В кромешной темноте

Это начинается с резкой боли в голени, чуть выше лодыжки. Вид травм и ранений для Льиса — дело привычное. С первого же дня обучения и до «Дня Д», и теперь в Карентане Льюис Никсон видит кровь. Он также знает, как выглядят растрощенные кости, выбитые зубы, сбитое дыхание, куски плоти и застывшие в неестественных позах людские тела. Льюис знаком с повторяющимися всю ночь криками ребят, теряющими рассудок, когда психика медленно, но верно начинает сходить с ума, не выдерживая царившего вокруг насилия. Да, Льюис Никсон знает все это. Он благодарит Бога или того, кто там сидит, что его не ранили. Он пытается не добавлять в конце этого предложения «пока еще», но порой, видя, как такие же счастливчики, как и он, получают ранения, трудно не думать, что в списке ты следующий. Поэтому, когда он уходит от Дика на «чистку» Карентана и чувствует ослепляющую боль в ноге, Льюис знает, что пришла и его очередь.  — Черт, — ругается он, сразу же перенося вес на здоровую ногу, чтобы сохранить равновесие, отчего каска сбивается набекрень. Он моргает, и боль уходит. Льюис делает пару вдохов и выдохов, хмурясь. Что за чертовщина? Фантомная боль? Он не слышал выстрела, а на ноге после тщательного осмотра не нашлось ни одной царапины… Что, черт побери, это такое? И только после того, как он узнает о том, что в этот день пулю в ногу словил Уинтерс, Льюис понимает, в чем тут дело. Он закрывает глаза и глубоко вздыхает.  — Вот холера, — думает он, потому что на самом деле Льюис солгал бы себе, если бы не признал… Не признал бы, что он влюблен в Ричарда Уинтерса. Этого храброго, доверчивого, справедливого мужчину с непоколебимой моралью и мягким взглядом зеленых глаз, который, кажется, где бы не находился Льюис, всегда найдёт его. Добавьте к этому всему еще и огненно-рыжие волосы, улыбку, за которую и умереть не жалко, и готовность видеть в людях добро… Льюис был обречен с самого начала. Не то чтобы он день и ночь думает, что Дик его соулмейт. Ради бога, на дворе война. Но, знания… Знания того, что его лучший друг — ему не просто друг, казалось, сделало все намного яснее. Это все изменило. Если ранят Льюиса, или, не дай Бог, ранят Дика, оба почувствуют это. Если Льюис потеряет руку… Если Дик умрет… Если Дик…  — Нет, — говорит он вслух, отчего лежащий рядом Гарри начинает ворочаться во сне. Он не должен думать об этом. Он должен защитить Дика. Но для этого ему нужно рассказать Уинтерсу. Ему нужно… Затем он вспоминает, что иногда родственные души могут не ответить взаимностью. Порой, когда люди влюбляются не в своих соулмейтов, природа меняет им пару. Льюис чувствует, как холодно и скользко что-то скручивается у него под диафрагмой. Как убедиться, что именно Уинтерс его родственная душа? Как убедиться, что он не получит отказ от своего лучшего друга? Как это ужасно может быть — знать, что человек, которого любишь ты, никогда не сможет полностью полюбить тебя в ответ?  — Дерьмо, — ворчит во сне Гарри, и Льюис не может не согласиться с ним.

***

Только через несколько недель у Льюиса, наконец, выпадает шанс узнать это точно. Он получает выстрел в голову. Конечно, способ не идеальный, но имеем, что имеем. Никому не дано выбирать себе смерть. Лью выживает при начале операции «Садовая ярмарка». Он остается в живых среди взрывов, выстрелов, свистящих в дюйме от его тела пуль. Но когда они уже отступают, его подстреливают. Какая ирония.  — Никс! — он слышит, как кричит Дик, его голос громкий и напряженный от паники.  — Я в порядке, — говорит Льюис. Он чувствует тошноту и полную потерю в пространстве. В горле пересыхает, отчего дышать становится трудно. Он падает на землю. Он умер? Если бы он был мертв, мог бы он тогда чувствовать, как Дик приобнимает его, поддерживая? Если бы он был мертв, смог бы он видеть творившийся вокруг хаос, бегающих туда-сюда солдат, упавшую на землю каску, от которой тоненькой струйкой тянется дымок от шальной пули.  — Я в порядке, — громко повторяет Льюис, а затем еще раз для верности. Так, что и сам начинает в это верить. Он смотрит на Дика. Ох. Лицо его лучшего друга усыпано крошечными веснушками, а глаза такие большие, что кажется ещё немного и они просто выкатятся из орбит. Смотреть на него так близко почти больно. Он невероятно красив, и Льиюс так сильно влюблен, что эта любовь просто распирает изнутри грудь, выворачивает ребра.  — Все хорошо? — спрашивает Льюис, потому Дик смотрит на него с таким потрясением, что больше он уже ни в чем не уверен.  — Да, да, — спешно кивает Дик, и выглядит это натянуто и неестественно.  — Ладно, тогда перестань так смотреть на меня, — отвечает Льюис, пытаясь подняться, скрыть свое лицо, сделать хоть что-нибудь, чтобы не быть прямо сейчас так близко к Дику. Но тот держит цепко.  — Почему… Почему ты не рассказал мне? — спрашивает он, и это первый раз, когда в его голосе Льюис отчетливо слышит панические нотки, смешанные с волнением. Его глаза все еще до смешного большие, и если бы Льюис едва не погиб пару минут назад, он бы рассмеялся.  — Рассказал, что? — почти шепотом спрашивает он, сжимая пальцы на форме Дика.  — Я почувствовал. Я все это почувствовал, — сбивчиво отвечает Дик, и сердце Льюиса холодно обваливается в пустоту желудка. — Лью, мы… Мы родственные души. Льюис сглатывает.  — Прости, — говорит он, и он абсолютно не уверен, почему извиняется. Лью чувствует, как в уголках его глаз собираются слезы, когда Дик ласково кладет свою руку ему на щеку.  — Не надо, Лью… Я и не думал, что ты чувствуешь то же самое… — шепчет Дик, медленно поглаживая пальцем лицо Льюиса. Теперь смеется Льюис. Он не может с собой ничего поделать. Он чувствует больше, чем помещается в этот слезно-напряженный звук, который вырывается из его груди.  — Ты… ты тоже чувствуешь это? Дик целует его. Поцелуй длится всего пару секунд, но Льюису Никсону эти пару секунд кажутся самыми лучшими секундами в его жизни.  — Я был одержим тобой с первого же дня, Лью. Ты подошел ко мне, и для меня было все кончено. Так глупо я еще никогда не влюблялся, — почти смущенно признается Дик. Дик все время был влюблен в него? И ничего не сказал? Как мог такой прекрасный человек, как он, полюбить кого-то, такого испорченного, как Лью? Он, Дик, узнав о своем соулмейте, даже не колебался, не стал выкручиваться, а раскрыл свои чувства, не боясь быть отвергнутым. Лью чувствует невероятную благодарность за такого человека в своей жизни. Кажется, словно годы напряжения и стресса наконец отпускают его натянутые жилы, и дышать враз становится легче.  — Что ж, хорошо, что все так обернулось, потому что в противном случае это было бы очень неловко, — говорит Льюис, оправившись от потрясения. Дик смеется и помогает ему встать. Хаос вокруг них неумолимо начинает утихать, солдаты уже не носятся туда-сюда, приказы звучат спокойно. Лью не может отцепиться от Дика, не может перестать касаться, трогать его любым возможным способом. Они смотрят друг на друга, как будто до сих пор не могут поверить в произошедшее. Взгляды каждого полны обещаний и возможностей.  — Эй, слушай, раз уж мы чувствуем боль друг друга, давай, может, тогда заключим на это время договор о запрете получать ранения? — улыбаясь, предлагает Лью, и Дик наигранно серьезно кивает.  — Конечно, Лью.  — И еще одно — так как мы чувствуем боль друг друга, как думаешь, можем ли мы чувствовать так же и удовольствие? — добавляет он, потому что попросту не может остановиться, не может поверить, что теперь Дик его. Он может коснуться его, приласкать, поцеловать… Улыбка Дика становится шире, и от нее в животе у Лью что-то гулко обрывается.  — Полагаю, сегодня вечером нам нужно это выяснить, — почти рассеянно произносит он.  — Хорошо, что мы спим в одной палатке, — добавляет Льюис, с легкостью находя руку Дика.  — Мы те еще везунчики, Лью, — переплетая пальцы Льюиса со своими, отвечает Дик. Их взвод отступает, а до конца войны еще далеко, но Льюис Никсон точно знает, что что бы ни случилось, он уже победил.