Согревая любовью

Если быть честным, то чего ожидать от Гордона в действительности я не знал. Поэтому заранее придумал оправдательные фразы такие как «Это он первый на меня донес», «Он заслужил такое отношение» и прочие. А так же я приготовился краснеть, бледнеть и зеленеть в зависимости от его рассказа. Я знал, конечно, что это всего лишь ребячество с моей стороны, но ничего с собой не мог поделать. За расположение Бэзила я готов был сражаться даже с таким противником как Джон, у которого на руках были все козыри. - Несколько лет назад, - начал свой рассказ Джон, - я только приехал в Лондон и был по-настоящему очарован его красотой и величием. Этот город поразил меня до глубины души. Так как я только вернулся из-за границы, то друзей у меня в столице не было. И мне как можно скорее хотелось исправить это досадное упущение, я был тогда молод и слишком порывист. Я стал приходить на различные светские мероприятия и балы, и вот однажды я повстречал там довольно любопытного человека, нашего общего знакомого – Дориана Грея. И не смотря на то, что ты видишь сейчас, дорогой Бэзил, тогда мы были очень дружны. После этого знакомства мы не редко проводили время вместе: ходили в театр, катались на лошадях, играли в карты или же просто беседовали за бокалом бренди. Все это было довольно мило и приятно. Я чувствовал себя счастливым, так как обрел такого надежного и понимающего друга, как Грей. Но все это мелочи, Бэзил, все самое интересно было дальше. Кроме Дориана был у меня еще один друг, звали его – Уилл Шортон. После этой фразы Гордон бросил на меня многозначительный взгляд. Сначала я не понял, что он имеет в виду, но потом где-то в глубине сознания задребезжал свет. Уилл…Уилл Шортон…Уилл Шортон…Боже мой! Неужели это был он? Я потрясенно перевел взгляд на Джона, но тот лишь издевательски кивнул. Дело в том, что именно Уилл Шортон и был владельцем, организатором и первым членом клуба лондонских содомитов. Кроме этого Шортон так же был первым, кого посадили во время облавы двухлетней давности. Значит именно его первым сдал Гордон. Как низко он пал! На сколько я помнил, Уилл был замечательный человеком и в отличие от некоторых просто похотливых и избалованных богатеньких парней из клуба, он был сама доброта. Когда я узнал, что именно он владелец этого заведения я сначала не поверил. Настолько Уилл казался мне далеким от всей этой волокиты и проблем с подпольным нелегальным клубом. Но когда я спросил его об этом, мы были в достаточно теплых приятельских отношениях, он сказал, что просто старался создать место, где никто бы его не осуждал за его предпочтения. А потом добавил, что когда узнал о существовании множества молодых людей с той же проблемой, что и у него, тогда он и решил создать этот клуб. Уилл никогда не унывал и с легкостью умел распутывать все проблемы и неприятности, которые сваливались на его клуб. Я был ему искренне благодарен. И он, наверное, был единственным человеком, которого мне было жаль. Потому что Уилл не заслужил тюрьмы. Я зло посмотрел на Джона и понял, что сейчас как никогда не жалею о том, что тогда сдал его. Все-таки Уилла любили все! - Вижу, Дориан, ты вспомнил его, да? – издевательски произнес он. – Так вот этот Уилл Шортон и привел меня в один довольно интересный клуб. Клуб лондонских содомитов. Не знаю, слышал ли ты о нем или нет, Бэзил, но это было довольно прелюбопытное местечко. В нем все от мала до велика предавались разврату, устраивали оргии и прочие отвратительные вещи. Но я ничего не имел тогда против содомитов лишь легкое предубеждение по отношению к ним, а так же я как и все молодые и здоровые люди думал, что это противоестественно. Хотя раз меня это не касалось, я старался не вмешиваться. Однако каково же было мое удивление, когда я встретил в этом клубе Дориана Грея. И он пришел туда явно не в первый раз и даже не во второй. Джон замолчал, ожидая реакции Бэзила, но тот лишь стоял и молча слушал. Я даже не знаю, слушал ли он в действительности или витал где-то в своих мыслях. Было страшно думать, что именно сейчас он решает мою судьбу, судьбу нашей дружбы. И я даже не мог вмешаться или хоть как-то перетащить часу весов на свою сторону, потому что все мои слова или оправдания могли только еще больше испортить ситуацию. Поэтому я тоже стоял и молчал. Но смотрел не на Джона, а на Бэзила, желая заметить хоть малейшее изменение в его лице, чтобы можно было хоть что-то понять. Но его лицо оставалось непроницаемым. - Признав в Грее завсегдатая этого клуба, - продолжил Гордон, не дождавшись реакции Бэзила, - я был очень и очень удивлен. Сначала мне было до одури противно, что такой человек мог быть моим другом, но потом я вспомнил, насколько хорошо мы проводили время вместе. И после долгих дней мучений над собой, я смог определиться в том, что его ориентация для меня ничего не значит. Пусть я полностью и не избавился от предубеждений о содомитах, но это дело Дориана, считал я, и если он по прежнему остается мне хорошим другом, то какое я имею право его осуждать? Это решение действительно далось мне очень и очень тяжело. После наше общение возобновилось и все снова потекло так, как прежде. Я даже потом несколько раз бывал в клубе, чтобы навестить Дориана и Уилла. Но спустя несколько месяцев случилось то, чего я никак не мог ожидать. На меня вышла полиция. Они предложили мне сдать всех членов клуба, и когда я отказался, то они сказали, что не только посадят меня за противоестественные и противозаконные действия - содомию, но еще и смогут за мой счет избавиться от всех нераскрытых дел. Они даже зачитали мне некоторые из них: убийства, изнасилования, грабеж, самым невинным там было мошенничество. Я жутко перепугался. Мне только-только исполнилось двадцать три и мне совсем не хотелось провести всю оставшуюся жизнь в тюрьме. Однако выдавать друзей, тогда я считал Грея другом, мне тоже не хотелось. Полиция дала мне время подумать. И я провел два жутких дня запершись в кабинете и то напиваясь до потери сознания, то напряженно обдумывая ситуацию. Выхода я не видел. Совсем. Конечно, я мог бы обратиться к тому же Уиллу, но тогда эта мысль меня не посетила. Я вообще мог просто попросить помощи или совета у друзей. Но, наверное, уже тогда, где в глубине подсознания, я знал, что выход есть только один. И, наверное, мне просто стыдно было бы просить их о помощи, смотреть им в глаза. Поэтому я придавался отчаянью один в запертом кабинете. И когда снова пришла полиция, я сказал, что согласен. Настоящим шоком для меня стало их следующее заявление – они приказали мне свидетельствовать против Уилла. Мне показалось, что я ослышался. Но они похабно улыбаясь сказали, что именно из-за того, что я был замечен в дружбе с Уиллом они и смогли на меня выйти. Смогли выделить меня среди всего его окружения, так как для Уилла мы с Греем действительно было лучшими друзьями и нас часто видели вместе. И я стоял там перед полиций и не знал, как дышать. Я ни за что не хотел выдавать своих друзей. Уилла в особенности. Но они просто намекнули мне, что будет, если я не сделаю того, чего они хотят. И мне пришлось. Сначала Уилл Шортон, потом Морти Гансбек, Рей Короса, Джек Стартон, Сэм Оурк, Итон Джонсон. Каждую неделю я был обязан свидетельствовать против одного из содомитов. И их отправляли в тюрьму одного за другим. Всех их я знал лично, с большинством даже поддерживал приятельские отношения. Наверное, это даже немного смешно, но я до сих пор помню все их имена. Терри Гарисон, Хэнк Льюис, Фред Милсди. Меня мучила совесть, я совершенно не знал, что делать и с каждым днем все больше терял веру в себя как человека. Ведь я предавал. Пусть не друзей, но товарищей! Я ненавидел себя! Жгуче, до самых слез! Я был себе отвратителен. И после каждого человека, который отправлялся по моей вине за решетку, я занимался изматывающим самобичеванием и самоуничижением. Но я не мог остановиться. На одной чаще весов был я – на другой они. И так хотелось думать о них отстраненно, как будто эти люди ничего для меня не значат. Мне было мучительно сложно сделать выбор, но раз уж я принял решение, то должен был идти до конца. Я не знаю, был ли я прав или нет. Кто может решить? А потом ко мне вдруг снова пришли те полицейские и приказали дать показания против Дориана Грея. Я чувствовал себя так, словно мне снова дали под дых. Меня заставляли сдать еще одного друга. Но на этот раз я решил так быстро не сдаваться. Я подумал, что успею предупредить Дориана, чтобы он на некоторое время уехал из Лондона, а потом полицейские либо бы отстали от меня, либо бы я смог спокойно уехать, вырвавшись из их железной хватки. После этого я старался как можно дольше тянуть с этим делом, отвлекая внимание полицейских и отговариваясь тем, что мне нужно собрать еще сведений, что Дориан давно не появляется в клубе и прочее. Стоит наверное сказать, что чтобы сохранить меня как своего агента, полиция не открывала моего инкогнито на судах и поэтому я все еще мог иногда свободно появляться в клубе и не вызывать подозрений. За день до того, как я хотел пойти предупредить Дориана, в одном из темных переулков меня подкараулили ребята из клуба. Сначала я их в темноте не узнал, но когда понял, кто это, то вздохнул с облегчением. Оказывается зря. Они меня оглушили и связали. Дальше я помню все довольно смутно. Очнулся же я когда солнце начало бить мне в глаза. С трудом понимая где я нахожусь, я почувствовал боль в руках, а так же то, что я почему-то оказался без одежды. Эти умники раздели меня и повесели за руки на столб рядом с полицейским участком. А на моей груди голубой краской написали слово «предатель» и имена всех тех, против кого я свидетельствовал. Не знаю как они это проделали, но висел я довольно долго. Потому что из полицейского участка меня не было видно – закрывало дерево, а закричать я не мог – мешал кляп во рту. В общем не надо говорить, что это была одна из самых оживленных улиц города и до того момента как меня сняли, мною смогли полюбоваться очень многие граждане. Позор утихал долго и мучительно, так же как краска отмывалась с моего тела. Через неделю пришли полицейские и сказали, что я им больше не нужен. И уже уходя, с насмешкой посветили меня в тайну того, кто меня сдал ребятам из клуба. Глумясь надо мной они рассказали мне, что это был не кто иной как Дориан Грей – человек, которого я хотел защитить, которого считал своим лучшим другом, чуть ли не братом. Не знаю, что было более мучительно: терпеть их издевательство и глумливость или осознание того, что меня продал лучший друг? При чем продал за просто так. Я был убит и опустошен, полностью выпотрошен и наверное тогда я потерял веру в людей. Если тебя может предать самый близкий человек, то чего ожидать от остальных? Чего можно от них требовать? Вот такая у нас с Греем история знакомства, что скажешь Бэзил? Но мы все почему-то молчали. Джон видимо заново переживал все события тех дней и потому стоял с опущенной головой. Бэзил же просто молчал, казалось он переваривал услышанное. А я стоял онемевший, словно громом пораженный и не мог поверить своим ушам. «Я подумал, что успею предупредить Дориана», «Меня заставляли сдать еще одного друга», «Дориан Грей – человек, которого я хотел защитить». Нет, все это просто не могло быть правдой. Все не могло быть так на самом деле. Я же заслуженно ненавидел этого человека последнее несколько лет, я же правильно сдал его ребятам, я же поступил правильно! Как? Как такое могло произойти?! Как? Пока я прибывал в раздумьях, я словно выпал из реальности и не обращал внимание на происходящее. Поэтому я обоснованно отшатнулся от Бэзила, когда тот с размаху ударил Джона по лицу. Гордон тоже не ожидавший удара осел на траву и потрясенно посмотрел на художника. - За Уилла Шортона, – тихо произнес тот и, развернувшись, пошел к замку. - Бэзил? – тихо произнес ему Джон в спину. - Я не знаю как бы поступил на твоем месте, Джон, и поэтому я не знаю, что думать. Мне сложно в это поверить, сложно поверить во всю эту историю, но где-то глубоко внутри себя я чувствую, что это правда. Мне совсем не хочется верить, что два дорогих для меня человека участвовали во всей этой грязи. Но как я могу не верить, если знаю, что это правда?! Поэтому не спрашивай меня ни о чем. Я пока не могу ничего тебе сказать. Я не отрекаюсь от тебя как от друга, но не знаю смогу ли тебя простить. Мне нужно подумать. Так и не обернувшись в нашу сторону, Бэзил пошел к замку, ведя за собой под уздцы лошадь. А мы с Джоном, словно участники какой-то диковинной шекспировской постановки, остались одни и как будто даже замерли. Никто из нас не произнес ни слова. Время замедлило свой бег, и секунды текли невообразимо долго. Наверное, прошло несколько минут, а может быть и часов, когда Джон поднялся с травы и, по-прежнему не говоря ни слова, тоже пошел в сторону замка. Это было не похоже на Гордона, ведь он мог позлорадствовать, но он просто ушел. Видимо Бэзил значил для него больше, чем он думал. Оставшись один я не знал, что делать. Хотелось плакать и смеяться одновременно. Смеяться потому, что ситуация казалась глупой до безобразия и плакать от того, что поступи я по другому ничего бы не случилось. Мне даже сложно было определить, кого стоит винить себя или Джона. Постояв немного я тоже решил вернуться в поместье. Я брел не спеша, переваривая услышанное и все еще не находя ответов на свои вопросы. Когда я подошел к дверям, то увидел уже запряженную двойку. Меня пронзила мысль, что Бэзил собрался уехать один, оставив меня здесь. Но, подойдя ближе, я увидел, что он стоит и ждет меня возле нее. Я отдал лошадь конюху и приблизился к нему. - Мы уезжаем? – тихо спросил я и отчаянно желал, чтобы именно мы. - Да, - так же тихо ответил он. Я посмотрел ему в лицо, но почему-то после того разговора на поляне, оно стало для меня непроницаемым, а выражение совершенно нечитаемым. Но Бэзил смотрел куда-то сквозь меня. Обернувшись, я увидел, что в дверях замка стоит Джон. Эти двое смотрели друг на друга не говоря ни слова. И я никак не мог понять их. Потом, тихо вздохнув, Бэзил залез внутрь двойки и оставил дверь открытой для меня. У меня даже мысли не возникло спросить о моем багаже. Тогда мне это показалось просто кощунством. Я тоже сел. И лошади тронулись. Мы ехали в полном молчании: я не решался заговорить, а Бэзил просто смотрел в окно. Наконец собравшись с силами, я уже хотел задать мучавший меня вопрос, но Бэзил заговорил первым: - Ничего не говорите, Дориан. Я все слышал еще там, на поляне. Свои причины были и у вас, и у Джона. И я не думаю, что в этой ситуации можно найти правых и виноватых. - Но…, - начал было я. - Для того, чтобы относиться к вам по прежнему, - перебив меня, сказал он, - мне потребуется время. Хотя, наверное, теперь уже ничего никогда не будет по-прежнему. Мне жаль, но это так. Однако, не смотря на это, я не отказался от мысли взять вас с собой во Францию, и если вы все еще хотите продолжить наше путешествие, то совсем скоро мы отправимся на континент. - Я все еще хочу поехать с вами, - произнес я все так же тихо. - Хорошо, - сказав это, он снова отвернулся к окну. И в напряженном молчании, царившим между нами, я казалось слышал как рушится мой карточный домик, который я только начал возводить. Как рушится все, чего я так отчаянно желал в последние дни. Потерял я Бэзила или нет – я не знал. Но он не отказался взять меня с собой на выставку, так что возможно все еще будет. Вполне. Нужно только постараться. Возможно, сейчас я был дальше от него, чем когда только с ним познакомился, но мне всего лишь стоило приложить максимум усилий и снова добиться его расположения. Пусть это будет трудно, но он был мне нужен. Он был моим спасением. А впереди у меня была Франция и много времени, чтобы добиться своей цели. Нет, я не отчаялся. Никогда не думал, что снова смогу испытать это чувство, но я надеялся, я все еще надеялся, что все вернется на круги своя, и что Бэзил сможет согреть меня своей любовью. Конец.