отдался бы весь полностью на власть и опеку этого человека. Но Брайан на то и Брайан, что не просто видит, а всматривается, не просто слышит, а слушает. Эпстейн знает о Джоне далеко не всё, но с его истериками, комплексами, слезами и страхами знаком как со своими. Он знает кого хочет, яростно жаждет, Леннон на самом деле и не даёт ему скатиться в пучину обречённой заранее связи. Джон не понимает, благодарить его за такую заботу или ненавидеть. Характер их отношений будоражит умы фанатов, прессы и других членов группы. Особенно та поездка в Италию, когда Джон откровенно лип к Брайану и расспрашивал про нюансы однополого секса, пока Синтия мучилась, рожая Джулиана в Англии. Смешно, но в Италии Джон мечтал побывать далеко не с Брайаном. В далёком 61-м они с Полом хотели добраться до солнечного Рима, но застряли в пасмурном Париже, не понимая прохожих и сочиняя стихи, делая глупые фотографии, питаясь какой-то гадостью и засыпая, прижавшись в объятиях неправильно близко. Италия с Брайаном оказалась теплой, солнечной и томной, как и представлялось, но без смеха Маккартни поездка больше походила на бегство, а не отдых. Когда Брайан умер, Леннон снова потерял часть себя, захоронив с воспоминаниями о скромной улыбке менеджера. Джона многие винили в холоде, чёрствости по отношению к Эпстейну, но никто ни черта не знал о том, что скрывалось за колкостью и льдом в глазах, что именно Брайан просил его заморозить свои слёзы в айсберги, чтобы ни у кого из них двоих не было шанса упасть в более сильные чувства. Но Леннона ведь всегда обвиняют в чём-то, он привык, это норма. Когда говоришь правду нужно понимать какую реакцию она вызовет. Джон понимал, но поводка больше не было, а сам Леннон особой деликатностью никогда не отличался. Он не знал, что ответить глупым журналистам с их глупыми вопросами о смерти Брайана, поэтому не говорил ничего и даже его молчание смогли вынести на всеобщий суд как какой-то грех. И тут опять появился Маккартни. Снова встал рядом, положив свои пальцы на пульс Джона, взяв на себя роль менеджера, дерзнув заменить Эпстейна. Только вот подчиняться Полу Леннон не умеет, басист вызывает бурю, а не успокаивает её, заставляет делать глупости, не умеет образумить. Всё пошло по наклонной, их корабль по имени Битлз точно разобьётся в щепки. А всё из-за желания Пола командовать и неумения Джона уступать. Они ссорились, ссорились, ссорились. Как всегда публика делала во всём виноватым Леннона. Пол кричал, что он изменился, что он больше не узнаёт друга. Джордж пытался унять их, заставить вернуться к написанию альбома, Ринго просто мечтал поскорее покончить с балаганом, в который превратилась их дружба. Когда Маккартни признаётся, что да, битлы употребляли ЛСД и много чего другого, все массмедиа взрываются, но только для того, чтобы укоризненно покачать головой и пригрозить пальчиком. Это и в сравнение не идёт с теми визгами, кострами и инквизициями, что случаются каждый раз, когда нечто подобное говорит Джон. И это, чёрт возьми, бесит до побелевших кулаков. Тяжело улыбаться, быть вежливым, когда у тебя вместо шкафа со скелетами целое кладбище из вполне реальных, но мёртвых людей. Джулия, Стюарт, Брайан. Джон сам погубил их, сам стал палачом, сам закопал в мокрую землю. У него на совести висят смерти и жизнь собственного ребёнка, которого и видеть то, если честно, не хочется. Как он мог быть прежним, как он мог продолжать работать с Полом и ребятами, будто ничего не происходило, будто люди не меняются немного каждый прожитый день своей жизни.

***

Мысли часто приводят нас к алкоголю, а мысли о смерти приводят к нему всегда. Диван в студии, жёсткий, неудобный, но уже родной, мнётся под весом Джона, скрипит как-то жалобно и мужчина смеётся, потому что серьёзно, с их деньгами могли давно уже купить новый. Бокал с виски сиротливо покоится на краю небольшого журнального столика, лучи теряются в его гранях, сверкая, а льдинки внутри тают с огромной скоростью, покачиваясь на волнах янтарной жидкости. Льдинки в глазах Джона растаяли уже давно, теперь на их месте кровоточащие раны, но нужно быть самим Ленноном, чтобы их увидеть. Маккартни, на удивление, видит. Садится как можно ближе, по привычке, забирает из расслабленных пальцев тлеющую сигарету, медленно делает затяжку. Джон лениво поворачивает к нему голову, смотря своими ранами в глаза напротив и забывает, что вообще-то всё очень плохо. — Джонни, ты устал, — дым оседает на длинных волосах Леннона и на пухлых губах Пола. Очередная порция никотинового облака вырывается изо рта, срываясь по нижней губе и Джон думает о том, как здорово было бы с неё этот чёртов дым слизать, — тебе нужно отдохнуть. — Заткнись нахер, Полли, ты не знаешь, что мне нужно, — грубость медленная, плавная, обычная им обоим. — Ошибаешься. Маккартни делает ещё одну затяжку, глубже предыдущих, кидает окурок в бокал с забытым виски и растаявшим льдом. Он кладет ладонь, тёплую, теплее, чем у Джона, ему на щеку, приближая их лица. Губы скользят в жалком миллиметре друг от друга, немного приоткрываясь, выпуская и вбирая в себя горький дым. Пол кладёт руку на бедро Джона, тянет на себя, заставляя прижаться, сталкивает их языки в блядском французском поцелуе и нагло улыбается, точно зная, что Леннон не прогонит и не оттолкнет. Они так делали по пьяни в Париже, они так делали под марихуаной в отеле, они так делали под ЛСД в квартире Джорджа, они так делали много, много, много раз и никогда не были настолько не в себе, чтобы всё можно было списать на отуманенный рассудок. Они и не пытались, просто молчали. Разговаривать друг с другом песнями привычнее и безопаснее. Поэтому all my loving навсегда останется почти признанием Джону, а if i fell прямым приглашением для Пола. Маккартни грубый, когда целуется, потому что Джону так нравится, потому что так они оба чувствуют. Он тянет соавтора на себя, на свои колени, зарывается пальцами в слишком длинные волосы, колется отросшей бородой и не даёт нормально сделать вдох. Сюда могут зайти, Мартин или Ринго с Джорджем, но какое им дело, когда зубы Пола мягко терзают покрасневшую губу Леннона, а ладони Джона оглаживают чужую грудь, забравшись под рубашку. Маккартни ухмыляется так, как никогда не делает на публике или при жене — эта ухмылка довольного тирана, она предназначена Джону, она появляется только для Джона. Басист спускается руками по шее, надавливает на позвоночник, ведёт ниже, заставляет мужчину на своих коленях выгнуться, прижаться ещё ближе, а потом останавливается на бёдрах, обтянутых тканью светлых штанов, чтобы сжать сильнее, смять мышцы до синяков и услышать нетерпеливые, полные требования стоны. Вряд ли они обсудят это потом, но сейчас Пол искусно посасывает скользкий язык Джона, позволяя ему расстёгивать свою рубашку. Всё кроме брюк летит в сторону, джинсовая куртка Леннона безвольно падает на рояль, а сам Джон безвольно падает в пропасть. В студии душно и прокурено, атмосфера плывёт и плавится вокруг них, из-за дыма сигарет всё будто в тумане. Акустика помещения делает своё дело — звуки кажутся громче, чем нужно, стоны развратнее, чем позволено, дыхание быстрее, чем необходимо. Мужчины льнут ближе и ближе, хотя кажется, что расстояния между ними уже не существует. Пол выводит поцелуями по длинной шее обещания, вырисовывает языком стрелы от дрожащего кадыка до грудной клетки, под которой заходится в своём марафоне сердце. Джон красивый, когда срывается, когда отдаётся и ластится. Пол красивый, когда прикусывает губу, сдерживая стон, когда сжимает пальцы до боли на бледной шее, когда не строит из себя приличного мальчика и сам берёт то, что хочет. В последний раз они позволяли себе такую слабость, когда поссорились из-за наркоты. Маккартни не хотел видеть саморазрушение друга, не хотел знать как он убивает свою гениальность очередным трипом. Джон тогда лишь хрипло рассмеялся, пьяно поднимая руку и очерчивая пальцами линию пухлых губ. — Полли, детка, под тобой в сотни раз хуже, чем под героином. В ту ночь они разгромили номер отеля — сначала дракой, потом грязным сексом на полу, а утром вместе приехали в студию, записав за полчаса песню, над которой безрезультатно бились два дня подряд. Сейчас ссоры не было, записи песен утром тоже, а значит им придётся разойтись по домам, не забыв прижаться напоследок друг к другу у стены, подарив ещё парочку засосов, прежде чем открыть наконец дверь. Их связь, низкая и высокая одновременно, действительно была сродни наркотической зависимости, только в разы хуже. Пол понимал это. Джон понимал это. Но какой наркоман добровольно откажется от иглы? Джон больше не верит в сказку о Битлз. Пол теперь записывает альбом за альбомом. Великолепная четверка из Ливерпуля разбилась, они все откололись, тех мальчиков с одинаковыми причёсками и измученными улыбками больше нет и, будем откровенны, Джон этому безумно рад. Он сбегает от своей зависимости и прошлого вместе с Йоко в Нью-Йорк, потому что Йоко, как и Брайан когда-то, умеет успокоить, умеет направить его бешеную энергию в нужное русло, она учит его быть самим собой, быть человеком, показывает, что такое семья и если это не любовь, то тогда любви вообще не существует. Леннон умиротворен и счастлив, он поёт о мире и любуется самой удивительной женщиной в своей жизни. Только вот от зависимости сбежать невозможно, тело периодически ломает от нехватки Пола рядом, а песни всё ещё пишутся о нём и только о нём. Они вылили в музыку своё отчаяние, ревность, боль от потери и предательства, записав оскорбления, наложенные на весёлый мотивчик*, потому что посвящать песни своей зависимости единственный способ вести диалог, когда между ними километры океана и обид. И Пол будет потом звонить бывшему соавтору, будет изредка приезжать к нему в гости, будет пытаться улыбаться воровке Йоко, чтобы не оскорбить Джона вновь. Они будут сидеть в тишине на белом диване в белой гостиной, пока их жёны о чём-то разговаривают в другой комнате. Будут соприкасаться кончиками пальцев и нитями мыслей, потому что говорить нормально уже не умеют, потому что им это уже и не нужно, разговоры опять всё испортят, они всегда были слишком разными, чтобы прийти к какому-то соглашению, единственное, что по-настоящему их объединяло и будет объединять всегда — музыка, пусть даже созданная не вместе, как когда-то очень давно, но всегда создаваемая для и благодаря их зависимости. Зависимости, которую оба ненавидят, из-за которой видеться не хотят, из-за которой разрушили группу и многие связи в своей жизни, из-за которой разрушили многое в себе (ведь по-отдельности они лучше, они полноценнее, когда их разделяют моря и материки), из-за которой сломали что-то хорошее друг в друге навечно. Из-за которой посмертным подарком Джона будет кассета с песнями о любви*.