Gone

Эти глаза…       Франц устал. Слишком устал от этих бесконечных сочувствий, грустных взглядов ему в спину, тихих вздохов и слёз. Устал просыпаться каждую ночь в холодном поту от этих проклятых кошмаров, доводящих его до самых настоящих истерик, после которых хочется пить не просыхая, стать гнилым, забытым, затхлым. А еще хочется затянуть петлю вокруг шеи и пусть все катится куда подальше. Пусть, пусть будет больно. Пусть он услышит хруст своих собственных шейных позвонков, пусть его тело найдут не сразу, о нем практически никто бы и не вспомнил. Может быть, какая-нибудь да старушка на улице, узнав о его кончине, всплакнула бы, вытерла бы глаза своим платочком, да и не более. Кому вообще есть дело до его чувств? Правильно. Никому. Мерседес не перенесла горя, скончалась от сердечного приступа через несколько недель после похорон. Фернан, не вынеся потери всей семьи, застрелился в собственном кабинете. Остался только он. Единственный, кто так близко знал Альбера. Монте-Кристо тоже был рядом, пытался утешить, говорил, что это судьба преподнесла жизненный урок, что нужно продолжать жить дальше не смотря на такие потери. Слова эти барону в душу не запали, он слушал графа с уже привычным для всех видом, каменным лицом, потрепанном костюме, полностью растрепанный, с большими кругами под глазами и потухшими зрачками, в которых вряд ли зажжется привычный огонек счастья. Устал, слишком устал. На похоронах юноша даже не плакал, уже не было сил. Он смотрел на портрет Альбера, нарисованный им где-то в конце июля, смотрел и просто отказывался верить. Все не должно было так произойти. Все зашло слишком далеко.

***

— Как ты думаешь, отсюда нас мог бы кто-нибудь видеть? — слегка обеспокоенно спрашивает юный звонкий голос прямо под ухом. — Не думаю… Здесь слишком высоко, вряд ли какой-нибудь лоботряс захотел бы сегодня взглянуть на такое небо, — барон усмехается, смотря вниз на прохожих с зонтиками. — В таком случае… Наверное мы здесь и останемся? Здесь красиво, того глядишь, и тучи разойдутся, — юноша лег на спину, смотря на медленно расходящиеся тяжелые тучи, — а потом заглянем в какой-нибудь ресторанчик и отлично проведем вре… — Альбер, — резко прервал виконта рядом сидящий барон. Альбер повернул голову в сторону Франца, смотря на него с вопросительным взглядом. Барон мягко улыбнулся.— сколько раз я тебе, дурашка, говорил, что самое лучшее время проходит не в ресторанах и в огромных компаниях людей, а здесь. Где никому нет до нас дела, — д’Эпине навис над Альбером, вглядываясь в его глаза и замечая появляющийся на щеках румянец, — где есть только ты и я…— наклонившись к лицу Морсера достаточно близко, барон оставил на губах своего друга мягкий поцелуй.

***

      Схватившись за голову от резкой боли в висках, д’Эпине опустился на пол, чувствуя горячие слёзы, которые неумолимо текли по его щекам, обжигая кожу и заставляя дыхание прерваться на несколько секунд. Еще никогда барон не чувствовал себя настолько беспомощным и забытым. Теплое прикосновение чей-то руки к плечу. — Франц… Знакомый до боли голос ударил по ушам, заставив юношу рывком поднять голову и уставить взгляд на источник звука. Конечно, как можно не узнать этот слегка надтреснутый и хриплый, от недавней болезни, но все равно звонкий и чистый голос? То ли ужас, то ли шок, то ли радость парализовали его тело, отчего юноша мог лишь смотреть на бледное худощавое очертание и яркие изумрудные глаза, поддернутые кристаллами слёз. — Я здесь…— Франц ощутил холодное прикосновение к щеке. Подняв руку, барон собирался взять руку Альбера в свою, чтобы не отпустить. Чтобы оставить его себе. Чтобы вновь прогуляться под дождем, держась за руки и целуясь перед проходящими мимо старушками, смеясь с их реакции. Чтобы вновь держать его за руку. Чтобы уже никогда его не отпустить. Едва его рука дотронулась до его руки, силуэт испарился, словно это было лишь игрой его больного воображения. Закрыв руками лицо, Франц разрыдался. Еще минут 15 д’Эпине все так же сидел на полу, пытаясь успокоиться и прокручивая в голове все произошедшие события, отказываясь верить в смерть Морсера. Эти глаза… Голова начала тяжелеть, в глазах все поплыло. Предрассветный туман окутывал город. День обещался быть тяжелым и ничем не отличающимся от остальных. Франц упал на спину, заснув хилым сном. Слишком тяжело забыть… Ведь эти глаза, они слишком… Слишком родные…