Успокойся, Коннор, ты прекрасен

      — Боже мой, — тянет Коннор, глядя на себя в зеркало — своё лицо кажется принадлежащим кому-то другому, точно не ему. Глубокие тени под глазами, морщинки в уголках, эти странные чуждые линии и еле заметные пигментные пятна, покрывающие лицо. Такое ощущение, что пятна эти пришли на смену родинкам — но и родинки остались, казалось, они были единственным, что сохранилось от прежнего, молодого Коннора.       — Что-то не так? — деловито спрашивает Хэнк, стоящий в дверном проёме. Коннор тычет пальцем себе в лицо со скептичной и даже немного насмешливой улыбкой, потом щиплет себя за чуть обвисшую кожу под подбородком. С первого взгляда её и не заметишь, но если присмотреться…       Коннор вообще часто к себе присматривается. Может быть, это какая-то странная форма самолюбия, он и в молодости частенько поглядывал на себя в зеркало, оценивая внешнюю привлекательность… Но сейчас он смотрит в зеркало лишь чтобы что-то поправить — будь то сбившийся галстук или покосившийся воротник рубашки, — а не просто покрасоваться перед своим отражением и подмигнуть игриво, сказав самому себе «ты красавчик». Времена этого «ты красавчик» прошли уже давно и безвозвратно, а он, дурень эдакий, до сих пор цепляется.       Потому что не может не.       — Как думаешь, за мной уже видны следы от песка, или пока ещё нет? — тянет Коннор с серьёзным видом. Хэнк закатывает глаза и подходит ближе, кладя большие ладони на его плечи. Коннор почти на автомате накрывает эти ладони своими.       Их руки сейчас чем-то даже похожи. Мозолистые, загрубевшие, только у Хэнка они всё-таки больше. Он сам в сравнении с Коннором выглядит больше. Сильнее. Коннору всё же нравится слово «надёжнее» — оно в принципе идеально описывает Хэнка лучше всех инструкций, которые к нему прилагались ещё до начала андроидской революции.       — Я, конечно, знал, что ты себя любишь, но не до такой же степени, — Хэнк хмыкает, запуская ладонь в его волосы. За тридцать лет привычка не изменилась ни разу. Ощущения от прикосновений — тоже. Тот же еле заметный трепет в груди, будто бабочка порхает где-то на уровне сердца. Коннор закусывает губу, прикрывает глаза.       Он всё ещё влюблён так, что трудно дышать.       — Коннор, ты красивый. Все люди рано или поздно стареют, так что прими это. Для меня ты идеален в любом своём виде.       — Боже, — повторяет Коннор, на этот раз уже почти с благоговением.       Хэнк всегда, с самого их знакомства, утверждал, что Коннор красивый. Казалось бы, что мог знать андроид о людском представлении красоты, но он утверждал это так, будто и впрямь знал, о чём говорил. Хэнк не может оценить собственную привлекательность, а вот насчёт привлекательности Коннора у него даже сомнений нет. Конечно, Коннор понимает, что под красотой он иногда имеет в виду нечто совсем другое. Но всё равно…       Странно.       Даже спустя столько лет странно это осознавать и испытывать. Каждый раз как по-новому и непривычно.       Коннору скоро шестьдесят, и он до сих пор не может в это поверить. Естественно, он не растолстел к своим годам, не стал лысым и страшным, вполне себе симпатичен даже сейчас, однако мысли о том, что большая часть жизни уже за спиной, накатывают с каждым разом всё больше и больше.       Коннор постепенно начинает осознавать, что не вечна не только его внешняя красота и здоровье — он и сам далеко не вечен. А вот Хэнк — очень даже. И осознавать это тоже странно, потому что Хэнк постоянно был рядом, был живее, чем все люди, с которым Коннору когда-либо доводилось общаться, он был надёжным, сильным и не дающим делать глупости. Как каменная стена, неподвижный и крепкий. Его само время не могло и не сможет никогда сломить.       Хотя модель уже и считается порядком устаревшей. Сейчас андроиды-детективы выглядят несколько по-другому и более — гораздо более — продвинуты, хотя в тридцать восьмом году андроид серии HK800 был просто прорывным прототипом, равных которому ещё нигде и никогда не было.       Хэнк даже злится иногда на этих новеньких пластиковых детективов, слишком уж по-человечески ворча: «дети ещё, молоко на губах не обсохло» и «надо же, все как на подбор молодые и симпатичные, Коннор, ты ведь не уйдёшь от меня к одному из них, правда?»       Коннору остаётся только целовать его в щёку и говорить проникновенно, что одного мозговыносящего андроида ему в жизни вполне достаточно. Хэнку такие слова льстят, по глазам видно. Засранец самодовольный не хуже самого Коннора — оба даже не знают, то ли это изначально было включено в имитацию характера программой, то ли появилось уже после длительного общения с одним человеком, имеющим самое что ни на есть прямое отношение к его девиации. В любом случае, это всё совсем неважно.       — Хэнк, — зовёт Коннор в утро своего шестидесятилетия. — Я, мать твою «Киберлайф», выгляжу даже старше тебя. Какого чёрта?       — Ничего подобного. Твоя внешность полностью соответствует возрасту — могу со всей уверенностью заявить, что на тебя частенько обращают внимание многие пожилые леди. Так что не драматизируй, дорогой — ты хорошо выглядишь.       Коннор смотрит на дряблую кожу, на морщины в уголках глаз, на полностью уже седые волосы — и только глаза юноши из отражения смотрят на старика. Его собственные глаза, которые ни капли не изменились за тридцать лет. И родинки ещё — те самые родинки, тёмными причудливыми пятнышками раскиданные по всему телу как штрих невидимого создателя, как некая изюминка во внешности.       Какой ужас.       — Как я могу хорошо выглядеть в шестьдесят?       — Я же выгляжу, — хмыкает Хэнк, подходя ближе и разворачивая к себе лицом. Коннор кладёт руки на его плечи — такие сильные — скорее уже на автомате, даже не замечая своих действий.       — Ты — другое дело, Хэнк, — голос получается каким-то грустным. Коннор и впрямь грустит, хотя лет десять-пятнадцать назад даже не задумывался о том, что его будет коробить собственная старость. Чёрт, да он в двадцать думал, что в сорок уже пора будет заказывать себе местечко на кладбище, но его сороковой день рождения давно минул, а сейчас он разменял седьмой десяток, и, чёрт возьми, как же это всё-таки страшно.       Хэнк видит изменения в лице — в любимом всем его андроидским сердцем лице, — и привычно убирает чёлку, нависшую надо лбом. Целует куда-то в переносицу — ресницы Коннора трепещут, он сам замирает, где-то внутри ощущая тепло и привычную приятную щекотку. Прямо как в молодости. С Хэнком, и только с ним, Коннор не ощущает себя старым — он вообще выпадает из времени и пространства, забывая обо всём на свете.       — Успокойся, Коннор, ты прекрасен, — говорит Хэнк серьёзно и убедительно — он готов повторять это бессчётное количество раз, если уж на то пошло.       Просто Коннор в свои шестьдесят немного зациклен на собственной внешности, а его пластиковый бойфренд любит его любым — и с морщинами, и с уже не идеальной, как раньше, фигурой, и с седыми волосами… а может быть, любил бы даже лысым и располневшим. Определённо да.       Просто для Хэнка Коннор прекрасен в любом своём возрасте, настроении и состоянии. И даже если бы Коннор и впрямь выглядел более старым и страшным, чем сам себе напридумывал и чем был на самом деле, андроид бы любил его всё так же — может быть, даже ещё сильнее.       Потому что люди рано или поздно имеют свойство стареть. И умирать тоже — просто Хэнку совсем не хочется об этом думать. Люди не идеальны и не вечны, в отличие от тех же самых андроидов, однако Коннор именно этим Хэнку и нравится — этим и приглянулся с самого начала: своей неидеальностью, своим раздолбайством и любовью к вредным привычкам, своей страстью к матершине и хорошему сексу, своим постоянно неровным сердцебиением, неидеальным сейчас телом, саркастичными словечками, голосом, текстурой кожи, родинками…       Да всем, великий rA9, где и кем бы ты сейчас ни был. Всем.       И Хэнк вообще ни разу не жалеет о том, что провёл тридцать лет своей андроидской жизни именно с ним. Не жалеет и о том, что впереди ещё примерно столько же. И он, наверное, счастлив. Коннор не оставил ему выбора — он научил его быть счастливым.       Хэнк просто не мог не быть.