Ну что, кончились фрицы?

      Что Вы чувствуете, когда напротив Вас лежит фриц. Тот, что Ваш враг, тот, что враг Вашего народа, родины-матери. Две стороны, что никогда не станут приятелями. Так уж было заведено и Ивушкин с Ягером были предшественниками этих двух сторон. У каждого был один и тот же долг: служить родине. Они поклялись, потому одна из сторон чувствует настоящую жгучую злобу к другой.       Словами сложно описать всю эту боль. Она не отстаёт. Ты ощущаешь каждые царапины, как дрожат конечности, как больно дышать. Фриц кряхтит и смотрит исподлобья. Раны саднят, во рту сухо. Сейчас бы на родину, к любимой семье, к тихому живому селу. Туда, где гулянки, водка и бабы. Промочить бы горло винцом или, что уж скромничать — отцовской самогонкой.       Немец воет, рычит от боли, плюёт, освобождает рот от накопившиеся красной густой жидкости. Ягер всё ещё стойкий, готовый жить дальше, перед этим надрав задницы русским, но сейчас он об этом не думает. Рукава неприятно приклеились к коже. Они стягивали, были все в крови и пыли. Оставшиеся силы, он направил на то, чтобы выползти из танка. Ноги отказывали, тело было тяжелее чем раньше раза в два, как минимум. Воротник перетягивал шею, а из-под фуражки торчали непослушные волосы в разные стороны. Некоторые из них лежали на лбу, на котором появилась испарина, за что собственно чёлка и ухватилась.       Ягер дышит тяжело, а когда ощущает чужой оценивающий взгляд, поворачивает голову и встречается с глазами русского. На него направлена популярная русская винтовка — мосина. Чёртово оружие, самое ненавистное у немца. Русский терпеливо ждёт. Он не чувствует себя властным над врагом, он не думает о том, что прикончит его или оставит в живых. Хотя последнее маловероятно.       Клаус все также смотрит, закипает. Его рука быстро тянется к поясу, на котором весит пистолет, но в чехле его не оказывается, и не меняя взгляд, тот просто ждёт.       Самый красивый молчаливый разговор. Они общаются глазами, общаются как враги, обмениваясь громким тяжёлым дыханием. — Schießen! (Стреляй)       Немец замечает, что русский медленно убирает палец со спускового крючка, и представив картину, что Иван все же жалеет врага, смеётся во все оставшиеся силы. Наивный русский, слишком добрый, даже на войне. Фриц откидывается спиной на бампер немецкого танка, с нервным смехом, прерываемым хрипом и кашлем. Надо же — пощадили. Не мог понять, то ли у всего народа иванов такие принципы, то ли у этого конкретного человека.       Пощада врагу — неимоверная глупость в условиях войны или качество, достойное уважения и восхищения? А может русский просто решил не тратить патроны на врага, который погибнет и без его участия. Немец снова приподнялся, опираясь на левую руку, и увидел, как русский мотнул головой в сторону, как бы зовя его за собой       Вокруг этих двоих разносится скрип ограды, на мосту, на которую облокотился танк. Одно неловкое движение и танк вместе с немцем рухнет в воду, как вдруг русский опускает винтовку и со своего танка шагает на соседний — вражеский. Немного бычит и подшатывается, но взгляда от Ягера не убирает. Немец кашляет, пытается повернуться, не говоря уже о том, чтобы встать, видит эти никакие глаза русского и не может прочитать, что у того на лице, что ему ожидать. Коля стоит одной ногой на вражеском танке, придерживая тем самым, чтобы тот не перевернулся в реку, и протягивает руку к немцу. Крехтя, фриц тянет свою к взаимному жесту, корёжась от боли.       Уже знакомый, словно брат, — Ивушкин конечно же шутит у себя в голове. Но, когда отдаёт должность врагу, мирно прощаясь, пожимая тому руку, он видит этот взгляд, то как немец уже готов принять поражение и смерть. Ему становится жалко, на глазах выступает больше влаги чем обычно. Ягер жмёт руку крепко, как бы подтверждая, что немец он с честью, а Коля - достойный соперник. Сжимает её, смотрит в глаза, а после слабит хватку.

Несколько лет прошло с их первой встречи. Ивушкин готов признаться, что будет скучать.