Yuri on ice

Он бьет свой личный рекорд, устанавливает мировой. Но все ещё не смотрит на экран. Мокрая чёлка противно прилипла к высокому лбу. Колючие, выжженные краской и обмазанные муссом волосы неприятно касаются кожи. От костюма чешется шея. Камеры уже выхватывают следующего фигуриста, вышедшего на лёд, а Енкюн, под нестихающие крики толпы уходит в раздевалку. Тренер идёт за ним. Что-то причитает про лишний четверной сальхов и "зачем четыре три, если было запланировано четыре два". - Это же тулупы, - пренебрежительно выплёвывает Ким и стягивает коньки не доходя до заветного помещения. Заебался, если честно. В произвольной должно быть три каскада. Все прыгают три каскада. Все такие молодцы. Енкюн бы прыгнул четыре, но ему слишком лень выслушивать очередной бубнеж низенькой дамочки под ухом. Чемпионат мира в России. И вроде как март, но на улице минус семь и у Кима задница в тонких спортивных штанах подмерзает. Но кого волнует подобное? Он идёт на открытый каток, оставляет пятитысячную купюру под залог за какие-то полу-тупые коньки, встаёт на лёд, многое повидавший, неровный и залитый как-то под наклоном. "Идеальный лёд, - думает Енкюн, - живой." В ледовых дворцах такого льда не увидишь: там слишком правильно, слишком идеально, искусственно как-то. А здесь Кюн делает пару толчков и с разворота прыгает двойной аксель, тут же цепляясь зубцом за выступающий бугорок льда и припадая на колено. Живой лёд говорит: "Иди на хуй, Ким Енкюн." Живой лёд прав вообще-то. На хуй, правда, Енкюн идет только через пару часов, когда устаёт от тройных флипов и четвёрных риттбергеров, когда его личность на катке, заполненным шумными подростками, начинает приковывать взгляды чаще, чем положено для обычного "выбрался ночью погонять на катке". На хуй он идёт в кабинке задрипанного сортира в каком-то гей-клубе Петербурга. И это приятно вообще-то. Чужие руки на своём теле, ощущение заполненности и отдающееся искрами в глазах давление на простату. Енкюну нравится. Енкюн стонет в голос, ощущает чужие губы на своей шее, ловит их обственными. А потом чужая ладонь ловит его член и Ким теряется в ощущениях, бьющих по ушам не пойми откуда взявшимся ультразвуком. Он оглох, ослеп и, кажется, немного сдох одновременно. Остались только жаркие руки и губы, первые на его члене и вторые уже спустившиеся на кадык. От этого всего Енкюна выгибает так, как только может позволить ему его растяжка (хотя размеры туалетной кабинки на данный момент были более значительным ограничением). Он марает спермой дверь на против, себя самого, чужую руку. В ушах все ещё звенит. Как-то так он бы себя чувствовал, если бы смог прыгнуть четверной аксель. Наверное. Четверной аксель - это как трахнуть лёд. Только не так холодно. И прорубь выкручивать не надо. - Блять, - стонут у него над ухом и разливаются тёплой спермой внутри. Енкюн старается по голосу представить образ человека за его спиной - выходит так себе. А даже расплывчатые очертания лица припомнить не получается. Фигурист пытается выкрутить голову, но по итогу только утыкается в копну чёрных волос. От чужой макушки, мгновение назад упавшей на его плечо, пахнет кофейным ликёром и сигаретами. - Курить - дерьмово, - зачем-то замечает Ким, даже забыв о том, что здесь нужно говорить на английском, а не на своём. - Я не курю, в помещении надымили, - голос за его спиной какой-то странный, не корейский как будто. Но Кюн совершенно точно разобрал фразу на родном языке. Чистом таком, красивом. Интересно, русские всегда говорят по-корейски, а матерятся по-русски? "Клево, - думает Ким, - надо тоже русским стать". А потом: - Блять, - вслух зачем-то. Выходит неплохо. Не так чисто, как у обладателя чёрных волос за его спиной, но вполне себе терпимо. Он чувствует смешок себе в плечо, зачем-то тянется ладонью к чужой макушке и зарывает в мягких прядях ладонь. Тепло, уютно, мокро немного от пота - но это мелочи, не противно даже. У парня за его спиной тело ничего такое, Енкюн почувствовал. Член тоже ничего такой, - это Енкюн чувствует до сих пор. - Блять, - о, уже лучше! - Слезь с меня, - он пятится вперёд походкой пингвиненка и думает, что слишком рано ударился в нежности. Плечу становится как-то легко и пусто - темноволосая голова остаётся сзади и, кажется, теперь сверлит его тяжёлым взглядом. - А разве не наоборот? - Енкюн оборачивается, смотрит на губы, договаривающие последнее слово и расплывающиеся в ухмылке. Поднимается выше - смотрит на нос, крупный немного, но ничего такой. Потом на уши, выпирающие как у эльфов и мысленно дорисовывает ещё более острые треугольники на концах. "Шикарно, - думает, - меня только что трахнул Леголас." У Леголаса волосы чёрные, причёска в духе корейских айдолов и разрез глаз, сука, такой же. Кореец приехал в Россию, нашёл себе другого корейца и трахнулся с ним. Неплохое достижение, не считаете? - Ты монгол? - самый тупой из всех вопросов, что мог задать Кюн, но именно его он таки решается озвучить. - Я Юра, - улыбаются ему. - Монгол? - Пак. - Юра Пак? Юра Пак кивает и даже улыбку с лица убирает. Серьёзный. Посмотрите на него. Юра. Пак. - Блять, - говорит Енкюн. И ему даже добавить нечего. Трахруться с Леголасом? Три ха-ха. Трахнитесь с корейцем-Юрой. И никакие эльфы уже будут не нужны. По крайней мере Кюн вполне себе удовлетворён и теперь думает только о том, как же лень ему добираться до гостиницы. А вот Пак, наверное, в глубине своих мыслей решил, что у Енкюна прекрасные знания русского. "Здравствуйте", "спасибо", "я люблю вас", ещё "ебитесь, дети мои", которое Ким услышал от русской фигуристки после того, как долго и активно что-то обсуждал с Натаном. Неплохой набор? Вот и кореец думает так же. Но Юра просто убирает влажные пряди с лица, вздыхает и щёлкает пряжкой своего ремня. А потом к Кюновским спортивкам тянется, поправляет, шлепает по заднице зачем-то. - Ты балерун, что ли? - хмыкает и ведёт острым кончиком языка по верхней губе. "Ну круто, - поселяется в мыслях Кима, - меня спалила моя же задница." Но все же кивает, чего уж скрывать. - Фигурист, - и жмёт плечами. Мол, что в этом такого то. - На чемпионат мира приехал? - Ага, - звучит как-то совсем заурядно. Так, обычно, отвечают маме на банальные "надел шапку?" или "жениться то не хочешь?". Енкюн вот не хочет. Но отчего-то снова хочет Юру Пака. - Выиграл? - и что за глупые вопросы? Ким себя ощущает попугаем, ей богу. Опять говорит короткое "ага" и ладонь тянет к дверной ручке. Мол все, хватит этого. Русский присвистывает тихо и (фигурист уверен!) снова расплывается в ухмылке. Ждёт, пока ручка под давлением щёлкнет и поедет вниз, открывая замок и выпуская длинноволосого парня из тесной кабинки. Хватается рукой за косяк, высовывает довольную макушку и сверлит взглядом узкую спину, спрятанную за мешковатой толстовкой. - Слабо в кантилевере? Енкюн останавливается, чуть поворачивает голову к собеседнику, уточняет зачем-то: - Прокатиться? - Трахнуться. И Юра идёт к застывшему парню, достаёт из заднего кармана визитку, прячет ее под резинкой чужих спортивок и целует розовеющую щеку. "Трахнуться. В кантилевере", - думает Енкюн. Думает и даже не может подобрать нужного слова, чтобы выразить эмоции. - Пиздец, - подсказывает Пак, небрежно треплет спутавшиеся пряди фигуриста и уходит. Кожа под резинкой спортивных брюк чешется от клочка ламинированного картона. - Пиздец, - повторяет Кюн. И тянется за телефоном, чтобы заказать такси.