Психическое отклонение

Человеку с явно имеющимися недостатками об этом напоминать не стоит. Полный человек и без Вас знает, что у него проблемы с лишним весом, а гуманитарий не глупый только потому, что он не знает математики на высшем уровне. Напоминание о том, что мы, возможно, хуже других, не делает лучше ни нас, ни их. Давайте будем друг с другом откровенны: мы скрываем правду, лицемерим и судим по внешности. Кто бы, что не говорил, а встречают всегда по одёжке, и порой, до здравого ума дело нечасто доходит. Вот Вы говорите, мол: — Хотим слышать от людей только правду, -, а нужна ли она Вам так сильно, как Вы того хотите? Время от времени ложь не кажется таким уж плохим качеством. Вам надо врать, Вы просто обязаны слышать вранье, а как иначе (?), всё взаимосвязано. Если я скажу, что от Вас пахнет так, будто Вы чумой болеете, Вам это понравится? Ну, да, лучше горькая правда, чем сладкая ложь. Я Вам буду говорить это каждый день до тех пор, пока Вы не убьёте меня. Лжи во благо не бывает? Ошибаетесь, господа-товарищи, бывает. Вспомните замечательнейший рассказ Михаила Шолохова «Судьба человека». Вы помните, о чём он? Напомнить детали? Андрей был вынужден солгать Мюллеру, защищая свою честь, а потом, он сообщил мальчику Ване, что он его отец, и сделал это лишь потому, что им обоим нужна была эта ложь. Они знали, ну, или по крайней мере Соколов точно, кем они являлись друг другу на самом деле, но разве это столь важно? Кому в тот момент нужна была эта проклятая правда? Попытки каждого из вас доказать мне, что лжи во благо нет и не может быть — тщетны. Так к чему всё это ведется? Союз и Рейх тоже лгали своим любимым сыновьям, лгали, что те были нормальными. Их поведение и манеры, их вид, в конце концов, нормам не соответствовали, но маленькие наивные мальчики о том не знали, слепо веря самым дорогим людям, коими для каждого из них оказались родители, в лице единственных отцов. И вот однажды, будучи уже в достаточно большом, сознательном, возрасте, у России спросили, нормально ли то, что он делает: нормально ли то, что он сидит неподвижно и смотрит в одну точку, прожигая её взглядом; нормально ли то, что его глаза покраснели, и нормально ли то, что он на протяжении часа не сделал ни одного движения. На это он привычно отвечал положительно, потому что так отвечать его научил папа. И в школу они оба пошли необычную, особенную. На вопрос, почему они не могут пойти в обычное муниципальное учреждение, мальчишки получили однотипный, наибанальнейший ответ, один на двоих, но это вполне их устроило. Надо признаться, что учёба не была им в тягость, особенно Германии. Младший немец очень любил математику с физикой, черчение, а младший русский же больше отдавал предпочтение гуманитарным наукам. Так и получились из них неплохие ребята, ведь росли они в правильных условиях, что помогло им развить их таланты и заниматься тем, к чему у них душа легла. Жили бы так и дальше и о дефектах бы своих не знали, да вот только пришло же кому-то в голову приоткрыть им завесу тайны. Дело в том, что у России есть такая потребность: залипать подолгу на что-то, уйдя в себя -, а Германия начинает бормотать себе под нос нескладные фразы, сам того не замечая, да с такой интонацией, будто делиться событиями, которые произошли за день, вроде такого: — Сегодня такая хорошая погода, музыка в шкафу очень пыльная, я никогда не ел кленовый сироп, -, и пока он не наговорится всласть — не замолчит. Рейх на это всегда «понимающе» кивал, слушая непонятные монологи, при этом никогда не перебивая. Его ребёнок не мог рассказать всё «как положено», если накопилось хотя бы больше трёх новостей, всё сбивалось в одну кучу, и поди разбери, что он хотел сказать, потому нацист просил рассказывать ему всё, что с ним произошло за весь день. Перебивать его было запрещено, иначе он обо всём забывает, забивается в угол и начинает подолгу плакать. Немцы с русскими хорошо общались и компании друг друга всегда были рады. Ни Россия, ни Германия не видели ничего такого, к чему можно было придраться. Один мог понимать другого, свободно находясь в их общем мирке, которые сами для себя создали. Хорошо было иметь такой милый, укромный уголок, где они могут чувствовать себя спокойно. Но знаете, дети — это наизлейшие существа на всей планете, которые хотят сделать другому плохо лишь потому, что им так хочется, и за это этим маленьким опарышам ничего не будет. Вы думаете, они не понимают, что делают? Чистое оправдание. Всё они понимают и пользуются своим положением, с усмешкой глядя, как их глуповатая мамаша отчитывает Вас, называя своё дитятко ангелочком, а Вы — обнаглевшая донельзя молодёжь. Однажды два друга вышли на улицу, подышать свежим воздухом да пообщаться между собой. И как некстати у них случился очередной припадок, вследствие чего Россия опустил голову, неотрывно смотря себе под ноги, а немец ему что-то говорил мимо уха. Тихо, будто издалека, но разборчиво для того, чтобы осознать, что это был какой-то бред. Подошедший к ним ребёнок лет девяти стал расспрашивать подростков о том, что с ними такое и почему они себя так странно ведут. Германия тут же растерялся, бегая взглядом туда-сюда, а Россия даже голову не поднял, полностью проигнорировав назойливого мальчика. Немец, начав нервно дышать, не знал и не понимал, что ему сказать, что от него хотят, и, видимо, остальной ребятне во дворе это не понравилось, ведь они привыкли получать развёрнутые ответы на поставленный вопрос, и плевать, что на размышление давалось не больше пяти секунд. И вот, устав ждать, тот небрежно схватил Федерацию за волосы, резко дернув на себя, отчего тот упал на землю, точно мешок картошки, всё так же не реагируя. У младшего немца же началась истерика под коктейль из звона в ушах, головокружения и хрустальных слёз на щеках. На звонкий крик сбежался весь двор, в том числе и родители двух не совсем обычных подростков. Подняв сына с асфальта, СССР с ужасом наблюдал за тем, как из его носа, опускаясь к губам, вперемешку с песком, уличной пылью, мелкими камушками, веточками и травинками стекает алая кровь, но сыну хоть бы хны, тот и не моргает. Всё лицо и одежда запачканы, а на весь двор слышен чистый русский мат. Нацист так же не был доволен таким поведением дворовой ребятни, но они оказались в меньшинстве, и ситуация ухудшилась в мгновение ока. Разжиревшие до состояния колобков, мамаши с седыми волосами-проволоками, в застиранных халатах и домашних тапках, которые точно являлись ровесниками пострадавших мальчишек, высказали всё, что думали по поводу их отпрысков. Вот они — опасны для общества, они оба ненормальные, их поведение пугает, а её золотой сыночек просто хотел поиграть с ними, они, мол, сами виноваты! Прижимая к плечу своё заплаканное дитя, нацист совершенно спокойно отозвался на подобный комментарий, посчитав, что столь низшие люди не заслуживают даже его повышенного голоса. — Женщина, я всегда считал, что самые злые люди — это те, кто работали в моих концлагерях, но видя вас, я понимаю, как сильно ошибался на их счёт. Те надзиратели с вами и близко не стоят. Страшнее, оказывается, не смотреть в дуло танка, а общаться с вами, хотя между вами и танком я особой разницы не вижу. Надо было видеть лицо того шарика, которому были адресованы слова старшего немца. Ой, как она только не сквернословила: они и фашисты, и враги народа, и вообще расстрелять их надо — Сталина на них нет, в общем. Подняв тело обездвиженного сына на руки, Союз развернулся к собравшимся спиной, напоследок бросив лишь одно, но зато какое слово: — Отсосите. — и понёс Россию домой. Тело Федерации было словно без скелета, будто он тряпичная кукла, какие были когда-то в детстве у Украины и Беларуси: руки болтались, как два каната, голова, набитая сеном, свисала вниз, а из разбитого носа продолжала течь тёплая кровь, ложась новым слоем на подсохшую бордовую корку. Уже дома, усадив его на диван, отец бережно обтер своего ребёнка, заботливо переодел и погладил по голове. Германия же боялся слезать с колен отца, прижимаясь к родным ключицам, дрожа как осиновый лист, перепугавшись чуть ли не до смерти. Советский и германский граждане сделали вывод, что реальный мир ещё не готов принять их «особых» мальчиков, посему, на улицу в ближайшее время им лучше не выходить, наслаждаясь природой из окон. А будет ли он, в принципе, готов хоть когда-нибудь принять таких «особенных»? Мир так жесток, не правда ли? Жить в нем страшно и опасно, а порой и вовсе невозможно. Тогда, можно создать свою собственную окружающую действительность, но проблема в том, что Вы не сможете сидеть в ней вечно, и рано или поздно Вам придётся вернуться сюда, к нам. Люди, которые не смогли уйти из своей реальности, сейчас содержаться в специальном санатории. В простонародье, дурка называется. Но некоторым удаётся жить и там, и там, правда, преимущество он может иметь только в одном мире. Вы любите Гоголя? Ну, или хотя бы читали какие-то его произведения помимо Мёртвых душ? Николенька написал преинтереснейший рассказ про одного молодого человека. Название очень говорящее — «Записки сумасшедшего». Главный герой общался с собакой своей возлюбленной, воображал себя королём Испании, а свое заточение в доме для «поехавших» воспринимал, как приезд в Испанию. Человек не смог расстаться с тем, что было ближе его душе, и уже не отличал, что реально, а что нет, потому и попал в специальное место. Ни СССР, ни Третий Рейх сумасшедшими своих детей не считали, впрочем, как и другие, любящие своих чад, родители. Когда мальчишки подросли, припадки случались реже, но никуда не уходили, что самое интересное: они до сих пор не знали о их существовании, и это считалось частью их бытия -, и даже громкие фразы сверстников о том, что то, что они делают — не есть норма, для них как пустой звук. Мнение кого-то там их не интересовало, ведь если папа сказал, что он самый обычный и самый нормальный — значит так оно и есть. О, кстати, что там у нас насчёт полового созревания? Ну, мальчики вышли неплохие, и если не брать в расчёт их «особенности», очень даже ничего, хорошенькие, как два птенца-желторотика. Вот только как бы хороша не была какая-нибудь красавица, те совершенно не интересовались ни ею, ни любыми другими девушками. Не интересовали их и парни, то есть, сверстники. Им куда больше нравились уже статные мужчины, вызывающие восхищение, а такими являлись именно их отцы. Ни нацист, ни коммунист не знали о предпочтениях своих детей, и даже, что не странно, не догадывались. Ни в одном ночном кошмаре, ни в одной нетрезвой мысли не было и толики, ни крупицы предположения о таком. Обоим родителям казалось, что их детки ещё не определились из кого выбрать, но как же всё-таки сладка была таившаяся за семью печатями правда. Это один из немногих случаев, когда правда действительно лучше лжи. Ну, а смысл скрывать? Лучше принять это и как можно быстрее смириться, ужиться. Сейчас будет наибанальнейшая фраза, которую Вы, однозначно, слышите постоянно, но по-другому никак, терпите. Дети любили отцов чуть больше, чем надо. Хотя, давайте будем откровенными; они хотели трахаться с ними и объяснений тому не было. Ну, вообще-то было, но углубляться в подробности не будем. Признаться в своих чувствах очень проблематично, особенно тому, кто против всего этого радужного безумия и мужеложства. Против для вида, конечно же. Уже упоминалось, что эта правда будет слаще любого мёда, без привкуса апельсинных корок. Стоит упомянуть, что чем больше рос ребёнок, тем его поведение становилось страннее. С Германией было всё по-старому, а вот Россия больше не пилил в одно место, и во время припадка становился удивительно честным, и медленным. Одним словом, откровенный огородный овощ. И признался он в своих чувствах крайне забавно. СССР в довольно позднее время сидел на кухне, попивая горячий чай в компании какой-то глупой телепередачи, после которой должен был идти его любимый фильм. Россия, скользя рукой по лакированным перилам, спустился на первый этаж. Для своего состояния он был довольно быстр и ловок, умудрившись даже не навернуться с лестницы и не врезаться в дверной косяк. Отодвинув стул, он сел рядом, выключив при этом телевизор. Союз непонимающе на него взглянул, а тот выдохнул, и произносит: — Пап, трахни меня, — абсолютно серьёзно произнёс Федерация, сложив руки вместе. — Прямо сейчас. От услышанного у Совка глаза стали размером с блюдца. От слишком большого глотка чая он подавился и обжег язык, чуть не разбив кружку. Откашлявшись, он попросил повторить то, что он сказал. Набрав в груди воздух, он сказал ещё громче, чем до этого. — Я хочу чтобы ты трахнул меня прямо сейчас, да я гей, и я люблю тебя. Мне пофиг, что ты можешь выставить меня за дверь потому, что я знаю, что этого никогда не случится, ведь ты меня очень сильно любишь и примешь таким, какой я есть, — поспешно, на одном дыхании произнес парень, сжав ладони в кулаки до побеления. — Ты прав, я приму тебя таким, какой ты есть, — спокойно сказал коммунист, вытирая салфеткой остатки чая со своего свитера и убирая кружку в раковину. — Правда? — с ноткой надежды в голосе сказал Россия, восторженно глядя на родителя. — Да, но сначала выпорю тебя как сидорову козу, — сказал Союз, закатив рукава, глядя на испугавшегося сына. Тот аккуратно сполз со стула, понимая, что отец не шутит, и будь тому даже за тридцать, если СССР сказал, что выпорет, значит выпорет. Взяв того за шкирку, он потащил его наверх, матерясь каждый раз, когда тот спотыкался о ступени. По голому телу с характерным звуком ударялось кожаное изделие, оставляя алые полоски на белых холмиках. Подросток уже догадывался, за что отец его так наказывает. Это не было похоже на простое наказание за детскую шалость, ведь обычно отец с этим не заморачивался. Он просто рассыпал в углу сушеный горох и ставил Россию на колени. Стоял тот обычно не более десяти минут, но это уж зависело от того, что натворил. Как потом он сам рассказывал, поначалу, ничего такого, и вполне можно стоять, но уже через минуты две находится в таком положении было нереально. Крупные горошины впивались в нежную кожу, словно в почву, а когда он вставал, они не спешили вылазить, засев в своих удобных ямочках. По-старому, зато как эффективно. Ремень по сравнению с тем мучением казался детской забавой. Ему даже понравилось, ведь послевкусие согревало, а крепкие отцовские руки на спине возбуждали как никогда раньше. СССР казался довольно привлекательным потому, что был груб и весьма силен, а в форме ему так вообще цены нет, как привыкли говорить: «Первый парень на деревне». Помимо порки своей задницы Федерация прочувствовал ещё и заботливые руки, которые сегодня ещё успеют надругаться над его пятой точкой. Припадок его постепенно отпускал, но это так казалось. На самом же деле, чем дольше он лежал на отцовских коленях с голой задницей, тем больше погружался в омут удовольствия. Когда, так называемое, наказание закончилось, отец не спешил его поднимать. Видя довольную улыбку сына, он понял, что тот жаждет продолжения, ну, а точнее, его члена в своём девственном колечке мышц. Что ж, раз он этого хочет, то получит, но, сначала, нужно заслужить, вследствие чего, тот, стянув с сына штаны вместе с трусами полностью, посадил его на пол. Младший русский, подобно любопытному щенку, смотрел, как расстегивается грубая мужская ширинка, под которой прячется приличных размеров член, и невольно подумалось о том, что он когда-то был там. Сильная, мозолистая мужская рука притянула его голову к ещё не до конца готовому члену, велев открыть рот пошире. Ситуация накалялась, как сталь в кузнецкой печи. Из-за пришедшего припадка, он стал похож на наркомана, который уже принял приличную такую дозу и в нос, и под губу, и в лёгкие, и в ни одну вену. Чувствительность возросла, и теперь даже банальные прикосновение одежды к телу ощущались не хуже следов от ремня. Взяв в руки детородный орган родителя, парень слегка помассировал его, после чего обильно покрыл слюной, беря в рот. Головка упиралась в гланды, вызывая хорошо ощутимый рвотный рефлекс, однако Россия боролся с этим, сдерживая себя, стараясь не выплюнуть отцовский член, о котором мечтал и вожделел. Через пару минут ему это удалось, и уже ничто не мешало толкать в себя СССРовские достоинства, но довести дело до конца ему не дали, оторвав голову, и прервав тем самым процесс, веля снова вернуться на колени Союза. Разведя ноги пошире, тот послушно оказался на его коленях, упираясь ладонями в крепкую грудь и чувствуя, как его ягодицы крепко обхватили и раздвинули в стороны, опуская вниз. Почувствовав холодную от слюны головку, упирающуюся прямо в анус, подросток вздрогнул, а затем зажмурился. Входило очень тяжело и туго, но со своеобразной смазкой, само собой, было легче. Ощущение внутри инородного предмета России очень даже понравились, и тот, не стесняясь ни секунды, во весь голос требовал ещё и ещё, и пренебрегать его желанием не стали, опуская то вверх то вниз, попутно двигая бедрами навстречу. Из-за нового порыва чувств, тот и думать забыл о собственном возбуждении. О лишении девственности таким грубым способом он не пожалел, как и о замызганных в сперме штанах, которые сам же и будет стирать. Признаться честно: это всё того стоило.

***

В семье немцев всё было куда проще: Рейх, как и его излюбленный сыночек, интересовался похожим полом, только, возможно, чуть помладше. О как совпало! Только, вот, нацист никогда не будет трахать своего мальчика. Так он ему прямо и сказал, однако, сынок у него был со смекалкой, и опускать руки без боя не собирался. Когда старший немец, измученный работой, вернулся домой, отказавшись при этом от еды и душа одним вялым жестом ладони, младший сразу понял, что у отца сил на сопротивление не будет, даже против такого хлюпика, как он. Потому, зайдя к нему в комнату, он тихонько сел на широкую кровать. Выжатый Рейх прямо в слегка измятой форме, не удосужившись снять даже фуражку с сапогами, лежал на постели, тяжело дыша, прикрыв глаза предплечьем. Заранее стащив из отцовского стола наручники, парень сперва прицепил их к изголовью кровати, а после одним ловким движением зафиксировал в железных капканах-оковах руки Рейха, такие ватные, слабые, хрупкие. Очнулся нацист слишком поздно, и деваться уже было некуда. Германия — мальчик у него умненький, это порой мешало немцу жить, ведь тот не только умный, но ещё и хитрый до одури, подобно лесной рыжей лисице. Зная, что он не сможет взять силой или словом, он станет использовать хитрость и проворство. Ему бы в генералы с такими-то талантами. В своей форме он выглядит довольно мило, ведь одежда была в обтяжку, будто шили специально для него, хоть и немного великовата. Строгий черный костюм и белая рубашка под ним никогда не придают ему строгости, уж больно личико у него хорошенькое, миловидное, и даже нацепи он на себя чёртову свастику, эта смазливость никуда не денется. Это заставляло сомневаться в том, был ли плодом его воспитания именно Германия. Слабо верилось, что тот, кто сейчас так смело и раскрепощённо нависает над ним, снимая свои хрупкие очки, когда-то был маленьким мальчиком, дрожащий, подобно осиновому листу, и прижимающийся к его груди, боясь всего и каждого на всём свете. Бороться с психическими заболеваниями довольно сложно и по сей день, а истребить их полностью нельзя, но ужиться — вполне по силам. — Отец, ты же знаешь, что если я чего-то хочу, я получу это, чего бы мне то не стоило, — сказал тот, поглаживая чужие соски, медленно садясь на налившейся кровью вставший член. — Знаю, ведь это моя нескончаемая гордость и вечная мука, сынок. — устало произнес тот, позволяя сыну взять инициативу в свои руки.