О тебе и обо мне

Знаешь, я никогда тебя не понимал, даже если честно пытался. И тебе мой образ жизни наверняка так же оставался неясен. Не понимал, когда ты забавно жмурился на слепящих солнечных лучах в знойный летний день и, заразительно смеясь, говорил мне: «Сегодня так солнечно! Правда, здорово? Всё такое красочное!» Особенно манили задорные смешинки, застывшие в твоих странных салатовых глазах. Глядя на тебя такого, я сам невольно растягивал губы в улыбке, хотя этот день был таким же невыносимо жарким, как и предыдущие десять в этом месяце. Я правда старался, но всё, что видел я – это нещадно палящее солнце и иссушенная до скорбной желтизны трава. Только ты, казалось, притягивал к себе крупицы золотой пыли и прямо-таки сиял и искрился радостью. Мы никогда не были похожи, почему же ты меня всегда так притягивал? Как-то раз я задал тебе этот вопрос, и ты, весело смеясь, ответил: «Действительно, почему? – по-детски нахмурив брови и приложив указательный палец к насупленным губам, добавил: – У меня есть то, чем ты не можешь обладать». И вот в моей копилке новая загадка. Когда из старой книги выпала забытая всеми фотокарточка, я рефлекторно поднял её с пола и принялся рассматривать с полным безразличием во взгляде. Ты тихо подкрался со спины, как если бы играл со мной в прятки, и воскликнул с любопытством: «Что это у тебя?» Я вздрогнул, обернулся и протянул тебе, сказав: «Просто чёрно-белое фото». Ты взял его бережно в руки и возмущенно заявил: «Ну, какое же оно чёрно-белое? Посмотри, сколько тут оттенков! Вот тёмно-серый, а здесь совсем бледный!» – и продолжал с неподдельным интересом рассматривать бесцветные тона, вынуждая меня невольно изумляться в который раз. Когда мне удавалось вырваться с работы, я старался забегать к тебе на минутку. Ты встречал меня на пороге с улыбкой и звал на кухню пить кофе. Обычно ты предпочитал растворимый, но когда бы в дом не нагрянули гости, всегда варил в турке, из специально прибережённых для таких случаев зёрен. А пока напиток неспешно готовился, всегда что-то рассказывал. Иногда так увлекался, что кофе успевал выкипеть. Ты всегда так удивлялся и расстраивался, честное слово, как рассеянный ребёнок! Ни капли не изменился со школы. Но знаешь, я никогда не осуждал тебя за это, ты всегда был собой. Кофе я предпочитал крепкий, без сахара и сливок. А ты три четверти кружки заливал молоком и пил с нескрываемым удовольствием, приговаривая время от времени: «Как вкусно получилось». Глядя на тебя в такие моменты, сложно было сдержать улыбку. Вообще сложно оказывалось не рассмеяться добродушно, когда складывалось впечатление, что ты чуть ли не мурчишь от удовольствия. Когда мы в первый раз поцеловались? Я и не скажу сейчас наверняка – помню только, что мы снова сидели на твоей уютной до неприличия кухоньке, и кружки наши к тому времени опустели уже третий раз. Кажется, ты сам потянулся ко мне, доверчиво прильнул, как слепой котёнок, и не отпускал уже до самого утра. Боже правый, тогда-то я и понял, как, оказывается, к тебе привязан уже столько лет подряд. С кем бы я ни встречался в это время – в итоге, не смог вспомнить ни единого лица с определёнными чертами, ни единого чёткого жеста. Зато в твоём образе я мог бы с закрытыми глазами очертить каждую мелкую трещинку. И что они говорили мне тогда, просыпаясь по утрам в моей постели, как улыбались мне и как бросали одни за другими? Из всего сумбурного потока слов могу выцепить лишь те твои нелепые россказни, что ты всегда мне выдавал на одном дыхании. Зато который день подряд я просыпаюсь с тобой под боком, ощущая тепло твоего близкого тела, и целую тебя в сонную блуждающую улыбку. И как бы хорошо мне ни было вблизи тебя, как бы ни был ты мне близок – наверное, эта любимая мной история, рассказываемая тобой на языке жестов, слишком хороша для того, чтобы сроком ей стала бесконечность. Сколько ни думаю об этом, всегда мне кажется, что годам к тридцати, может, даже сорока, мы, наконец, возьмёмся за ум и, крепко пожав друг другу руки, как-то грустно улыбнёмся и скажем это сентиментальное «прощай». И мы больше никогда не будем как прежде, станем уравновешенными и спокойными. Найдем себе жён, хороших и добрых, будем убеждать себя, что они лучше всех на свете. Не будет ошеломляющих порывов страсти ночью, осторожной ласки по утрам и робкой нежности в постели. Мы просто будем рядом с ними, как, впрочем, и должно быть. А потом у каждого из нас будут дети, конечно же, самые лучшие на свете. Всё будет спокойно и по-домашнему уютно. Знаешь, всё-таки когда-нибудь, однажды, мы случайно встретимся семьями и заговорим, словно старые добрые друзья, пойдем к кому-нибудь в гости. Под конец вечера выйдем вместе на балкон и, вдыхая очередную порцию дыма, подумаем, что век давно уж за горами, а молодость осталась позади. Помолчав немного, ты непременно грустно усмехнешься, как когда-то очень давно, когда мы прощались впервые на неопределённо-длительное время, и, выдохнув из лёгких дым, признаешься мне тихим шёпотом: «А всё-таки, я так тебя любил». И я снова замечу задорные смешинки в твоих странных салатовых глазах.