and I saw myself staring back again

Сорок Седьмой просыпается, хватая воздух ртом, рывком сбрасывает себя с постели; одеяло путается вокруг его ног, обвивает, мешая двигаться. Он выворачивается одним стремительным движением. Вместо одной комнаты он все еще видит другую, и призрачная хватка на его горле не спешит разжиматься — чужая ладонь, легко обхватившая тонкую мальчишескую шею, чужие жесткие пальцы; как ни старайся, не вырваться. Он старается. Он старается каждый раз. Что-то сжимается в его груди, скребет изнутри по ребрам, по заходящемуся сердцу — так похоже на страх, так похоже на адреналин. Частое, тяжелое, хриплое дыхание, мечущийся по комнате взгляд (опасность опасность опасность опасность враг рядом так близко так близко где?); он вдыхает, потом выдыхает. И снова. И снова. Медленно, медленно; адреналин горит в его крови, память горит в его голове, и что-то движется в темноте. Кто-то движется в темноте. Это мужчина — высокий, крепко сложенный; широкие плечи, длинные ноги, короткие темные волосы, тускло блестящий нож в ладони. Сорок Седьмой не видит лица, но ему и не нужно. Ему не страшно — только жаль, что не дотянуться до оставленного под подушкой пистолета; он поднимается на ноги одним плавным движением, напряженный, готовый к драке, готовый ко всему, и вспоминает — он давно не ребенок, он не в Институте, это не Янус, — и узнает. Шестой делает два шага вперед, в поток лунного света. — Кошмар, — говорит он, и это не похоже на вопрос. Сорок Седьмой качает головой. Его дыхание спокойно и ровно, и сам он спокоен, но сердце все еще стучит слишком гулко, слишком часто; раньше такого не было, думает он. Или я просто не могу вспомнить. — Воспоминание, — поправляет он и, помедлив, опускается на край кровати. Шестой смотрит на него, не двигаясь. — Я отвык от снов. Шестой кивает и не спрашивает, что ему снилось, или что он вспомнил, или о чем-то еще. Шестой просто смотрит, пристально и будто немного встревоженно, скрестив руки на груди. Он одет так, будто и не ложился, он выглядит так, будто что-то выдернуло его из постели — растрепанные волосы, смятая футболка; снова уснул в кресле, решает Сорок Седьмой, и от этого в груди разливается опасное, давно позабытое тепло. Сорок Седьмой не отводит взгляд. Шестой делает шаг вперед, и лунный свет отражается от лезвия позабытого ножа; ты в порядке, спрашивает Шестой одним взглядом, и Сорок Седьмой отвечает ему так же — я не знаю. Что-то в его голове, смутное, неуловимое, покрытое дымкой, шепчет — это так похоже на детство, это так похоже на юность. Сорок Седьмой не думает об этом. Он не знает, что заставляет его подняться с кровати и шагнуть навстречу. У Шестого жесткие губы и колкая щетина, и он застывает, когда Сорок Седьмой целует его — невинное, когда-то привычное прикосновение, — но в его взгляде удивление смешано с осознанием. Некоторые вещи им обоим всегда было сложно сказать вслух; это "спасибо, что беспокоишься за меня", это "не стоило", это "я в порядке", это "я помню", и Сорок Седьмой все еще смотрит ему в глаза, даже отстраняясь. — Иди спать, — говорит он. В следующий раз ему снится совсем не Янус.