alive

- Всё пустое, - тихо говорит Марьям, и удручённо качает головой. - Всё пустое, всё пустое, нет смысла. «Всё пустое», - беззвучно повторяет она, подхватывает стопку тетрадей, блокнотов, измятых листов, салфеток, - всего наработанного ею словесного мусора - и аккуратно сгружает всё в корзину. - Как же мне всё это надоело! - сетует Марьям, всплескивает наконец освободившимися руками, и смотрит ему прямо в лицо, без доли прошлых эмоций, только с нынешними, своими личными. - Как я устала, Учи. Как же устала. Он смотрит на неопрятный ворох в корзине, и хмурится. - Это нельзя выбрасывать. - Мои слова, что хочу, то и делаю. Мне всё это осточертело. Чихо, которого она вдруг отказалась называть иначе чем «Учи» (если не брать в расчёт мат и прочую нецензурщину), смотрит на неё, как на безумную, и очень ей недоволен. - Но там, например, есть слова и про меня. Много хороших слов. Я везде мудак, этой мании у тебя не отнять, но... - Дело даже не в том, что ты мудак, Учи, не в том, что слабак, самовлюбленный подонок, а в том, что тебя нет, - говорит Марьям и отодвигает корзину подальше от него. Чихо хмурится, не понимая, и даже трогает свое лицо, потом грудь над сердцем, живот над жизненно необходимым ливером, и, вроде как, решает, что пока, вроде, есть. - Я есть, Марьям. Совершенно точно. - Это тебе так кажется. Всегда спокойная и мудрая Марьям звучит взвинченно, она прикуривает сигарету жестом заправского прожжённого матроса, и выдыхает густой ментоловый дым под потолок. Нервничает. Она нервничает, и от этого её горячие рыжие волосы делаются сначала пластиково оранжевыми, а потом темнеют до плоско коричневых. - А все другие говорят, - тараторит Марьям, и голос её хрипнет, как от простуды или десятков лет употребления виски, - что нет тебя, нет, нет. Что я сама тебя выдумала, Учи, вот таким живым, полнокровным, что если ударить тебя, ты болишь, приласкать - возбуждаешься, оставить без присмотра ненадолго - делаешь какие-то странные глупости. Это, говорят, я хорошо тебя сочинила. Понимаешь? Нет тебя, Учи. И других нет, понимаешь? Я, Учи, оказывается, совсем одна. Чихо смотрит на неё, и всё сильнее хмурится, даже руки на груди скрещивает. Что-то всё это ему всё больше не нравится. - Интересно, это я совсем сошёл с ума, или... - Я придумала тебя нормальным. Не нормальным, конечно, но далеким от безумия. - Да я тебя тоже, вроде, ничем таким не начинял... значит, ты просто вышла из-под контроля? Марьям нервно курит, и Чихо, чуть ли не впервые в их странной совместной жизни, не чувствует запаха. - Блять, - говорит он, и в голосе звучит нечто, совсем не пацанское. - Не оставляй меня только, слышишь? Даже не думай меня бросить, Марьям! Я ради чего учился выговаривать имя твоё мракобесное? Ты же без меня сама не... - Я без тебя сама, - кивает уже одним воспоминанием рыжая Марьям, девочка из его головы. - Я без тебя, Учи. Только он зовет её Марьям, только она зовет его Учи. Чихо хочет протянуть руку, погладить её по голове, по щеке с бледными веснушками, врубить мужика и утешить её одним простым «всё будет хорошо, я что-нибудь придумаю», и чтобы она непременно поверила. - Что с тобой происходит, когда я перестаю тебя видеть? - спрашивает он и прикусывает губу, потому что ему уже не просто не нравится то, что происходит, оно пугает. То, что происходит между ними. Она всегда была для него маяком. Она всегда знала, что посоветовать, как ему выжить, как ему жить. Она всегда появлялась в самый нужный момент, и говорила самые нужные слова. Иногда он ненавидел её, иногда хотел придушить, потому что с его личной правдой Марьям всегда была на «ты». Ей врать никогда не выходило. Да и не хотелось. - Я? - Марьям стряхивает пепел с помятой сигаретки и улыбается ему широко и дурковато. - Я просто живу, Учи. Мерзну, простужаюсь, вкалываю на любимой, но заебавшей работе, жду солнца, заказываю пиццу, мучительно стараюсь похудеть. У меня просто жизнь, Учи. Из меня течет кровь, если порезать, болит голова после двух бутылок вина, люди приходят и уходят из моей жизни. Я старею, Учи, кожа портится, ногти ломаются, тянет поясницу. Я однажды умру, Учи. Понимаешь, умру. Как все живые люди. - А.... а я? - после долгой паузы спрашивает У Чихо, и молчит, глядя на девочку из своей головы по-новому, настороженно и подозрительно. - А ты тоже, - усмехается Марьям. - Приходишь в мою голову, я говорю тебе слова, из-за которых ты хочешь причинить мне физическую боль, воображаю, какие из нас были бы любовники, а потом ты исчезаешь, и живешь. Завоевываешь чарты, проебываешь нужные знакомства, ешь, пьешь, наверняка с кем-то спишь, или спишь один.. - А ты? - А я одна. Молчат. Оба не понимают, как жить дальше. - Значит, - Чихо опять недоверчиво трогает себя, - я всё-таки есть? Марьям прикуривает новую, передаёт её тому, отношения с которым не имеют названия, и прикуривает себе снова. - Есть, Учи, есть. И я есть. И мы даже сравнительно рядом, прикинь. Трагизм в том, что пути наши вряд ли пересекутся. Я как поняла это, Учи, чуть не взвыла. Было куда проще нам жить с воображаемым другом, правда? А теперь... - А теперь. Кто тебя за язык тянул, Марьям? Вечно женщинам надо много болтать. Я без тебя не вытяну. Ну вот не смогу, сечешь? Я же тоже, знаешь ли, один. - Знаю. Знаю я всё, милый. - И что, ну вот не найтись? Бред какой-то! Марьям смеется весело и громко, и даже волосы её словно становятся ярче, как раньше. - Сам знаешь, что не встретиться. Я окажусь не такой, ты слушать не захочешь... да и корона твою бедную голову давит, ты же не... - Узнаю, - твердо говорит Чихо, - я узнаю тебя, богом клянусь. Я должен тебя увидеть. Прикоснуться. Тебя не узнать не получится. Марьям смотрит на него непривычно нежно, и исчезает в один миг, не оставив и нотки табачного запаха после себя, ни следа, ни звука. Марьям открывает глаза и смотрит на весенний истерично яркий город, промаргивается, и... снова принимается жить. Обычную, до спазма в груди реальную, обычную жизнь. - Да ладно, - говорит она сама себе, - небо над нами одно, Учи. Обещал узнать, узнавай. Сдержи слово. OWARI