Коллекционер

      Темнота и тишина в большой квартире Василия пугали меня до колик в животе, но я не поддавался страху и крался к цели, освещая себе путь фонариком. Четыре комнаты, длинный коридор, тамбур перед туалетной комнатой и спальней, кладовка, кухня — места, чтобы спрятаться, до фига и больше. — Бу!       Глаза ослепил свет, а в лицо прилетела какая-то тряпка. — Блеать!       Я не наложил в штаны, только потому что с утра ничего не ел. — Стрррашшшно? — вынырнула из кладовки мама и подсветила свое лицо фонариком снизу. — Правда я красотка? — Краше только в гроб кладут, — огрызнулся я, в полнейшем бессилии и некотором облегчении прислоняясь плечом к косяку.       Моя мама — та еще заноза в заднице, но она — не Василий, в чьей квартире мы вот уже десять минут как без разрешения тусовались. Не дай бог он нас здесь застукает. Меня застукает! Я ж по нему… Мне ж от одного его взгляда… Короче, с собой покончу сразу! А все мама, чтоб ей жилось долго и счастливо. Просил же, давай подождем, Василий приедет — попросим разрешения, но нет, куда там! Она у меня, как танк, прет напролом. Если что решила — ни за что не отступится. — Вот и договорились, — прошла вперед мама. — Некрасивой меня закопаешь — вылезу на следующий же вечер и приду к тебе в полночь в спальню макияж наводить. — Не надейся. Священника поприличнее на похороны позову, плиту потяжелее на твою могилку поставлю и чеснок вместо цветов посажу, — пробурчал я и потопал за ней следом, не забывая внимательно обшаривать все вокруг фонариком. — Чтоб точно не вылезла. — Запиши, а то забудешь. — Этого я стопудово не забуду. — Ты вчера забыл котов накормить, обормот. — Я же не нарочно, просто из головы вылетело. — У тебя не голова, а аэропорт, из нее постоянно что-то вылетает.       Я сжал зубы и перепалку прекратил. Мою маму невозможно переспорить! Особенно, когда она… неспокойна. А неспокойна она почти всегда: то за одно переживает, то за другое; то с одной идеей носится, то с другой; то надо мной, вернувшимся после учебы в Питерском училище сыночком, квохчущая, то над нашим блудливым, чтоб его, кошаком. — Надо разделиться, а то до утра застрянем, — резко затормозила передо мной мама.       Я сориентироваться не успел и врезался в нее с такой силой, что она рыбкой нырнула в темный провал двери в гостиную. — Иэх!       Бух! Грррох! Хршшшш… Бзденьк! — Мама! — кинулся в комнату я и тут же остановился, каменея от ужаса и осознания непоправимости содеянного: стеклянный шкаф со множеством полок, в котором хранилась бесчисленная коллекция оловянных солдатиков Василия, рухнул на пол. — Если таким образом ты хотел прибить меня и получить наследство раньше времени, имей в виду: тебе достанутся только долги. Подожди до пенсии. Твоей. К своей я только ипотеку доплатить успею. Может, еще машину смогу купить. Двадцатилетнюю Ладу Калину — раритет с площадки по сбору лома. — Какая еще Лада Калина, если твоему Мерседесу года нет? Да о чем ты вообще?! — схватился за голову я. — Посмотри, что мы натворили! Василий нас убьет! Он же чокнутый на всю голову коллекционер! Для него дороже солдатиков нет ничего! — Не преувеличивай, — захрустела кроссовками по стеклу мама, с изящностью упившейся вдрызг балерины прокладывая тропинку среди осколков стекла и трупов невинно убиенных солдатиков. — Куда больше своих оловянных болванчиков Василий любит болванить парней. Мне иногда кажется, что их он тоже коллекционирует. — Прости, что? — Ты когда уши последний раз мыл? В детстве? — Мама! — Что «мама»? — Василий действительно гей или ты опять прикалываешься? — Рюша, если ты думаешь, что симпатичные пацанчики, которые то и дело ошибаются кнопкой звонка в прихожей, приходят к нему на ночь глядя чаю попить и на солдатиков поглазеть, то у тебя в колледже не только головной мозг атрофировался, но даже спинной. Жаль. В школе ты подавал большие надежды. — Все твои надежды накроются медным тазом, если мы не придумаем, как исправить то, что натворили.       Мама дохрустела до меня, спряталась за мою спину и выглянула из-за плеча, освещая место побоища вторым фонариком. — ЭТО исправить невозможно, — через минуту гробового молчания одновременно выдохнули мы. — Бежим! — приняла стратегически верное решение мама и ринулась в гостевую комнату, через лоджию которой мы к Василию и попали.       Я бросился следом, но тут ключ в замке входной двери повернулся, и в коридор шагнул хозяин квартиры. Мама благополучно пропала в темноте комнаты, а я в очередной раз не успел сориентироваться, заморгал от вспыхнувшего света, споткнулся о ковер и слету боднул Василия в грудь головой. — Хух! — хэкнул он и осел на пол мешком. — Блеать, — простонал я, проморгавшись. — Рюш? Это еще что нахер?!       Я склонился над Василием, чтобы помочь ему подняться, но был взят за шиворот крепкой рукой и смиренно опустился на колени. — Какого, мать твою, дьявола, ты здесь забыл?! — Прости, я не хотел ничего плохого. Трэш пропал, а Угар без него жить не может, орет целый день и когти точит обо все подряд. — Я тут при чем? — Мама сказала, за те два года, что меня не было, наши кошаки научились к тебе в гости через лоджию шастать. — И ты полез улицей, ночью, на высоте 11 этажа, спасать из моих страшных лап своего кота? — Мама сказала, что ты на неделю уехал, — тяжело вздохнул я, понимая, что в глазах Василия выгляжу полнейшим недоумком.       Вернусь домой — маме не поздоровится. Если вернусь. Что он со мной сделает, когда увидит погром в гостиной, представить страшно. — Твоя мама — любительница попиздеть, — неожиданно перестал злиться Василий и встал с пола.       Я поднялся следом так, чтобы оказаться ближе к двери. Увы, маневр не удался: Василий прихватил меня за шкирку и подтолкнул вглубь квартиры. — Залезть к тебе ворами — ее идея, — и не подумал прикрывать шебутную задницу родительницы я. — Я предлагал подождать. — Верю, — хмыкнул Василий. — За столько лет соседства с вами, я усвоил одну простую истину. — Какую? — В вашей сумасшедшей семейке здравомыслие, совесть и адекватность посещают только тебя, да и то изредка.       У меня от его слов уши полыхнули. Какой ни есть, а комплимент! Василий это заметил, потому что остановился посреди коридора и развернул меня к себе лицом. — Спасибо на добром слове, — промямлил я, разглядывая кадык на его шее и не рискуя поднимать взгляд выше.       Два года прошло, а ничего в моем к нему отношении не изменилось. Когда уезжал в Питер, думал, вылечусь. Там же почти что толерантная Европа, пацанов подтянутых море, иностранцы, опять же — найти любимого или хотя бы любовника никакая не проблема. Я ошибался. — Пожалуйста, — коснулся моего подбородка пальцами Василий. Заставил поднять голову и принялся меня разглядывать. — Я не видел тебя толком больше двух лет. Ты изменился. — К лучшему? — Однозначно. Когда мы разговаривали один на один в последний раз, твоя макушка не доставала мне до уха, а теперь ты одного роста со мной.       Я полыхнул ушами. Вспоминать о своей выходке было стыдно: в ночь, когда мне исполнилось шестнадцать, я пробрался в квартиру Василия, чтобы его соблазнить. О том, что он гей, слухи по двору ходили упорнейшие, взгляды на меня он кидал откровеннейшие (во всяком случае мне, влюбленному в него по уши, так казалось), так что я в своих силах не сомневался. Самоуверенный малолетка! Когда я ввалился в спальню Василия, в его постели лежала голая девка, а сам он вышел из душа в полотенце, низко сидящем на узких бедрах. — Возмужал, в плечах раздался, мышцы нарастил. Крепкий парень, — продолжил Василий и провел пальцем от моего подбородка до нижней губы. — Но кое-что осталось прежним. — Что? — Твои губы. Все такие же четкие и яркие. Я помню их вкус. — Он изменился, — вырвал голову я.       Наш поцелуй — злой, жестокий и горячий — я тоже помнил. Василий хотел наказать меня тогда, но ему это не удалось. Если бы не девка, возникшая в дверях гостиной, где мы сначала орали друг на друга, как ненормальные, а потом страстно целовались, неизвестно, чем бы все закончилось. — Проверим? — Прости, что? — заморгал я и отступил назад. — Сегодня ты второй раз явился ко мне в дом без приглашения, — сказал Василий и попер на меня танком. — Я не могу оставить сей прискорбный факт без внимания. — Я не хотел. Честно! Меня мама заставила! — Верю, но сути дела это не меняет. Наказание ты заслужил. — О каком наказании идет речь? — уперся спиной в стену между дверями я. — Я тебя выпорю.       Наверное, у меня глаза стали слишком большими, потому что Василий рассмеялся, отступил на шаг назад, звякнул пряжкой ремня на брюках и медленно потянул его из шлевок. — Вот этим вот ремнем. По голой заднице. Не больно. Только чтобы возбудить, потому что потом нам ремень не понадобится. — Ты хочешь со мной переспать? — Да. В этот раз нам никто и ничто не помешает закончить то, что мы начали много лет назад.       Я не стал выкобениваться. Пора с моим безумным наваждением завязывать. Может, если мы переспим, оно пройдет? Как квест: пока он не закончен, ты бесишься и делаешь все, чтобы победить, а потом оглядываешься назад и видишь, каким дебилом был. — Пойдем в спальню? — Хрен с ним, с ремнем, — хрипло выдохнул Василий, откидывая его в сторону, и впечатал меня в стену, накрывая мое лицо поцелуями, которые, спустившись до губ, помутили мой разум.       На мне остались только кроссовки с расстегнутыми джинсами, когда мы, не отрываясь друг от друга ни на секунду, раздеваясь и пятясь…       Хрусть-хрусть. Я думал, мы пятимся к спальне! Предательский хруст стекла под ногами привел в чувство меня и превратил в зверя охреневшего от увиденного в гостиной Василия. — Какого…       Я кинулся бежать, но он меня поймал. — Мои солдатики! Мой шкаф!!! Выпорю!       И выпорол. Больно! … — Пациент скорее жив, чем мертв?       Я повернулся лицом к стене, демонстрируя все свое негодование, презрение и обиду. Время близилось к полудню, но я валялся на кровати в своей комнате и вставать не собирался — на этот день у меня был четкий план: жалеть себя и страдать изо всех сил. Почему все в моей жизни через задницу? Да, я гей, но это же не равнозначно неудачнику. Хотя факты говорили об обратном. Мама затевает авантюру, а прилетает мне. С сексом вечный облом. Безответная любовь три года подряд. Осталось экзамены в универ провалить — и вот он я, классический неудачник. — Первый, первый, я второй. Прием. — Изыди, предательница, — буркнул я. Настроения шутить не было от слова совсем. — Бросила меня на произвол судьбы. Как ты могла?!       Мама и не подумала уходить: села на постель, погладила меня по плечу. Я свернулся клубком и подтянул одеяло к носу, чтобы показать, насколько мне сейчас плохо. Вдруг у нее совесть проснется? — Прости, мой несчастный рыцарь. Я думала, ты сумеешь со злобным Плюшкиным совладать. — Как? У меня из оружия только язык был, а у него в придачу к языку еще и ремень. Бедная моя задница! — Сильно досталось? Сидеть можешь? — Не пробовал. — Так попробуй. Я на обед твой любимый борщ приготовила.       Я мигом страдать передумал, потому что борщ любил даже больше, чем Василия, но ел райский супчик крайне редко — мама ненавидела его готовить. Я сел на постели, поморщился от неприятных ощущений в побитой заднице и, так и быть, решил очевидно раскаявшуюся в содеянном родительницу простить: — Тащи сюда. — Рюш, есть борщ в постели — моветон. Угваздаешь все. Как потом любовникам брызги крови на матрасе объяснять будешь? — Каким еще любовникам?! — насквозь фальшиво возмутился я. Рано или поздно придется в голубизне признаваться, но лучше поздно, чем рано. В том, что мама меня любит и будет любить любым, я не сомневался, другое дело ее подколки. Она ж меня со свету сживет! — Я не гей! — Если ты натурал, то я балерина в Большом театре, — сказала мама таким голосом, что я сжал зубы и сложил руки на груди. Если начнет язвить, свяжу, кляп в рот воткну и до вечера в комнате запру без телевизора, телефона и компьютера. — Ты капал слюной на пацанов с девятого класса. — Не капал я слюной. — Спермой капал, — поправилась мама. — Жаль, что тогда я не знала, что ее можно в донорские центры сдавать задорого. Озолотилась бы! — Мама! — Что «мама»? Поезд ушел. Так бурно и громко кончать, как тогда, ты не сможешь даже от большой любви. Старость — не радость. — Мне всего восемнадцать! Какая старость? — Ты хочешь стать донором спермы? Думаю, Василий будет против. — Ему до меня дела нет, — упал в подушку лицом я.       Обидно пипец как. Если бы я был на месте Василия, то после символической порки, выебал бы голого меня во все щели. А он! Скотина! Выпорол всерьез и выставил вон из квартиры. Хорошо хоть в трусах. — Как это «дела нет»? Он вокруг тебя брачные танцы с первого дня, как мы в эту квартиру переехали, вытанцовывает. — Мне тогда пятнадцати не было, о чем ты говоришь? — вынырнул из подушки я. Это что еще за новости? — О том и говорю. Я ему обещала очко на глаз натянуть, если он к тебе с вожделением прикоснется. — Прости, что?! — Так, это ни в какие ворота не лезет. Пока уши с мылом не помоешь, борща тебе не вид… — Мама, не меняй тему. Ты мне что сейчас сказать пытаешься? — Что? — Что Василий влюбился в меня с первого взгляда, а ты его на хуй послала? — смял в руках подушку я.       Еще слово в том же духе — и ей не жить. Кому «ей» мне в тот момент было без разницы, потому что ни подушку, ни маму, которую я пуховым орудием возмездия скоро отмудохаю, было абсолютно не жалко. Она мне жизнь покалечила! Сексуальную. — Его пошлешь, как же, — помрачнела мама. — Ему слово — он в ответ целое сочинение. Пока до конца дослушаешь, забудешь, с чего все начиналось. — Я его должен был слушать! Меня в нем все устраивало! — взвился я и припечатал подушкой ей по спине. — Ой! Рюш, подушка — взрослым дядям не игрушка. — Да если б не ты, я б Василия давно уже соблазнил!       Бамс, бамс, бамс. — Ай! Если бы не я, лепил бы он солдатиков из тюремного дерьма. — Почему это? — Потому что совращение несовершеннолетних — подсудное дело, — рявкнула мама так, что я за подушку спрятался. — Что за мужики пошли? Восемнадцать лет разницы, а мозгов ни у того, ни у другого! За Василием бабки со всего двора следят так, как за шпионами в сталинские времена не следили, а он: «Жить без Рюша не могу, разреши его на свидание пригласить. Будь он женщиной — руки бы попросил, веришь?». А тебе едва шестнадцать, и в голове твоей опилки от одного его вида воспламеняются. Огнетушитель видел в прихожей? Специально купила, чтобы вас обоих, ежели чего, остужать. — Я от одного его вида до сих пор целиком воспламеняюсь, — пожамкал подушку я. Сунул в нее нос. Помолчал, с мыслями собираясь. — Мам, а Василий правда моей руки просить пытался? — Это все, что ты из моей пламенной речи услышал? — Там еще про «жить не могу» и «на свидание пригласить» было. — Тяжелый случай, — встала с постели мама. Посмотрела на меня печально. — Не мой уши, Рюш. Они на одной твоей извилине держатся, не дай бог порвешь. Лучше глухой сын, чем безмозглый.       Мой ответ заглушил звонок в дверь. Мама пошла открывать, а я рухнул в кровать и счастливо зажмурился. Мне не показалось! Василий и правда кидал на меня откровенные взгляды! — Рюш дома?       Решительный голос Василия волшебным образом переместил меня из моей комнаты в прихожую, но на моем пути к счастью грудью встала мама. А еще дверь, которую она захлопнула перед моим носом. Я прижался к ней ухом. — Дома, но тебе от этого ни тепло, ни холодно. — Елена, не начинай. Мы это уже сто раз обсуждали. — Обсудим в сто первый. — Что ты хочешь от меня услышать? Что я по-прежнему люблю его? Что готов ради него на все? — Ты упустил свой шанс, чокнутый коллекционеришка. — Когда?! — Этой ночью. Вместо того, чтобы заняться с Рюшем сексом, ты выпорол его ремнем. — Он уничтожил мою коллекцию! — И что? Новую соберешь. Да и с этой ничего страшного не случилось. Оловянные солдатики — это тебе не яйца Фаберже. И вообще, определись, ты Рюше отец или любовник? — Я Рюше любимый. — Раз так — веди себя соответствующе. Все к ногам любимого в прямом смысле слова: шкаф стеклянный — один, солдатики оловянные — полторы тысячи… — Ну ты и… стерва. Топор по тебе плачет. — Алебарду дать? У меня есть, на работе подарили на 8 марта. Сказали, что помело, зелья и кукла Вуду — не моего калибра игрушки, а на Глок 17, который я просила, денег не хватило. — Зачем тебе Глок?! — Вокруг меня чертовщина сплошная творится, должна же я как-то защищаться. Сын голубой, коты голубые, сосед — и тот голубой. У кого-то на меня зуб. — Зная тебя, я бы сказал, что все тридцать два. Умеешь ты людям в душу гад… — Алебардой по шее, не? — Западать. Я хотел сказать: " Умеешь ты людям в душу западать, Елена прекрасная». — Не подлизывайся. — Предлагаешь стукнуть тебя по голове… да хоть вот этой пивной кружкой «Бамберг», завернуть в ковер и забрать Рюша к себе без твоего разрешения? — Креативный план. Только вот невыполнимый. — Рюш большой мальчик и в состоянии сам принимать решения. — Рюш «мальчик» — и это по-прежнему важнее важного. Ему восемнадцать, тебе тридцать шесть. Ты ему в отцы годишься! — Ты за меня переживаешь или за сына? — спросил Василий, и в прихожей повисла пауза.       Я прислонился к двери спиной, переваривая его вопрос вместе с мамой. О чем это он? И почему мама замолчала? — Лен, солнце, я много чего повидал в жизни: влюблялся, разочаровывался, желал, вожделел… С Рюшем все совсем по-другому, и даже если он бросит меня через полгода, эти полгода останутся со мной. Я слова не скажу, если он решит уйти к ровеснику. — Знаю. Ты любишь его по-настоящему и не причинишь вреда. Другое дело ты сам. — Не переживай за меня. Я адекватный мужик. Не в моих правилах кончать жизнь самоубийством из-за разбитого сердца. Из-за коллекции — может быть, но не из-за несчастной любви. — Тьфу на тебя, хохмач. — Так что — отпустишь со мной Рюша? — Быстро ты мне его не вернешь, так что требую выкуп. — Еще чего! Это я должен требовать приданое. Он нанес мне ущерб и должен его покрыть. — Хах, я думала покрываешь всех и вся ты. — Нашла жеребца. Ладно, чего ты хочешь? — На пляж хочу, с белым песком, пальмами, смуглым несчастным красавцем и пятизвездочным отелем в десяти метрах от океана. — У тебя губа не дура. — У тебя тоже. Ты только подумай: меня не будет две недели, Рюш в твоем полном распоряжении. Чего тебе еще? — Ремонт шкафа, бутылку джина в коллекцию и яблочный пирог перед отъездом. — По рукам. — По рукам. — Меня спросить не хотите? — не выдержал я, распахивая дверь.       Они переглянулись, рассмеялись и в один голос заявили: — Нет.       Я обиделся так, что страшное дело. Заперся в своей комнате и на их уговоры, лесть и подкуп не отреагировал. Так и просидел до ночи голодным сычом на пару с дрыхнущим в кресле Угаром, который ровно в полночь проснулся и принялся надо мной издеваться. Ненавижу котов! Пришлось открывать дверь и выпинывать его в… абсолютно пустую и темную квартиру. — Мам?       Ответом мне стала могильная тишина. Я напрягся. Прошвырнулся по комнатам, никого не обнаружил и отправился на разборки к Василию. …       Страсть — это такая штука… Такая штука… Если ты ни разу не поддавался ей, не сходил с ума и не творил черт знает что, то, считай, и не жил вовсе. Василий открыл дверь и не дал мне слова сказать: затащил внутрь, захлопнул дверь и утопил меня в море страсти и желания по самые уши. Прямо на полу в прихожей. Я не большой специалист в сексе, но это ни на что не повлияло, потому что специалистом был Василий. Он оттрахал меня так, что я кончил без рук, и уволок в спальню, где утопил в нежности и любви.       Я пришел в себя ближе к утру от дикого желания сгонять в туалет. Василий проснулся за мной следом, и мы, сонные, счастливые, ленивые, отправились в ванную комнату. Сначала горшок, а потом душ, о совместном принятии которого мы, оказывается, мечтали одинаково долго. Мы вышли в коридор… и остановились как вкопанные, потому что у стены стоял старинный фонарь, неверный свет свечи которого трепал на стене громадную тень сидящего на заднице красноглазого кошака. — Блеать, — попятился я. — Трэш какой-то, — обнял меня Василий. — Трэш! Точно! — завопил я. — Ах ты ж, гаденыш!       Кошак от моего вопля уменьшился в размерах и сиганул в гостевую комнату ракетой. Я ринулся было за ним, но Василий меня остановил. — Черт с ним, Рюш. И с твоей неугомонной мамой тоже черт. Она нас больше не напугает. — Пока ты со мной, меня больше ничто в этой жизни не напугает, — вернулся к нему я. Обнял, поцеловал и сказал так, чтобы слышали даже те, кто не хотел ничего слышать: — Любимый. Пы.Сы.       Звезды на небе рассыпались сияющей паутиной кружева, теплый летний ветерок отгонял комаров, кресло грело задницу шерстяным пледом, два кота лежали на коленях хозяйки Сфинксами, а сама она курила одну сигарету за другой. Непросто отдавать любимого любимому, но, может, оно и к лучшему? Все в этой жизни к лучшему. Если Василий стал мужем не ей, а ее сыну, значит, не он ее истинная любовь. Какие ее годы? Найдет еще. Стопудово.       Упавшая звезда прочертила путь в черноте бесконечности, коты встрепенулись и мистическим образом переместились на кухню, на другом конце Земли замученный жадными родственниками ведьмак плюнул на все и купил горящий тур на пляж с белым песком и VIP аппартаментами в десяти метрах от океана, а добрая, но зело языкастая ведьма Елена поставила на журнальный столик в гостиной Василия яблочный пирог с игрушечной машинкой небывалой красоты в серединке и отправилась искать свою истинную любовь со спокойным сердцем.       Рюша — парень не промах, никогда своего не отдаст. Особенно, если речь идет об эксклюзивных вещах, занятиях или людях, среди которых Василию равных нет и не будет. Коллекционер, что с него взять? Весь в любимого. 15.04.19