Well, friends they come and go. Some are here and some are gone and when the sun goes down I will walk this road alone [1].
Тодороки не хочется ничего. Ну вот совсем прям ничегошеньки. Только, пожалуй, простого человеческого сдохнуть. Две порции, если можно, да поживее, а то он тут не молодеет.
И не стареет, правда, тоже.
— О чём задумался? — жизнерадостно интересуется Киришима, сидя на краю огромной дыры в земле. Она глубокая, Эйджиро знает: проверял, пытался долететь до дна на своих драконьих крыльях, но так и не смог. Каждый раз сдавался и уставал лететь в темноте — даже хвалёное зрение ящеров не спасало. Он пробовал ежедневно, а после сидел на краю, раздумывая о том, о сём,
обо всём, вспоминая те минуты, когда возвращение обратно казалось практически нереальным, а вселенная сжималась до светлой голубой точки вверху.
— О смерти, — бурчит в ответ Тодороки, втыкая позолоченный, как и доспехи, меч в каменистую почву. Голос у него глухой, как будто кто-то говорит в пустую кастрюлю. Он хмыкает сам себе на удачную шутку, потому что он и есть металлическая банка с человеческим —
предположительно? — сознанием. Сколько ему лет, где его семья, кто сделал с ним такое, даже собственное имя он не помнит. А Тодороки назвался, потому как, очнувшись уже запертым в вычурной чёрно-золотой броне, стоял около чьей-то могилы. Имя Энджи ему ни о чём не говорило, как и воткнутый в рыхлую землю меч ровно посерединке аккуратного прямоугольника свежей могилы, но вот фамилия этого мужчины выглядела красиво, как и оружие.
В общем-то, это вся его история.
Можно ещё добавить, что шляется по этому мертвецки надоевшему всем миру уже лет двадцать, людей видел от силы раза четыре (
трижды — одного и того же человека; насколько помнил Тодороки, того мальчика закидали огненными бомбами импы, когда он по нелепой случайности подошёл слишком близко к их логову; второго он видел уже дохлым, и черви мерзко копошились внутри его разлагающегося тела), ощущения ему недоступны, а вот эмоции, хоть и слабые —
да.
Кстати, о птичках: он чувствовал к Киришиме —
блудному дракону — раздражение. Если бы не крылатая и рогатая ящерица, Тодороки давно бы сиганул в тёмный провал, ведущий, как шутил Эйджиро, прямиком в Преисподнюю. Но Эйджиро, опять же, почему-то был категорически против и всячески вставал между Тодороки и долгожданным освобождением от бессмысленного существования, аргументируя тем, что из любой ситуации есть выход.
Ответом ему было, что выход есть, разумеется, и он позади него — в дыре.
Киришима фыркает.
— Какой ты мрачный тёмный рыцарь, — неуместно шутит он, садится вполоборота и стучит когтистым пальцем по холодному металлическому боку Тодороки; тот не чувствует прикосновения, впрочем, как и всегда —
он не чувствует ничего. И ему не хочется. Чувства, как получалось из рассказов Эйджиро, зачастую приносят одни неудобства. — Хоть улыбнулся бы разочек.
Тодороки поворачивает голову —
то бишь пустой шлем, увенчанный острыми вычурными выступами, — чтобы обозначить, что смотрит на собеседника, и тяжело вздыхает. Смысла объяснять дракону, что у него нет лица и из этого следует логичный и полностью обоснованный вывод о невозможности улыбаться чисто по физическим причинам, нет.
— Почему ты меня всё время останавливаешь?
Вот Киришима может закатить глаза, поэтому, должно быть, он их и закатывает.
— Драконы жадные, Тодороки: если решат, что кто-то достоин быть их сокровищем, то ни за что не отпустят, — он демонстративно сжимает кулак, высекая когтями о свою сверхпрочную кожу искры. — И я, как видишь, для себя всё решил.
— Это из-за того, что мои доспехи покрыты слоем золота? — равнодушно интересуется Тодороки, беззастенчиво пялясь на дракона, хотя со стороны кажется, что он всего лишь хорошо замаскированный под бронёй манекен в историческом музее. Эйджиро на это не отвечает, только грустно вздыхает и смотрит почему-то на него, как побитая собака, что вызывает эмоции.
Как странно.
— А вообще, надоел ты мне! — резко вскакивает с насиженного места дракон, противореча своим же недавно произнесённым словам. — Хочешь сигать — кто я такой, чтобы тебя останавливать! — лицо у него при этом рассерженное, а потому красное, чуть ли не пар идёт из ушей от возмущения; хвост нервно выстукивает какой-то ритм, сметая мелкие камешки на своём пути. — Вперёд!
Это настолько очевидная и отчаянная попытка остановить его через якобы вынужденное соглашение, что если бы Тодороки мог, то улыбнулся.
Вместо этого он протягивает меч враз притихшему Эйджиро и без слов делает шаг в бездну, тихо проваливаясь вниз.
Киришима несколько минут с приоткрытым ртом пялится в черноту, не веря в то, что провокация действительно сработала, но не так, как нужно, прежде чем расправить алые кожистые крылья и ринуться следом за тёмным рыцарем. В горле комом встаёт огонь и крик. Ладно, второе всё-таки выплёскивается в яростно-отчаянное:
— Тодороки, ты идиот!
И дело тут, очевидно, не в позолоченных доспехах и впопыхах брошенном дорогом оружии.
