Сентябрь, 2010
Спустя много лет горло обжигает дорогой виски, а не водка, купленная впопыхах в ларьке после закрытия. Мужчина потирает виски, сидя в пустой кухне тихо, чтобы не будить жену, чтобы она не подошла к нему со спины, опуская свои тонкие руки ему на плечи, чтобы не наклонилась вперед, обнимая, чтобы не спросила, в чем дело. Потому что он никогда, никогда не сможет рассказать ей. Он не сможет сказать, что здесь, с ней, живой труп – говорит, ездит в туры и на мероприятия, улыбается в камеры и обнимает ее перед сном. Не сможет сказать, что умер в августе девяностого. На экране ноутбука – дорогого и тонкого, о возможности существования которого в восьмидесятых он и думать не мог – приостановленная концертная запись. Там до боли знакомый профиль с копной непослушных волос наклоняется к микрофону, и у Бутусова сил нет смотреть на него, потому что он не может не испытывать этой изламывающей боли каждый раз, когда слышит его имя. Каждый раз, когда молодежь выкрикивает это «Цой жив!», каждый раз, когда он видит очередное граффити или футболку с его лицом. Пальцы неуверенно кружат над тачпадом, и, в конечном итоге, грузно опускаются вниз. Наушники заполняются родным голосом. Слава закрывает глаза, потому что не может – нет сил смотреть на него.Белый снег, серый лед На растрескавшейся земле. Одеялом лоскутным на ней – Город в дорожной петле.
Слава отнимает руку от лица, чтобы посмотреть. Чтобы в очередной раз попытаться переступить через себя, чувствуя душащий стыд за то, что он даже взглянуть на его фото себе не позволяет. Виктор на записи открывает глаза тоже, смотрит не в камеру и не на свою публику, смотрит куда-то в сторону. Слава вспоминает. В тот день он был там, был на концерте, стоял поодаль, слушая. Стоял и улыбался, потому что гордился, он так гордился его успехом. А Витя смотрел на него, совсем не боясь, что кто-то заметит. Он вообще ничего не боялся.А над городом плывут облака Закрывая небесный свет. А над городом – желтый дым Городу две тысячи лет Прожитых под светом Звезды По имени Солнце...
Вспоминая свою улыбку, что зеркально лезет на лицо сейчас, Бутусов захлопывает крышку ноутбука, зажимая рот рукой. Оттуда, как завещал Маяковский, ногами шевелит непрожеванный крик.Апрель, 1989
Они знакомятся в апреле восемьдесят девятого, оба на пике популярности, оба уже заработавшие себе имя – о них говорят, их песни знают наизусть, люди приходят на их концерты и делают фотографии на полароид. Известность перестала опьянять слишком быстро, и все больше Слава стал отдавать предпочтение квартирникам у кого-то из знакомых, нежели посиделкам в шумных ленинградских барах, когда ни посидеть спокойно, ни поговорить – то и дело подбежит кто-то, руку пожать или на шею кинуться, сказать, какая музыка хорошая, автограф попросить. И ведь приятно вроде, и ведь улыбаешься искренне, но устаешь. В тот день, когда Саднов приглашает его к себе, говоря, что будут только общие знакомые-музыканты, в Ленинграде стоит жаркий весенний день. Светит солнце, и люди выбираются на улицу, надевая свои лучшие наряды. В тот день Слава идет к другу, и на нем надеты тертые джинсы, футболка с дурацким принтом и солнцезащитные очки. В тот день у него с собой бутылка импортной водки. В тот день он еще не знает, как все в его жизни перевернется с ног на голову. – Славка! – говорит Андрей, встречая друга, и будто нет между ними никаких разногласий, будто группа не находилась в кризисной ситуации. В тот день казалось, что все хорошо. – Идем, давай… О, водочка! Ты проходи, проходи. Познакомлю тебя кое с кем. – С кем это? – Слава стаскивает солнцезащитные очки и смотрит на гитариста чуть ли не осуждающе, добавляя на полтона тише: – Ты же сказал, что будут только свои. Андрей отмахивается, мол, глупости, мол, ты, Славка, ничего не понимаешь, лучше проходи и посмотри сам. И Бутусов же идет, хмуря густые брови, совершенно не желая знакомиться с кем-то, особенно если этот кто-то – очередная «гениальная» идея, кого-то из группы, которая, всенепременно, станет спасением всего коллектива. – Виктор Цой, – вместо опасливых предположений Славы, говорит Саднов, и переводит взгляд на сидящего за кухонным столом музыканта. У того безумные, просто безумные, как думается Бутусову, волосы. – Это Слава. Слава Бу… – Слава Бутусов, – представившись самостоятельно, он пожимает Цою руку. У того длинные теплые пальцы. Тот улыбается. – Приятно познакомиться, – кивает тот, и не отпускает ладонь дольше, чем это нужно. – Витя Цой.-
В час ночи они пьяно хохочут, скуривая третью сигарету на двоих, рассказывают друг другу казусные истории с концертов, говорят о детстве, об амбициях и о страхах. В час ночи Слава вдруг понимает, что Витя красивый, что у него, когда он курит, скулы становятся такими четко очерченными и острыми, и что глаза превращаются в лунки, когда он смеется, а в их уголках собираются мимические морщинки. В час ночи Слава дергается вперед и целует чужие губы. В час ночи Витя ему отвечает, пьяно выдыхая и обнимая за шею, роняя окурок прямо на пол. В два часа ночи Слава держит эти безумные волосы, когда Цой склоняется над унитазом, а его желудок в очередной раз стягивает спазмом. Он отмахивается от Андрея, обеспокоенно заглянувшего в туалет, и тот вскидывает в жесте капитуляции руки, уходит, решая не мешаться и не задавать лишних вопросов. В два часа ночи Слава садится рядом на кафельный пол и поглаживает чужую спину между лопаток. – Ты как? Воды принести? – спрашивает он, смотря на покрытое испариной лицо. Слава ни о чем, кроме чертова поцелуя думать не может. Это неправильно. Запретно. Если кто-то только узнает. Если только… И он подрывается, чтобы сходить за этой чертовой водой и проветрить голову, чтобы перестать думать, чтобы проглотить подкатившую к горлу истерику. Но Витя говорит: – Не уходи, – говорит, и хватает за руку. И Слава не уходит.-
Апрель жаркий. Светит солнце – редкий гость в Ленинграде, и почти не идут дожди. Слава влюбляется в этот апрель, потому что в нем он обретает такую важную часть себя. Часть, которая щурит глаза, которая поет баритоном и любит кофе без сахара. Он запоминает каждую мелочь. Он запоминает маленькую родинку на шее. Запоминает, как тот укладывает волосы. Запоминает, как выпячивает нижнюю губу, когда ловит сигарету. Слава касается украдкой, когда никто не видит, когда никто не осудит. Слава горит под Витиными лучами, запираясь с ним в своей ленинградской квартирке и целуя бережно, зная, как тот любит. Витя называет его своим солнцем. Витя выпускает восьмой альбом и называет его «Звезда по имени Солнце». Слава влюбляется не только в апрель.Август, 1990
– Алло? Алло! – Витя улыбается, слыша сонный голос на том конце телефона, жмурит глаза от слепящего солнца. – Из Латвии звоню. Алло, Слава? – Как ты? – сразу спрашивает Бутусов, мгновенно просыпаясь. Знает же, что звонить дорого, знает, что нужно спросить только самое важное. – Да что со мной станется, Славка? – Цой скалится, но нервно крутит в пальцах телефонный провод. – В Латвии, говорю. Хорошо тут, знаешь? Жалко, тебя нет. На том конце провода молчат, но Витя не переспрашивает – это не помехи связи, он знает. И озирается по сторонам, в поисках любопытных глаз, чтобы прикрыть трубку ладонью, чтобы сказать тихо: – Я тоже скучаю. Я скоро уже, – говорит он. – И мы уедем куда-то, может, на море? В сентябре, знаешь, бархатный сезон. Слава смеется на том конце трубки, прекрасно понимая, что не получится у них ничего, что так и будут они прятаться и опасаться каждого взгляда. Понимает, что женам будут врать, друзьям, всем. Понимает, не глупый же, но все равно отвечает: – На море, значит? Тогда жду! Жду, говорю! Отзвонись, как на месте будешь, Вить. Слышишь? – Слышу, – говорит, и прикрывает глаза. – Слышу, Славка. – Ты только осторожнее на дорогах будь, – просит Бутусов. В ответ ему смеются. – Мой «Москвич» меня никогда не подводил.-
Столкновение автомобиля «Москвич-2141» тёмно-синего цвета с рейсовым автобусом «Икарус-280» произошло в 12 час. 28 мин. 15 августа 1990 г. на 35 км трассы Слока – Талси. Автомобиль двигался по трассе со скоростью не менее 130 км/ч, водитель Цой Виктор Робертович не справился с управлением. Смерть В. Р. Цоя наступила мгновенно, водитель автобуса не пострадал. …В. Цой был абсолютно трезв накануне гибели. Во всяком случае, он не употреблял алкоголь в течение последних 48 часов до смерти. Анализ клеток мозга свидетельствует о том, что он уснул за рулем, вероятно, от переутомления.
– из милицейского протокола.
-
Слава кричит.Сентябрь, 2012
Концерт, посвященный памяти Виктора Цоя. Слава поет, привычно закрывая глаза, Слава ведет себя на сцене спокойно, Слава говорит слова, которые хотели бы услышать люди, пришедшие сюда сегодня. Они скорбят вместе с ним, он знает. Он знает, что смерть Вити – это не только его личное горе. Скорбит вся Россия, скорбит весь мир, но Славе кажется, будто его сердце разрывается от этой боли каждую секунду. Будто оно вобрало в себя скорбь каждого, кто Витю знал.И мы знаем, что так было всегда Что Судьбою больше любим Кто живет по законам другим И кому умирать молодым. Он не помнит слово «да» и слово «нет» Он не помнит ни чинов, ни имен. И способен дотянуться до звезд Не считая, что это сон И упасть, опаленным Звездой По имени Солнце...
Слава плачет. Он не открывает глаза, он не прекращает петь или играть, он просто стоит на сцене, словно оловянный солдатик, и по осунувшемуся лицу скатываются слезы. Он заканчивает концерт, кланится и благодарит людей, пришедших сюда. У Славы сердце разрывается от боли.-
На могиле много цветов, игрушек, фотографий. Слава приезжает на Богословское кладбище впервые за двадцать два года. Сентябрь холодный и серый, и Бутусов поднимает воротник пальто, пытаясь защититься от моросящего дождя. Он стоит поодаль, боясь подойти ближе, смотрит на памятник со знакомым профилем. Слава хочет вернуться в их апрель восемьдесят девятого и не совершать ошибок – не бояться, не прятаться, просто наслаждаться каждой минутой. В кармане вибрирует телефон. Жена. Слава дает отбой и подходит к оградке, чувствуя, как сердце начинает биться быстрее. – Привет, – сипит он, потому что голос подводит. Он наклоняется, опуская подсолнухи перед памятником. – Знаешь. Тяжело было их найти, – Слава улыбается, и эта эмоция вызывает физическую боль. – Цветы солнца, такие же, как ты. Их вырастили, наверное, в теплице, это не то… Сглатывает. Глаза начинает щипать, а пальцы крупно подрагивают. За двадцать два года не стало легче ни на грамм. Сколько бы ни пытался забыться, сколько бы ни пил, ни молился и ни забивал график так, чтобы и себя помнить было некогда. У Славы дочь-красавица, любящая жена, у Славы деньги и признание, друзья. У Славы все и одновременно ничего. – Вить, – говорит снова он, и губы дрожат. – Мне так не хватает тебя, боже. Мне так тебя не хватает. Дождь расходится сильнее, опаляя холодом лицо. Бутусов опускается на колени, вцепляясь пальцами в низенькую черную оградку. Витя на фотографии молодой такой, красивый, улыбается, смотря на него. Он помнит, как делалось это фото – Цой укладывал волосы дольше, чем обычно. Слава качает головой, трет глаза руками, сильно, так, чтобы искры разноцветные летели. «Старик» — думает Слава. Спятивший старик, рыдающий на могиле давнего (не)друга. Он вжимает голову в плечи, трясется всем телом – от холода и переполняющих эмоций. В голове снова вспыхивают картинки, которых он никогда не видел – визг тормозов, столкновение. Витя говорил, что его «Москвич» ни разу его не подвел. Слава думает, было ли тому страшно. Было ли больно. Почувствовал ли он хоть что-то? Слава зажимает рот рукой, силясь заглушить рыдания. – Я так скучаю по тебе, – шепчет он. – Витька. Ты там только будь счастливым. Обещай мне. И дождь прекращается, как это бывает летом, и сквозь пасмурное Санкт-Петербургское небо прорываются лучи сентябрьского солнца. И Бутусов оборачивается, жмурясь от бликов, выжигающих глаза, смотрит на небо, посветлевшее, ясное. Как то, апрельское, когда они бежали по улице, чтобы быстрее добраться до Славкиной квартиры. И он смеется. Смеется, оборачиваясь, смотрит на фото – глаза-лунки на фото улыбаются. – Спасибо, – шепчет он, чувствуя, как солнце греет продрогшую спину. – Спасибо, Вить. Спасибо. За то, что жив. За то, что светишь каждому из нас. Звезда по имени Солнце.