Странный Воин

      — Не хочешь лицо попроще сделать, м?       Рукия вздрогнула и оторвала взгляд от очередного отчёта, который она заполняла с самого утра. Перед глазами всё поплыло, а свет, впущенный незваным гостем в лейтенантские покои, ощутимо резал глаза, привыкшие к полумраку комнаты. Она отложила бумагу, потерев глаза пару-тройку раз, а когда проморгалась достаточно, картинка, переставшая двоится, соединилась в облокотившегося о проём двери Абарая, сложившего руки на груди и смотрящего на неё с явным волнением и непонятной заинтересованностью.       — Прости, — вздохнула Кучики, заправляя надоедливую прядь за ухо. Та вернулась на место, чем заставила Рукию недовольно и безуспешно сдуть её с глаз. — Всё утро за этими бумажками провела, ни продохнуть, ни отвлечься.       — Это меня не удивляет, — хмыкнул Ренджи, — ты же за двоих работаешь. На самом деле, твоё положение до боли любопытно.       — Просидел бы ты денно и нощно, безвылазно, занимаясь уже какой день только вот этим, — недовольно ткнула пальцем в громадную кипу бумаг на столе Рукия и продолжила, — зарываясь в бумагах и за капитана, и за себя, тебе бы моё положение не показалось столь любопытным.       — Не злись, ты же знаешь, что всегда можешь обратиться к своему лучшему другу за помощью, — шутливо ткнул себя в грудь Ренджи, а затем улыбка спала с его лица, возвращая ему серьёзность, — Знаешь, но принципиально не пользуешься столь заманчивым предложением.       — Тебе своей работы, что ли, мало? — цыкнула Рукия, складывая руки на груди и смотря на друга поистине убийственным взглядом. Этот разговор её порядочно утомлял: она до жути не любила пустую болтовню на работе, особенно когда дел у неё было столько, что за год не переделать. Ко всему прочему, яснее ясного был тот факт, что Ренджи зашёл к ней не просто языком почесать, и всё это порядочно попахивало неискренностью и подготовкой почвы для чего-то важного, возможно, расстраивающего. И судя по тому, как он умолк, внимательно рассматривая её, будто придумывая, как бы начать менее приятную, но более информативную часть разговора, она не ошиблась в своих выводах. — Может уже перейдём к сути? Зачем ты пришёл?       Абарай закусил губу и будто вдохнул поглубже, собираясь с силами. Он оторвался от стены, направляясь прямиком к её столу, уселся на край так, что Рукия совершенно чётко могла теперь уловить обеспокоенность в его взгляде — словно он боялся говорить при ней то, что должно — помолчал пару мгновений, а потом выдал:       — Ты знаешь, я уже больше недели наведываюсь к Урахаре по делу, — Рукия кивнула на это, и он продолжил, — Так вот сегодня я был у него и встретил там Орихиме.       Рукия старалась никак не показать своей реакции на это заявление, но была почти уверена, что Ренджи заметил, как она вздрогнула и как сжались её пальцы на рукаве косоде.       — Мы поболтали немного, она спросила, как идёт восстановление Сейрейтея и подготовка к празднику, — говорил Абарай отвлечённо, словно ничего из этого не имело особого значения — всё это так, «к слову». А потом вдруг перестал оглядывать стол с кипами бумаг и посмотрел Рукии прямо в глаза, аккуратно, будто боязливо, но с явным намёком выдав, — И про тебя тоже спрашивала… Да и Урахара так удачно поинтересовался твоим самочувствием…       — Ренджи, что ты там всем наплёл в Генсее? — почуяв недоброе, Рукия прищурилась, глядя на друга исподлобья. А потом её осенило. — Н-нет, нет-нет-нет, т-только не это! — она тотчас вскочила на ноги, порываясь схватить Абарая за грудки, но тот, предусмотрительный идиот, успел отскочить от неё на полметра. — Как ты мог им всё рассказать!       — Ну, положим, я рассказал не всё — лишь о твоих проблемах со сном, — по-лисьи улыбнулся он, мгновенно среагировав и ловко увернувшись от стремительно летящего в него лейтенантского шеврона. — Эй, да брось, по твоему лицу и так всё прекрасно видно. Даже если бы я держал язык за зубами, они не слепые, — развёл он руками.       — Я действительно выгляжу так паршиво? — Рукия скисла, неуверенно потирая шею и ловя его снисходительный взгляд.       — Не то слово, — кивнул он. Тут же Абарай нырнул рукой в карман хакама, достал оттуда мандарин и бросил его Кучики. Та с удивлением поймала фрукт. — Это тебе от Орихиме, наказала тебе поправляться и непременно навестить её как-нибудь. Ей о стольком хочется рассказать. Сказала, что соскучилась по тебе. И все остальные соскучились.       Рукия вздрогнула, потупив взор. Только этого ещё не хватало. Сколько раз она уже за последние два года проклинала свою беспечность и то опрометчивое соглашение на миссию в Генсее от Укитаке-сана. Чёртова миссия, чёртова Каракура, чёртовы эмоции. Может, давно пора было уже стать такой, как Бьякуя, ледяной и неприступной, как её занпакто — ещё одной суровой душой клана Кучики? Похоже, время действительно пришло.       Вздохнув, она отложила солнечный плод на стол и опёрлась об него бедром, схватившись руками. Орихиме, такая Орихиме… Милая, добрая, солнечная, с открытым настежь сердцем. Она как будто не понимала всё это время, что происходит… или же понимала слишком хорошо, просто отмалчиваясь и всё так же преданно смотря ему вслед…       — Рукия, — вкрадчивый голос Ренджи вывел девушку из раздумий, она подняла голову и столкнулась с его укоризненным взором, — тебе не кажется, что ты зашла слишком далеко? Это никому не принесёт счастья…       — Ещё как принесёт, — уверенно покачала она головой, прервав его надвигающуюся тираду и продолжив холодно, — я всё решила, Ренджи. Нравится тебе или нет, мне всё равно. Я поступлю так, как будет лучше для всех. Это всё.       — Ошибаешься, — он медленно подошёл к подруге, возвышаясь над ней грозной тенью и заставляя её поднять голову, чтобы выдержать натиск его порицающих глаз. Простояв так достаточно, Ренджи крепко сжал её плечи, не позволяя ей вырваться и одновременно успокаивая, словно хотел разделить её боль. — Ты так глубоко заблуждаешься, Рукия. Ты и сама это понимаешь в глубине души, но боишься пойти другим путём и признать последствия, которые может повлечь за собой твой правильный выбор. Ты слишком глубоко закопалась в себе, Рукия. И ты совершенно не права. Но я не смогу тебя переубедить и даже не буду пытаться… Я просто найду того, кто сможет.       С этими словами он в последний раз бегло оглядел её, хмыкнул, взлохматил ей волосы и направился к выходу, спрятав руки в карманы и расслабленно добавив, не оборачиваясь:       — Иное просила передать, что не сможет прийти. Советую тебе появиться в бараках первого отряда через полчаса. А впрочем, — вдруг остановился он у порога и повернул к ней свою ухмыляющуюся физиономию, — я всегда могу тебя прикрыть.       С этими словами он вышел и плотно прикрыл за собой сёдзи. Шаги его ещё долго отдавались в больной голове Рукии шумом, и она, всё-таки не выдержав, полезла в ящик за таблеткой от ужасной мигрени, краем глаза натыкаясь на покоящийся на столе мандарин, словно испускающий волны тепла и света по всей комнате.       Приняв лекарство и не отрывая взора от фрукта, Рукия вновь затерялась в лабиринтах своих размышлений. Тело её, словно решив не тратить время попусту и готовиться к церемонии, действовало само по себе: пальцы послушно закрепляли на плече поднятый с пола шеврон, а потом и крепко держали расчёску, пока Кучики в очередной, но явно не последний раз удивлялась доброте и сострадательности Иное, глядя на солнечный фрукт, так похожий на неё саму.       Улыбка тронула губы Рукии: и чем только она заслужила такую дружбу? А если уж на то пошло, чем она заслужила целых двух «солнечных» людей в её жизни? Ведь их трио, находясь вместе, честно говоря, смотрелось откровенно странно и вызывало до боли интересные ассоциации. Рукии нравилось перекатывать их в мозгу вот уже неделю, это вызывало в ней некое извращённое эстетическое удовольствие, хотя никакого настоящего, ни физического, ни ментального облегчения от этих мыслей она отнюдь не получала. Наоборот, чем больше она об этом думала, тем больше ей хотелось свернуться в клубок, сжаться до минимума, как те звёзды, про которые она читала в земных научных журналах — а затем остыть навечно и просто поплыть по течению космоса, не делая никому ни тепло ни холодно…       Нет.       С небывалой решительностью Рукия со стуком отложила расчёску и повернулась к зеркалу, поджав губы и глядя себе прямо в глаза. Эти мысли, эти вездесущие мысли, идеи, раздумья сжигали её изнутри вот уже как неделю, повергали её душевное равновесие в хаос и заставляли прятаться по углам, убегая от правды. Но сейчас… сейчас, глядя на себя, оставаясь с душой один на один, Рукия должна, просто обязана была принять правду такой, какая она есть. Другого шанса на смелость у Рукии не было, и она это знала. Сейчас или никогда.       Пора посмотреть правде в глаза и в этот раз сдержать чёртову дрожь.       А правда была в том, что Орихиме и впрямь была… светом. Чистым, нежным, тёплым, укутывающим в мягкий кокон тишины, покоя, радости и первосортного счастья. Она была ходячим солнцем, чей свет согревал и успокаивал каждого. Она была божественным светом, что нёс исцеление: даже её силы ненавязчиво «намекали» на это. Исцелять, защищать, возвращать к жизни — вот, каково было её предназначение. Иное несла в сердца окружающих столько искреннего позитива и оптимизма, что глаза даже прагматичного и вечно ожидающего худшего Исиды загорались благодатным огнём надежды. Её не наигранная непосредственность, а оттого ещё большая очаровательность в своей доброте добиралась до сердца даже таких кремней, как Бьякуя: вечно холодный со всеми, уважающий субординацию и манеры, даже он позволял себе пару раз улыбнуться краешком губ, будто дивясь тому, что такие люди ещё есть на свете.       Она была Миром, его живым воплощением в этом грешном мирке, да и не только — единственным, пожалуй, воплощениям на все два (а то и три, если считать Дангай) мира.       Ичиго же был Воином, вне всяких сомнений. Воином с большой «В», в самом прямом и в самом абстрактном смысле слова. В Генсее обычно говорят: «Героями не рождаются, героями становятся». Именно так и было с Куросаки, только стал он куда большим, чем героем, — он стал воином. Он не выбирал свою судьбу, он не выбирал, каким быть. Того Куросаки Ичиго, Защитника Двух миров, каким его все знают теперь, выковала судьба в кузне войны. А воевал он долго, несправедливо долго для его пугающе юного возраста. Если подумать, даже по человеческим меркам он был ещё слишком молод для войны, в мире же шинигами — и подавно. Менос подери, он воевал ещё до своего рождения — просто за право появиться на свет! Потом — за шанс на нормальную жизнь без призраков, каждый из которых — очередная рана на разорванном без того сердце. А уже после вёл войны и в прямом смысле: с пустыми, с Обществом душ, с аранкарами и Айзеном, с Подчиняющими, с Ванденрейхом, со Штернриттерами, с Яхве… И кто знает, не продолжится ли этот список когда-нибудь.       У Ичиго было сердце воина, его душа, не знающая устали в стремлении защитить, его боль, раз за разом придающая сил подняться и вновь схватиться за рукоять. Ичиго сражался столько раз, сколько не положено даже самому бравому воину. Ичиго падал и поднимался — поднимал сам себя, за шкирку, через боль и условности, через «не могу» — столько раз, сколько просто непозволительно для обыкновенного парня семнадцати лет. Ичиго — Воин, а все воины рано или поздно устают воевать. И она знает, что в его случае не будет ложью сказать, что Ичиго Куросаки к своим семнадцати годам уже смертельно устал от войны. Любой войны, как физической — крови, боли и смертей — так и ментальной.       И он, как и все воины, жаждет мира. Это правильно, это нужно, это то, как всё предполагало закончиться ещё до самого начала.       Воину нужен Мир. А Ичиго нужна Орихиме. Так должно быть, потому что это логично, так мир устроен. Орихиме — единственная, кто может исцелить его израненное сердце, потому что она и есть исцеление во плоти. Она впустит в его жизнь радость и смех, она даст ему шанс жить спокойно и долго, тихо упиваясь её божественным светом. С ней он поймёт, что рыжее солнце призвано вовсе не обжигать, а дарить благоговейное тепло. Оно призвано дарить жизнь — и он воспрянет, сбросит доспехи-оковы, поставит ненавидимый до скрежета зубов меч в дальний угол, вдохнёт полной грудью и найдёт то, что давно искал — покой. И забудет, наконец, Рукию, сотрёт из памяти и вычеркнет из жизни.       Потому что Рукия… Рукия была Войной и всегда ею будет.       Рукия никогда не питала иллюзий. А уж после знакомства с Орихиме и вовсе укрепила веру в такое положение дел. Так. Просто. Должно. Быть. И сейчас, рассматривая себя в зеркале с головы до пят, она нисколько не была удивлена подобному зрелищу. Не удивлена — да, но никто не говорил, что лицо её не скривилось в отвращении к своей сущности.       Орихиме, буквально состоя из света, была и одета в свет, в жизнь, её белое платье на дышащем жизнью теле несло тёплые лучи даже в самые дальние и тёмные уголки людских душ. Её волосы цвета солнца, обжигающе-ласкового в своей доброте, рыжим вихрем нагоняли веселье, сверкая расплавленной медью, лёгкой, гибкой, а глаза цвета натурального мёда одним взглядом обволакивали сердца случайных прохожих сладкой патокой, питая и заставляя биться чаще. Она притягивала к себе жизнь со всех концов — не было ни дня, чтобы она не собиралась забрать домой щеночка или всученную на ярмарке золотую рыбку — а тепло, что она излучала, едва ли не давало жизнь продирающимся сквозь асфальт одуванчикам, прорастающим почти под её ногами. Под её чутким уходом её маленькая квартирка (как и дом Исиды) превратился в настоящую оранжерею: буквально любое растение, в каком бы состоянии оно к ней ни попало, не просто выживало — разрасталось, кудрявилось и цвело. А ноги её, с кожей нежной, золотистой, без единого шрама, впрочем, как и везде, были любимы морским песком или изумрудным ковром травы. Иное несла Жизнь, она возвращала её, возвращала то, что утрачено, запускала заново сердца, раздувая, казалось, навсегда потухший огонёк внутри. Её сила блестела сотнями ярких искр, а защитные или целительные куполы были будто вырезаны из янтаря, солнечного камня.       Взглянув ещё раз на себя и подтянув перчатки, Рукия фыркнула. Она была другой, диаметрально другой.       Рукия была тьмой, а тьма была внутри неё. Всегда, неизменно. Она была шинигами, буквально богом смерти, и одеяние было ей подстать — чёрное, прячущее её в тени от посторонних глаз, даже с учётом того, что её и так никто не видел. Тьма бархатной накидкой висела на острых плечах, шлейфом стелилась за ней по земле, заглушая и без того тихие, неотвратимые шаги. Волосы цвета беззвёздного ночного неба были лёгкими, как перья чёрного дрозда, но оттого не менее непослушными, а от странных сапфировых глаз большинство людей передёргивало, словно они чувствовали холодную хватку судьбы на своём сердце. Худое бледное тело, всё в шрамах, рубцах и с непременно разбитыми коленками будто отвергало саму жизнь, которая никак не могла просочиться сквозь безликое мрачное косоде, что было доспехом для того жалкого пригоршня духовных частиц, составлявших её «душу». От неё веяло холодом и кровью, а потому животные, даже бродячие чёрные кошки, обходили её десятой дорогой, а каждая попытка вырастить в каком угодно мире хотя бы пресловутый кактус оканчивалась обнаружением иссохшего до предела растения, ни в какую не желавшего приживаться. Всю свою долгую жизнь она несла Смерть как врагам, так даже и друзьям, и ладони её давно огрубели от тренировочных мозолей и многочасовых попыток отстирать въевшиеся чуть ли не в саму кожу, а то и глубже, кровавые пятна на одежде. Сам смысл её жизни сделал привычным делом хождение по дорожке, выстланной трупами и костями и припорошённой ледяной пылью её холодного, как небьющееся сердце, острого, но изящного, как сама смерть, клинка.       Миру место было в Генсее, Войне — в Обществе душ, а Воин то и дело метался между ними, как меж двух огней. Так дальше продолжаться не могло. Воин заслужил свой покой, он больше ничего не был должен Войне — и так провёл на ней слишком долго. Да и честно говоря, Воин вообще никогда ничего не был должен Войне… Это она втянула его во всё, что ему пришлось пережить, это Война изменила его до неузнаваемости: ни один человек после стольких битв, смертей и такого количества пролитой крови не может остаться тем, кем он был изначально. Даже Ичиго Куросаки это не под силу. И вина Рукии в этом была куда больше, чем кто-либо мог бы предположить.       Любой воин постарался бы забыть обо всех ужасах, что ему пришлось видеть, и Рукия это понимала. А ещё она понимала, что «боевая подруга», вечно маячащая перед глазами и одним своим присутствием напоминавшая о том, о чём не хотелось никогда вспоминать, не была бы желанным гостем в только-только устроившейся мирной жизни. По-настоящему «мирной» она станет, когда воин найдёт себе по сердцу деву, которая сама станет для него миром. В случае с Ичиго такой девой была, несомненно, Орихиме, и Рукия надеялась, что у него хватит мозгов понять это как можно скорее.       Уверенно кивнув своему отражению, поправив шеврон и безуспешно убирая мешающую (будь она неладна) прядку с лица, Рукия не смогла не отметить, что, как и говорил Ренджи, её мешки под глазами были ну уж очень большими, просто до неприличия. А это значило, что на официальном торжестве по случаю окончания войны её вновь завалят вездесущими вопросами о том, всё ли в порядке у неё со сном. Конечно, всё было далеко не в порядке, но она не намерена была это озвучивать. Как в принципе и то, что все эти рассуждения об их дальнейшей судьбе, а точнее выдержку из тайного разговора с Ренджи на не совсем трезвую голову, она уже неделю как прокручивает снова и снова перед сном.       А потом почему-то не может заснуть и борется с бессонницей либо отчётами, что накапливаются со скоростью шунпо, либо тренировками: её банкай всё ещё нуждался в более глубоком освоении.       Почему, собственно, она не могла заснуть, Рукия не понимала до сих пор. Да, конечно, всё это требовало смелости и ответственности, взвешенности — то, на что она решалась. Делом это было непростым, но кто-то должен был повзрослеть и сделать первый шаг. И если Ичиго соображал довольно туго, то Рукия была не против сделать всё самолично.       Да, проще не бывает! В этом нет ничего такого, верно?       Попытка удержать позитивную улыбку, глядя себе в глаза и думая об этом, не увенчалась успехом: улыбка треснула и рассыпалась моментально, а в глазах появился страх. Кончики пальцев затряслись.       Да чёрт побери, конечно, она была против! Её чертовски пугала перспектива очередного длительного расставания, а то и вовсе окончательной потери человека, занимающего почётное место в её сердце. Наверно, даже слишком большое место… Но она уже действительно всё решила. Ичиго, в первую очередь, был её другом, и она желала ему только самого лучшего, особенно сейчас, по окончании этой страшной войны. Он просто обязан быть счастлив, правда, зная его, он легко мог превратить всё в квест «вот три двери, за одной из них твоя судьба»… и кто как не она укажет ему на нужную дверь?       Рукия тяжело вздохнула, старательно унимая дрожь. Она могла рассуждать об этом сколько угодно и когда угодно — но только не сейчас: если она опоздает на официальное мероприятие, по головке её не погладят. С этими мыслями она направилась было к выходу из комнаты, как задумалась, не взять ли ей с собой меч. Конечно, после официальной части непременно последует та ещё попойка, с Главнокомандующего станется, и ей будет не совсем сподручно с занпакто наперевес… С другой стороны, изначально они же должны быть при параде, так?       Ещё раз уверенно кивнув собственным доводам, Рукия вернулась к столу, у которого мирно покоилась Соде. И только она принялась закреплять меч на поясе, как створка сёдзи резко распахнулась. Кучики рефлекторно обернулась на звук, всё ещё пребывая в своих мыслях.       А затем остолбенела: с порога на неё смотрел хмурый Ичиго Куросаки. И он был последним, кого она ожидала и, чего уж греха таить, хотела увидеть сегодня на пороге её кабинета.       Неловкая пауза удивления затянулась, и это Рукия осознала, когда почувствовала, как вспотели её ладони. И поскольку Ичиго не соизволил произнести даже банального приветствия, всё ещё хмурясь и с читаемым недовольством рассматривая её, Кучики хмыкнула и заговорила первая:       — Тебя стучать не учили, Куросаки? — ответа на сие замечание не последовало, Куросаки всё продолжал сверлить её взглядом, не произнося при этом ни слова. Рукия должна была догадаться, что его, естественно, пригласят — Герой, как-никак — и сейчас сетовала на то, что совсем позабыла об этом, а неловкость момента буквально сжирала с потрохами. Мотивы же его молчания так и остались невысказанными, и поэтому Рукия, скривив недовольную моську, потуже закрепила меч у пояса и направилась к выходу. — Не знаю, что ты здесь делаешь, но мне пора на праздник. Так что пропусти меня, пока я не пнула тебя в коленную чашечку.       И именно сейчас он решил подразнить её, хватая её за шкирку прямо на пороге и вновь с силой заталкивая внутрь комнаты, входя следом и плотно прикрывая за собой сёдзи.       Рукия, еле удержавшая равновесие, готова была просто взорваться от подобного хамства. Она терпеть не могла, когда Ичиго так себя вёл.       — Какого хрена?! — мгновенно выпалила она, всплеснув руками. Он повернулся, и по его недоброму взгляду Кучики поняла, что он явно не в духе и настроен серьёзнее некуда.       — У меня к тебе тот же вопрос, Рукия.       У неё засосало под ложечкой, когда он начал теснить её, надвигаясь грозовой тучей. В конце концов, Рукия почувствовала, как упёрлась в стол — ретироваться было некуда. И Ичиго словно прочитал её мысли: резко выставив руки вперёд и вцепившись в столешницу мёртвой хваткой, он отрезал ей все пути к отступлению, а его лицо оказалось на одном уровне с её, и даже от его чёртового взгляда негде было укрыться. Просверлив её немного, он наконец серьёзно вымолвил:       — Не хочешь рассказать, что ты вновь удумала?       Кучики сглотнула.       — Я… я не понимаю…       — Не ври! — сорвавшись на крик, Ичиго звучно хлопнул ладонью по столу так, что Рукия вздрогнула. Его глаза из тёплых медово-шоколадных стали металлически-жёлтыми, словно пустой вновь брал над ним контроль, как пару лет назад. В них было столько яростного огня, что девушке казалось, этот огонь поглотит её в мгновение ока, накроет огненной волной, сожрёт — и не оставит ничего после себя. Она испугалась. По-настоящему испугалась. — Я знаю, что ты собралась сделать! Ты снова собралась всё разрушить, да?! Всё, что мы по крупицам восстанавливали, выстраивали заново, ты решила уничтожить, сжечь дотла?! Ты снова решила бросить меня?!       Рукия не знала, как ей побороть ужас, сковывающий тело — ужас от того, что Куросаки всё узнал.       — Откуда…?       — Ренджи рассказал мне всё! Заявился посреди ночи и выложил всё, что ты ему наплела неделю назад под саке. А ты… ты… — челюсть Ичиго сжалась, из горла вырывался едва ли не рык, а пальцы вдруг сильно сжали предплечья. Рукия вскрикнула от резкой боли, а он лишь остервенело встряхнул её пару раз, не прекращая рычать. — Ненавижу тебя… тебя и твой поганый характер… тебя и твою грёбаную жертвенность… как же я всё это ненавижу… — Кучики трясло так, что ноги подкашивались, а в горле застрял огромный ком из животного страха и боли, что переполняла её до краёв от слов Куросаки. И сейчас ей как никогда хотелось умереть, оказаться на холме Сокёку и собственноручно пронзить себе сердце тысячью клинков — боль всё равно не сравнится с тем, что приносят ей слова человека, которого она бросает уже в третий раз.       Издав наиболее устрашающий рёв, Ичиго резко приблизил своё лицо к ней.       — Вздумала бросить меня здесь, да? Свести с Иное и запереть в одном мире? — прорычал он сквозь зубы, — Счастье моё устроить решила? Засунь свой грёбанный план себе в задницу, поняла?! — с этими словами он резко дёрнул Рукию на себя и впился в её рот, скорее напористо и грубо кусая, чем целуя. Одним властным движением он посадил её на стол и вновь вцепился в неё мёртвой хваткой. Силы покинули Кучики, и сдерживать слёзы уже не представлялось возможным.       Она чувствовала, как её боль перемешивается с его, как зло он мнёт её губы и намеренно сильно тянет руками волосы, прижимая её лицо к своему. Рукия ощущала, как пальцы его дрожат, а широкая грудь, к которой он её прижимал, ходит ходуном, будто сами лёгкие стали свирепее качать воздух, как он усиливает её собственную дрожь и как она буквально захлёбывается рыданиями, которые он, несомненно, чует, но намеренно не замечает. Взамен привычного понимания и некой обыденной трепетности она получает жестокий больной укус, а затем чувствует, как он слизывает кровь, капающую на подбородок и смешивающуюся со слезами. Взамен аккуратности и субординации Рукия ощущала, как его наглый язык врывается в её рот и нахально исследует его, невзирая на любые возражения. Её сердце разрывалось, а всхлипы становились всё громче.       Этого она хотела? Об этом мечтала? Какая уже теперь разница. Какая вообще может быть разница, когда Куросаки Ичиго ненавидит её всеми фибрами его воинской души…       Он оставил её губы так же неожиданно, как и набросился на них, и тут же перешёл на шею, понизив голос почти до шёпота:       — Почему, Рукия… — яростный укус под подбородком, рядом с жилкой, — …скажи мне… — мокрый поцелуй у основания шеи. Дрожь Рукии начала угасать, уступая место недоумению. Его же тон повышался с каждым поцелуем. — Почему… — совсем кроткий, трепетный, нежный настолько, что она опешила, поцелуй в ярёмную впадину между ключиц — и его голос вновь обрёл силу, когда он поднял голову и посмотрел ей в глаза, — …почему ты снова это делаешь?! — на грани крика выдал он, крепко хватая её лицо в ладони.       Их взгляды встретились, и она ахнула, когда увидела перед собой глаза, полные отчаяния. Он весь был одним сплошным отчаянием: его колотило так, что дрожь ощущалась даже в пальцах, лежащих на её щеках; в глазах почти стояли слёзы, а лицо… такое лицо она в последний раз видела там, под дождём, за минуту до того, как она вернула ему силу.       Ичиго Куросаки был сломлен и раздавлен ею, Кучики Рукией.       — Какой в этом смысл, ответь мне? Почему ты постоянно стараешься думать за других? Почему не можешь просто спросить, чего я хочу?! — выдал он с жаром, гладя её щёку большим пальцем. — Почему ты вдруг подумала, что я вообще приму твоё решение и подчинюсь твоей воле? Ты всерьёз думала, что я не последую за тобой и дам тебе уйти?! — отчаянно хрипел Ичиго, переместив руки на её ладони и сжав их, глубоко вздыхая. — И не надейся даже, — их взоры снова встретились, и в это раз Рукия разглядела в потеплевших шоколадных очах решимость вперемешку с тем самым медовым чувством, настолько глубоким, что все океаны Генсея не смогли бы сравниться с ним в этом. Кучики почувствовала, как слёзы стремительно текут по её щекам, алеющим от стыда, а в сердце будто воткнули иглу совести, заставляющую желать провалиться под землю, пропасть на этом самом месте. А Ичиго улыбнулся ей, тихонько выдыхая, будто с облегчением, не отрывая глаз от её лица. Потом поднял к лицу её руки, перевернул тыльной стороной и поцеловал костяшки пальцев, — Ни сейчас, ни завтра, ни когда-либо. Третьего раза не будет.       Кучики шмыгнула носом, когда он стёр слёзы с её щёк, прерывисто сдула с глаз надоедливую прядку и трясущимися губами вымолвила, собрав все силы:       — Т-ты в этом ув-верен?       Куросаки цыкнул и бережно вернул прядь на место.       — На сто процентов, — он спустил Рукию на ноги, поправил ворот косоде, перевернувшиеся перчатки и съехавший шеврон. Кучики наблюдала за ним, ужасно покрасневшая от слёз, но отчаянно счастливая. — Знаешь, мир, конечно, весьма привлекателен, — продолжил он, оправляя её волосы, — своим покоем, умиротворением, светом… Но слишком много света слепит глаза, — одёрнув своё косоде, он внимательно посмотрел на неё, — а мне по душе тьма. Тем более, мир миром, но настоящий воин не может существовать без войны. Он без неё — ничто, — с нажимом выдал он, стирая кровь с её губы, но руки не отнимая. — Поэтому я выбираю вечный бой — то, без чего я не тот, кто я есть. Я выбираю войну.       — Тогда ты очень странный воин, — с улыбкой произнесла Рукия, глядя на него. Он хмыкнул и склонился к ней.       — Удивительно, что ты поняла это только сейчас, — и Ичиго поймал колкость, готовую слететь с её языка, схватив Кучики и подняв на руках, не отрываясь от ещё солёных губ.       Рукия же, зарываясь в его волосы, позволила ему победить. Но только в этот раз.