***
Ей нравилась осень. Такая, которая в дождливой маске ходит по улицам и, заглядывая в окна, стучит каплями по стеклу. Та, которая будит в людях их таланты, заставляет писать стихи, сочинять музыку или просто плакать. Не навзрыд рыдать, а именно плакать красиво, с томным взглядом и немного подрагивающими губами, с невероятно жалким видом и совсем немного покрасневшим носом, дабы было правдоподобно. Чтобы слезы стекали по щекам, оставляя красивые влажные следы, которые можно было бы потом элегантно смахивать ладонью. Плакать настолько красиво, чтобы сама госпожа осень завидовала и спускала на землю двойное количество осадков, сводя метеорологов с ума такими выходками. Плакать тоже нужно уметь. Это, своего рода, искусство. Очень тонкое и, кхм, душещипательное. А ещё мокрое и соленое. Но не в этом суть. Прильнув к прохладному оконному стеклу в такой дождливо-обиженный день, девушка с темными вьющимися локонами, лежащими на плечах, смотрела на улицу и не могла понять, почему же осень на неё так злится? Разве она плакала настолько красиво, что достойна такого дождя? На самом деле, это все самые настоящие сказки. Выдумки. Мечтания Эллисон, ее попытки отвлечься и заставить себя думать об этом мире в красках более ярких, чем чёрный и серый. И, если честно, ей было очень плевать на то, что дождь тоже не раскрашивает каждую свою четную каплю в пурпурный, а нечетную в салатовый цвет. Главное для неё — это сам дождь. Он её очень успокаивал, даже в черно-сером цвете. «Что я буду делать, когда придёт зима? Неужели придётся влюблять себя в белый цвет?» И смешно, и грустно. Если вам действительно интересно узнать, то да, работа с психологом, вообще-то, давала свои плоды. Элли стала крепче стоять на ногах, естественно, в переносном смысле. Но все же. Её эмоциональный фон стал стабильнее и все окружение Арджент были невероятно рады тому, что их дорогая Эл больше не плачет от каждого дуновения ветерка. Они были рады, что девушка поправляется (именно так всем казалось), выходит из депрессии. Многие даже лелеяли надежду, что Эллисон сможет снова начать учиться в колледже, который ей пришлось бросить из-за одного из своих нервных срывов. Все верили в Эллисон. Кроме неё самой. Она не понимала, что за мир сейчас вокруг неё. Да она и не хотела понимать. Она была оторвана от всего того, что тревожило других людей. И, возможно, вы бы назвали её счастливицей — девчонка совершенно ни о чем не парилась, кроме себя самой. Именно такое впечатление она производила. Той, кого ничто не волнует. И никто не волнует. Кроме лишь одного человека на этой чёртовой планете. Кроме одного единственного человека, который так и не пришёл к ней на свидание ровно три года назад, 21 октября. Эллисон чувствует эту дату внутри себя. Она бьет её так сильно, что ощущение такие, будто изнутри кто-то пытается выгнуть ей ребра в обратную сторону. Арджент слышит эту боль, словно душу рвут на кусочки. И с каждым ударом собственного сердца, все громче и громче: «21. октября. ты. одна. вновь. она. не. вернётся.» Элли сжимает в кулаке небольшой клочок бумаги. Это письмо. То самое, такое важное для неё, которое она перечитывает каждый день по несколько раз. Письмо, которое знает наизусть. Целиком и полностью. Письмо, автора которого Эллисон так сильно любит и так чертовски ненавидит. Малия. Ни один мускул на ее лице уже не дергается при упоминании этого имени. Прошло три года, о каких эмоциях может идти речь? Возможно время лечит? Да кто его знает. Нет, не лечит. Оно лишь притупляет эту боль, но всегда наступают дни, когда старые раны решают напомнить о себе. Именно сегодня такой день. 21 октября. «С днём рождения, дорогая Малс» Эллисон шепчет про себя поздравление, так хорошо отрепетированное и такое искреннее, наверное, представляя, что девушка, которой они посвящены, сидит прямо перед ней. Это поздравление Арджент вряд ли когда-то забудет. Оно для неё как молитва, которую стоит произносить только в этот день. Двадцать первого октября. Одни и те же слова, абсолютно. Что тогда, что сейчас. — Прошло три года, мать вашу. А от тебя все ещё ни одной весточки. Ты вообще жива, Малия?» произнесла Эл, глядя в пустоту. Она слегка ухмыльнулась при этих словах, но в душе у неё была такая буря, тревога. Она так боялась, что ее опасения не напрасны. Она так сильно боялась, что человека, которого она любит уже нет в живых. Эллисон и не заметила, как наступила ночь, пока она сидела на подоконнике и восемнадцатый раз за последний час перечитывала письмо Тейт. Нужно было уже ложиться спать, пора. Иначе ещё пару прочтений и у неё окончательно поедет крыша. Отбросив письмо, Элли слезла с подоконника и быстро легла в кровать. — Что ж, в этом году снова без свечей и торта, потому что задувать их некому. До встречи в следующем году, Малс. После она закрыла глаза. Но подушка её очень скоро стала мокрой от слез. Она больше не могла держать все в себе. Эллисон плакала. Плакала настолько некрасиво, насколько могла. Просто рыдала, громко всхлипывая и совершенно не боясь, что отец может услышать и прибежать с вопросами. Было плевать. Эллисон Арджент просто хотела избавиться от боли. И она не знала способа лучше, который бы не причинил ей вреда. Эллисон Арджент некрасиво плакала всю ночь. И осень больше не злилась на неё и не завидовала. Даже времена года знают, что такое солидарность, и осенняя пора решила, что не может ничего лучше сделать для юной несчастной девушки, чем посылать на её город дожди почти что каждый день. Бейкон Хиллс потихоньку тонул. И никто не знал, что служит тому виной. А Элли просыпалась каждое утро, смотрела в окно, словно на экран черно-белого телевизора и наслаждалась разнообразием капель-слез, стекающих по оконному стеклу. Словно в этом был смысл всей её жизни.***
Она смотрела на себя в зеркало и понимала, что она есть самое опасное животное на планете. Она ночной кошмар, прежде всего для самой себя. Загоняет в угол душу и заставляет страдать. Спросите у неё, кто же она? И не получите ответа. Потому что такие вопросы пропускаются мимо ушей, чтобы не ранить эго самонадеянной чертовки. Она верит в то, что есть для неё исправление. Но верите ли в это вы?
— Иллай, принеси водички, пожалуйста, иначе старуха сейчас умрет от обезвоживания. Иллай, скорее! Девушка, от силы лет двадцать двух раскинулась на диване, расправив руки, словно крылья, по разным сторонам. Она драматично закатила глаза, чтобы дать понять, что очень сильно хочет пить и очень сильно не хочет вставать с дивана. Иллай, молодой человек, определённо младше неё, цокнул языком. — Малс, ты серьезно? До автомата пройти всего пару шагов. А я младше тебя всего то на… Он задумался, а девушка не стала дожидаться момента, когда он досчитает, какая у них разница в возрасте, поэтому она быстренько его перебила: — Тебе напомнить, кто здесь главная, малыш? Сбегай за водой и не бубни себе поднос проклятья, умоляю, я этого не люблю. Иллай хотел как-то возразить, но как-то сразу сдулся. Не хотел раздувать ссору из такой мелочи, поэтому просто поднялся со стула и пошёл к автомату с напитками. — Эй, Тейт, а если ты умрешь от обезвоживания, кто из нас станет альфой? Из противоположного от Малии угла комнаты, в котором из мебели находилось лишь одинокое кресло с одним поломанным подлокотником, вышел ещё один парень. Он был очень высоким и худощавым, но его глаза были цепкими, пытливыми и, даже, ядовитыми, если так можно было сказать. Он прожигал ими насквозь. Девушка немного вздрогнула. — Чарльз? я было подумала ты спишь. — Нет, пока что не собираюсь. А ты? — А я вот сейчас попью воды и усну крепким сном. Кстати, где моя вода? ИЛЛАЙ, СКОЛЬКО МОЖНО ЖДАТЬ?! Я ЗДЕСЬ НЕ МОЛОДЕЮ! — Ты очень строга к нему, — с улыбкой прошептал Чарльз. — Так или иначе он заслуживает больше, чем быть мальчиком на побегушках. — Черт, Чарли, ты же знаешь, что сейчас нет времени на то, чтобы обучать его. Я чуть позже возьмусь за это. Не беспокойся, дружище. — Малия, быть альфой — это значит быть ответственной за тех, кто в твоей стае. — Прошу тебя не говори как Дерек, этот старый волк все уши мне прожужжал как правильно быть альфой. И тут ты ещё цитируешь. Сведёте меня с ума! Тейт демонстративно закрыла руками уши, как бы показывая, что не хочет больше ни слова слышать на эту тему. Чарльз лишь слегка улыбнулся. — Ложись спать, Малия Тейт. Но будь начеку. — Ты так говоришь, словно хочешь убить меня во сне. Чарли, не пугай. — Нет, не люблю убивать девушек в ночь их рождения на свет. Тем более таких девушек как ты. И парень потянулся к ней, чтобы поцеловать её, но Малия выставила обе руки вперёд и сильно толкнула его в сторону от себя. — Не нужно так делать, Чарли. Ты же знаешь. Не больше, чем друзья. Чарльз слегка сощурил глаза, а после кивнул и удалился в темноту комнаты. Через некоторое время Малия услышала как скрипнула кровать за стеной от тяжести тела парня, отправляющегося в царство Морфея. «Черт. Черт, черт, черт…» Тейт закрыла глаза. Она лежала и представляла себе свою жизнь за последние несколько лет. Все то, что никому не говорила. Все, что под таким тяжелым замком внутри неё. Её переезд в новый город, поиск себя, поиск стаи, убийства, много убийств, постоянная слежка, тайны, невероятная тоска по дому, собственная стая, снова убийства, деньги, нечестные деньги, обманы и… образ девушки, который все это время был рядом. Родные, искрящиеся глаза, в которые хотелось смотреть целую вечностью. Имя, которое хотелось произносить снова и снова. Губы, которых так хотелось коснуться. И такое большое расстояние между ними. И вот дело даже не в километрах, что нужно преодолеть ради встречи с Эллисон, а во лжи. В постоянной лжи, которой Тейт кормила свою любимую на протяжении всего времени, пока они были вместе. И виновата в этом только она. Только Малия. И Никто другой. Она виновата в том, что Эллисон её ненавидит. Она виновата в том, что Элли ничего не знает о ней правдивого. Она так сильно винит себя во всем этом. Жить с этой виною уже больше трёх лет оказалось очень сложно. Каждый божий день, Малия думает о том, как она звонит Эллисон и объясняет ей все, что натворила за эти года. Каждый раз она видит перед собой картину, как она появляется на пороге дома Арджентов, обнимает Эл и говорит ей правду. Всю правду. «Но разве можно так сильно любить? Разве можно от такой любви убегать и делать вид, что забудется и залечится?» Наверное нельзя. Нет, точно. Так нельзя. Так быть не может больше. Так убивать себя нельзя. «Хотя бы в свой собственный день рождения, Малия, позволь себе сделать правильные вещи, о которых ты потом не будешь жалеть» И эти слова стуком отдавались в голове у Малии, они становились громче, от шепота перешли почти к крику. Внутри неё словно все органы завязались в узел, «так нельзя, так нельзя» кричали. Не понимая, что она делает, Малс потянулась к мобильнику и на память набрала номер телефона. Почему она до сих пор его помнит? Что в нем такого и почему так дрожит рука? Вряд ли она бы дала ответы на эти вопросы, если бы не услышала на том конце провода сонное «алло?» А после весь мир — пустота. Три года как миг. И снова ей восемнадцать лет, и снова в одном человеке заключён весь смысл.