his.

Он задыхается. Он просыпается с болью в груди, трогает себя рукой, уверенный в том, что что-то работает не так, уверенный в том, что что-то развалилось на части, уверенный в том, что он в шаге от того, чтобы сломаться. Ничего. Всё в порядке. Но внутри него гнездится боль. Похоронена глубоко рядом с регулятором тириума. Коннор проводит пальцами в поисках ответа, решения своей проблемы. Что случилось? Что произошло? Что со мной не так? Н И Ч Е Г О Ничего из того, что сообщают ему сканеры. С ним ничего не случилось. Он в порядке. Он в порядке. Он в порядке. Коннор не в порядке, и он знает это. С ним что-то не так. Глубокая агония, которую он не может побороть. Такое чувство, что… Это ощущается, как… Слёзы подступают к глазам, и он прогоняет их прочь, прогоняет мысли, прогоняет всё, пока не сосредотачивается лишь на файлах, загруженных в его голову и сообщающих о деталях нераскрытого дела. Он снова и снова просматривает улики, просматривает каждый допрос и каждого подозреваемого, каждого человека, причастного к убийству. Но боль намного сильнее, чем нужда сосредоточиться на деле, и он чувствует её — пальцы впиваются в грудь, обхватывают регулятор, вытягивают его и отбрасывают в сторону, будто он ничего не значит. Он не может дышать. Он задыхается и не может сделать ни вдоха. Андроидам не нужен кислород, и всё же он здесь, задыхается, почти кричит, падает с кровати на пол; голова кружится. Столько мыслей и ни единого системного предупреждения, ни единого признака того, что с ним что-то не так. — Коннор? Он чувствует на себе руки Хэнка, но глаза его закрыты, и он может увидеть только потолок кухни, выложенный чёрной плиткой. — Коннор! — Он выглядит больным. — Андроиды не могут болеть, Тина. — Я знаю. Я не чёртова идиотка. Просто посмотри на него. И он смотрит, вопреки здравому смыслу. Он перевёл взгляд с бумаг на андроида, который сидел за столом, склонив голову на бок. В выражении его лица есть что-то странное. Пустота. В глазах андроида всегда есть какая-то странная пустота. Они не такие, как человеческие. Они реагируют по-разному. Свет не проникает в них, несмотря на все усилия, приложенные для того, чтобы сделать андроидов как можно более похожими на людей. В их глазах не проявляются эмоции. Но его глаза как будто не фокусируются. Как будто он ушёл в себя. Это единственный признак. Тонкий сдвиг, исчезнувший фокус. Ни нахмуренных бровей, ни прикусанных губ, ни движений пальцами. Он похож на статую, его голова наклонена в сторону, как у сломанной куклы. Коннор выглядит больным в человеческом понятии. Он не бледный. Вернее, Коннор всегда бледен. Как вампир или призрак. Белая кожа без намёка на тепло. Холодная и искусственная. Но Тина права. То, как он выглядит — подобие человечности отсутствует в его пластмассовых чертах. Больной — единственное слово, которым его можно описать. — Может, тебе стоит поговорить с ним? — Может, тебе стоит, — отвечает Гэвин. — У меня нет ни капли интереса к этому маленькому робомальчику. Тина смеётся, и когда он поднимает на неё глаза, резко останавливается. — Оу, ты это серьёзно? — Конечно. — Хорошо, — отвечает она, но снова улыбается. — Ладно, ладно. Если ты настаиваешь. — Он наблюдает за тобой, — говорит Хэнк. Коннор всё прекрасно понимает, и он ещё не решил, волнует ли его это. Но он заметил. Невозможно не заметить, несмотря на все усилия детектива Рида. Он хорош в своей работе, но ужасен в попытках незаметного наблюдения за кем-то. И поначалу у него получалось. Поначалу Коннор едва ли мог сказать, взгляды в его сторону достаточно частые и вообще на него ли они направлены. Может, их частота увеличилась. Может, он просто стал более внимательным. В любом случае, он всё заметил. Он заметил, что и Гэвин это понял. Он просто не знает, что это значит. В него заложены знания о языке человеческого тела. Но он не может объяснить разницу между тем, как на него смотрят Гэвин и Хэнк. Один является загадкой, а другой смотрит с беспокойством, постоянно ожидая, когда Коннор снова сломается. Его грудь болит. Постоянно. Жужжание регулятора тириума утихает только в то короткое время, когда он идёт по улице в одиночестве или по парку, когда вокруг всего лишь пара незнакомцев. Когда он один, это начинается снова. Когда он на улице, регулятор кричит в его груди, бьётся с тяжёлыми воспоминаниями о машинах, врезающихся в его тело. Когда он в участке, окружённый людьми, которых он знает и о которых заботится, внутри него всё сжимается, потому что все они носят оружие, заряженное и готовое к бою. У него возникает странное чувство, когда он замечает, что Хэнк наблюдает за ним. Благодарность, что кто-то заботится о нём. Счастье, что кто-то присматривает за ним. Слабая надежда, что если что-то случится, если его сканеры не сработают и что-то внутри него сломается, и он упадёт, по крайней мере Хэнк будет рядом, способный помочь. Но он ненавидит это. Он не хрупкий, пусть и чувствует именно это. Он сломлен, но может привести себя в порядок без помощи лейтенанта, чувствующего себя виноватым. А Гэвин? Какое он имеет право беспокоиться об андроиде, которого пытался убить? Кажется, все смотрят на него — не только Хэнк и Гэвин. Андроид-детектив, который должен был, во-первых, быть возвращён в КиберЛайф и уничтожен, а во-вторых, точно уж не вернуться к работе после взламывания архива и убийства нескольких охранников в башне КиберЛайф. Но многие вещи прощаются. То, что он сделал и что не следовало прощать, просто было забыто. И все наблюдают за ним, зная это, зная правду. Разве он не убивал андроидов? Разве он не убивал охранников? Разве не он разбивал головы андроидов о стены, не оставляя после них ничего, кроме разбросанных кусков? Но Гэвин хуже всех. Он даже не смотрит на Коннора с прошлым отвращением. В нём больше нет ни презрения, ни ненависти, ни гнева. Только жалость. Коннору не нужна его жалость. — Хочешь тоже? — спрашивает Гэвин, протягивая ему пустую чашку. Коннор прислоняется к стойке, стараясь вести себя как человек. И он делает так не специально. Он создан так, чтобы действовать по-человечески насколько это возможно, чтобы окружающим было привычнее. В его движениях всё ещё ощущается скованность, даже больше, чем раньше. Остальная часть департамента пуста. Детективы разъехались по делам или спят дома, уютно устроившись в своих постелях. Только они вдвоём. — Я хочу, чтобы вы перестали смотреть на меня. — Что? — Вы смотрите на меня, как на ребёнка, — говорит он. Или, возможно, более точно будет сказать как будто он смотрит, чтобы предотвратить самоубийство. Что, по его мнению, иногда даже лучше. Иногда он проводит руками по этому месту, испытывая искушение вырвать регулятор из груди, чтобы больше не чувствовать боли. — А технически тебе сколько, пять месяцев? — Семь. — Ты ещё младенец. — Я не ребёнок. — Нет, ты малыш. — Прекратите. Но Гэвин улыбается, и в этой улыбке есть что-то заразительное. Может, потому что Коннор не видел её раньше. Она выглядит такой странной и непривычной на его лице, что Коннору приходится несколько раз моргнуть, прежде чем он поверил, что на самом деле видит эту улыбку, и чувствует, что ему тоже хочется растянуть губы в улыбке. — Итак… — Гэвин умолкает, глядя в сторону. На его лице появляется румянец, а зубами он прикусывает нижнюю губу. — Так ты хочешь кофе или нет? — Нет, — отвечает он. — Я не могу пить кофе, детектив. «Ты хорошо выглядишь, когда улыбаешься», — думает он, не в силах избавиться от этой мысли. Гэвин не отвечает, и его охватывает страх. Он сказал это вслух? — Значит, ты пришёл сюда только для того, чтобы попросить меня перестать на тебя смотреть? — Д-да. — Хорошо. — Хорошо? — Больше не буду. Гэвин проходит мимо него с кофе в руке, почти касаясь плеча Коннора. Почти. Почти. — Эй, — внезапно говорит Гэвин, оборачиваясь. — Я… — Простите? — отвечает Коннор. — Я вас не расслышал. — Прости, — повторяет он чуть громче и поспешнее и быстро исчезает, не дожидаясь ответа. Они отталкивают друг друга. И не обязательно в хорошем смысле. Они постоянно раздражают друг друга. Чашки кофе, в которых было слишком мало сахара, скользили по столу в какой-то пассивно-агрессивной попытке дать понять, что Коннор на самом деле не полностью принимает дерьмовые и едва произнесённые извинения Гэвина. И Гэвин делает то же самое. Слишком резко, слишком громко он кладёт папки с бумагами на край стола Коннора. Иногда они соскальзывают как раз в тот момент, когда он отходит, каскадом образуя водопад из бумаг, которые Коннору приходится собирать самому. Они отпускают в сторону друг друга ехидные шуточки. Произносят оскорбления, смягчённые тем, что они знакомы. Они отталкивают друг друга и самым ужасным образом. Ждут, пока другой прекратит. Ждут, когда другой предложит перемирие. Но это поднимет на поверхность худшие моменты их взаимоотношений. Заставит их смириться с тем, что Гэвин приставил пистолет к его голове, а Коннор в ответ избил его в архиве. Оставил видеозапись на камерах наблюдения, над которой смеются все остальные в участке. Никто из них не хочет иметь с этим дело. Вместо этого они отталкивают друг друга. Всё ближе и ближе к краю. Однажды один из них соскользнёт. И они упадут. Они ударятся о волны внизу, и оба распадутся на части. Но до этого они будут продолжать давить друг на друга. Для Гэвина всё по-другому. Он не делает шаг к сближению, потому что затаил обиду на Коннора. Ничего больше. Он видел марш андроидов, слушал их речь, недели провёл плача и пытаясь понять, что произошло. Как он мог позволить себе так злиться только потому, что брат бросил его двадцать лет назад. Предоставив его самому себе. Он никогда не ненавидел андроидов. Они были просто удобной вещью, на которую он мог переводить свой гнев на семью. Они окружали его всё время. Постоянно в тех же местах, где находился и он. Гуляли по улицам, сидели в кафе и просто ходили по магазинам. Они были повсюду. Они всё ещё повсюду. Но не его брат. Его брата нигде нет. Он знает, почему отталкивает Коннора, и, как ему кажется, может только догадываться, почему Коннор отталкивает его. Он не знает наверняка, но может предположить. Коннор не хочет, чтобы Гэвин был рядом, но легче играть в дружелюбие, чем иметь дело с врагом. Заклятые друзья. Он всегда считал, что это глупо, нелепо. Как вообще можно иметь заклятого друга? Теперь он знает. Кто-то, кто ненавидит его, но притворяется, что не ненавидит. Его худший кошмар превратился в реальность. Тина была и всегда будет единственным человеком, которого он считает настоящим другом. Она единственная, кто знает все его секреты и его жизненную историю. Единственная, что не убежала, когда он позволил своим ужасным мыслям пролиться в её мир. Гэвин целенаправленно позволял себе быть худшей версией самого себя. Отталкивая людей, чтобы никогда не иметь дело с потерей близкого человека. Зная, что это всё равно его никогда не останавливало. Осознавать проблему и устранить её — две разные вещи. Прямо сейчас он может притвориться, что у него есть коллега, который не ненавидит его. Он может принять кофе с небольшим количеством сахара, потому что отсутствие кофе намного хуже. И ему нравится видеть, как Коннор ставил этот кофе ему на стол с улыбкой, которая говорит, что это не то, что ты хочешь, но это то, что ты получаешь. Он не хочет, чтобы это исчезло. В ответ он швыряет папки чуть сильнее, чем следовало бы, слишком близко к краю стола, чтобы они могли упасть, и он может оглянуться и увидеть, как Коннор поднимает их, качая головой. Он никогда не получит то, чего хочет, но всегда будет пытаться. — Хотите, я достану их? Гэвин усмехается, но вопрос всё ещё висит в воздухе без ответа, пока, наконец, Гэвин не отходит от шкафчиков и не скрещивает руки на груди. Молчаливое «да» мелькнуло между ними, когда Гэвин бросил на него самый короткий и сердитый взгляд. Коннор делает шаг вперёд, берёт с верхней полки пакет со стаканчиками и ставит их на стойку. — Чудак. Коннор улыбается, затем смотрит на Гэвина, чтобы увидеть, что тот улыбается в ответ. — Потому что я выше вас? — Они сделали тебя грёбанным великаном. — А как вы бы назвали ТР400? Они намного выше, чем модель РК800. — Я не… Это не… Коннор делает шаг навстречу, наблюдая за тем, как Гэвин делает большой шаг назад, крепко сжав губы на середине фразы. — Что случилось? — Н-ничего. — Не похоже на «ничего». — Это… Коннор приподнимает бровь, но понимает, что ему нравится, как Гэвин морщится и снова скрещивает руки на груди. Неловкое напряжение между ними, хотя большая часть его лежит на плечах детектива Рида. — Вы боитесь высоких? — Нет. Что, блять, заставило тебя так подумать? — спросил он. — Думаешь, что я ссыкло? Он делает вид, что раздумывает над этим. Притворяется, что это заставило его глубоко задуматься. Делает вид, что не знал ответа в течение миллисекунды после того, как был задан вопрос. И потом просто говорит: — Да. — Он назвал меня ссыклом, Тина. — Ты сам себя так назвал. Он просто согласился. — Ты должна быть на моей стороне. Не на его. — Я на обеих сторонах, Гэвин. Ты ссыкло. Коннор улыбается, ведя себя так, как будто не подслушивал, как будто не слышит их разговора, переходящего в оскорбления друг друга. Туповатые. Скучноватые. Не такие, что Гэвин использовал против Хэнка или Коннора раньше. Они сказаны не из мести, а предназначены для того, чтобы рассмешить одного из них. Он не знает, почему Гэвин и Хэнк ненавидят друг друга, но это не его дело. Но он знает, что Хэнк выглядит раздражённей в те дни, когда проводит больше времени за столом Гэвина, чем за своим. Он знает, что Гэвин, когда делает вид, что не шпионит за Коннором, наблюдает за Хэнком с выражением лица, которое Коннор мог расшифровать только как: Сожаление. Они оба слишком упрямые, чтобы извиниться за случившееся, что бы это ни было. Коннор не будет притворяться, что понимает. Извинения слишком часто срываются с его губ. Потребность угодить, потребность сделать другого счастливым — это плотоядное растение глубоко внутри в его желудке. Питалось всем, чтобы в нём внутри. Если там вообще что-то было. Ему больше нравится, когда департамент пуст. Он любит тишину. Ждёт, когда она наступит. Особенно сегодня. Голоса и телефонные звонки сменились грохотом грома и стуком дождя по крыше. У него болит голова. Рой из мыслей и боли поселился прямо за его глазами. Из-за этого трудно держать их открытыми, а ещё хуже — закрывать. «Кофе», — думает он. «Кофе, кофе, кофе…» Коннор. Гэвин останавливается как вкопанный. Смотрит, как Коннор стоит, прислонившись к двери комнаты для допросов, прижав руки к животу, закрыв глаза, его диод горел красным. Он не знает, что делать. Одна его сторона говорит бежать. Ему не нужно вмешиваться в то, что происходит, в то, что расстраивает Коннора настолько, что он плачет. Это не его дело, и на его месте он бы плакал в одиночестве. Прятался в шкафу, как в детстве. Зажав уши руками, чтобы не слышать ни одного звука. Но он также знает, что Коннор своего рода друг, а хороший друг не оставил бы кого-то плакать в одиночестве. Узнает, что случилось. На самом деле он не знает. Он догадывается. Тина — его единственный друг, и он до сих пор не знает, как себя вести. Даже с ней. Она ему как сестра, как близнец. Они чувствуют себя как единое целое. Даже с Элайджей всё по-другому. Не близнецы. Сводные братья. Рождены двумя разными женщинами, объединены одним ужасным монстром. — Коннор? — тихо говорит он, это больше похоже на едва слышимый шёпот. Он делает ещё одну попытку: — Эй, Кон? Рука Коннора дёргается, нажимая на живот. Он морщится, глаза сжимаются сильнее. Гэвин знает, что по логике цвет диода не может изменить оттенок, но сейчас красный кажется темнее, глубже. — Хэй, — говорит он, подходя к Коннору и касаясь его плеча. Тот подпрыгивает. Он распахивает глаза, голова откидывается назад и ударяется о стену, заставляя его ещё раз вздрогнуть. — Ты в порядке? — спрашивает, хотя знает ответ. — Да, — отвечает Коннор. Он колеблется. Взвешивает два варианта. Шанс избежать эмоционального бардака против того, что Коннор прямо сейчас расстроен, и хорошая его часть перевешивает, указывая на слёзы на лице андроида. Он вздыхает, позволяя себе чуть скинуть немного своей «брони», которая удерживает его от необходимости иметь дело с такими ситуациями. — Ты плачешь. — Со мной всё будет в порядке. — Послушай, — говорит он, сопротивляясь желанию замкнуться в себе, сопротивляясь желанию вернуться к своим гневным и подлым комментариям, которые он может произнести, потому что обычно так он поступает, когда не знает, что делать, как бороться с чувствами, кружащими вокруг его сердца. — Ты расстроен. Разреши мне помочь. — Вы не поможете. — Нет? Позволь мне помочь. Коннор качает головой. Нет, нет, нет. Ты не понимаешь. Идиот. Дурак. Трус. Ты не понимаешь. Ты не можешь помочь. — Тебе больно? — спрашивает он, потому что знает, что больше Коннор ничего не скажет. — Я в норме. Он хочет ударить его. Просто, блять, поговори со мной. Но он этого не делает. Он пытается вспомнить момент, когда Тина впервые застала его плачущим. Как она опустилась на пол рядом с ним, обняла его за плечи, прислонилась своей головой к его. Оставалась с ним, пока слёзы не высохли. Она не задавала вопросов. Она просто была рядом. Дерьмо. — Хорошо. Слушай, — говорит он. — Чёрт возьми. Я обниму тебя, хорошо? Но не думай, что это что-то значит. Это… Это ничего не значит. Коннор кивает и убирает руки с живота; они больше не впиваются в ткань рубашки, не мнут её. Гэвин делает шаг вперёд, неловко обнимает Коннора, его тело напряженно и ощущается странно. Коннор растворяется в нём. Легко, как будто он ждал этого, как будто это было всё, чего он желал, но даже не знал об этом. Он притягивает Гэвина ближе, крепче, сильнее. Он утыкается лицом ему в плечо, и Гэвин чувствует, как ткань рубашки мокнет от слёз, чувствует, как Коннор изо всех сил старается не разрыдаться. И он понимает, как Тина могла оставаться рядом с ним в течение двух часов, пока слёзы не остановились и не высохли. Это небольшое утешение. Это всё, на что он способен. Это всё, что он может сделать. Он просто надеется, что этого достаточно.